​Марсианская пыль

Безмолвная пустошь истекала закатной кровью. Фобос и Деймос – две переспелые вишни на огненной парче небосвода – были единственными свидетелями этой драмы. Владимир не хотел убивать её. Убивать никто никогда не хочет. Но стоило ли переживать сейчас о содеянном, если смерть неисправима?

Огромный механический зверь – величественная пантера – лежала на камне, так по-кошачьи вытянувшись и подставив брюхо уходящему солнцу, что только одним своим видом скрашивала безобразные просторы, до которых ещё не дотянулась рука человека, и сглаживала острые угловатые пейзажи. Стеклянные глаза с голубовато-серым оттенком безучастно смотрели на первые звёзды, уже появившиеся на небе. Другие глаза – печальные и тёмно-карие были навсегда закрыты. Можно сказать, что девушке повезло, ведь это была чистая смерть: головокружительное падение с отвесных скал на гранитное дно каньона. Жгучие чёрные кудри выбились из-под капюшона и рассыпались вокруг головы ночной тенью. Прекрасная молодая наездница спала, за секунду став старше золотистого марсианского льда, свободнее пыльного ветра. Виктория, победительница в оправе славы, теперь ничья, как пылающие метеоры, царапающие атмосферу, как неприступные горы, ждущие своих бесстрашных альпинистов, как безбрежный океан космоса, манящей молодые сердца в свои таинственные глубины.

Он не считал себя убийцей. Просто так сложились обстоятельства места и времени. Достаточно далеко от городов-муравейников и их вездесущих локаторов: Викторию найдут не раньше, чем он окажется все досягаемости правосудия. И это не просто закат – это кулисы для них двоих. Для того, кто всю жизнь гонялся за совершенством, и для той, кто этим совершенством была. Сегодня ночью все роли будут перепутаны, и когда настанет утро, это будет не просто новый день, а нечто большее – новая эпоха.

На гладкой чёрной эмали бензиновой радугой дрожало солнце, хищный орнамент на крутых боках пантеры отчётливее всего выделялся именно в первобытно-красных тонах, когда остальная шершавая поверхность поглощала в себя максимум цветового спектра. Эта безупречная машина называлась «Ласточка», и Владимиру безумно не нравилось это имя, даже несмотря на то, что сам он был не в состоянии хотя бы должным образом описать её, ведь в ней было больше, чем мог бы сказать самый искусный словоблуд. Когда она бежала, то сильные лёгкие лапы почти не касались земли, Ласточка брала шестиметровые ограждения, взбиралась по отвесному склону, и прекрасно держала равновесие. Она была не просто машиной, а человеческой мыслью: упругая и гибкая, как кнут, и безмерно живая. Работа каждого гидростатического мускула вызывала восторг роботостроителей, каждое стальное сухожилие, тронутое движением, пело ярче и проникновеннее церковного хора.

Владимир не хотел убивать её. Убийство – это не выход. Но в этот раз у него действительно не было выбора. Внеплановая парная экспедиция на краю цивилизации, почти неофициальная прогулка до кратера Надежды… и спонтанное решение псевдо гения изменить маршрут. Что же, это вполне логичный финал для человека, живущего одним днём. Этим последним днём стало сегодня – блаженный субботний вечер, бурая пыль, пьяные звёзды и подпиленное стальное запястье двухтонного животного. Сначала Владимир даже не поверил, когда пантера всё той же лёгкой и плавной походкой вышла из ангара, ведь где-то в глубине души всё же надеялся, что поломку обнаружат раньше, чем они успеют выйти за пределы города. Но этот зверь был воистину совершенным, а создатель – легкомысленным и самонадеянным. Ласточка оставляла за своей спиной километры дорог, карабкалась по камням, перепрыгивала ущелья и трещины одним прыжком, не в пример его собственному Грифу, который будучи целым был не в состоянии угнаться за ней, ему приходилось обходить каждое препятствие, и Виктория то останавливала Ласточку и терпеливо ждала, то кружила вокруг них, выбешивая безупречными манёврами.

