​Сизиф и Левиафан

Достоинство - цена, которую
общество готово за вас заплатить.
Томас Гоббс «Левиафан»

В дверь стучали монотонно. Так стучит настойчивый кредитор, так стучится в жизнь прошлое, так о себе напоминает издыхающая совесть, так могла бы стучать смерть, уставшая от рутинного сопровождения душ в другой мир. Но это был человек. Всего лишь человек.

– Серёга! – открывая дверь, громко воскликнул Алексей.

Они обнялись, и хозяин квартиры впустил гостя. Сергей Вертилов окинул заваленную хламом пыльную комнату, съёжившуюся вокруг компьютера. «Ты как всегда», – мрачно заключил он, перешагивая мусорные пакеты в коридоре. Несколько месяцев они стояли в очереди на выселение, но мистическое стечение всякий раз заставляло обходить их стороной.

– Рассказывай! – переключившись на дружеский тон, потребовал Сергей.

– Да что рассказывать? Рейтинг пошёл. Последние дни победа за победой. Пристрелялся, так сказать.

– Всё игры.

– Да, но я хочу в профессиональную команду. С олухами играть чертовски устал.

– А с работой как?

Алексей Трущобин уселся за компьютер и, уже не поворачиваясь, ответил:

– Тут кастинг одного фильма намечается – друзья рассказали. Бюджетище! Народ набирают. Почему бы не попробовать? К тому же, там есть свои. Посмотрим, как оно выйдет.

– Ну да, о твоих способностях помню. Все дети – актёры, пока рядом нет Трущобина. В искусстве выбить из родителей вкусняху всех переплюнет. А ведь родители для детей, кто? Боги, покровители, властители. Помыкают ими, получают, что пожелают лишь избранные. Чем-то саму жизнь напоминает.

– Хороший монолог. Мыслей много да нет эмоций, – критически заметил Трущобин и развернулся в кресле, чтобы погрозить указательным пальцем. – В кино так вряд ли возьмут.

– Кастинги – не про меня. Я точно не пройду.

– Ну а ты, хмуробровый человек, чему намерен жизнь отдать?

– Как заговорил! – усмехнулся Вертилов. – Отбор ещё не начат, а в роли ты уже.

Оба засмеялись.

– А если серьёзно, подумываю в программирование податься, - сообщил Сергей.

– Политологи-аналитики не в моде?

– Очень смешно!

– Ну что сказать? Ай-ти – диагноз распространённый. Как написал бы великий я, если бы писал: «Клеймо программного кода на лбу – пропуск в рай на земле. Что не своровал экономист, что не отсудил юрист, то досталось программисту».

– Да дело даже не в деньгах. Дело в будущем. Если…

– Вот этого не надо. Человек, который не пьёт, рассказывает о будущем и о том, что дело не в деньгах. Он, быть может, и не врёт. А слушать, всё же, невозможно!

Трущобин опять развернулся к монитору.

– У меня тут партия намечается серьёзная. Хочешь – оставайся. Только не отвлекай. Тут сосредоточенность нужна. Мастерство и умение – других путей на олимп компьютерных игр не существует.

– Хоть где-то есть справедливость, – тихо сказал Вертилов и добавил уже громче: – Я пойду. А тебе удачи.

– Удача мне не нужна. Мастерство и умение! Провожать не стану. Тут начинается.

***

В дверь стучались громко. Так стучатся в уборную коммуналки. Никакой поэзии звука, глубинных чувств и отголосков смысла. Сплошной прагматизм – откройте! Человек не был бы человеком, если бы страсть к разрушительному веселью, разгульному удальству в нём, порой, не преобладала бы над здравым смыслом – музыка и визг подвыпивших гостей в трущобинской квартире не стихли. Но и стучавший так быстро сдаваться не хотел. Слабый голос, приглушенный хохотом и выкриками, донёс: «Нет, это не может быть Вертилов. Он так не ломится. У него другой стиль – стиль беспощадного метронома».

И тот, кому принадлежало это высказывание, не погрешил против истины. Ломился не Вертилов, хотя он и присутствовал рядом с соседкой, которая посягала на целостность несчастной деревянной преграды с номером «18».

– Вы! – как только открылась дверь, ливнем слюны вырвалось из маленького рта невысокой женщины в бигуди. – В приличном доме! В приличнейшем подъезде! Вертеп! Притон! Вы!

– Барыня, – тоном уверенным и проникновенным произнёс вышедший Алексей Трущобин. Он играл, и делал это превосходно. – Полноте! Люди веселятся. Нехорошо выйдет. Только представьте: мы сворачиваем празднество, и кого, думаете, станут винить эти охмелевшие морды, какие мысли полезут в их отяжелевшие головы? Впрочем, не думайте! Не думайте вообще и возьмите с меня слово.

– Слова! Пфф! – и новая порция слюны. Если бы кто-то взял её на анализ в криминалистическую лабораторию, выяснилось бы, что яда в ней хватило бы на десяток романов Агаты Кристи.

– Барыня, чего по пустякам кричать и кровь зря портить? Полноте! – особо подчёркнуто, не выходя из образа, добавил Трущобин. – Даю слово, в означенный час шум да гам будет прекращён. Ох, и предложение! Соглашайтесь, не мешкайте!

