Гибель Кориолана

* * *

Ещё каких-нибудь пятьдесят лет назад до Луны добирались несколько суток. Я поражаюсь долготерпению тогдашних астронавтов. Впрочем, они многое тогда терпели и превозмогали. Зато теперь до нашей неласковой соседки можно долететь за несколько часов. Не успеешь как следует устроиться в удобном кресле, как уже надо облачаться в скафандр и готовиться к новым впечатлениям. Луна давно уже стала подобием перевалочной базы. На околоземной орбите скопилось столько всего, что Солнца не видать! Вот и решили: всё, что только можно, собирать на лунной орбите. Тут монтировались громоздкие комплексы, сюда доставляли с Земли межзвёздные корабли; отсюда они отправлялись в дальний космос, нагруженные припасами, снабжённые приборами и разными чудесами. Сюда же они возвращались — без риска что-нибудь нарушить в хрупком земном мирке. И хотя до сих пор никакого вторжения извне не произошло — кто может дать гарантию на будущее? Осторожность никогда не помешает. Это понимали все. Да и, собственно говоря, настоящее освоение космоса ещё не начиналось. Ну отправили за пределы Солнечной системы несколько десятков звездолётов. И что с того? Хоть один из них добрался до цели? Так странно получалось, что почти все экспедиции возвращались с половины пути. То техника подведёт. То случится какая-нибудь несовместимость среди экипажа. А то просто надоест команде лететь в железной болванке среди вечной пустоты, и она решает вернуться на Землю. Я всё это отлично знаю. Ведь я обследовал каждый третий вернувшийся корабль. Лично я считаю, что рано нам летать к звёздам. Понастроили кораблей и думаем, что всё в наших руках. Ан нет! Видно, мы ещё не готовы к этому делу. Впрочем, есть и другие мнения. Я допускаю, что правы те, которым никак не сидится на Земле. Что же, время покажет. Время всегда и всё расставляет по своим местам.

* * *

«Кориолан» оказался довольно внушительным кораблём. Масса покоя — никак не меньше миллиона тонн. Бозонный двигатель, мощнейшая система жизнеобеспечения (включая ядерный инвертор и универсальный генератор органики). Довольно большие оранжереи с искусственным солнцем и зелёными плантациями, спортивные залы и обзорные палубы, каюты-люкс, сплошная автоматика и много чего ещё, о чём мне предстояло узнать. Строго говоря, всего мне знать не нужно. Главный вопрос (как и всегда в таких случаях) ставился так: почему корабль вернулся с полпути? Был и ещё один: нет ли от корабля опасности для легкомысленного человечества? (Никто ведь у нас ничего не боится, пока, стало быть, гром не грянет).

Мне сразу было ясно, что никаких открытий экипаж не совершил и научного интереса не представляет. А экипажу — прямая дорога на заслуженный отдых. Второй раз в космос их не пустят. Да они и сами не захотят.

Однако, где же экипаж?

Я уже шёл по широкому проходу, залитому ровным белым светом. Пол мягко пружинил под ногами, воздух был свеж, температура в пределах нормы. На этом корабле можно было прямо сейчас лететь в любую точку Вселенной. Было бы кому...

Вот и командный пункт. Я нажал на зелёный круг возле двери, и створки бесшумно разошлись.

Святая святых космического корабля! В центре, на возвышении, стояли три кресла: одно чуть спереди, и два по бокам. Перед креслами — широкий панорамный экран. На экране — завораживающая картина космоса со всеми его звёздами и галактиками, с бездонными чёрными провалами и алмазной пылью, чудно сверкающей среди глубокого мрака. Очень медленно, стараясь не шуметь, я взошёл на постамент. Рукоятки кресел сверкали позолотой. Чёрная кожа обивки притягивала взгляд. Полированные поверхности отчаянно блестели. Можно было подумать, что этот корабль снарядили вчера — всё на нём новое, яркое, крепкое. Никаких признаков старения. Ни грана ветхости. Но я уже видел нечто подобное и знал этот фокус: самовосстанавливающиеся материалы, автоматическая система очистки, регенерация воздуха и множество других чудес, о которых простым смертным знать необязательно.

Собравшись с духом, я опустился в мягкое кресло, прижался спиной к удобной спинке и закрыл глаза. Стояла глубокая тишина. Ни шороха, ни вздоха. Я думал о человеке, долгие годы сидевшем в этом кресле. Что он чувствовал, глядя на звёзды и на колоссальные чёрные пустоты? Долгий однообразный полёт среди неподвижных звёзд, среди первозданной тишины и покоя. Немудрено, что они решили вернуться. Лететь в такую даль без всякой надежды на успех... Что их гнало в эти межзвёздные пучины? Земля такая ласковая, такая добрая, такая большая. Места хватит всем. Уже нет войн и нет болезней. Не стало границ между народами. Везде отличная погода. Никто не голодает, никто никого не мучает понапрасну. Чего ж ещё?

И я подумал о неизбывной тяге к новизне, которая сидит в каждом из нас. Стремление достичь недостижимого, понять такое, чего никто не понимает. Оказаться там, где никто ещё не был. Почувствовать неизречимое... Горя мало, что везде — одно и то же. Тот же космос. Те же «солнца». И те же планеты со своей химией и физикой, со своей спиралью эволюции. Или там есть что-то такое, чего нет у нас?