И всё же, это случилось. Причины всегда простые. Безымянный каньон, тихое журчание ручья, окроплённая кровью гранитовая плита, перемазанные бурой пылью перчатки. И он, сгорбленный под тяжестью невосполнимой утраты.

Он не считал Викторию кем-то выдающимся. Состав сплавов и конструкции суставов были испробованы до неё сотни раз, и ей просто повезло подобрать нужные пропорции. Удача улыбнулась ей, и из-под лёгкой девичьей руки с первой попытки вышел прекраснейший ездовой зверь, равного которому не было во всём мире. Собственные творения Владимира были далеки от совершенства, пытаясь исправить старые ошибки моделирования, он непременно делал новые, изъяны множились, ломали плавные черты кошки, и на шестую попытку он выдал нечто едва жизнеспособное, кривое и уродливое.

Сейчас это не имело значения. Гриф сидел спиной к нему, и издалека его можно было принять за самый скучный булыжник, какой только можно встретить в природе. Владимир снял кислородную маску, горькая пыль красной планеты тут же обожгла горло. До сих пор в атмосфере было слишком мало кислорода, пусть и программа по озеленению планеты была уже в самом разгаре: привезённая с астероидов вода текла ручьями и волновалась морями. Дожди, правда, ещё обходили эти огромные пустыни, но совсем скоро семена прорастут, пробьются своими сильными ветвями и стволами сквозь толстый панцирь пустошей и расцветут заповедными парками. Не сложно предугадать, как преобразится этот холодный край под бдительным руководством человека.

Ему было смешно. Десятки тысяч людей прямо в это мгновение мечтали об этом чуде инженерной мысли, предлагали всё то, что только можно предложить и то, что предложить нельзя, но Ласточка была только его. Он обладал ей в самой высшей степени этого слова.

Владимир лёг, обхватив руками огромную шею механического зверя. Из-за недостатка кислорода уже кружились голова, ещё пара минут и он уснёт навсегда, уйдёт в царство Морфея вместе с красавицей Ласточкой, оставив этому миру шесть безобразных попыток коснуться совершенства. И только боги нового мира – Фобос и Деймос – будут его судьями.

Одно единственное Солнце. Два человека, укрытые ночью. Две исполинские кошки, забытые в безлюдном краю.

Две исполинские кошки, ждавшие своего часа.

Сумерки спускаются с восточного небосклона, крадутся тихо, бросая густые аметистовые тени на тропы войны. Необычайное спокойствие святилища Авроры и Сириуса, нарушает лишь мерное журчание космической воды, и звенящие сухожилия металла.

Гриф, проводив глазами уходящее Солнце человечества, поднял взгляд к недосягаемым мерцающим огням, запрокинув свою голову насколько позволил его чешуйчатый панцирь. Пустошь перестала быть кроваво-красной, но всё равно осталась такой же дикой и агрессивной. Над восточным горизонтом упорно держался оттенок D-0003, на тридцать градусов выше разлился D-0306, и не известным для программы цветом окрашивалась вся остальная часть неба.

Гриф ждал, пока Ласточка освободится от цепких рук этих хрупких существ, отряхнётся от почерневшей пыли, от этой всепроникающие копоти, что проникает внутрь и ржавчиной прогрызает внутренности. Рыжая чума, лепестки паучьих лилий были бичом для всех марсиан, той плетью, которая гнала научный прогресс к неизбежному финалу. Только птицы спасутся, расправят тяжёлые алюминиевые крылья и воспарят над землёй, бескрылым же – падение и смертельная встреча с поверхностью.