Бодро подхватив женщину под бок, он проводил её вниз. С лестницы то и дело доносились насыщенные, глубокие, будто произносил их оперный певец: «Барыня!», «Полноте!». Вскоре утешитель вернулся к Вертилову, который так и стоял у двери.

– Серёга! Как я рад тебя видеть! Ну чего стоишь, как неродной? Зайдём, – жестом Трущобин пригласил внутрь.

– Ты же знаешь, я не люблю посиделки. Я на них лишний.

– Что за чушь! – возмутился Алексей, но не уважить пожелание друга не мог.

– Главная роль! С массовки в большое кино! Есть что праздновать. Кто бы мог подумать, – улыбался Вертилов. – Поздравляю, ты прямо сросся со своей ролью. Дай я тебя обниму и от всей души пожму руку. Я искренне за тебя радуюсь. Твой пример важен. Он как бы говорит: «усилия вознаграждаются».

– Не преувеличивай, – отмахнулся Трущобин. – Но я польщён. Поздравления от мистера Серьёзность! Скажи, ты-то как?

– Учился программировать. Это заняло какое-то время. И на хлеб надо было зарабатывать, – шаркая ногой, неуверенно заговорил Вертилов. – Приложение одно хочу сделать. Тут, правда, целая команда нужна.

– Политолог занимается разработкой приложений. Что будет дальше?

– Ирония – привилегия сильных. И тебе она идёт, но не забывай, что другим бывает не так смешно.

– Ну что ты! Я не со зла. На самом деле! Я в тебя верю. У тебя всё получится.

Пауза. Длинная, неуклюжая пауза теснила разговаривавших в пролётке. Одного к лестнице, другого – в квартиру. Весёлый гомон, будто по сигналу, стал громче и отчётливее.

– Ладно, оторвись на славу, а я побежал. Ещё раз поздравляю.

Вертилов крепко пожал другу руку и, не говоря больше ни слова, ушёл. Трущобин проводил взглядом его быстро удаляющуюся спину и вернулся в праздник.

– Кто это был? – весело спросила его симпатичная блондинка.

– Друг мой.

– Чего не зашёл?

– Он странный человек, – задумчиво произнёс Алексей.

– Кто он?

– Я же говорю – странный человек.

Алексей засмеялся и поцеловал девушку. Она, расталкивая народ, потащила его на диван.

***

Перезвон колоколов. Странная привычка строить храмы у вокзалов будто намекает о сущностной характеристике людей – совмещать низкое и высокое. Как только не видят человека: струна натянутая недостаточно сильно, чтобы лопнуть, и недостаточно слабо, чтобы звучать отвратительно; немощная плоть с духовными крыльями ангела, нимб с рогами. Но всё это ложь символизма. Мы – не более, чем спутавшийся клубок страсти и воли, сытой лени и деятельного голода. Клубок, с которым играет прихотливая кошка-Вселенная. А величие лишь в том, что кошке без игрушки слишком скучно. Так и швыряет нас.

Три удара – три часа. На улице нестерпимая жара, водители автобусов и такси зазывают пассажиров вяло и раздражённо. Алексей с молодой брюнеткой в дефицитном теньке. Они страстно целуются и обнимаются. Дребезжащий, усиленный и страшно испорченный громкоговорителем голос диспетчера сообщает о прибытии какого-то поезда. Разобрать можно, только если знаешь, о чём речь. Трущобин знал.

– Пора, – деловито сказал он, положив руки девушке на плечи. – Жена вот-вот появится.

– Пупсик! – кокетливо пожаловалась красавица и надула губки. – Ты обещал!

– О чём ты? – его левая щека невольно дрогнула. Незаметный, еле видимый спазм и чересчур заметное нежелание говорить.

– Мы должны встречаться свободно. Какая-то там жена не может быть преградой на пути истинной любви, – слова не менее искусственные, чем её пышные губы, звучали всё же достаточно естественно с той интонацией, с которой она их произнесла.

– Мы же договорились. Я занимаюсь этим вопросом, а ты об этом не напоминаешь. Ну всё, пора, – сказал он, чуть ли не заталкивая её в такси.

Отъезжая, она высунулась в окошко и послала ему воздушный поцелуй. Он поднял руку, чтобы схватить его, но осёкся, так как сзади раздалось радостное:

– Папа!

На мгновение он обомлел, но свободно вздохнул, с профессиональной скоростью натянул лицо заботливого отца и бодро развернулся на каблуках. К нему бежала круглощёкая энергичная девочка с двумя розовыми бантами в каштановых волосах, собранных в два хвостика.

– Софиюшка! – воскликнул он, подхватывая дочь.

Жена только подходила. Молодая женщина. Холодная красота застыла в безрадостной улыбке. В глубоких голубых её глазах когда-то горел огонь, и говорил об этом единственно оставшийся пепел усталости. Подойдя, она тихо произнесла:

– Дорогой.

– Дорогая… а я только приехал.

– Вижу, на такси.

– Нет, – замахал он свободной рукой. – На машине. Клиента провожал. Серьёзный такой, помешанный на деле. Хотя я тысячу раз ему говорил, что для меня сегодня день особенно важный.

– Мне почему-то показалось, что клиентом был ты, но я могла не разглядеть, – сказала его жена с тоской.

Неудобная ситуация была разбита в пух и прах весёлым вопросом дочери, сиявшей от удовольствия:

– А скоро дядя Серёжа приедет?

