​Песчаный карьер

- Где мои чехлы? – голос Немирова был спокойным, но в этом спокойствии заключалась угроза. Жена вздрогнула и непонимающе посмотрела на супруга. Она, уловив знакомые нотки в голосе, уже предчувствовала неожиданный, беспричинный и отвратительный скандал, который мог произойти из этого вопроса, но все еще не хотела верить в подступающую бурю. Скандалы в их семье происходили не часто, но с определенной регулярностью. Вначале муж останавливался, дойдя до созерцания ее испуганного лица – тут же начинал просить прощения, уверял, будто на него «что-то нашло», и такое больше не повторится. Но – повторялось… Скандалы нарастали, и накатанная дорога – с испугом жены, просьбами остановиться, вела все дальше. Пройдены были слезы и мольбы, а недавно и этого ему стало мало… Он загонял ее в какой-нибудь тупик и наслаждался своей властью - можно было говорить тихо и даже ласково, пресекая всякие попытки супруги сбежать. Ну, куда она денется? Захочет – отпустит, когда неинтересно станет…

- Где??? Я тебя спрашиваю! – басистый рык был уверенным, почти торжествующим.

- Какие чехлы? Я тут при чем? – вяло отмахнулась жена, словно не понимая, что ему нужно. У нее тоскливо засосало под ложечкой – сейчас он ее доконает чехлами, будь они неладны. Это – надолго.

- Я! – пауза. – Собрался! – еще многозначительная пауза. – На рыбалку!!!

- И что?

- Где чехлы от моих удочек??? – Немиров навис над ней всем телом, не давая отступить и спрятаться, уклониться от его гипнотизирующих глаз. Ей показалось, что вокруг расширенных зрачков полыхает узкая красная кайма.

- Я тебя не выпущу! – произнес он с придыханием.

…

Немиров казался довольно странным человеком… Впрочем, такие приступы жестокости случались нечасто, скорее он был спокойным, но малообщительным. Жена проводила время в одиночестве, работая в доме и саду. Она к этому привыкла, как привыкают к погоде – серое небо, мелкий дождик. В этих краях солнце – редкий гость, о тепле остается только мечтать, хорошо еще, что грозы случаются редко – примерно так она ощущала свою семейную жизнь. В то же время она знала, вернее - безошибочно чувствовала, как муж к ней привязан, и ему важно, что она здесь, всегда неподалеку. Он видел ее третьим глазом, угадывал шестым чувством… Может такое быть? Кто знает.

Иногда Немиров становился грустным и беспричинно задумчивым – особенно тогда, когда наступали долгие августовские ночи и в их сад приходила прохлада. Он совершенно забывал про рыбалку, удочки пылились на чердаке, подсачек с длинной ручкой валялся на полке в шкафу, в нем даже как-то раз запуталась мышь - видимо, ее привлек застарелый запах воды, тины и рыбы… Муж вытряхнул беднягу под куст черной смородины и затосковал. Супруга с удивлением наблюдала, как Немиров ходит по сырой тропе от сарая до крыльца, вздыхает, даже вроде бы поскуливает. Вряд ли причиной этому послужила судьба мыши-недотепы.

Поздней осенью, в грозу, потрясшую всю округу артиллеристскими залпами грома и белым светом бешеных молний, он как-то принес в дом грязного, жалко скулящего щенка-подростка с перебитой лапой. Силуэт мокрого Немирова со щенком на руках был нелеп и трогателен – словно неуклюжий медведь нес раненого детеныша.

Жена щенку обрадовалась, вылечила от всех недугов, подточивших худое тело и голодный желудок малыша и тот привязался к ней необыкновенно, чувствуя не только запах и шаги хозяйки, но и состояние души. Грозы пес боялся и потом, когда вырос: выл под раскаты грома жалобно и обреченно. Вот и сейчас, будучи привязан к будке во дворе – приказ Немирова «никуда не пускать, пусть тут сидит» - Шарик выл, угадывая в шатре серенького майского неба первые грозовые сполохи.

Май – тяжелый месяц, тепло его обманчиво. В этих местах часты грозы, иногда с градом, злобной пародией на мягкий белый снег. Летящие наподобие шрапнели куски льда губили первые ростки, били стекла. Переход в июнь давался особенно тягостно – долгожданное лето никак не наступало, вязло в сыром подлеске, зябло в холодных тенях безразлично-зеленых сосен. Им что зима, что весна… Только к июльской жаре они воспрянут, засветятся золотыми стволами, заплачут желтой смолой. Признают, что ярче, праздничнее макушки лета нет ничего на свете.

До июля еще далеко – май то греет, то холодит – словно зверь, играет с тонкими побегами, может дать расцвести, а может и убить.