Я открыл глаза и посмотрел в чёрную пасть пространства. По спине пробегал холодок. Почувствовал себя ничтожным перед лицом этой необъятности, этой колоссальной мощи, этой неуничтожимости и этого нерушимого равнодушия. Космос сам по себе, и ты тоже сам по себе. Каждый сам за себя. Все эти благоглупости о всемирной связи и невидимом сочувствии уничтожаются этой необъятностью и спокойствием. При виде бесконечности жизнь умаляется, обращаясь в ничто, в мнимую величину, в пустое множество...

Я поспешно отвёл взгляд. Нельзя долго смотреть в бездну. А иначе — смерть, распад личности, деградация чувств.

Я сошёл с постамента и пошёл прочь. Пора было заняться делом. А о вечности пусть думают другие — из тех, кто покрепче духом. Я не из таких.

Я вынул из потайного кармана видеофон и набрал код Бориса. Пришлось включить этот зловредный прибор ради такого случая.

Крошечный экран показал круглое лицо. За пятьдесят лет Борис почти не изменился. Та же странная блуждающая улыбка на губах. И тот же отсутствующий взгляд. Его можно было принять за дурачка. И так оно и было первые десять лет нашей дружбы. Но потом всё же выяснилось, что он не дурачок. Есть такие люди, которые — дети с рождения и до самого конца. Борис как раз из таких. Теперь я это понял.

— Долго ты будешь молчать? — спросил Борис, глядя на меня крошечными глазками с пятисантиметрого экрана. — Что там у тебя происходит? Давай докладывай!

— У меня всё нормально, — произнёс я с озабоченным видом. — Вот только не пойму, где экипаж? Их что, отпустили на Землю? Но ведь я должен был с ними поговорить. Это и в регламенте записано. Как же я буду составлять отчёт? И вообще...

— Ты сейчас где находишься? — быстро спросил Борис.

— Как где? На корабле!

— На каком корабле?

— На Кориолане. Ты что, шутки мне будешь шутить?

— Ты весь корабль осмотрел? — продолжал Борис в прежнем темпе.

— Осматриваю... — ответил я, потихоньку оглядываясь.

— То-то я вижу, что ты нигде ещё не был.

— Ну конечно, я не был, — взорвался я. — Полчаса как прибыл, и уже должен успеть осмотреть весь корабль! Ты хоть знаешь, сколько тут всего? Да я за три дня его не обойду.

Я подождал, не скажет ли чего Борис. Но он молчал.

— Так где же экипаж? — снова спросил я. — Или он от меня прячется? Мне что, гоняться за ними прикажешь? Я в прятки сюда приехал играть?

Борис вдруг помрачнел, опустил голову.

— Тут такое дело, — проговорил изменившимся голосом. — Весь экипаж находится на борту, кроме одного человека. Да ты сам всё увидишь.

— То есть как — на борту? — поразился я. — Где же они? Что-то я никого не наблюдаю. Меня даже не встретили. Может, они ещё не проснулись? Или перепились на радостях?

Борис нетерпеливо дёрнул головой.

— Перестань! Сейчас не время шутить.

Я замер с открытым ртом. Сердце болезненно сжалось. Вот оно! Думал по-лёгкому заработать. А тут, видно, какой-нибудь подвох. Вечно мне подсовывают всякую дрянь.

Борис снова замолчал. Опустил голову и о чём-то думал.

— Ну ты что, будешь говорить? — подсказал я.

Он вдруг поднял голову, устремил на меня немигающий взгляд.

— Виктор, ты помнишь Альбину? С которой мы на курсах учились? Ты ещё говорил, что она нравилась тебе, жениться на ней хотел, а потом что-то у вас случилось, и вы расстались?

— Какая ещё Альбина? — молвил я, холодея. А в голове уже вспыхнул образ, который я старался забыть все эти годы. Старался — и не мог. В памяти моей она была всё такая же — молодая, задорная, с искорками в смеющихся глазах... Я никогда больше не встречал такой девушки. Многих встречал — прекрасных, умных, заботливых, ласковых. А такой — ни разу. И эта боль никак не проходила, всё сидела во мне. Столько лет прошло, а я её помню. Вот и теперь, стоило Борису назвать её имя, и сердце сильно забилось, я снова почувствовал себя молодым и неуверенным, на всё готовым и безнадёжно отвергнутым — ради счастливого соперника. Она покинула меня, улетела куда-то на край света со своим избранником. И вот теперь...

— Борис, что ты хочешь сказать... ты знаешь, где она? — я не узнавал своего голоса. И я уже предчувствовал ответ.

Мой друг медленно кивнул, подтверждая догадку.

— Знаю, — проговорил медленно. — Она была на этом корабле.

— Здесь, на Кориолане? — воскликнул я. — Где же она?

— Сейчас она на Земле. Её эвакуировали. Она была очень плоха. Но все остальные — находятся на корабле. С ними ты и должен разобраться.

— Но подожди. А что с Альбиной?

Борис снова задумался.

— Я сам почти ничего не знаю, — наконец ответил. — Знаю только, что она жива. У неё что-то случилось с самоидентификацией. Я ведь её не видел...

Борис явно что-то не договаривал.

— А этот, парень её, Андрей. Он тоже здесь? — спросил я, невольно напрягаясь.

— Какой ещё Андрей?

— Ты отлично меня понял, — сказал я. — Я спрашиваю об Андрее, с которым она тогда улетела.

Чуть заметная усмешка тронула его губы. Он кивнул свои мыслям и очень просто произнёс:

— Да, он тоже здесь. Его ты точно сможешь увидеть.