– С минуты на минуту. Мы единственные, кто будет его встречать. Идёмте.

Он опустил девочку на землю, взял её и жену за руку. Вместе они отправились на перрон. Поезд уже пришёл, Трущобин засуетился, но нежные женские руки сдерживали его торопливые порывы.

– Ты знаешь, – вдруг расчувствовавшись, Алексей зашептал на ухо супруге. – А ведь я помню, когда эти руки – руки голубоглазой дьяволицы – не сдерживали меня, а тащили на…

– Не понимаю, о чём ты, – перебила она его. – Думаю, там, куда она тебя тащила и осталась твоя дьяволица.

Они подходили к путям.

– Папа! Смотри, какой дяденька, – сказала дочь, указывая на загорелого мужчину в армейской одежде с походным рюкзаком за спиной.

– Серёга! – воскликнул от радости Трущобин, отпустил дочь и жену и распростёр руки для объятия.

Мужчина снял фуражку, подошёл и крепко обнял друга.

– Лёша, Катя, – дрожащим голосом произнёс он. Глаза заблестели, но он их тут же протёр.

– Ты так изменился, – упавшим голосом произнесла Катя.

– Не верю своим глазам! Сколько зим, сколько лет! – не мог успокоиться Трущобин.

– Я так рад вас видеть… Какая прекрасная малышка!

Софиюшка засмущалась и спряталась за папу.

– Ничего, привыкнет, – поглаживая ребёнка, сказала Катя.

– Привет, чудо. Ты меня не помнишь, но я твой крестный, – Вертилов помахал девочке рукой и присел на корточки. – Сказки любишь? У меня, сироты, ничего, кроме сказок, нет. Даже для таких прелестных девочек.

Софиюшка посмелела, встала рядом с отцом и больше не пряталась, но смотрела на нового дядю настороженно.

– Пять лет, – задумчиво протянул Трущобин. – Серёга, я до сих пор не верю, что ты служил в Легионе.

– Я тоже, – с ноткой самоиронии усмехнулся Вертилов.

– Военная форма тебе идёт, – сказала Катя.

– Форма – быть может. Служба – нет.

– Ты жалеешь? Я думал, такие чугунные парни, как ты, жалеть не умеют, – пошутил Алексей.

– Я не чугунный, но не жалею. Это того стоило.

– Ты говоришь, будто речь об американских горках или прыжке с парашютом, – сказала Катя.

– Да так оно и есть! Как прыжки. Прыгнул, жив остался – и хорошо.

– Ну что мы тут стоим! – потирая несуществующий ус, энергично сказал Трущобин. – Так просто ты от нас не отделаешься. Будем пировать!

– Боюсь, не получится. Хочу скорее домой.

– Так никуда не годится! – зычно протянул Трущобин, но тут же спохватился. – Хотя… Скорее монгольские тугрики станут мировой валютой, чем Сергей Вертилов свернёт с намеченного пути. Давай подвезу, – почти заискивающе добавил он.

– Пройдёмся до остановки. Так лучше будет.

Более любезностями они не перекидывались. Софиюшка, потянула отца за рукав и что-то зашептала ему на ухо. Он рассмеялся и стал громко рассказывать любимую историю из поры подгузников, когда он и дядя Серёжа были совсем крохотными, ну прямо со спичечный коробок. Катя, воспользовавшись случаем, немного замедлила шаг и обратилась к Вертилову.

– Я знаю, ты с дороги и вообще только вернулся…

– Брось это! Я весь внимание. Что случилось?

– У нас с Лёшей… У нас… В общем, не очень хорошо складывается.

Вертилов молчал. Катя надеялась на какую-то реакцию, поэтому сделала паузу.

– Он мне изменяет, – ей явно причиняло боль произносить это. – Но страшно не это. Он делает это так… так спокойно и почти открыто. Будто ничего серьёзного не происходит. И ещё улыбается так. Ну, ты знаешь.

– Фирменная трущобинская улыбка. Кто её не знает?

– Я запуталась. Я не знаю, что делать. Я… Тут ещё София. Может, ты с ним поговоришь? Ты единственный. Только к тебе он относится с таким уважением.

Сергей остановился и опустил глаза.

– Что я ему скажу? Я бессилен, – тихо и обречённо произнёс Вертилов. Немного подождав, он ещё раз добавил, но в этот раз уже будто самому себе, соглашаясь с каким-то невысказанным утверждением: – Я бессилен.

Она резко изменилась: выпрямилась, поправила волосы. Даже лёд её красоты растаял. Повеяло теплом, энергией.

– Ладно. Я сама о себе позабочусь, – сказала она и улыбнулась.

– Не держи на меня зла, – только и сказал Вертилов. С болью оттого, что знает, как жалко это звучит, с горечью оттого, что он не может этого избежать.

Жена Трущобина засмеялась.

– Шутник. Кому не скажи, не поверят. Ей-богу, шутник, – дрогнувшим голосом сказала она и подбежала к дочке.

Отец же, освободившись, подошёл к другу.

– Ты прости, по своей воле я бы тебя не втягивал во всё это, – он запнулся, ожидая ответа, но Вертилов молчал. – Я знаю, о чём вы говорили. Всё не так… не так… Не могу подобрать слово! Ты понял о чём я.

Они прошли несколько шагов, лишь иногда бросая друг на друга взгляды, чтобы прочесть несказанное – его было много. Слишком много, чтобы надеяться на понимание.