- Где они? Где мои чехлы??? – Немиров приближался, отрезая путь к отступлению. Непогода за окнами набирала обороты. Сверкание – длинная пауза, грохот. Далеко гроза, а все равно страшно, словно вот-вот придет она в этот дом, озарит металлическим блеском комнату верхнего этажа и обрушится, посыплется вниз по лестничным пролетам, увлекая за собой стены, потолок, осколки стекол…

- Где??? – грохот грома поглотил остальные слова. Жена словно выпала из оцепенения, попыталась оттолкнуть руку мужа, убежать вниз, в кухню, где она всегда чувствовала безопасность. Бедный Шарик завыл, переходя на запредельные звуки. Вот-вот он не выдержит этого страха, пушечных залпов воды, ударяющих по крыше будки, которая запросто может развалиться от зверства стихии.

Жена Немирова зажмурила глаза, ослепнув на миг – вспышка! И перестала дышать, чтобы стать незаметнее. Все было как-то слишком серьезно – белое лицо мужа, бездонные черные зрачки с пляшущим отблеском пламени по ободку. Его дыхание становилось все тяжелее, голос – ниже и грубее. Страх пополз холодной змеей по спине, под дых ударило одновременно с очередным громовым раскатом.

Она согнулась, пытаясь поднырнуть под локоть мужа, обрести спасительные ступени, которые выведут ее из этого кошмара. Их всего двенадцать – шесть до площадки, освещенной узким зарешеченным окном, шесть до пола первого этажа.

На перилах лежала жилистая рука Немирова, насмерть сдавившая полированную деревяшку. Ногти побелели, впились в лак. Показалось, что они процарапали блестящую поверхность и погрузились в нетвердую сердцевину.

- Пусти меня! Хватит уже! Остановись! – жалобный крик едва прорвался из скованной страхом груди. Жена Немирова рванулась бежать напролом, а он в этот момент убрал руку, видимо, под действием крика… Все произошло мгновенно.

Двенадцать ступеней оказались не спасением – гибелью. Долетев до площадки, женщина успела увидеть металлический блеск дергающейся в окне молнии, ей показалось, что та похожа на пляшущее существо на тонких ногах… Женщина перевернулась через голову и упала вниз, сломав шейные позвонки. За окном раздался грохот, потрясший дом до самого фундамента. Перепуганный пес Шарик вырвал кольцо, прибитое к будке и умчался в черную ночь, обливаемый потоками воды со всех сторон. Больше его никто не видел.

Над неподвижным, застывшим в нелепой позе телом сидел, сгорбившись, черноволосый великан. В его внешности было что-то звероподобное: грубое лицо с тяжелыми веками, длинные ногти на руках, коротковатые косолапые ноги. Это был муж погибшей, инженер по образованию, проживающий в собственном доме по адресу Лесная улица, 22, господин Немиров. Гроза стихла, дождь меланхолично стучал в стекло, за которым совсем недавно плясала тонконогая молния. Великан положил голову жены себе на колени и завыл – сначала тихо, затем все громче и громче. Вой сменился рыком, потрясшем окрестности своей бешеной силой, словно что-то страшное, безудержное вырвалось наконец-то наружу и теперь пути назад ему нет.

Под окно стали собираться бледные тени… Их становилось все больше, они качались, словно воздушные шары на веревочках и дождевая влага делала их похожими на причудливые серые пузыри-цветы.

Дом под номером 22 стоял в самом конце улицы и потому жители поселка ничего не слышали, а если что-то и слышали, то списали на страшную грозу.

Скорая помощь и полиция приехали, как полагается, по вызову безутешного супруга. Криминала в происшествии обнаружено не было, женщина упала сама, несчастный случай. По свидетельству соседей, супруги жили мирно, никогда не расставаясь:

- Им никто и не нужен был – все вдвоем, да вдвоем! Она по хозяйству, он на охоту или на рыбалку, а потом – домой.

- Нет, не пил, на дух спиртное не переносил! И не курил – такой хозяйственный…

- Ссорились? Не припомню.

- В ту ночь? Гроза была страшная, собачка ихняя выла.

- Ничего не слышали.

Опросив соседей, дело закрыли.

Немиров унаследовал дом на Лесной улице от дяди, пропавшего без вести десять лет назад, худого носатого человечка с длинными волосами, заплетенными в косичку. Дядя также отличался малообщительным нравом, в поселке он в основном общался с Травником – соседом, носившим такую редкую фамилию, а может это было прозвище, прилипшее крепче фамилии. Действительно, травы были его жизнью, так как Травник лечил всех, кто к нему приходил чудодейственными настоями, да отварами и существовал за счет благодарных пациентов, беря скромные дары – картошку, яйца, огурцы. Дядя Немирова, наоборот, держал небольшое хозяйство и питался исключительно своими продуктами. Когда он показал Травнику племянника, рослого юношу с черными глазами, широкого в плечах и немного косолапившего при ходьбе, Травник спросил только одно:

- Значит, это ее сын?

