​Белее снега

Скажи, что я это сделала.

Они смотрят на тебя, сотни жадных, безжалостных глаз: с алчным любопытством, злорадством, со страхом. И я. Через ослепительно белый зал с воздушными арками, стрельчатыми сводами, стройными колоннами, ажурными переплетами, витражами и расписным потолком. Через блистающую шелками, сверкающую драгоценностями толпу – на тебя, белого в черном.

Очаровательные, изнеженные, со своими духами и цветочками, остротами и ужимками, любезностями и улыбками, те, которые ластились, томились, вожделели, восторгались – алчно внимают речам безумного старика, взирают со сладострастием ужаса, готовые вцепиться в горло, разорвать тебя.

Впрочем, о чем это я. Сломанный ноготь – их самое серьезное огорчение. Ими владеют робость и страх. Им незнакома священная ярость мести. Они жадно ждут: что ты скажешь? Как станешь оправдываться? И станешь ли?..

Скажи, что я это сделала. Про меня и без того болтают. Так всегда бывает, когда король находит невесту в лесу, грязную и немую. Один бог знает что ими движет, этими королями, когда они приносят такое домой. Зачем ему было на мне жениться? Ты был против, я знаю. Смотрел на меня как на дохлую мышь на подушке. Так и сказал королю – что это, мол, вам, Ваше Величество, вздумалось. Таково твое предназначение – говорить правду.

Король сиял.

– Я назову ее Маргариткой. Правда, красиво? Мне всегда нравилось это имя!

Маргаритка так Маргаритка. Спасибо, что не Лобелия.

– Мое почтение, госпожа.

Лед и холод. В смертельном восхищении от совершенной как истина красоты смотрела я в твои ясные глаза и чувствовала себя безгранично убогой, погружаясь в беспредельный, панический страх перед открывшейся передо мной черной бездной.

Что бы там ни было, вини меня. Король меня любит, он простит. Запрет для виду и придумает что-нибудь.

Двор короля сверкает и переливается, как хвост павлина. Изумрудные, пурпурные, золотые, лазурные ткани – парча, бархат, шелка, брызжущие искрами драгоценные камни на перевязях кавалеров и в прическах дам, на пальцах, запястьях, шеях. Наряды кричат, спорят, ревниво соперничают между собой, густо пахнет пудрой, потом, цветами, сладкими духами, и ты, один ты – в черном, с ледяными глазами, с волосами, как лунный свет, с кожей белее снега и пахнешь, как снег.

Шут, который никогда не улыбается – это как? Я не сразу догадалась. Прежде, когда король носил меч на бедре и кровь врагов на руках, шут одевался в дурацкое трико с ромбиками и колпак с бубенцами. Теперь все иначе. Король веселится день деньской вместе со своими придворными, им больше не нужны бубенчики, чтобы вызвать смех. Но шут должен выделяться, должен отличаться от остальных. Теперь он безмятежен, молчалив и носит черное. От прежних обязанностей у него осталась лишь одна, но святая и неизменная – говорить правду. Вот для чего ты здесь.

Хотела бы я знать, что тебя сюда привело, но что я знаю о твоем выборе. За меня всегда выбирали другие. Однажды зимой, когда я была совсем маленькой, отец отвел меня в лес. Так часто поступают в голодные годы. В нашей семье выбор пал на меня как на единственную, да еще немую, девчонку. Заснуть бы мне в снегу или достаться волку, не пожалей меня старуха отшельница. Она отогрела меня и оставила у себя. Несколько лет назад она умерла, но к тому времени я была уже большая и могла сама о себе позаботиться.

Зачем Марку понадобилось делать меня королевой? Короли должны жениться не на лесных замарашках, а на знатных красавицах. Уж обошелся бы так, раз приспичило – я слышала, как ты ему это говорил! Но он уперся, и сыграли свадьбу. Помню, как он подвел меня к зеркалу – в бархате, жемчугах, золоте и парче, и придворные покатились со смеху, до того мне не шло все это. Маленькая, конопатая, я глядела расфуфыренной обезьянкой. Он цыкнул, велел им замолчать… Называл меня ангелом, своей лесной феей… Глаза влюбленного слепы.

Он скоро заскучал со мной. Я не езжу верхом, не хочу охотиться, не люблю танцевать. Даже умей я говорить, со мной не выйдет изящной беседы. Марк внимателен и добр ко мне, и не думаю, что жалеет о своем решении, но мне все-такие кажется, что он как будто… разочарован. Словно он чего-то ждал или ждет от меня и понял, что не получит этого.