– Ты же знаешь, людей становится всё больше, – вдруг сказал Трущобин. – В Легионе тебе о таких вещах беспокоиться, наверное, не приходилось, но тут всё несколько иначе. Нас чертовски много. Хоть бы война подправила дела, так нет же! С рабочими местами туговато, – он подмигнул Сергею. – У меня ведь своё рекламное агентство, бизнес хорошо идёт. Могу тебе местечко подыскать. Сразу в правление не получится, но как друга не обижу.

Уголки рта Вертилова скривились в неприятной ухмылке.

– Ты неправильно понял, – поспешил исправиться Трущобин. – Я… Я не хотел задеть твою гордость.

– Гордость? Её нет – сгинула под обвалом несбывшихся надежд.

– Ты изменился, – грустно заметил Алексей. Он остановился у парковки и шутливо произнёс. – Наши пути расходятся здесь.

– Наши пути разошлись давно, – ответил Вертилов, протягивая руку для прощания.

– Для дружбы нет разошедшихся путей. Есть короткие антракты между приятными и тёплыми встречами.

***

Звенит дверной колокольчик. Уставшие официанты встречают нового посетителя. Приглушённый свет зеленоватых ламп, коричневые стены с деревянной обивкой, несколько бильярдных столов и барная стойка в углу. На высоком стульчике сидит красивая блондинка в облегающем голубом платье с откровенным декольте и ещё более откровенным разрезом на бедре. Сергей несколько секунд колеблется, прежде чем подойти. В зале пусто. Бармен протирает и так до блеска начищенные бокалы.

Он подошёл к ней, поздоровался и извинился за опоздание.

– Ничего, – сказала Катя.

Она улыбалась так же, как тогда, на вокзале. Чисто, искренне, но устало, будто пыталась передать весь тот груз, что ей довелось нести. Так, наверное, улыбаются люди, в чьи руки доверены судьбы многих.

– Ничего, – повторила она. – Ты ведь с работы и…

– Катя, что случилось? Почему здесь, почему…

– Почему я так одета? Позор – и мне надо его как-то пережить. Здесь? Одиночество – и мне надо от него как-то защититься, – эти слова она произносила не впервые, но впервые – вслух. Она сделала небольшой глоток. Это был виски со льдом.

– Я не судья.

– Знаю. Именно поэтому я позвала тебя.

Взгляд. Жгучий, проникающий взгляд. Таким взглядом Ева прожигала Адама.

– Он собирается забрать её. Забрать её у меня, – она допила виски и заказала ещё. – Я пропаду. Ты понимаешь, понимаешь? Без неё я – ничто! Я качусь по наклонной. Единственная преграда на этом стремительном пути вниз – она, моя любимая и дорогая дочь. Он не имеет права!

– Но я… как могу помочь я?

– Не притворяйся. Ты знаешь, как. Тебе надо только сказать. Только тебя великий и могучий Алексей Трущобин послушает.

– Вряд ли… Мы не общаемся. Я простой рабочий, он – важная шишка, депутат.

– Да, Серёжа, это так. Знаешь, перед разводом он часто говорил о тебе. Смеялся, как ты всё дёргаешься. То туда, то сюда. Как ты ничего не добился. Честно говоря, иногда и я смеялась вместе с ним. Возвышаться над подчинёнными – не то. Сравнивать себя с тем, с кем начинал одинаково – вот что доставляет ему удовольствие.

– Тем более! Я был никем, но стал ещё ничтожнее, – печально констатировал Вертилов.

Катя рассмеялась. Дико и безудержно. Было непонятно: это алкоголь, истерика или просто требование абсурда самой действительности. Как бы там ни было, это помогло.

– Знаешь, что больше всего меня утешает? Одной из его любовниц стала твоя бывшая девушка.

Сергей смущённо склонил голову.

– Совершенно случайно. Может, и не так уж случайно. Так вот, какое-то время они на пару глумились над тобой. Недолго. Вскоре мы обе пили мартини и перемывали косточки вам обоим. К тебе возвращаться она, конечно, не собиралась, но подметила, что смеяться над тобой уж кому-кому, а не Трущобину.

– Это не важно, – перебил её Сергей. Он говорил медленно, тяжело. – Важно то, что я не могу повлиять на Алексея. Не могу.

Катя обессиленно подпёрла голову рукой. Напрочь забыв о манерах, не пытаясь сохранить хоть сколько-нибудь изящества, отхлебнула виски.

– Можешь, но не сделаешь, – сказала она и встала. Её уход расплылся, растворился в звоне входного колокольчика. Лишь длинный кометный шлейф её платья шрамом застыл у Вертилова на глазной сетчатке.

***

Деревянным стуком конь съедает пешку. Просторная комната, камин и два роскошных кожаных кресла, разделённые полем битвы. Больше половины воюющих успели сложить головы на клеточной земле. Потрескивающий уютом огонь согревает единственного игрока.

– К вам гость, – тихо сообщила домработница.

– Я занят, – утомлённо кинул из глубины кресла Трущобин.

– Для меня, будь добр, время найди, – произнёс знакомый голос.

Алексей тут же вскочил. За домработницей стоял никто иной, как Сергей. Короткий знак, и их оставили наедине.