- Да, это сын сестры, племянник, стало быть… Так уж случилось и с этим ничего, слышишь? Ничего сделать нельзя.

Немиров запомнил голос дяди – слегка дребезжащий, извиняющийся. Дядя переживал – даже его длинный нос побелел и стал похож на клюв старого грача.

- Ты уж прости, друг, присмотри за ним. Мне туда скоро, – дядя показал на желтый песок, оползающий под ногами. – Я понимаю, что на тебя взваливаю, но это судьба, кроме нас троих тут

никто… Помнишь ее?

- Да.

Немиров из их разговора практически ничего не понял…

Он недавно закончил Лесотехнический институт, устроился на работу, жизнь улыбалась яркой семицветной улыбкой – радугой. Дядя пропал через год, пошел в лес и не вернулся. Погоревав немного, Немиров женился, стал брать работу «на дом» и теперь большую часть времени проводил в лесах и на реке. Он становился все более нелюдимым и немногословным, общаясь больше с жертвами своих увлечений – рыбой и дичью, чем с односельчанами: он был заядлый охотник и рыболов.

Из жителей поселка поддерживал отношения только с Травником. Их разговоры порой касались того, что так мучило Немирова:

- Я не понял, сосед, кто же были мои родители? Ведь ты их знал?

Всегда приветливый Травник этого вопроса не любил, мрачнел и отвечал односложно:

- Мать твою знал. Хорошая была женщина.

- А отец?

- Я с ним лично, слава Богу, не знаком. Мать-то с братом – твоим дядей, тут в поселке проживала, в родовом гнезде, так сказать. Место это не простое – рядом песчаный карьер, точка соприкосновения с некоторыми нехорошими вещами… С разными событиями, что там произошли.

- Как это? Старая яма, откуда уже и песок давно не берут – обитель зла, что ли? Скажешь тоже… Я там сто раз был.

- Боюсь, тебе придется там побывать еще не раз…

Травник вздыхал и замыкался, полностью переставая реагировать на расспросы.

Однажды, теплым летним вечером, сосед продолжил рассказ. Они сидели в саду Травника, где рядами росли рябины – обычные, красные. На кочках, прятавшихся за стволами, курчавились черничные кустики, поблескивал глянцем листьев брусничник. Птицы сновали среди ветвей, немилосердно убавляя урожай ягод, ежи спали под сараем, готовясь к ночным походам. Белый кот с большими черными пятнами на теле делал вид, что спит.

- Мне сегодня снился странный сон – сказал Немиров, пристально глядя на не совсем спящего кота. – Как будто я бегу – солнце светит, красиво так, даже слишком красиво. А потом все темнее и темнее… как в яму провалился. И зовет меня голос - дальше, мол, дальше беги, там обретешь ты свою кровь, свое тело и другую жизнь. И будешь счастлив, безмерно счастлив… Свободен!

Кот поднялся и ушел в дом, одарив Немирова, как показалось, презрительным взглядом. Птицы перестали щебетать в кронах, сад будто опустел. А сосед неожиданно продолжил давний рассказ:

- Кто знает, что тогда с ней произошло… Может, хотела его спасти или изменить что-то. Он ведь как явился – страдалец, неутоленная душа… Она сама к нему ушла, ты там и родился, в его городе. Потом она сбежала, не выдержала видно… Жила далеко отсюда, потому что надеялась, что вы не встретитесь. Женщины имеют обыкновение надеяться, хотя это и смешно… Но от судьбы не уйдешь!

- А где сейчас мои родители?

- Она умерла.

- А он?

- Вот где он, не знаю, вернее - не могу тебе объяснить. Возможно – уже в тебе.

- Как это?

- Сам говоришь – он тебя звал!

- Не знаю я, кто меня звал и куда. Это только сон! Я же часто бегаю по утрам до карьера – вот и приснилось.

Сосед опять замолчал, перед его глазами проходили странные видения: огромный прозрачный купол, в котором шевелились корявые существа, сооружая помост… От судьбы не уйдешь.

- У тебя глаза воспалены! Совсем красные, – неожиданно произнес Травник. – Возьми капли, два раза в день…

- Я пойду! – мрачно произнес Немиров, не обращая внимания на соседа. Тот только покачал головой.

После гибели жены Немиров совсем одичал, проводя долгие одинокие часы на террасе, заплетенной узловатой жимолостью. По ночам возле дома стали собираться бледные тени – полупрозрачные существа на тонких качающихся ножках. Куда бы он ни шел, они сопровождали его, словно медузы ночного пловца. Сны снились неясные, тяжелые и в то же время влекущие своим томительным кошмаром.

Он продолжал по утрам бегать до песчаного карьера, получая заряд бодрости и хорошего настроения, но чем ярче светило солнце, чем плотнее наливались мышцы острой, волнующей силой, тем острее ощущал он потребность чего-то жгучего, мощного и взрывного, того, что сделает его иным, подарит другую жизнь и окончательное счастье.