Я сплюнул с досады.

— Так ты, подлец такой, всё это знал! И не сказал мне ничего? — воскликнул я. — Ведь так?

— Знать-то я знал, — ответил со вздохом Борис. — Это, конечно, сыграло определённую роль. Но не в этом суть. Ты там походи, осмотрись хорошенько, а потом позвони мне. Увидишь много интересного. И ты согласишься, что никто кроме тебя тут бы не справился.

— Да как ты не понимаешь, что не я должен разбираться с этим кораблём! Тут нужен независимый эксперт!

— Какой ещё независимый эксперт? Что за глупости?

— Я — заинтересованное лицо! У меня личный интерес. Ты сам знаешь, что это недопустимо!

— Ничего я не знаю, — стоял на своём Борис. — Кто ты ей? Жених? Брат? Родственник? Ну, было когда-то между вами что-то. Эка невидаль! У тебя потом была семья. И у неё тоже что-то было с этим Андреем. Крепко, видать, она его любила, если полетела с ним в эту экспедицию... В общем, так: не валяй дурака, а срочно принимайся за работу. Если бы Альбина была сейчас на борту, я бы тебя туда не отправил. Но её там нет. Вряд ли ты с ней когда-нибудь увидишься.

— Это почему ещё?

— Я уже тебе сказал, что она очень плоха. Медики с ней возятся.

— Что значит, плоха?

— Да не знаю я. На корабле уже побывали спасатели, они и увезли её на Землю.

— А всех остальных почему не забрали?

— Все остальные — в относительном порядке. Потому и остались.

— Но где же они? — проговорил я со злобой. — Тут нет никого!

— Они все на борту, ещё раз тебе повторяю. Ты как всегда делаешь поспешные выводы.

— Но ведь ты что-то знаешь! Почему сразу не сказать? С ними что-то неладно, я это чувствую. Лучше говори сейчас, чтоб не было потом сюрпризов.

Борис испустил печальный вздох.

— Иди в медицинский отсек. Они все там.

— Болеют, что ли? Ходить не могут? — выпалил первое, что пришло на ум.

— Сам всё увидишь. Только не торопись с выводами. И помни главное правило: ничего на корабле не трогать. Не пытайся никому помочь. Твоё дело — наблюдения и фиксация фактов. Все свои действия ты должен согласовывать со мной. Понял меня?

— Да знаю я! — произнёс я небрежно, чувствуя в груди холодок. Ещё не представляя, что увижу, я уже волновался.

Так уж повелось — медицинские отсеки на больших космических судах располагаются в самых неподходящих местах: или возле ядерного реактора, или среди кормовых дюз; в лучшем случае — в аппаратном отсеке, среди десятиметровых стеллажей с оборудованием и спутавшихся проводов, оптоволокна, перекорёженного металла и прочего дрязга. Не знаю, в чём тут дело. Есть ли тут психология, или совсем ничего нет, но когда я, после долгих поисков, с трудом открыл тяжёленную металлическую дверь с рельефным крестом на литой поверхности, — мне уже ничего не хотелось. Ни разбирательств, ни даже денег. В ту минуту я бы всё отдал за то, чтобы оказаться вдруг в своём бунгало среди жёлтых песков и уносимых суховеем колючек. К чёрту все на свете проблемы. Просто удивительно, как Борису удалось втянуть меня в эту авантюру?

Я ступил на пружинящий пол и остановился. Мертвенный белый свет заливал длинный коридор с высокими потолками. Я затаил дыхание, пытаясь уловить какой-нибудь звук. Но тщетно. Здесь никого не было. По крайней мере, не было живых. Но и мёртвых тут тоже быть не должно (на то есть специальный холодильник). Однако Борис ясно сказал, что экипаж находится в медицинском отсеке. На корабле побывали спасатели, а теперь их тут нет. Медиков тоже что-то не видать. Значит, помощь никому не требуется. Тогда почему они до сих пор здесь? И где, собственно говоря, они прячутся?

Я всё ещё ничего не понимал. А разгадка была на поверхности — в прямом смысле этого слова. Когда я прошёл несколько шагов но коридору, меня вдруг пронзило. Это было озарение, пресловутое шестое чувство, дьявольское наваждение... не знаю, как это назвать!

Мгновенный поворот головы, и я их увидел... Двенадцать хрустальных гробов, спрятанных в нишах по обеим сторонам этого жуткого коридора. Дюжина гибернационных камер с обескровленными телами. Не жизнь и не смерть. Могильный сон без сновидений. Застывшее время. Миг забытья, растянувшийся на десятилетия.

Они действительно были здесь — все двенадцать человек. Они были, и их не было. Я вдруг подумал, что лучшее для них — никогда не просыпаться. Что-то заставило их залечь в эти ледяные ванны, отрешиться от мира, от света и движения, от чувств, от надежд и от воспоминаний. Почему это произошло? И кто, в таком случае, привёл корабль на Землю? Альбина? Но она ничего не смыслила в технике. Что же здесь произошло?

От этих вопросов мне было не уйти. И я уже знал, что всё будет очень непросто.

Трогать руками ничего нельзя — я помнил наказ Бориса. Но коли так... я решительно набрал его номер на видеофоне.

Он глянул на меня как-то боком и отвернулся.

— Видел уже? — спросил в сторону.

— Видел.

— И что думаешь?