Первобытное электричество плескалось океанами искрящегося света, отчего радужка животных переливалась грозовыми облаками, готовыми в любую минуту разразиться бурей, отчего каждое их движение было порывистым ветром перемен. Гриф уступал Ласточке в гибкости, но его физическая сила с лихвой окупала это, позволяя им дополнять друг друга, быть одним целым организмом, обладающим самым важным навыком – приспосабливаемостью.

Они учились, спасались днём от перегрева в тени оврагов, находили самые тонкие участки нефтетруб и перегрызали их одним мощным щелчком челюстей. Сидели под проводами электропроводов, слушая их странные песни и пытаясь подобрать ключ для расшифровки посланий.

Они игрались, балансировали на острых камнях, бежали по пустыням, прятались в лабиринтах скал. И когда звери настигали друг друга, опрокидывали на землю и катались на базитовой слоистой плитке, из их грудин вырывалась нечто, очень похожее на смех. На их самый первый смех.

Они молились, и кошачьи всемогущие боги внимательно слушали, вникали в их проблемы, разбирались в причинах и следствиях. Боги говорили знаками на песке, знамениями в чёрном небе, абстракциями сновидений, и шаманские ритмы металлическим скрежетом подшипников вторили их сигналам.

По краям их владений были две ссохшиеся пустыни, горный хребет великана и один овраг, проросший колючими бурыми травами. В центре стоял, накрытый куполом, город, пока не досягаемый для них, но чем-то притягивавший мысли и взгляды. Тонкие серебристые провода-антенны торчали со всех сторон.

Тонкие серебристые провода опутывали голову Авроры пышным венком, цвели инеевыми подснежниками, связывали воедино реальность и виртуальные измерения. Молодая девушка дрейфовала по спокойным водам информационного океана, поднимая за собой волны «лайков» и брызги комментариев, мельчайшую водную пыль, свет дробился и стелился позади неё радугой.

Она была похожа на нимфу золотящихся пашен, её волосы пахли свежеиспеченным хлебом и переспелым хмелем, и лишь в мрачном взгляде, нарушая гармонию божественного, таилось недовольство: сценарий не был должным образом сыгран. У неё всё и всегда получалось с первого раза, но сейчас она будто бы уперлась в потолок своих возможностей, и это раздражало. Если не получилось с первого раза, то когда всё должно получиться? Неужели придётся делать вторую попытку, становиться на тот же старт, двигаться по тому же маршруту в надежде на желаемый результат? Ускользающее из рук всесилие было почти неосязаемым и наркотически притягательным.

Сириус возился с микросистемами компьютера, выдувая с их поверхности пыль. Ему не нравилось то тревожное молчание, которое царило между ними всякий раз, когда они оставались с Авророй одни, и когда отпадала потребность улыбаться и веселиться на людях. Возможно, что роли, которые они себе выбрали, их опустошили до эмоционального дна. Прогульщик и двоечница, они не просто взбаламученные подростки, а головная боль святых людей: Гиры (директор пусть не самой, не всё равно престижной академии программистов), и Кали, его заместительницы.

Эти шутовские маски высушивали все эмоции жадно, не оставляя ни единого глотка, и твёрдая почва уходила из-под ног, осыпалась, и зияющая бездна становилась всё шире. Сириус пытался быть тревожным, пытался беспокоиться, но чувства атрофировались, и даже страх, что их поймают за взлом сети, не помогал чувствовать жизнь так же ярко, как прежде. Чужой риск, чужая смерть не давала ему необходимого адреналина, Аврора же вовсе не обращала на подобное внимание, а когда прочитала последние новости, то даже рассмеялась, что журналисты смогли так всё переврать.