Прошло несколько лет. Дом, в котором жил Немиров, производил впечатление заброшенного. Соседи вообще сомневались, живет ли хозяин тут, или уехал в город. Да и соседи с тех пор, с той памятной грозы, сменились – много дождевой воды утекло, много снегов выпало и растаяло. Место это приобрело дурную славу – то ли убили здесь кого-то, то ли люди стали исчезать бесследно… Кто знает? Что-то опасное нависло над поселком. Были ли это слишком красные закаты или слишком яростные грозы – кто знает?

Сад зарос, и покрытые лишайником гнутые стволы яблонь стали похожи на лианы. Залитые утренним туманом, лениво текущем в сторону леса, они прерывались малиновыми скипетровидными соцветиями, которые просвечивали сквозь туман, как факелы. Это высоченный иван-чай пророс везде, где была жирная, удобренная земля. Бывшая компостная куча щетинилась крапивой и медленно изживала сама себя. Однако чувство упадка и обеднения не возникало – напротив, казалось, что все вокруг дышит властной, первобытной силой. Жизнь, скрытая вьющимися зарослями, сыто урчала в сырых низинах, пульсировала в каждом листе, как в маленьком сердце. Необъяснимая угроза непрошенному гостю читалась во множестве зеленых глаз, глядящих из-под спутанных трав, в золотистых упругих телах, мелькающих среди напружиненных корней.

Высокий, сутуловатый человек ловко пересек сад - раскачивающаяся тяжелая походка, локти согнутых рук торчат в разные стороны, голова скрыта черными волосами, ползущими на плечи. Он осматривает расставленные силки – добыча сама приходила в ловушки… Каждое движение – точно вымерено, ноздри чутко ловят окружающие запахи – меда, земли, крови, страха.

Множество насекомых, пленившись ароматом, осаждают вянущие на жаре соцветия.

…

Утром Немиров собрался на пробежку. Теперь он редко это делал – только тогда, когда слышал «зов». Торжественно-приподнятое настроение не оставляло его. Так ярко светило солнце,

рассылая огненные сигналы, что сомнений не оставалось – сегодня!

Оставался один, последний, рывок – и он достигнет того, что было ему обещано: «дальше, дальше беги, там обретешь ты свою кровь, свое тело и другую жизнь. И будешь счастлив, безмерно счастлив… Свободен!» Одиннадцать раз он слышал этот зов, пора свершиться полному и неизбежному.

Человеческая оболочка уже едва прикрывала его истинную, избранную сущность. Старая одежка не стала мала – она больше не нужна. Последний раз добежать до карьера утром, раз это так необходимо, вкусить уже ненужные ощущения: отныне открытая взору голубизна небес скучна, запахи цветущей земли не насыщают, даже солнце не греет, а досадливо впивается в глаза.

Что там этот сосед говорил про капли? Они не помогут. Нужна тьма, сырой от крови песок, и тот ужас, который он внушает отныне всем…

Впечатления от первого убийства смутны, нечетки. Превращение далось нелегко, но он почти не запомнил тяжелой промежуточной стадии, лишь ощущение поистине звериной силы и радость от звенящих мышц, дающих беспредельные возможности. Все это клокотало у горла, стекало по языку, звало туда, на карьер.

Жертва запомнилась плохо, какой-то жалкий человечек, парализованный страхом, застигнутый ночью на свою беду не там, где ему бы нужно быть… Зверь помнит хруст костей… кровь… и жар разрываемых внутренностей… Бледные тени, как жадные шакалы, сопровождали его теперь повсюду.

Очнулся утром, в своем доме и сразу ощутил металлический привкус во рту. Мышцы тупо болели, хотелось пить. За окном светало, настороженно плыл бледно-розовый туман, звонкая тишина дрожала в ушах, боясь внести туда робкие шорохи, чириканье и пересвисты.

Красные сосны впивались узловатыми пальцами в песок, который не мог сопротивляться, выступал между корней бурыми подтеками. Была самая вершина лета.

Немиров помнит, как провалился в постель – вниз лицом, свесив руки по краям, ослепший, оглохший. Лишь спустя четыре часа он окончательно проснулся. А следующей ночью из угла комнаты вышел мрак и долго разговаривал с ним. О чем конкретно – воссоздать было трудно, осталось лишь волнующее ощущение новизны.

Дальнейшие убийства свершались удивительно однообразно. Чувство этой самой новизны притупилось, стали определяться подробности. Бледные, нечистые тени плавали по пятам, пузырились, чмокали и скрипели мерзко, словно раздавленные лягушки. Они высасывали из останков жертвы кровь, становились синюшно-красными. Кости доедали древовидные – жители карьера, обладатели сухих веток и обломанных корней. Они напоминали тараканов, слепо ползающих в песчаной чаше.