— А что я могу думать? Я у тебя хотел спросить...

— Ну... спрашивай.

— Почему их не растормошили до сих пор?

Борис наклонил голову.

— Видишь ли, в чём дело. Все тела сильно повреждены. Их уже осмотрели наши специалисты. Если прямо сейчас начать процедуру разморозки, так неизвестно, что из этого выйдет.

— А я что должен со всем этим делать?

Борис усмехнулся.

— Всё как обычно. Готовь свой отчёт. Сделаешь описание тел по визуальному осмотру. Включи в отчёт показания приборов и всё, что полагается в таких случаях.

— Да не было никаких таких случаев!

— Случаи были, просто ты про них не знаешь, — невозмутимо ответил Борис. — Чего ты так волнуешься? Скажу тебе по секрету: есть мнение поскорее покончить с этим делом, а всех членов экипажа как есть отправить на Землю, пусть их там реанимируют в клиниках. Тебя ведь никто не заставляет их оживлять. Опиши тела, этого будет достаточно. Можешь высказать свои личные соображения, почему всё так случилось. Это будет свидетельствовать о твоём желании разобраться, а это всегда приветствуется. Что-то у них, видно, пошло не по плану, раз они свернули экспедицию.

— Сразу у всех?

— У всех, или у некоторых — этого я не знаю. Да это никого особо не волнует. Это была обычная исследовательская экспедиция. С момента старта прошло тридцать лет. Никого это теперь особо не волнует. Проверь показания приборов, сделай осмотр помещений. Измерь радиационный фон, проведи диагностику реактора, проверь наличие инородных микроорганизмов... Ты зачем туда прибыл? Чтобы мне вопросы задавать?

— Ты сам велел держать тебя в курсе, — заметил я.

— Вот именно — в курсе всех событий. Но не надо меня спрашивать о том что находится у тебя перед глазами. Я лично ещё не был на корабле. Так что, решай сам. У тебя осталось шесть с половиной суток. Ты что думаешь, мы зря назначили тебе такой гонорар?

Я многозначительно улыбнулся.

— Ну вот, уже попрекать начал.

— Я хочу, чтоб ты понял: от тебя ждут отчёт по всей форме. Возьми себя в руки и начинай работу. Представь, что от твоих действий зависит жизнь всех этих людей.

— Ничего я не буду представлять! — отрезал я. — Я отвечаю за отчёт, а экипажем пусть занимаются специалисты.

— Хорошо-хорошо, — кивнул Борис. — Все, кому положено, займутся своим делом. Но это и от тебя зависит — кто туда полетит первым, техники, врачи, крионики или криминалисты. Все они будут читать твой отчёт и делать свои выводы. Ну? Ты же сам всё это прекрасно знаешь!

Я отвёл взгляд.

— Да знаю я... Пока.

И поспешно отключил связь.

В юности космос представлялся мне в самых романтических красках. Конечно, я знал, что люди иногда гибнут, а корабли взрываются, выбрасывая из себя внутренности в межзвёздную пустоту. Но всё это было как бы в порядке вещей и не очень страшно (а ещё — придавало романтизма и создавало ореол, так сказать). Я не видел вблизи изуродованные трупы, не чувствовал испепеляющий жар, когда лопается кожа на живом человеке, я не задыхался в едком дыму и не имел понятия о температуре минус двести семьдесят три градуса Цельсия. Всё это было где-то там, в недосягаемых глубинах космоса. И всё это казалось если не естественным, то неизбежным — платой за риск и за новые знания (ведь за всё нужно платить, не правда ли?). Корабли, которые я обследовал, были уже не опасны. Если кто-то и погибал, то я этого не видел. Видели другие, но что они могли рассказать? Но тут совсем другое дело. Вот ряды заполненных жидким азотом ванн. А в ваннах — оледеневшие тела. Не смерть, но и не жизнь. А что же?

Ванны намертво вмурованы в монолит стены. Никаких ручек и замков. Абсолютно гладкая поверхность, в центре которой — небольшой полупрозрачный прямоугольник. Приблизив лицо, я старался рассмотреть что-нибудь в розоватой мути. Я представил на миг, что это я там лежу — в жутком холоде, бездыханный труп. Меня передёрнуло, всё перед глазами поплыло, и я резко выпрямился. Каждый сам выбирает свою судьбу. Одни летят в дальний космос, обрекая себя на годы одиночества, на заточение в таком вот саркофаге (или ещё похуже), а другие остаются на Земле — чтобы первым было куда вернуться и чтобы о них позаботились, вот как это делаю сейчас я... Но что я должен заключить из этого? Жидкий азот считается самым надёжным хладагентом. Это абсолютно безвредный для человека химический элемент. Воздух, которым мы дышим, на три четверти состоит из азота. Ванны полностью заполнены жидким азотом, и температура в них, должно быть, в норме. А впрочем, это можно проверить.

Я поднялся на верхние уровни, зашёл в рубку управления.

