​Гиппократ

Идея снимать операцию на видео сразу показалась доктору Парфенову авантюрой. Но, молодой специалист с амбициями, врач, приехавший в провинцию из большого южного города, он не хотел прослыть трусом.

Мы в информбюро были все очень циничные. На планерке мы обсуждали новости выходных. Двое выпали из окна в один день.

- Сегодня что, день рождения Хармса? - Спросил бородатый корреспондент спортивного отдела.

Оригинальность мы ценили в людях больше, чем ум. После пресс-конференции с директором нефтеперерабатывающего завода журналистка Анечка рассказывала:

- Он сказал слово «самость», и я подумала, какой образованный человек, Юнга читал. Но через несколько минут он второй раз сказал слово «самость» и сразу стал меня раздражать.

Мы сидели вкруг стола редакторши. На приставной тумбочке обрамленная россыпью крошек стояла тарелка с жесткими краями пиццы.

- В городскую больницу привезли новое оборудование, - сказала редакторша, когда стрелка ее взгляда, как шпала часов на Спасской башне, указала на меня. Я сидела на полчетвертого.

- Ну, твою мать, - сказала я, - Почему тебе принципиально дать мне то, чего я снимать не хочу? Почему Анечке достаются соревнования нефтяников, где можно пожрать пирожков, где банкет, где дарят болотные сапоги?

- Ты забываешься, - сказала она, собирая рыжие кудрявые волосы в хвост.

- С тобой забудешься! Посмотри, что я снимала с начала недели, посмотри! ДТП с двумя трупами. Новые лифты, новые лифты в больнице. Отстрел бродячих собак. А теперь мне снимать оборудование? Может, пусть они мне платят? Я к ним хожу чаще, чем на студию.

- Я хотела тебе предложить! Но теперь ты сама напросилась. Поедешь снимать операцию, и запишешь стенд-ап там в операционной. Еще как запишешь. И не думай, что, если ты хорошо поешь песни под гитару, тебе все можно. Разделяй наши пьянки и работу! Поняла? – Она, довольная, что поставила меня на место, перевела стрелку Спасской башни на полпятого. Там Женя-Карабас тыкался в iPod. Бояться ему было нечего. Куранты уже пробили на мне.

Ну, и работёнка.

Гора-медбрат провез бесформенное грузное тело, накрытое голубой бумажной простыней, по пустому больничному коридору, залитому солнцем из боковых окон. Колесики каталки скрипели. В больнице, на этажах, была суета. А в операционном блоке, под самой крышей, было спокойно, не было людей. Только частички пыли летали в воздухе. В сестринской мы с оператором переоделись в застиранные бесформенные робы. Прошоркали бахилами по коридору и вошли в стеклянные двойные двери.

Не хотела бы я даром такой жилплощади, даже если б разрешили ковры развесить. В высоченной комнате: стены, пол и потолок были покрыты кафельной плиткой. Металлический верстак стоял посредине. Над ним, на механической руке с двумя локтями – трехглазый цветок лампы, как символ ЧМ-2018. По бокам от верстака – загадочная машина Тесла, рентгеновский аппарат.

Тело под голубой простыней лежало на верстаке. Поясница была открыта миру, волнительно: в центре простыни был прямоугольный вырез. Медсестра, пышная восточная женщина лет пятидесяти в пижаме на голое тело, макала в раствор йода марлю и поливала рыхлую спину. Крепкая заварка стекала в бока.

В проеме было видно, как в смежном помещении доктор в медицинской схиме, в сандалиях, с головой, обмотанной марлей, как у человека на эмблеме Париж-Дакар, выдавливал из настенной мыльницы спиртовой раствор и натирал мускулистые руки, густо покрытые черными, длинными волосами. Широченные рукава его были засучены до локтя.

В другом углу сквозь матовое стекло операционной был виден контур молодого стажера. Силуэт двигался на белом экране, как в японском театре. Слышалось бряцанье медицинских инструментов о ванночку.

Он вынес контейнер в операционную – я увидела его грифельный взгляд и странную татуировку на руке. Как-то раз мы делали про этого парня сюжет. Он приехал из Башкирии и имел решительный, честолюбивый нрав. Уверенность в действиях заметна была, даже когда он был на подхвате. По всем признакам он должен был через несколько лет заткнуть Парфенова за пояс.

Операция началась. Скальпель. Распорки. Долото. Отсос.

Я поправила волосы, повернулась спиной к врачам и стала говорить, глядя в камеру: «Пациентке на операционном столе – семьдесят четыре года. На протяжении нескольких лет женщина терпела сильные боли в спине. После удаления межпозвоночного диска, установки специального импланта и реабилитационного периода в несколько месяцев она снова сможет нормально ходить и даже заниматься спортом». За моей спиной послышалось мерзкое чавканье. А потом что-то тяжелое глухо ударилось у моих ног. Я медленно опустила взгляд. На кафеле лежала в позе Матросова пышная восточная медсестра. Я повернулась и увидела мины на лицах докторов. За моей спиной снова послышалось чавканье, потом кто-то сплюнул, и раздался хриплый, булькающий голос, будто вещало чудище, у которого глотка забита водорослями.