Как-то раз он промахнулся – жертва метнулась в сторону, спрыгнув с помоста. Косматый монстр взвыл, вонзив клыки в сухой песок, глаза забились пылью, ноздри перестали ощущать запах добычи. От ощущения этой осечки тело пронзил огненный ток, оно забилось, извиваясь в отчаянной злобе. Древовидные покатились под ноги жертве, переломали, задавили ее. Праздник был испорчен.

Кровь не пролилась, обряд не свершился. Мрак над карьером сгустился, прокатился гром, полоснул белый огонь, и все вокруг замерло.

- Больше не должно быть ни одной осечки! – голос отца, а Немиров уже догадывался, кем был его отец, был страшнее грома.

- Если еще случится такое – ты сам умрешь. Они, – и вспышка молнии озарила сухие, жилистые тела древовидных с крюками-пальцами на концах ветвей, - И они, – свет упал на злобно раздувающиеся бледные пузыри, жадно лепившиеся к изломанному телу жертвы, - все они сожрут тебя.

Немиров понял – так и будет, и содрогнулся от этого…

Больше осечек не случалось, а сегодня будет последняя ночь. Нынче власть его непререкаема, сила его безмерна. Отец гордится им! Скоро они соединятся, и власть, всесильная и бесконечная, будет принадлежать только им.

…

Поспешно натянув спортивный костюм, Немиров вразвалку дошлепал до калитки – плотно сбитая из толстых красных досок, она едва сдерживала разливанное море света, заполняющее Лесную улицу. Отмотал кусок черной блестящей проволоки, с шипением скользнувшей из его рук на землю.

- Стережет! – усмехнулся Немиров, ступая на узкий мостик, пружинящий под его весом.

- Можно бежать! – оттолкнулся, прыгнул на дорогу. Огромные зеленые стебли тянулись вверх, растопыривая резные листья, то опираясь на них, то отталкиваясь от других растений. Пряный аромат плыл вперемежку с птичьим щебетом, гудением ос и проникал в легкие, мгновенно всасываясь в кровь и дурманя голову.

Дом под номером 22 остался позади. Скоро вся его прежняя жизнь будет смутным воспоминанием, а, возможно, и его не останется.

Боковым зрением он видел яркие цветовые пятна, они сливались в линии в такт прыжкам – вверх, небольшое ровное плато, резкий спуск… Каждый взлет сопровождало падение. Можно ли парить вот так, не падая, не касаясь земли? Скоро он это узнает.

Обрыв, гладкая песчаная стена которого выросла перед ним неожиданно скоро, отвлек от этих мыслей. Это был карьер, конечная точка пробежки, «точка из которой все вышло и в которую все вернется» - так сказал Травник.

Вокруг ямы высились истрепанные временем сосны и ели, чьи толстые корни местами были обнажены, словно вены, проникающие глубоко в почву в попытке приостановить необратимое движение и окончательный обвал ямы.

Немиров уже знал, что все они – и Травник, и мать, и дядя, вышли отсюда. Когда-то их было много, но теперь почти никого не осталось. Там, в глубине, что-то вроде металлического корпуса, навеки остановившихся приборов, сломанных стен и дверей. Что это – никто толком не мог объяснить.

Отец на этот счет высказывался однозначно: их уже нет, а мы с тобой есть и будем всегда! Нам до этого дела нет, мы вот-вот овладеем полной властью, а карьер… После сегодняшней ночи он нам будет не нужен.

Упавшие в яму стволы образовывали сложное переплетение корней и веток. Немиров подошел к самому краю и заглянул на дно. Они там целенаправленно шевелились… Хвойных игл давно не было, души мертвых деревьев принадлежали карьеру. Они строили помост, утрамбовывали площадку, готовили Место. Все это делалось для него, Немирова, ставшего избранным, вернее – родившегося им.

Как долго он этого не понимал! А ведь он такой один, равных ему нет. Ему уготована великая судьба, безграничная свобода… Что может быть лучше?

Травник как-то недавно показал ему шкатулку, якобы оставшуюся от матери. Там были, с точки зрения Немирова, ненужные старые тряпицы и непонятный мусор. Внимание привлекло только фото - маленький мальчик и темноволосая женщина, очень красивая.

- Ну и зачем мне все это? – Немиров повертел в руках потертый ящичек.

- Это память.

- Это слишком старая память, она давно умерла!

- Ты ошибаешься, - сосед протянул ему ящичек, - память не умирает.

Глупость! Все умрет, и все умрут - кроме него, Немирова и его всемогущего отца.

Шкатулку он сжег в печке.

…

Немиров медленной трусцой побежал обратно к дому. Цветочные пятна больше не прыгали, как зубцы обезумевшей кардиограммы, скромный островок кружевных ромашек плыл корабликом, подрагивая от легких порывов ветра.