Центральный вычислитель оказался в полном порядке. В его бездонной памяти хранились террабайты информации, куда входило всё: технические параметры всех без исключения систем, отчёты о плановой диагностике, сведения о каждом дне полёта и, конечно же, характеристики криогенных ванн — температурные графики, значения плотности хладагента и какие бы то ни было вариации параметров. Я бегло просмотрел бесконечные столбцы цифр — все они были залиты ровным изумрудным цветом (что свидетельствовало о совершенной норме). И вдруг заметил нечто странное: температурные ряды кое-где меняли окраску: с чисто зелёного на зелёновато-­розовые, а местами, даже и багровые оттенки. Я не верил глазам. Вернулся в начало и стал медленно просматривать ещё раз. Нормальная температура анабиоза — шестьдесят два градуса по Кельвину. И эти шестьдесят два градуса значились в течение первого года анабиоза — у одиннадцати ванн. Потом один человек был выведен из анабиоза, а ещё через две недели в другой ванне была одномоментно повышена температура хладагента сразу на пятнадцать градусов, вплотную приблизившись к точке кипения Азота. Даже я знал, насколько это было опасно, ведь азот мог попросту взорваться, а от тела остались бы одни ошмётки. В девяти других ваннах температура соответствовала норме, а в десятой — была критической. И это длилось не час и не день, а почти шесть месяцев! Да за такой срок у несчастного, который был в этой ванне, могли погибнуть нервные клетки мозга! С бьющимся сердцем я следил за бегущими колонками цифр. Вот температура вернулась к норме, а цвет снова стал изумрудным. Я облегчённо выдохнул. Как вдруг — у других девяти камер точно так же скакнула температура! Правда, ненадолго. Сто сорок часов — и снова всё в норме! Я ничего не понимал. Как это может быть? Ведь за жизненно важными параметрами следит автоматика! И если параметры вдруг изменились, автоматика немедленно сигнализирует об опасности — тому, кто в это время управляет кораблём. А в это время кораблём управлял командир и... Альбина, которую командир зачем-то вывел из анабиоза. Стоп! Внизу — двенадцать криогенных камер, и в них — двенадцать человек. Но ведь одного человека нет на корабле! Значит, всего их было тринадцать. Но... как же это? Ведь с Земли стартовало двенадцать человек. Или их было тринадцать?

Я поспешно достал видеофон.

Борис глянул на меня совсем уже мрачно. Опережая его недовольство, я спросил:

— Сколько было людей на этом корабле?

— На Кориолане?

— Ну конечно! Сколько? Отвечай быстрей!

Но быстрее отвечать Борис не захотел. Он смотрел на меня с усмешкой. Наконец, спросил:

— Ты что, считать разучился? Сколько там у тебя тел?

— Двенадцать, — произнёс я, сдерживая нарастающий гнев.

— Так чего спрашиваешь?

— Я хочу знать, сколько их было по документам!

— Документы все на борту, сам посмотри. И вообще... — он отвернулся и как бы невзначай зевнул.

— Слушай, Борис, у меня тут двенадцать тел в камерах. И ещё Альбина, которую забрали на Землю.

— И что?

— Всего получается тринадцать человек.

— Ну допустим. К чему ты клонишь?

— Ты ещё не понял? Тринадцать — несчастливое число. Никто бы не согласился лететь в таком экипаже!

— Ты эти штучки брось! Прошли те времена, когда верили во всякую ахинею.

— Хорошо. Это — ахинея. А как ты объяснишь такую странность: в экипаже тринадцать человек, а криогенных камер — двенадцать!

Борис вперил в меня немигающий взгляд.

— Ты уверен?

— В чём?

— Что камер — двенадцать?

Я улыбнулся.

— Прилетай, сам можешь глянуть. Шесть справа, и шесть слева. Полная симметрия. И все они заполнены.

Борис задумался.

— Действительно, всё это странно. Ты сам что думаешь об этом?

— Я ничего не думаю. А только спрашиваю: сколько человек улетело с Земли на этом корабле. И не случилось ли чего-то непредвиденного во время полёта!

Борис вздохнул с усталым видом.

— Ну хорошо, я выясню. Но ты там тоже не теряй времени.

— До связи...

Я снова стал изучать статистику. Скоро выявилась ещё одна странность: через год после всех этих событий, одиннадцатая ванна снова была занята — в анабиоз погрузился ещё один член экипажа. И этим членом был сам командир корабля! Тут я уже вовсе перестал что-либо понимать. С какой стати командиру залегать в холодный сон, когда он обязан был управлять кораблём и следить за состоянием криогенных камер? Вместо этого он оставляет за себя ничего не понимающую в технике Альбину, а сам преспокойно лезет в ванну с жидким азотом и смежает очи на двадцать восемь лет, так что до сих пор не может проснуться. И что ещё странней — у него точно так же в определённый момент была повышена температура хладагента до критического уровня и оставалась таковой почти до самого конца, вернувшись к норме за несколько недель до прибытия на Землю. Сделать это могла только Альбина. Ведь автоматика не может произвольно менять температуру в камерах. Чтобы это сделать, нужно отключить систему жизнеобеспечения и перейти на ручной режим управления. Зачем это Альбине понадобилось? Если бы она захотела кого-то убить, так это очень просто было сделать резким и быстрым повышением температуры. А здесь — незначительное отклонение от нормальных параметров, внешне вовсе неприметное. Последствия его скажутся нескоро, хотя они и ужасны. Вот они, эти последствия: двенадцать тел плавают в жидком азоте, и нет никакой гарантии, что они вернутся к нормальной человеческой жизни. Органических поражений не избежать. И совершенно точно необратимо повреждён мозг и поражены высшие функции.

Но оставался и другой вопрос: откуда взялся тринадцатый член экипажа?