– Какими ветрами тебя занесло в мою скромную обитель? – весело спрашивал Трущобин, жестом приглашая гостя к себе. Тут же, не дав ничего ответить, раскидывая руки и кружась на лакированном паркете, заговорил: – Моя гордость! Камин, бокал выдержанного вина и окна прямо в сад: всё как у настоящих аристократов. Наука так продвинулась вперёд… Мои часы мощнее дюжины компьютеров десятых годов двадцать первого века, а ведь уже тогда они были мощные. И при всём при этом такие простые вещи, как сад, деревья всё ещё плохо нам поддаются. Знаешь, скольких трудов стоило садовникам рассадить здесь кипарисы? Но ничего, терпение и труд всё перетрут! Что-то я заговорился. Чем больше людей от тебя зависит, тем более одиноким становишься. Тогда желание поговорить с близким становится неодолимым. Но не обращай внимание на моё брюзжание. Ты чего стоишь, как неродной? Садись, рассказывай: как жизнь, как дела, какие планы?

– Всё так быстро меняется. Я не поспеваю, – немного печально начал Вертилов. – Вот, думал, строительство – благородное занятие. Создавать что-то новое, полезное. Несколько разочаровался. Зато подкопил денег, сейчас учусь на медицинском.

– Бросай ты это дело. Врачей, впрочем, как и всех остальных, сейчас слишком много. Ты попросту никуда не устроишься.

– Да. Я даже не знаю, сколько нас. Десять, одиннадцать, двенадцать миллиардов? Чтобы где-нибудь притиснуться, надо быть либо сверхвыдающимся специалистом, либо обладать удачей. Стать хоть в чем-то выдающимся я уже не успею, а с везением у меня всегда было туго.

– Нет такой штуки – везения. Нет! – самодовольно возразил Трущобин, мешая себе коктейль у минибара. – Тебе не предлагаю. Ты же в этом плане не изменился?

Сергею даже не пришлось отвечать.

– Твою бы твёрдость да в другое русло, – усмехнулся Трущобин.

– Я тут по делу, – резко изменил тон Вертилов.

– Хм… Кажется, я знаю, зачем ты явился. Скажи, это Катя тебя надоумила?

– Это мой долг, Лёша. Я, как-никак, крёстный.

– Моё наследие. На высокую гору не взобраться со всем своим добром, хе-хе, – сказал Алексей и сделал глоток. Было непонятно, что больше он смакует: коктейль или собственную фразу.

Вертилов молчал.

– Я и забыл, что над моими шутками могут не смеяться. Власть портит…но безвластие – убивает. Я лишь делаю рациональный выбор. В любом случае, мой ответ на твоё невысказанное предложение – нет.

– Это не предложение. Это предостережение. Бег по головам – дело непростое, – вставая с кожаного кресла, отчеканил Вертилов. – Зазеваешься – и поскользнёшься на чьей-нибудь вспотевшей от труда лысине. А уж те, по чьим головам бежали, радушие шустрому гостю не проявят. У тебя есть возможность сделать не рациональный выбор, но верный. На весах, которые всю жизнь подкручивали лишь в одну сторону, какая чаша перевесит?

– Серёга-Серёга, – тяжело вздохнул Алексей. – Я как-то говорил, что в дружбе нет разошедшихся путей, есть лишь небольшие паузы перед тёплыми встречами. Настало время сделать такую паузу.

***

Громкие аплодисменты разносились по тёмному залу, отражались от мониторов на стенах, от круглого эбонитового стола в центре. Готическими башнями возвышались островерхие спинки деревянных стульев, кичились своей непреклонностью и вызывающим неудобством.

– Приветствую всех на первом собрании «Ultima Ratio», – объявил седой человек в безукоризненном чёрном костюме.

Тусклого света ламп едва хватало на то, чтобы осветить черты лица, остальное размывалось во тьме. И этого было вполне достаточно, чтобы разглядеть сидевших за столом. Они источали достоинство и величавость.

– Судьбы четырнадцати миллиардов людей решаются голосами четырнадцати человек. Четырнадцати «аргументов». Каково это – ощущать себя одним из них?

Самодовольство растекалось, словно молоко и мёд в волшебной стране изобилия.

– Финансы, военная мощь, новейшие технологии, влияние на законодательство ведущих стран, СМИ – всё это в наших руках. И хорошо, что в наших. Мы собрались, чтобы раз и навсегда решить судьбу мира. Впервые за всю историю человечества накопленные ресурсы будут использованы с максимальной рациональностью. Группы, которые будут вести наше видение «на местах», готовы к действию. Мы совершим то, что ещё никому не удавалось – глобальную революцию. Не будет поступательных движений с постоянными отхождениями от единого плана. В нашем лице человечество обретёт единство разумов – мы станем мировой душой планеты Земля. И я не вижу ничего зазорного в том, чтобы гордо и торжественно об этом сказать!

«Аргументы» захлопали.

– Мне, как заведующему СМИ, предоставлена честь говорить, за что покорнейше благодарю. Приступим к делу. Семидесяти независимым группам учёных было поручено задание: выявить пути разумного развития общества. Вижу скепсис, вижу недовольство. Признаю, на то есть причины. Однако давайте посмотрим на графики. Тише, тише, господа. Я понимаю, вы сыты по горло графиками и формулами. От меня привыкли слышать всё в простой, но верной форме – для этого я здесь и присутствую. Всё же, взглянем на последние два графика. Сложность задачи и уровень компетенции – первый. Красная точка – это уровень сложности решения задачи, интересующей нашу организацию – как сделать мир лучше. А на этом графике необходимый уровень компетенции с переводом в годы. Да, для того, чтобы такую задачу мог решить человек, его надо готовить к этому чуть больше, чем триста лет.