Пока он бежал, утренняя свежесть сменилась знойным маревом. Сначала оно было видно только рядом с поверхностью дороги, потом стало подниматься выше, образуя некий экран. В расплавленном пространстве возник нечеткий силуэт, который при ближайшем рассмотрении оказался соседом, Травником. Немиров остановился, рассматривая знакомое лицо: широкая челюсть, маленькие глазки травоядного существа.

- Привет, сосед! Все зелень собираешь? Или уже грибы пошли?

Травник не ответил, опустил сморщенные веки - назойливая муха, противно жужжа, кружила над его лицом.

- Ночь сегодня будет неспокойная, - Немиров скривил темные губы. – Гроза собирается. Сиди дома!

Сосед пожевал белесым ртом, не ответил. Немиров уже собрался было бежать дальше, и потому подпрыгивал на одном месте, ощущая в мышцах приятную истому неизрасходованного драйва. Рвануть бы сейчас до калитки на предельной скорости, сквозь этот зной, мушиный писк, пчелиный гул… Оборвать лепестки, изломать стебли, рвать травы, кататься в пыли, ободрать кору, наточить когти… Ничего этого люди не понимают, они ходят по дорожкам и песок не разлетается из-под их ног. Нет в них ни силы, ни нюха, ни жизни настоящей! Потому и умирают в его когтях, даже не сопротивляясь.

- Я ее любил.

Немиров очнулся, потряс головой. О чем это он?

- Я любил твою мать. А она к нему ушла…

- И правильно сделала! Кто ты такой? У тебя шкура зеленая, глаза черепашьи. Что ты можешь? Людишек лечить? Зачем??? Плодить трусливых, безвольных и никогда не сопротивляющихся…

Они все у нас теперь здесь!

Немиров сжал когтистую руку. Ноздри его раздувались, глаза полыхали красным огнем.

- А твоя жена? Ты ведь любил ее.

Сосед пристально посмотрел в глаза, отсвечивающие отблесками пожара. Но его собеседник только пожал плечами:

- Я уже не помню, когда это было.

Немиров развернулся и побежал к дому. Вверх - мгновение полета – вниз. Выше, выше! И опять вниз, на пыльную желтую дорогу. Сосны будто застыли, но смолистый жар течет в их шершавых стволах, давая им силу и рост – лето в разгаре!

…

День спрятался, свернулся, как улитка. Ленивая дремота накинула сеть на засыпающий сад – птицы не взлетали, листва повисла, яблони пригнулись еще ниже. Только у самой земли что-то ползало, скрипело и шуршало.

Все нужно делать вовремя – пора заваривать чай. Густой, бурый настой вливался в желудок, вызывая легкую тошноту.

Осталось завершить некоторые дела – хозяин сюда больше не вернется. Убрал остатки посуды, сжег бумаги: фотографии, что остались с незапамятных времен, письма, квитанции. Тряпки, когда-то бывшие одеждой, связал в узел, выбросил в канаву. Туда же полетела пустая склянка из-под глазных капель. Шкафы бессильно вывалили покосившиеся дверцы, обнажили пустые полки. Дом номер 22 по Лесной улице приобрел нежилой, бездушный вид.

С утра Немиров ничего не ел, потому чувство голода сжимало пустой желудок острым спазмом, отдаваясь между лопатками. Озноб пробивал мощное тело, сжимал челюсти злым спазмом. Это только начало… Немиров глянул в окно:

Небо исчерчено переменной облачностью, фронтовые вихри разрывают в клочья белые кучки, похожие на кораблики-ромашки. Из них, как из распоротых подушек, сыплются перья. На небе виден гигантский лебедь, пытающийся вырваться из плена туч, темной пелены сгущающегося мрака. Его атакует огромный черный коршун, клубящийся грозовыми перьями, сверкающий желтым зигзагом глаза. Лебедь гибнет. Бок его начинает розоветь, краснеть, сочиться кровью. Голодный коршун раздирает его плоть.

Ну вот и все…

Закат. Черные крылья закрыли небосклон, опускается ночь, видны редкие сполохи далекой грозы.

Немирову стало холодно и он, стуча зубами, залез под одеяло. Солнечное сплетение пронзили резкие спазмы – нужно туда, вниз… Это неизбежно, это каждый раз так и ничего сделать нельзя! Двенадцать ступеней – шесть до площадки, шесть после нее. Сколько же лет прошло? Смутный, забытый образ жены упал на плиты коридора, как отсвет из окна.

Резь в животе стала нестерпимой, как будто внутри ворочался раскаленный прут, воспаляя нервы, буравя гортань. Хриплый стон вырвался наружу, когда открылась входная дверь.

Бледные тени на тонких ножках-стебельках прыснули куда-то вбок и тут же опять замаячили вдоль тропинки, чмокая бесформенными ртами.