Спросить было не у кого. Вся полезная информация содержалась в бортовом компьютере. Но что могла объяснить сухая статистика? Ежели, например, весь экипаж внезапно сошёл с ума, то как бы это отразилось на технических параметрах? Сумасшествие, злонамеренность, случайные ошибки и далеко идущие расчёты практически неразличимы по своим следствиям. Высокий подвиг можно легко спутать с чудовищным просчётом. А желание свести счёты с жизнью (что в космосе не редкость) — сплошь и рядом выдаётся за самопожертвование за-ради какой-нибудь высокой цели. Всё это я знал. Но всякий раз вставал в тупик перед такого рода загадками. Вот и теперь...

Семьдесят два часа я не отходил от монитора. Со всею тщательностью проверил параметры всех систем корабля за весь срок его полёта. А это, ни много ни мало — тридцать лет! Что же я выяснил? А выяснил я очень странную картину. Именно: на третий год полёта случилась первая странность: главный реактор был переведён в аварийный режим, а почти все системы жизнеобеспечения отключены. При этом не было зафиксировано какой-либо поломки или внешнего вторжения. Было полное впечатление, что кто-то сознательно отключил систему регенерации воздуха и температурные датчики. Через сорок часов после этого содержание углекислоты в воздушной смеси удвоилось, а температура упала до нуля градусов Цельсия. Ситуация стала критической.

Почему это произошло? Кто это сделал? Зачем? С какой целью?..

Жить на таком корабле было нельзя. Помощи ждать неоткуда. И вот результат: одиннадцать членов экипажа срочно погружаются в анабиоз. И вот же чудо: уже на другой день реактор работает на полную мощность, на корабле снова тепло и комфортно, всё оборудование исправно, угрозы для жизни нет!

Как всё это понимать?

Дальше ещё чудней: вместо того, чтобы вернуть к жизни своих товарищей, командир выводит из анабиоза Альбину. Все остальные остаются лежать в своих гробах. И почти сразу после этого была повышена температура жидкого азота в оставшихся десяти ваннах! И тут уже не оставалось сомнений: всё это делалось с умыслом — с умыслом чудовищным и страшным! Человек, преднамеренно поднявший температуру хладагента до критической массы, не просто убивал своих товарищей, он превращал их в инвалидов, в растения! Он не мог этого не знать, и всё же пошёл на этот чудовищный шаг!

Но... как же тогда объяснить дальнейшее? Сам командир некоторое время спустя точно так же оказался в саркофаге, и точно так же у него была повышена температура жидкого азота. Не мог же он сам этого сделать? Нет, конечно. В момент погружения в анабиоз температура азота была такой, как ей и положено быть — минус двести десять градусов. Но уже на третьи сутки она резко повышается до минус ста девяносто пяти градусов и остаётся такой до конца полёта. Зато у всех остальных членов экипажа хладагент приходит в норму. Сделать это могла только Альбина.

Я вспомнил её смеющееся лицо, чистые глаза, её удивительную, почти неестественную доброту и душевную мягкость — всё то, за что её все любили (некоторые так до самозабвения!) — и мне стало не по себе. Как всё это совместить? Что нужно было такого сделать, чтобы Альбина по собственной воле обрекла беспомощного человека на мучения и гибель?

Но это было ещё не всё! Через пять лет в анабиоз погружается ещё одно тело, и таким образом занимается последняя пустующая ванна — двенадцатая. Откуда мог взяться этот неучтённый пассажир? Разве только...

Догадка пронзила меня. Я бросился вниз, летел по узким лестницам, рискуя свернуть себе шею, бежал гулкими коридорами, так что тяжёлые удары ботинок о железный пол дробились и множились в пустых тоннелях; прыгал через поручни, спешил, словно на пожар и... вот она, последняя камера — крайняя справа в левом ряду. С бьющимся сердцем я приблизил лицо к смотровому окошечку и с содроганием отпрянул. В мутной жиже я различил детскую головку; большой лоб и приплюснутое к голове маленькое ухо. Это был ребёнок! Лет пяти, не больше. И это значило лишь одно: это был сын Альбины! Ведь других женщин не было на этом корабле. Но тогда возникал другой вопрос: зачем Альбина погрузила в анабиоз собственное дитя? Ведь всё было в полном порядке: системы работали исправно, генератор вырабатывал энергию в избытке, оранжереи цвели пышным цветом, продуктов вдоволь... Логичнее было разбудить всех членов экипажа! Вместо этого Альбина усыпляет своего пятилетнего сына, а затем разворачивает корабль к Земле и летит обратно — со всем тем, что есть на борту. А на борту — все её товарищи. Они не знают, что происходит! И командир этого не знает. Всё решает один человек! Так может, она и в самом деле сошла с ума? Вот и Борис сказал, что та старуха была помешана. Но стоп... почему старуха? Ведь я ещё не старик, а я был старше её. Так, может, это и не она вовсе?

Борис позвонил очень кстати (хотя и не знал, об этом). Он спросил с отсутствующим видом:

— Что нового?

А после терпеливо слушал мою сбивчивую речь.

К полному моему удивлению, он остался равнодушен к моему рассказу. Даже зевнул однажды, чуть отвернувшись и прикрыв рот ладошкой.

— Это всё? — спокойно спросил, когда я закончил.

— Да, это всё. А тебе разве этого мало?

— Мне этого достаточно, — был ответ. — Но видишь ли, дорогой мой, всё это никому не интересно. Не будешь же ты писать об этом в своём отчёте?

— Буду!

— Вот как? А зачем? Вся статистика будет приложена к твоему отчёту — зачем тебе её переписывать?