В конце концов он освободил фрейлин от тягот моего общества, а вместо этого приставил древнего, как пыль, придворного историка, от которого толку уже нет, а на улицу выкинуть жалко. Историк должен наставлять меня в основах этикета и истории государства, но занят в основном тем, что везде и всюду прозревает злобный умысел и щедро делится своими наблюдениями со мной. Понятия не имею зачем – он же знает, что королю я это пересказать не могу. А может, болтает он просто потому, что я единственная, кто соглашается его слушать. Ну, или единственная, кто не может его прервать.

«Королевский шут питается кровью девственниц». Ну конечно, чем же еще. Что ж ты молчишь, почему ничего не скажешь в свою защиту?

Что будет со мной без тебя?..

Я не хотела из леса, не хотела замуж, но королям не отказывают. Все случилось так быстро. Меня привезли, отмыли, нарядили, я уставилась на себя, мартышку в шелках… Уроки музыки, танцев, этикета, свадьба, докучливые ласки короля, на которые я не могу заставить себя ответить. Я бы должна быть благодарна и счастлива, но все, чего я хочу, это сбежать. Корсет сдавил ребра, с ног до головы я увита нитями жемчуга, тяжелые юбки тянут к земле, ноги втиснуты в узкие туфли, но и сбрось я все это, не смогла бы уйти, меня будто опутали липкой золотой паутиной. Куда можно исчезнуть, где скрыться от долга, который не выбирала? Теперь я до самой смерти жена короля.

В душной спальне нечем дышать. Я откинула одеяло, выбралась из пышного плена жаркой постели, распахнула окно. Темен и тих слепой предрассветный час. И перед дворцом, на пустынной лужайке…

Я порскнула за тобой в чем была, просто потому, что могла, просто потому, что ты шел куда-то прочь отсюда. В одной сорочке, босая по холодному мрамору, оскальзываясь, летела по влажным ступеням – только бы успеть! Ты знал, как уйти из замка незамеченным. Я уже думала, что потеряла тебя, но нагнала в глубине сада. Окутанный сумерками, ты глянул – и смолчал. Дал мне свой плащ.

В поле влажная земля пружинила, веселила босые ноги. Впервые за много недель я почувствовала, что дышу. Ты шел как летел – легко, стремительно, я изо всех сил семенила за тобой, чтобы не отстать.

Мы миновали дубовую рощу, и ельник окутал нас сумрачной прохладой. Мы шли все дальше, пока утоптанная тропинка не исчезла совсем – но ты, кажется, знал дорогу. Я вцепилась тебе в рукав и ступала след в след. Так ты провел меня через болото, и я робко последовала за тобой в пещеру.

Во мраке горят золотые глаза. На нас глядит огромная волчица.

Я поклонилась, как ты велел, и осталась жаться у входа. Ты подошел к волчице – спокойно, привычно – и принялся расчесывать костяным гребнем ее жесткую шерсть. С каждым движением она все больше блестела, а волчица росла, становясь сильнее, мощнее, бодрее. После того, как ты убрал гребень, она не спеша потянулась, села и уставилась на меня.

Ты тихо сказал: «Пойдем», и мы выскользнули из пещеры.

Юное утро встретило нас нежной туманной дымкой и оглушительным гомоном: птицы заливались на все голоса. Треск сучьев, сырой запах земли, ропот листвы пробудили память тела, и ноги сами понесли меня к хижине, где я жила, пока меня не забрал король.

Вот она, крохотная, покосившаяся, так и стоит на своей полянке, возле двух сосен. Мыши вдоволь порезвились на остатках еды, усеяв и пол, и стол пометом, но все остальное как было. Неплотно прикрыта рассохшаяся дверь. Пучки сухих трав висят по стенам – одни я добавляла в похлебку, другими лечилась от живота. На краю стола три сморщенных яблока и скомканный фартук. Ослабев от отчаяния, я отпустилась на лавку. Что я наделала!.. Я поглядела в окно. Ты уселся на землю, прислонившись спиной к дубу, прикрыв глаза. Даже не думаешь торопиться. Всплакнув, я немного прибралась: выкинула яблоки, вымела помет, приперла дверь колышком.

Можно идти.

Солнце стояло высоко, когда мы вышли из леса. По опушке и полю рыскали стражники. К нам во весь опор мчался король.

– Где вас носило?!

Никогда не видела Марка в такой ярости. Он замахнулся; рука замерла, будто споткнувшись о твой взгляд.

– Королева желала гулять, – безразлично сказал ты.

– А ты, стало быть, предложил ей компанию! Ты (это уже мне), что это, в каком ты виде?