Дойдя до калитки, казавшейся ночью совершенно черной, он поднял руку, чтобы снять проволоку. Ее там не оказалось – возле забора, покачивая плоской головой, лежала толстая змея.

Немиров ощутил начало, как внезапный удар в спину. Выглянувшая луна осветила высокую фигуру и отбросила четкую тень на посветлевшую деревянную поверхность. Казалось, тень распласталась в финальном порыве и сейчас упадет в канаву. То, что еще оставалось в нем давнего, человечного, бунтовало из последних сил, погибая под сокрушительными ударами Зверя. Сознание раздвоилось, обрывки мыслей плясали в мозгу, словно бумажки в пламени костра.

Жуткий монстр врастал в него, вызывая страх, боль и острое наслаждение. Он хорошо знал это чувство, но каждый раз переживал как мучительный взлет, ведущий к полному отрыву. Окончательное признание себя, Немирова, смертоносным чудовищем, давалось путем недолгого преодоления безысходного ужаса и отвращения, и с этим ничего нельзя было поделать. Он испустил рвущий сердце вой, переходящий затем в уверенный, нарастающий рык. Когти прочертили на деревянном заборе несколько глубоких, щетинящихся занозами царапин, спина выгнулась, с хрустом обрастая гигантскими мышцами, загривок вздыбился. Пасть разорвалась, выпустив тяжелый, исходящий слюной язык. Жуткий рев потряс окрестности и раскаты грома где-то за горизонтом подхватили его.

Лес стоял сплошной темной массой. В этой тьме угадывались неясные силуэты, среди черных стволов качались тени с прозрачными лицами и, расталкивая себе подобных, стремились к дороге. Мощным ударом хвоста монстр снес целый отряд этих хлипких, вонючих тварей, и они, растекаясь лужей, долго дергались посреди дороги. Просветы между стволами оплетала паутина – жирные серые пауки готовы были накинуть ее на бледных белых насекомых, кружащих в воздухе. Пахло железисто-кислым, это язык ощущал растворенный в воздухе металл.

Постоянно окисляющееся серебро витой чернью перетекало в пространстве – от безжизненно-светлого до шевелящегося черного. Что-то мрачное неслось вдоль обочин, оставляя на кустах клочья шерсти и брызги слюны. Темное воинство то принимало силуэты тупоносых волков, то, взмахивая крыльями, взлетало выше древесных крон.

Черное стало живым – оно проснулось в эту ночь Великой Жертвы, оно вышло из небытия, чтобы завладеть миром.

Трава шелестела, пронзаемая змеистыми волнами, с деревьев сыпались сухие ветки и сучки, поросшие лишайником. Это продирались сквозь чащу высокие фигуры в плащах и остроконечных шляпах, с распущенными волосами, а порой и просто с голыми черепами, зияющими провалами глазниц.

Надо всеми царил полный, бескрайний мрак – всесильный, холодный и абсолютно безликий.

…

Древорукие существа выполнили свою работу – в центре сооружено подобие алтаря, а все пространство вокруг организовано так, чтобы нечестивое собрание могло обозревать принесение жертвы со всех сторон, а затем без труда добраться до ее останков и утолить свой голод.

Медузообразные тени подсвечивали всю глубину песчаного карьера, вися гирляндами на его стенах. Песок мерцал серо-голубым и казался застывшей лавой.

Запах! Этот запах ощущал теперь каждый – теплой крови, тонкой кожи, которую так легко разорвать, добраться туда, внутрь, насытиться! Вот она – жертва – сгорбленный массивный силуэт, много-много живой плоти, которой хватит на всех. Последний пир будет обильным, одуряюще-сытным.

Мечущийся в просвете дороги рев пронзил тьму, ему вторило эхо – так отзывались бредущие к песчаному карьеру потерянные души, неприкаянные мытари:

- Идеееемм…идеееемммм…тудаааа…туда..

Дождь начал несмело звучать свирельным органом и вдруг обрушился с неба, будто он был там закреплен на невидимых тросах, которые внезапно оборвались под его тяжестью. Потоки его обтекали пространство над карьером, образуя светящийся купол, обрамляя зловещий храм тьмы.

Внезапно в струях дождя появилась примесь чего-то белого, хлесткого, и спустя минуту на землю посыпался град – он пробивал листья, песок, прибивал пытающихся подняться тварей, но пробить купол не мог. Стало бело и очень холодно.

Выбежавший на поляну зверь с вытянутой клыкастой мордой резко повернулся, прерывая бег и остановился перед последней преградой – светящимся куполом. Опустив морду к земле, чудовище сверлило пространство неподвижным взглядом, не замечая крупных градин, вбивающихся в шкуру. Потоки воды заливали огненные глаза, ручьи текли по длинной шерсти. Все трепетало перед ним. Ничто не могло его остановить. Полная власть – полная свобода.

…

Мгновение – дождь и град прекращаются.