— Да причём тут статистика? — воскликнул я. — Тут речь идёт о неподдающемся объяснению поведении экипажа! Зачем они погрузились в анабиоз? Ведь не было же никакой причины! Почему корабль повернул обратно с полдороги? И кто была эта старуха, в конце концов.

Борис встрепенулся.

— Какая ещё старуха?

— Ну эта, которая привела корабль обратно?

— Так я же тебе уже сказал, что это Альбина. Или ты запамятовал?

— Ничего я не запамятовал! Но это не может быть она! Альбина моложе меня. Это не она!

Борис со странным выражением смотрел на меня. Мне казалось, что он сейчас рассмеётся. Я бы его убил за этот смех, если только ему действительно было смешно. Надеюсь, что это не так. Потому что ничего смешного тут не было.

— Виктор, — проговорил он проникновенно, — ты меня удивляешь. Ты что, в космосе никогда не был?

— Ты меня не путай, — отозвался я. — Говори всё прямо, как есть!

— Ты забыл, как пять лет назад мы встречали "Кассиопею", и что стало с её экипажем! А ведь там были вчерашние курсанты. Ты не помнишь, как все они выглядели по возвращении? И ведь это произошло за десять лет полётного времени! А тут — целых тридцать лет! Если ты сам неплохо сохранился, так скажи спасибо, что ты всё это время прожил на Земле и жил в своё удовольствие.

Я стиснул челюсти. Нужно было что-нибудь сказать резкое, убийственное. Но... чёрт меня дери... Борис говорил правду. Космос — с его беспощадными лучами, с всепроникающими нейтрино, с сумасшедшими электромагнитными завихрениями и радиацией — способен за пять лет превратить юношу в дряхлого старика, выжать из него все соки, лишить сил и желания жить. Сколько я видел таких людей!

Я молчал, опустив голову. Борис был прав: не нужно копаться во всём этом. Моё дело — подготовить стандартный отчёт, не вдаваясь в психологию и никому не интересные подробности. Кто и в чём виноват, или никто ни в чём не виноват... — какая теперь разница? Все наказаны одинаково — самой жизнью. Все они никогда уже не вернутся к полноценной жизни, никто из них не узнает, чем закончился полёт и что с ними всеми стало. Люди, отправлявшие этот корабль в полёт, сами вряд ли помнят о нём.

Я уже собрался отключить связь, но Борис сделал знак рукой.

— Что ещё? — проговорил я, отворачиваясь.

— А ты не хочешь узнать, что это за ребёнок находится в двенадцатой камере?

Я хотел, очень хотел это знать. Но мне было отчего-то страшно.

— Ну, говори! — буркнул я через силу.

— Это сын Альбины...

— Да уж понятно, — мрачно усмехнулся я.

— А отец... знаешь, кто его отец?

Я поднял голову.

— Разве это тебе известно?

— Конечно! Мы же взяли биопробу.

— Ну, говори же, чёрт тебя дери. Это Андрей? Да? Ведь она за ним полетела в эту чёртову экспедицию!

Борис печально помотал головой.

— Нет, это не Андрей. Биологический отец ребёнка — командир экипажа. Диксон.

— Не может быть! Это ошибка! — закричал я.

— Никакой ошибки нет. Ты ведь знаешь, генетический анализ даёт стопроцентный результат. Люди, выполнявшие анализ, абсолютно беспристрастны. Или ты считаешь, что кто-то специально сфальсифицировал данные генетической экспертизы?

— Но погоди, как он мог стать отцом этого ребёнка, если Альбина любила Андрея. Я точно это знаю, ведь она от меня ушла к нему! Диксон старше её на двадцать пять лет. Этого просто не может быть!

Борис печально смотрел на меня.

— Я понимаю, тебе неприятно это слышать. Но всё это факты, которые невозможно отрицать. Я понятия не имею, что там у них произошло. Но результат ты можешь видеть сам. Сходи ещё раз полюбуйся!

Я отпрянул.

— Ты что, издеваешься? Как ты можешь говорить это, когда я... здесь один, а ты там сидишь в своём офисе и ёрничаешь! Ты нарочно заманил меня сюда, ты знал, что так всё будет, а теперь...

— Виктор, остановись! Возьми себя в руки! Всё уже давно закончилось. Альбины нет. И Андрея тоже нет. Ты это понимаешь? А ребёнок этот — он идиот! Цефаллопат! Он с самого рождения был идиотом! Поэтому она и погрузила его в анабиоз. Она не могла его видеть таким! Представь себя на её месте, что она чувствовала там, в глубоком космосе, одна со своим больным ребёнком, а ведь она отвечала не только за себя и своего ребёнка, но и за всех остальных!

— Но почему она их не разбудила?

— Так ты ещё не понял? Она не могла этого сделать. Технологический цикл холодного сна был грубо нарушен. Она не имела права в такой ситуации выводить их из сна. Она сделала всё по инструкции. И по совести...

— Надеюсь, — сказал я, чуть подумав.

Борис помолчал. Потом спросил:

— У тебя всё, или хочешь ещё что-то спросить?

Вместо ответа я отключил связь.