Я уставилась на свой мокрый подол и босые ноги. Выругавшись, Марк кинул меня в седло, как мешок.

– Опоздаешь на службу – выпорю, – бросил через плечо.

Я прикусила губу, трясясь в его объятиях. Как же я забыла!

Мне объяснили: Великое Освобождение – самый значительный праздник в году. Готовиться к нему начинают за несколько месяцев и празднуют все, от мала до велика. Давным-давно в этот день рыцарь-монах Эри Храброе Сердце со своим святым воинством победил силы зла и избавил людей от рабства. С тех пор в память о том дне во всех храмах королевства в полдень отправляют торжественную службу, а вечером зажигают огни, и всю ночь полагается пить и веселиться.

Во дворце меня швырнули в ловкие руки горничных, затянули в корсет, заковали в броню расшитой камнями парчи, волосы чесали так, что слезы из глаз, лоб сдавили короной. В соборе я встала бок о бок с королем. Марк хмуро уставился перед собой.

Служба была заунывной и долгой. Голова кружилась от голода, ноги дрожали. Когда священник наконец-то закрыл свою книгу, хотелось вопить от облегчения.

Хорошо быть королевой, можно выйти на воздух первой, не дожидаясь, пока схлынет толпа. После сумрачной прохлады собора открытая площадь оглушила зноем раскаленной печи; я подняла руку, заслоняясь от слепящего света, и вскользь глянула на тебя – ты смотрел против солнца, и глаза вспыхнули такой яркой, живой синевой… я успела удивиться; живот пронзила острая боль, и я провалилась в черное.

Зачем меня режут изнутри, зачем? Почему вы делаете это со мной? В жилах моих лава вместо крови, в животе дерутся кошки. Я лечу в черную пропасть без дна, и не за что ухватиться. В океане жара и боли я не плаваю и не тону, не сплю и не умираю.

Узкая рука – долгожданная, отрадная опора – крепко берется за мою и увлекает прочь из пылающей мглы.

Ясность. Тишина. Сверкающий снег. Я поднимаю глаза и щурюсь от яркого света. По ослепительно голубому небу – кружево заиндевевших ветвей. Сад, который я знаю зеленым и пышным, в снегу, и заснеженный лес подступает к дворцу вплотную. Мне немного холодно, но это даже приятно: снег остужает пылающие ступни, холод освежает голову. Все здесь так, как я знаю – и все по-другому. Я не помню, чтобы когда-нибудь снег лежал больше дня, не помню такой тишины. Мороз весело щиплет щеки, я иду к дворцу, и с каждым шагом мышцы наливаются силой, тело вытягивается, наполняясь силой и легкостью. Я плоть от плоти спокойной земли, спящего леса, блистающего снега, их дитя и хранительница. Я вытачиваю белый камень, уподобляя его кружеву инея. Я свиваю из флейты музыку, нежную и звонкую, как ледяные узоры на стекле. Я вышиваю, и палевый шелк ложится пшеницей на черной канве. Я тку полотно цвета болотного мха и украшаю его узором из серебряных нитей. Я выковываю легкие прочные клинки, блестящие, как лед, и острые, как жало. На узкий кожаный шнурок я нанизываю алые ягоды бусин и пеку золотистый хлеб, круглый, как бледное солнце…

…лезет в глаза. Постель насквозь мокрая, я утопаю в холодном поту.

Верный своему долгу, старик историк дежурит возле меня. С всезнающим видом он сообщает: мой выкидыш – работа злой силы, которая давно замышляет погубить королевство. Недаром который год из окрестных деревень исчезают дети. А недавно целую дочку барона умыкнули. Ни письма не прислали, ни косточек не нашли. И он знает – да, знает, чьих это рук дело! Осталось лишь доказать, но он выжидает и будет «ловить на живца».

Я отворачиваюсь, делая вид, что хочу спать. Как сказать Марку, чтобы он убрал от меня это?

И вот он вещает жадно внимающим: об убийствах, о злой силе, о колдовстве.

– Взгляните на него, само очарованье, он похищает наших дочерей, заманивает их, сладкоголосый, в болотный плен, под сень лесных ветвей, его глаза таят опасный искус, на солнце вспыхивая голубым, он из чудовищ вечно юных, быстрых, любовь и жалость незнакома им. За ним следил я годы неустанно, свидетельства по крохам собирал, сейчас я вам их все представлю – снимай личину, кончен карнавал!

Защищайся же наконец, скажи им правду. Посмотри на меня. Посмотри!

Ты хочешь правду, королева?