- Старого пса новому трюку не научишь, - сказал голос.

- Бабуля начала вещать, – констатировал Парфенов. – Нужно зашивать.

- Постой-постой, интересно, – сказал молодой хирург. – Это она, кажется, не ртом. Подержи-ка.

Он сунул в руки Парфенову долото. Потом прицелился, аккуратно вытащил из раны одну распорку, за ней вторую. Разрез стянулся и стал похожим на рот лягушки. Отсос с хрипом зашуршал. Узкие губы нового рта пожевали трубку, выплюнули ее и зашевелились.

- Ахперес Манзалез, - выкрикнул радостно рот.

- Зашиваем его, к чертям! – вскрикнул глухо Парфенов и зачем-то метнулся к мотору отсоса.

- Ладно-ладно. Послушайте, ребята, как все будет.

- К чертям! – паниковал Парфенов.

- Говори, рот, - сказал татарский хирург.

- Ты, ссыкуха, так и будешь главного на своей подержанке до дому возить, но начальником отделения он сделает не тебя, а этого татарчонка. Коемуждо по делом его. А ты, востроглазый, далеко пойдешь. Только с бабами проблемы будут.

Парфенов опомнился и бросился к сестре. Искать защиты у нее.

- Ты к главному, к главному беги, он тебе звонить разбился. У него жена жизнь на лицо бросила и в ресторан пошла.

Парфенов кинул голову сестры, и та ударилась, как бычья – о бетонный пол рынка. Он, скользя тапками, навалился на распашные двери, скинул маску и, схватившись за лысую голову, побежал по коридору, залитому солнцем.

- Двенадцатый год, - сказал татарский хирург, - У Гузели дома тебя вызывали бабы на вечер, рот?

- Меня-меня, иго, расслабься. Послушай лучше, что будет. Брось ты, говорю, эти сепаратистские штучки, языки учить и тетке написывать. Был один, пять языков выучил и на пяти языках чушь нес. Делай людей здесь, люди везде одинаковые.

- Ты же говорил, бежать надо?

- Ты беги, а потом стой, а потом опять беги. Ты куда бежишь, озверин? Ты, чтоб встать, бежишь. А ты беги, чтоб еще бежать.

Медсестра очнулась, приподнялась, услышала про бег и снова уронила голову.

- Барменшу сватать мне?

- Брось, я тебе говорю, эти лиловые финики! Ты кому сказал, что «танцульки одни»? Ты зачем ей сказал, что у нее танцульки одни?

- Ревную, дурак.

- Дурак ты, что дурак. Это баба – дура. Своему слову больше верь, чем чужому. К поваренку ревнуешь? А зря? Не зря. Она, уж если спокойно слушает, как он материться, точно ему даст. Уж если баба слушает, как материться, то даст. А если б не дала, то и сказала бы: какая свинья. Сестренция твоя отказала, а как он стих написал, так и понятно стало, что даст. «В твоих трусах – лепнина римского палаццо». Такое если стерпела, то было понятно.

- Гад ты! - хирург схватил долото и воткнул в рот. Рот закричал, как на ярмарке:

- Ахперес Манзалез! Срамота татарская. Для измены и для ревности причина не нужна. Был у меня один, женился на барной. А я говорила: работа, связанная с удовлетворением инстинктов пропитана мерзостью. Ею занимаются бармены, сутенеры и врачи. Удовлетворяешь инстинкт самосохранения, пока нет войны? Для бедных и для богатых врачи разные. А для барной – все одинаковые.

- А кого мне брать? – загрустил молодой хирург.

- Вахтершу бери, вахтерша глупая, глядишь, и не загуляет.

Татарский хирург хотел было что-то ответить, но тут голова бабки дернулась вверх, упала, прокашлялась и опять приподнялась. Красивым басом старуха затянула:

- Ахперес, ахперес. Языческие боги, татарские дороги. Этот мир придуман не нами! Этот мир придуман не мной!

- Лебединая песня, - сказал рот как большой специалист по поющим бабкам и пощелкал, будто прибавил звук на старом радиоприемнике. Бабка запела громче. Рот щелкнул. Бабка запела громче. Щелкнул. Громче. Хирург закрыл руками уши и свалился на корточки. Символ чемпионата мира над столом затрещал, плафоны загудели, защелкали и покрылись кронами трещин; лампы внутри – одна за другой полопались; задрожали оконные стекла в дальнем помещении. Хирург открыл рот и упал на медсестру. Свет под потолком вспыхнул и погас, раздался оглушительный звон.

Все стихло. Потом застучали, как китайский колокольчик, широкие ленты жалюзи за уцелевшей матовой перегородкой. С улицы донеслась мелодия, которую выронил из окна проезжающий автомобиль.