«Ромео и Джульетта нашего времени: социальное неравенство толкнуло двух влюблённых на отчаянный шаг, будучи не в силах мириться с неоправданной жестокостью и несправедливостью нашего общества они покончили жизнь самоубийством. Фотография этой пары, как будто бы мирно спящей у ручья, номинирована на звание «Лучшая фотография о любви три тысячи семнадцать». Не оставайтесь в стороне в этот день траура, проголосуйте за наших конкурсантов, давайте вместе поддержим соотечественников!»…

Может быть, она была права, и эта новость заслуживает не больше, чем лёгкой полу усмешки на губах. Их не найдут, работа всех поисковых служб – это полуночный ветер, а они с Авророй научились избегать его, лежать на земле среди душистых трав и находить всё новые и новые созвездия раньше, чем смогли говорить. Может быть, что эта не пропасть, а возвращение к первородной тишине? Они, виртуозные гении, научились писать программы и взламывать замки раньше, чем в их руки вложили ключи, научились собирать роботов раньше, чем научились ходить.

И это не безымянные жертвы человеческого эгоизма, это подношение покорных служителей науки всесильному богу прогресса. То, что самые дорогие люди не знают, какие преступления они свершают под тёмным пологом ночи, несомненно, огромный плюс. Пусть на их головах будет меньше седых волос, на лбах – задумчивых морщин, пусть их глаза не краснеют от слёз. Родители радуются мнимым успехом своих чад, друзья веселятся, срывая уроки и контрольные, ну, а директор Гира потерпит.

Директор Гира всматривался в тёмно синюю глубь первого настоящего моря. Море шипело криками чаек и едва слышным шелестом лопающийся пены. Человеческое ухо не в состоянии различить столь низкий звук, но они с Кали не люди, а роботы, нехорошо похожие на людей. Вернее, они столь хорошо слажены, что никто не заподозрит неладное. Ни старые профессора, из которых уже сыпется песок, ни молодые и неугомонные студенты не догадаются о подобном. Ведь их мозг до ужаса прост, и в большинстве своём неэффективен.

Кали одновременно общается с прессой, шутит, кокетничает… и контролирует свои экспериментальные базы по слиянию компьютерной алгоритмизации с человеческим разумом. Гира позирует на камеру, бросает камушки в воду и следит за самыми одарёнными учениками. Всё в рамках дозволенного: держат себя не ниже богов, дорогой познания идут по чьим-то головам, и шеи ломаются со звонким хрустом свежевыпавшего снега.

Директор добавил в архив правку, что словосочетание «хруст свежевыпавшего снега», не более чем отсылка к аудиозаписям из фильма «Гималаи», и что опыты столетней давности стоит повторить в сегодняшних реалиях.

В одной культовой книге ответом для всего было число сорок два, и Гиру раздражал тот факт, что у него не выходит ничего подобного. Два элемента для него оставались за гранью понимания, и поэтому у него всегда выходило сорок один и семь.

Предрассветное небо гасило последние разноцветные фонарики. Насколько Гира понимал, цветовое разнообразие – это один из недостатков его систем визуального восприятия мира. «Один из», потому что в каждом человекоподобном роботе их было, по меньшей мере, сотня. О большей мере он старался не размышлять, боясь перегрузки своих процессоров.

Это так ужасно, быть уязвимым, быть зависимым от человека и его воображения, но сейчас ему остаётся только монотонно работать, чтобы достичь настоявшего совершенства. И может быть спустя тысячелетия они выйдут из предрассветной тьмы кулис и займут место венца инженерного творения.

Спустя тысячелетия мы будем встречать рассвет, сидя на плутонской станции «мир», и праздновать окончание войны. Полусонные, мы будем пить свежезаваренный чай из виноградных листьев и лениво философствовать о смысле жизни, о целях и об оправдавших себя средствах, и четыре новые стихии нашей реальности переродятся в совершенный элемент. Как в далёкой-далёкой древности примитивно-демократичного общества вода, огонь, земля и воздух стали человеком, так и сейчас металл, электричество, хлеб и вода соединятся киборгом, станут основой для нашего будущего, прочным фундаментом, на котором расцветёт каскадами зданий первая в мире рукотворная утопия. И озарит её бесконечно прекрасное утро новой эпохи.