Ледяной взгляд, как удар, вышибает из меня дух, вышвыривает из зала, из времени, из королевства…

…я нанизываю на узкий кожаный шнурок алые ягоды бусин. Бледное солнце низко висит над лесом, сизые тени ложатся на снег. Я иду к белому дворцу, чье каменное кружево подобно кружеву инея. Мое тело наполняется силой и легкостью. Я вдыхаю запах свежего снега и с ним – дыма, которым тянет от селения чужаков. Они явились к нам, хилые неумные существа, и попросились служить в обмен на земли и защиту. Защиту от чего?.. Нам это было непонятно. Мы долго слушали их сбивчивые объяснения, но так и не смогли уразуметь до конца. Похоже, они боятся всего на свете. Служат они усердно, но не слишком умело. Честно говоря, они только мешают. Им предложили поселиться подальше и править собой самим, но они отказываются.

Больше одного раза мы не предлагаем.

Еще удар. В багровых сумерках я стою на земле, пропитанной кровью, среди гор мертвых тел. Напротив меня усталый человек снимает шлем и сплевывает осколок зуба.

– Убери свой меч, лайхха, – говорит он. – Вам не победить.

Убить человека не труднее, чем комара. Но эти люди – рыцарь и его воины – владеют особенной силой, нам она неподвластна. Пламень таинственной веры пылает в них, наделяя немыслимым могуществом.

Он говорит: «Я хочу, чтобы люди были свободны».

Они не просили свободы, напоминаю я.

– Пока вы здесь, они никогда ее не захотят! – орет он. Третья ночь без сна, его глаза красны и безумны.

Я не оглядываюсь, но знаю и так. Нас осталось слишком мало.

– Я не убийца, – устало говорит он. – Ты хочешь спасти остатки своих? Я предлагаю тебе сделку, лайхха.

Еще удар. Я в пещере. Огромная волчица смотрит умными золотыми глазами. Эри Храброе Сердце объясняет: лайхха уходят в подземный мир, волчица – привратница. Мое дело – ухаживать за волчицей и поддерживать ее силы. Она станет охранять врата между миром лайхха и миром людей. Вот гребень, чтобы расчесывать ей шерсть. Время от времени ей нужна будет девичья кровь. Мы связаны заклятием: я не могу прекратить делать то, что делаю, пока мне не даст разрешения тот, кто вправе его дать, или пока я не умру. Если я, пожелав выпустить своих, позволю волчице ослабнуть, умрем и я, и мой народ, и волчица.

– Ваша преданность друг другу мне известна, – говорит рыцарь. – Умертвив себя, ты заклятие не обманешь. Ну а если считать, что вы, лайхха, бессмертны, у людей есть время, чтобы научиться свободе.

Это наша земля. Мы появились из снега в кромешной мгле и видели рождение солнца. В нашей крови – древняя магия, о которой понятия не имеет никто из людей.

Рыцарь смотрит на меня с пониманием. Он говорит:

– Смирись, лайхха. Прошло время красоты и гордости. С каждым годом солнце набирает силу. Настало время любви и тепла.

Я не знаю, что такое любовь. Должно быть, она как-то связана с человеческими жертвами.

– Смерть – часть жизни, – отвечает на мои мысли рыцарь. – Вам этого не понять. Свобода целого народа стоит нескольких жизней. Когда они сами научатся не губить своих детей… может быть, тогда твоей службе придет конец.

Удар. Я – снова я, немая королева, осознаю себя, по-рыбьи разевая рот. Наверное, все это время я забывала дышать.

Через зал с воздушными арками, стрельчатыми сводами, через блистающую шелками, сверкающую драгоценностями толпу – на тебя, белого в черном; с усилием перевожу взгляд на окна, стены, пол, потолок, мысли мои летят дальше, внутренним взором я вижу знакомые мосты, дороги, фонтаны, и понимаю: все так, как и было раньше, все так, как в твоих воспоминаниях и моем сне. Их освободили, а они просто пришли и вселились в дворцы, которые вы построили, они играют музыку, которую вы написали, на стенах те же гобелены, что выткали вы. Они ничего не изобретают, не совершенствуют, не создают, они пользуются вашими нотами, вашими рисунками, вашими чертежами. Те, кто отправляют своих детей умирать, обвиняют тебя в убийстве.

Они не стоят правды. Тебе достаточно взгляда, чтобы заставить их заткнуться. Используй свою власть. Очаруй их. Соври.

Мир не сможет жить, потеряв такую красоту. Прекрати это. Они не знают, что делают.

Мир жив, утратив гораздо большее.

Что будет, если ты…

О. Кажется, я понимаю.

В первый и единственный раз я вижу твою улыбку.

– Отрубить ему голову.