Собравшиеся начали активно перешёптываться.

– Да, кажется, что ресурсы, а речь идёт о большом количестве ресурсов, были потрачены зря. Уверяю вас, это не так. Специальный отдел занимался поиском людей с уникальным опытом. Иногда особый жизненный опыт позволяет значительно продвинуться по шкале компетентности в решении глобальных задач. Выявлено чуть больше сотни людей, потенциально способных стать у штурвала той машины, что мы строим – машины светлого будущего.

– Сколько ещё ждать? – спросил старческий голос.

– При хорошем стечении обстоятельств и с помощью наших специальных тренировочных программ…

– Ну же, сколько займет подготовка кандидата? – не выдержал другой властитель мира.

– В самом оптимистичном прогнозе – пятнадцать лет.

Двое из собравшихся демонстративно встали. Остальные громко заспорили.

– Гхм-гхм! Прошу минутку внимания. Расслабьтесь! Самые хорошие новости о кандидатах в конце. Сотня потенциальных, – Трущобин выдержал паузу, широко улыбнулся и закончил: – Один – актуальный.

И это сработало. Те, кто собирался уходить, вернулись на свои места, остальные притихли.

– В этом конверте указано имя человека, которому суждено направить все наши возможности, всю мощь человечества на воплощение Великой перестройки. К этому имени пришли все семьдесят независимых групп учёных. Тут не может быть ошибки. Я сам ещё не знаю, что это за человек. Наши секретные службы хорошо потрудились, чтобы эта информация никуда не просочилась. Мы не могли позволить врагам ликвидировать флагман нашей надежды.

– Да открывай ты этот чёртов конверт!

– Хм, – только и произнёс Трущобин, распечатав конверт.

– Хватит хмыкать, мы уже сыты по горло твоими актёрскими замашками!

Самый молодой «аргумент», у которого только начали седеть виски, вскочил и резво подбежал к Трущобину. Энергично вырвал листок и вперился в него глазами, открыл рот, чтобы громко озвучить имя, но вместо этого охнул.

– Но как? Этого не может быть, – осипшим голосом возмутился молодой.

– Да что там такое? – негодовали остальные.

Трущобин успокаивающе замахал руками.

– Не знаю, почему удивился мой коллега, – начал Трущобин, – но меня имя застало врасплох. Я знаю этого человека. Лично.

– Я тоже знаю его, только не лично, – пояснил молодой «аргумент». – Вертилов Сергей Пантелеевич. Что, больше никому он неизвестен? Слава богу! Не совсем вездесущ. Этот гад насолил мне тем, что одна из моих, так сказать, пассий всё никак не могла выкинуть его из головы. Пересеклись они как-то где-то, и всё! Она до денег была охоча. Их у него, естественно, не было. Но, сволочь проклятая, хуже клеща. Всё она с ним сравнивала и мерила. Я даже пригрозил его убрать. Она стала шёлковой. Тогда интерес потерял я. Испортил весь кайф, скотина.

– Понимаю, – Трущобин дружески хлопнул коллегу по плечу. – Однако я хотел рассказать о другом. Удивлён я вот чем. Почему выбрали его? Он ничего не добился. Абсолютно ничего!

– Тогда чего мы тратим время на эту пустышку? – недовольство всех собравшихся было выражено чьим-то хриплым голосом.

– Господа, боюсь, что семьдесят исследовательских групп и отдел разведки вряд ли ошиблись. Что-то они в нём нашли. Повторюсь, всё это в новость даже для меня. Но тут прилагаются пароли к файлам отчётов. Я могу вывести данные на экран.

– Давно пора! – ехидно заметили со стороны.

Графики, которыми были заполнены стены, заменились биографическими справками, фотографиями и отчётами разведки.

– Это редкостный неудачник! – заулыбался Трущобин. – За свои годы он принял участие в более чем тысяче конкурсов и нигде, повторюсь – нигде не прошёл. Только официальных образований у него – пять. Я знал о двух. Нигде не поспел и ничего не добился. Работ, проектов и начинаний множество. В самых разных областях, но все они задавлены массой работ других. В отчёте говорится, что уникальность заключается в том количестве шишек, которые он умудрился набить, переходя от одной деятельности к другой и соревнуясь со всеми подряд. Господа, если верить отчёту, он единственный из ныне живущих, кто перенёс такое количество рассредоточенного стресса. В переводе на простой язык здесь сказано вот что. У многих судьбы непросты, но мало кому удавалось не пасть духом, идти дальше и не сойти с ума. Речь идёт не о большой трагедии, вроде смерти близкого, а о непрекращающейся череде неудач и несправедливостей. Только перенёсший отсутствие признания, нужду и постоянное принижение может принимать нужные нам решения безукоризненно точно. Ему восемьдесят один, и он не сдался.

– Вы говорите много лишнего, но я верю отчётам, – раздался хриплый голос.

Остальные начали выкрикивать: «Я тоже», «Не могли же семьдесят независимых групп учёных ошибиться», «Похоже на правду».

– Решено! – заключил Трущобин.