Мною овладело странное равнодушие, граничащее с отупением. Я поднялся в командный отсек и засел за работу. Минуты проходили за минутами и сливались в часы. Я почти не замечал времени, иногда с удивлением видя себя как бы со стороны: вот я сижу, склонившись над столом, и набираю на клавиатуре текст, вовсе не вдумываясь в его смысл. Пальцы сами находят нужные клавиши, а на мерцающем экране уверенно бежит строка из чёрных букв. Предложения заполняют чистый лист стройными рядами. Привычная работа, ничего особенного. Я мог бы делать её с закрытыми глазами. Сознание двоилось. Пальцы выстукивали дробь, а перед глазами возникали картины, словно кинолента, пущенная с бешеной скоростью. Вот Земля, стартовая площадка. Яркий солнечный день. Множество народа на необозримом лётном поле. У всех праздничное настроение. Ещё бы! Они провожают в глубокий космос очередную экспедицию! Двенадцать мужественных сынов Земли улетают в межзвёздные дали. Они стоят возле ракеты и машут руками провожающим. Все счастливы, словно бы осуществилась вековая мечта человечества!..

Чёрный провал — и вот они уже летят среди вечного холода и тьмы — крошечная скорлупка среди бесконечности! Корабль залит искусственным светом, астронавты бодры и полны энергии. Но заняться им нечем — всю работу за них выполняют умные механизмы. А впереди — годы и годы полёта среди молчащих звёзд. Впереди — неизвестность. В душу исподволь заползают страх и неуверенность. Жизнь уже не кажется ни сказкой и ни подвигом. Одни и те же лица, одна и та же ледяная бездна за бортом. Корабль медленно ползёт по пространству космоса. Дни складываются в недели и месяцы, годы тянутся бесконечно. Спасение — в дисциплине, в самоограничении, в преданности идее. Ну а что, если случилась внезапная любовь? И если она безответная? Альбина великой любовью полюбила Андрея. Но ведь и её мог кто-нибудь полюбить. Например, командир корабля, годящийся ей в отцы... Мне вдруг сделалось жарко. Я представил, как это всё могло развиваться. Сначала пристальные взгляды, которые девушка старается не замечать. Потом повышенное внимание и назойливые попытки остаться наедине. Быть может, произошло объяснение. Возможно, с участием Андрея. И после этого — внезапное отключение генератора энергии и — анабиоз. Что это было? Я уже знал, что никакой аварии на корабле не было. Следовательно, командир корабля обманул экипаж. Он вынудил их всех погрузиться в жидкий азот, а сам остался бодрствовать. Но не один. Он тут же вывел из сна Альбину и... что было дальше? В его намерениях сомневаться не приходилось. И что могла противопоставить ему хрупкая девушка? Он мог взять её силой. Но этого, как видно, не случилось. Командир действовал хитрее — он специально поднял температуру хладагента в криокамере Андрея (а потом и всех остальных) и добился таким бесчеловечным образом благосклонности Альбины. Когда цель была достигнута, температура в камере вернулась к норме. Но было уже поздно. В организмах членов экипажа произошли необратимые изменения. Когда Альбина поняла это, она пришла в отчаяние. И ещё — у неё родился ребёнок. И этот ребёнок оказался неполноценным. Она приняла это как расплату за своё предательство. И решила мстить. Это оказалось не так уж и трудно: она выбрала момент и усыпила своего мучителя. В бессознательном состоянии погрузила его в анабиоз. При этом — установила в его камере ту самую температуру, которой он подверг всех остальных.

Ну а дальше?.. Она остаётся наедине со своим сыном. Видит его мучения и понимает, что он никогда не будет нормальным человеком. В отчаянии решается погрузить его в холодный сон — в надежде на земную науку. И дальше уже летит в полном одиночестве. Далёкая цель забыта, она разворачивает корабль к Земле. Как это всё было, что она чувствовала в эти жуткие дни и месяцы — этого я не знаю и не хочу знать. Лучшее для неё было — умереть. Но она не может себе этого позволить. И она выполняет свой долг до конца. И вот она достигла Земли. Но космические лучи и жидкий азот сделали своё дело — она постарела раньше времени. Разум её помутился, сознание разорвано. Она никогда уже не увидит своего сына. И Андрея тоже не увидит. Да и помнит ли она о нём? Весь экипаж проведёт остаток дней в состоянии полусна. Быть может, они будут грезить и видеть всё то, к чему все они стремились. А может, ничего этого не будет. Никаких снов. Безмолвная ночь и полное бесчувствие...

Я вздрогнул и резко выпрямился. Мне стало жутко. Я бросился прочь из этого места. Стены давили на меня, мне не хватало воздуха.

Спасательная капсула оказалась на месте. Я прыгнул в кресло пилота и рывком застегнул ремни. Ударил ладонью по кнопке аварийного старта и стал лихорадочно натягивать шлем. Через минуту меня вжало в спинку, и всё вокруг завертелось и понеслось назад. На экране мелькали цифры, из динамиков неслись какие-то вопли — казалось, это возопила сама Вселенная. Я ничего не слышал и не видел. Всем своим существом я чувствовал, как удаляюсь от этого страшного корабля, выдираюсь из его силового поля, отравленного ужасом. И с каждой секундой мне становилось легче. Впереди медленно и величественно плыла в радужном сиянии Земля. Она казалась спокойной и ласковой. Я направил капсулу прямо на неё. Мне было всё равно, куда я приземлюсь. Пустыня, океан, ледяные пространства Арктики — я согласен был на всё. И я выжимал из двигателей всю мощь и торопил секунды, я давал себе клятвы никогда больше не покидать её ласковых объятий. Потому что время подвигов для меня не пришло. И, верно, никогда уже не придёт...