– Свяжитесь с ним немедленно. У вас же есть возможность?

– Да, есть телефон, агенты рядом. Нам известно, где он и что делает. Телефоном пользовался буквально три минуты назад. Последнее время он работает инструктором стратосферных прыжков, но конкретно сейчас вылетел с группой на старые добрые прыжки с парашютами. Прошу вас, господа «аргументы», позвольте мне лично поехать и встретиться с ним. Это мой старый друг. На моём частном самолёте это займёт около двух часов. Итак, никто не возражает? Отлично, замечательный будет сюрприз.

***

Тук-тук-тук!

Трущобин резко открыл глаза. Грудь тяжело вздымалась, на лице застыл ужас.

– Деда, что с тобой? – спросила девочка на соседнем сидении. – Я тебе рассказывала, как ходила в зоопарк, а ты заснул.

– Прости, Софиюшка, – улыбнулся Алексей.

– Тебе приснился кошмар? Я очень-очень боюсь кошмаров.

– Софиюшка, – ласково ответил он, поглаживая правнучку по голове. – Если бы этот сон приснился тебе, ты бы совсем не испугалась.

– Да? Там были котики? Или принц?

– Старикам снится другое.

Девочка с нетерпением затребовала: «Расскажи, расскажи!». Алексей для проформы отказался несколько раз, вздохнул и согласился.

– Это очень короткий сон. Ты уж прости, я не приснил тебе фей и единорогов. В следующий раз, обещаю, будут радуги, звезды и принцы.

– Ну-ну, что там было? Там были друзья?

– Нет… Не знаю. Возможно были. Вернее, был, – он задумался. – Я стоял перед дверью.

– Перед дверью? В замок?

– Это была просто дверь… Номер восемнадцать. Когда-то я жил в квартире с таким номером, – он сделал короткую паузу. – Я постучался, и мне стало очень-очень страшно.

– Там был людоед? За дверью, – не унималась девочка.

– Этого я никогда не узнаю. После моего очередного стука дверь начала открываться. Тут ты меня и разбудила.

– Ну и что тут страшного? – надула губки Софиюшка.

Трущобин широко улыбнулся и шутливо потеребил банты на её голове.

– Видишь ли, всю жизнь стучались в мою дверь. Я был тем, кто её открывает. В этот раз тем, кто стучится, стал я.

– Неинтересно! Вот деда Серёжа рассказывает самые лучшие сказки! Мы с прабабушкой один раз ходили к нему.

– Он сам, как из сказки, – усмехнулся прадед.

– Из какой? – спросила она и тут же приникла к иллюминатору.

– Сложно сказать. Пристегнись. Видишь, кнопочка мигает? Мы сейчас садиться будем.

– Деда, а чего ты не отвечаешь? Вон сколько у тебя пропущенных.

– Ничего. Весь мир подождёт. Не хочу портить настрой. Это будет самая потрясающая встреча. Почти как тогда… Только тогда рядом была дочь. Сейчас ты – моя самая любимая правнучка.

Софиюшка улыбнулась и обняла руку прадеда. Когда они сели, она прижалась к иллюминатору.

– Смотри, а там много машин. Виу-Виу. Мигалки! Как они смешно бегают!

– Наверное, что-то случилось. Эх, жаль. Не лучшие декорации для представления.

– Представления? Разве мы едем на представление? – девочка нахмурила бровки.

– Можно и так сказать.

На посадочной полосе к ним подбежали пожарные и полицейские. Они о чём-то говорили с пилотом. Трущобин нетерпеливо выбрался из самолёта и помог выйти правнучке. Агентов, прислугу и телохранителей в этот путь он с собой не брал. У пробегающего мимо работника авиабазы он узнал, где можно увидеть инструктора или кого-то, кто занимается прыжками с парашютами.

– Все в первом ангаре, – был ответ.

У входа в ангар стояло несколько полицейских. Внутрь никого не пускали. У самолёта мужчина и женщина с блокнотами допрашивали группу людей.

– Что здесь происходит? – спросил Трущобин у полицейского, преграждавшего путь.

– Простите, но внутрь нельзя. Прошу отойти.

– Меня интересует, что тут происходит, почему проход закрыт? – терял терпение Трущобин.

– Сейчас следователи допрашивают тех, кто был в этом залёте. Приказано посторонних не пускать.

– Да что, чёрт возьми, стряслось! – не сдержался Алексей. – Прости, Софиюшка. Этот осёл не в состоянии связать и двух слов так, чтобы нормальному человеку стало ясно.

– Вы ещё не слышали? Человек разбился. Парашют не раскрылся. Он ещё был жив, когда приехала скорая. Бедняга погиб в вертолёте скорой помощи. Удивительная выносливость.

– Кто, как его зовут? – брызжа слюной, наседал на полицейского Трущобин. – Отвечай, мать твою!

– Я не знаю.

– Пустите меня! Мне надо поговорить со следователями.

– Нельзя.

– Мне – можно, – твёрдо сказал он и попытался оттолкнуть нерасторопного полицейского, но вместо этого ноги его подкосились, и он упал на колени.

– Деда, деда, что с тобой?! – кричала Софиюшка.

«Врача! Врача сюда!», – эхом доносилось до Трущобина. Белая пелена затуманила взор. Земля закачалась и перевернулась, словно шаловливый проказник зацепил её за шнур и толкнул, как маятник. Стало совсем легко. Как в детстве, когда он был крохотный, ну прямо со спичечный коробок.

***

Раз за разом ласточка набирала скорость и билась в окно. «Почему я не лучик солнца? – спрашивала она. – Почему не могу пройти сквозь это стекло?». Он открыл глаза. Приятное лицо друга склонилось над ним. Рука почувствовала тепло прикосновения шероховатой ладони.

– Серёжа, это ты, – слабо произнёс Трущобин. – А ведь я так спешил к тебе. Хотел обрадовать. Теперь ты тут. А я лежу. Немощный.

– Кажется, он приходит в себя. Ещё немного бредит, но приходит в себя.

– О ком ты, Серёжа? Это неважно. Неважно, как и те новости, с которыми я к тебе прилетел. Мир подождёт. Я всё хотел сказать…

Приятная дружеская улыбка. Почему раньше он не замечал её богатство?

– Ты улыбаешься, а я реву. Как школьница. Но не бойся, это слёзы очищения. Ты знаешь, я смеялся над тобой. Над тобой! Сколько слов моё тщеславие находило для тебя: червь, ничтожество, неудачник. И это всё, чтобы спрятать от себя чувство зависти. Ты не принимал помощь, а я хватал чужое. Я гордился собой, но гордым мог быть только ты. И ты им не был! Ты портил аппетит, рядом с тобой пропадала сладость бытия, чем ближе ты стоял, тем сильнее чувствовался стыд за успех. Твоё гнусное смирение – я его ненавидел. Но ведь ты в этом не виноват! Зачем, скажи, зачем ты жил свою жизнь? В упрёк? Впрочем, не это важно. Это всё пустяки, мои бредни. Когда-то ты сказал, что я могу сделать не «рациональный» выбор, а верный. Глупец, повторял я, что может он знать? И я грыз локти – сожалел. Какой чёрт заставил не послушать тебя? Осёл, кретин! София – моя дочь. Я удержал её из упрямства, эгоизма. Жалкая прихоть избалованного мальчика. София – она обозлилась. Мы никогда больше не говорили. Это оказалось страшнее пытки. И Катя… наша глупая война. Я одержал в ней победу, чтобы навсегда проиграть в любви. А ведь она… Она единственная, кого я мог любить, единственная, кто мог любить меня. Прости меня, дурака. Только ты можешь простить. Только ты.

– Мне не за что вас прощать, Алексей Васильевич, – отвечало марево, бывшее ещё мгновение назад лицом друга. – Приходите в себя. Ваше сердце…

Марево набирало всё больше красок, становилось всё отчётливее и отчётливее, пока не превратилось в «молодого аргумента» с седыми висками.

– Вам нельзя волноваться, – сказал врач, стоявший рядом. – Сердце…

– К чёрту сердце! Где Вертилов?

Врач и «молодой аргумент» склонили головы.

– Я понял, – медленно заключил больной.

– Мне очень жаль… Это не подходящий момент…

– Хватит мусолить! – резко и злобно прервал Трущобин. – Говори уже.

– Заседание. Его нельзя отменить, – тихо произнёс «аргумент». – Все ждут доклад.

– Будет доклад. Будет.

Трущобин повернулся к окну, и взгляд его застыл, будто он что-то увидел в дали. Чёрная размытая точка. Он прищурился, пригляделся. Да, никаких сомнений – в окно билась совсем не ласточка. Это был ворон.

***

Хор поёт последние слова. Оркестр, следуя энергичным взмахам дирижёра, выводит повторяющиеся последние звуки 9-ой симфонии Бетховена.

Финал!

Из тёмного зала с эбонитовым столом доносятся громкие аплодисменты. Дирижёр тоже хлопает в благодарность оркестру и хору, даёт знак. Музыканты поднимаются. Все вместе они кланяются немногочисленной аудитории. Стены с мониторами закрываются, собрание организации «Ultima Ratio» открывается.

– К чему этот фарс? – крикнул недовольный «аргумент». – Музыка – это, конечно, прекрасно, но не тогда, когда время решать судьбу мира.

– Господа! – перебил Трущобин. – Прошу простить мою шалость. Я знаю, вы с нетерпением ждёте доклад. Что произошло с Вертиловым, нашим главным кандидатом на роль штурмана «машины светлого будущего»?

– Враги? Убийство? – нетерпеливо спросил чей-то голос.

– Известные факты таковы, – холодно отвечал Трущобин. – Сергей Вертилов хорошо знал, как складывать парашют. В тот самый день перед вылетом он поправил две ошибки другим прыгунам. Ошибки могли стоить им жизни. Тем не менее, его парашют не раскрылся. Он был сложен неправильно: мог раскрыться, мог не раскрыться. Как повезёт.

– Нелепая смерть, – презрительно прокомментировал «аргумент» слева.

– Нужно выбрать другого! – высказались на противоположной стороне.

– Пятнадцать лет, ещё минимум пятнадцать лет. Господа, мне кажется, для наших благих намерений, для того счастливого случая, когда самые могущественные люди собираются, чтобы не разрушать, а созидать, мир попросту не готов.

– И что нам делать?

Вопрос вырвался из чьих-то уст и громом прокатился по собранию. Ещё двенадцать раз был произнесён этот страшный вопрос.

– Что нам делать? – иронично усмехнувшись, повторил Алексей Трущобин. – Отдыхать, господа.