Жесткая щетина вздымается на хребте, зверь припадает на лапы. Хилые тени пытаются проникнуть внутрь свода, но лишь бессильно скользят вниз. Снова раздается грозный рык, он звучит победно. Пространство вытягивается, искажается, усиливаются запахи металла и гнили, заглушая запах жертвы.

…Что-то мешало ему, неосознанно, почти неуловимо. Вдруг вспомнилось, как он промахнулся – это не должно повториться, ведь сегодня последний рывок… И все – освобождение…

Пришло ощущение беспредельной силы – он, непобедимый, стал как буря, как океан, как могучая стихия.

Именно так он осознал свой прыжок! С треском порвалась оболочка, пропускающая внутрь, туда, где все привычно, просто и откуда больше не будет возврата.

Вот она, добыча! Все это сейчас принадлежит ему, его зубам и когтям. Он нанесет первый удар, рванет слабое горло, пробудит потоки жаркой кровавой реки. Это – самый упоительный момент.

Жертва насытит жуткий, воющий внутри голод. Он разорвет податливое существо, косолапо привалившееся к стенке алтаря. Что же может теперь остановить?

… Даже то, что он его хорошо… очень хорошо…

Не долетев каких-то пары сантиметров до шеи жертвы, зверь снова взревел, ударяя плетью хвоста по застывшей лаве песка. От этого рева все вокруг окаменело – и шевелящиеся тени, и скользкие фигуры, и черные хищные силуэты.

Квадратная челюсть со стершимися зубами, маленькие глазки… Почему он так на него смотрит? С таким состраданием и… заботой. Он узнал его, узнал в этом обличье!

«- Я любил твою мать. Память не умирает. Капли, капли, у тебя такие красные глаза…»

Что же это такое? Боль внутри, непереносимая боль…

- Травник??? Но почему? Так это правда?! Ты - мой настоящий… отец???

- Ты должен был сам понять, сам.

Все это – ложь! Сейчас он разорвет жертву и все будет так, как нужно. Он давно запрограммирован на убийства, а зверь, который сомневается, теряет силу и погибает.

Мрак, глубокий, как бездна и великий, как бесконечность, окутал его, лишая способности сопротивляться. Нет у него отныне никакой свободы, он обречен делать то, что велит ему мрак – убивать.

Двенадцать ступеней, ведущих к утрате – его путь. Одиннадцать он прошел, осталась последняя! Ничто не вернет его наверх – туда, где стояла жена, умоляя отпустить, одуматься, не делать этого. В конце – только мертвое тело, черная лужа под головой. Внезапно он увидел ее лицо – оно слилось с лицом женщины с черно-белой фотографии, и маленький мальчик прошептал:

- «я - это ты…»

Острая, как штык, боль снова воткнулась в позвоночник, выравнивая и выпрямляя все тело мощнейшей судорогой. Устоять на ногах он не смог – катался по песку, теряя остатки шерсти, хватая зубами корни и мелкие камни. Мышцы выворачивало, суставы хрустели. Сила, его звериная сила стремительно убывала, а вместо нее в сознание входило что-то другое, расправляющее грудь и возносящее куда-то вверх, к медленно, едва-едва проясняющемуся небу. Ему даже показалось, что на бледно-розовом фоне он увидал бледно-желтый шар незнакомой планеты…

Легкие наполнились воздухом, делая тело почти невесомым. Он, оказывается, может взлететь!

Наконец, шатаясь и отплевываясь, он шагнул к Травнику, узнавая и не узнавая его. Вместо сутулого грузного старика перед ним был средних лет мужчина, чем-то удивительно похожий на него, Немирова. Они положили руки друг другу на плечи.

И в то же мгновение все посланцы тьмы, обретя силу безграничной ярости, бросились на них. Треск, визг, клацанье клыков, дикий хохот… Сырой песок неудержимо пополз вниз, стены карьера превратились в гигантскую воронку. Неяркий рассвет снова затмили тучи, в небе загрохотало так страшно и дико, что жители поселка проснувшись, побоялись высунуться на улицу. Этот грохот отозвался где-то в глубине земли, там раздался взрыв, взметнувший в воздух камни, песок и поломанные деревья. Ураган, кромсая и коверкая все на своем пути, пронесся по лесу. Такого стихийного бедствия в этом, и до того неспокойном месте, никогда не случалось.

…

А потом все стихло… Только влажная земля еще слабо вздрагивала, осыпая с деревьев лиственный сор и поломанные ветки. Глубокую, звенящую тишину прервали первые неуверенные птичьи трели, послышалась возня снующих по стволам белок, стрекотание кузнечиков. Мир оживал, излучая покой и безмятежную красоту.

Ближе к полудню показалось солнце, пронзительно брызнувшее с небосклона, разбившееся в многочисленных каплях росы, но не потерявшее своего небесного положения. От влажных листьев тут же стал подниматься туман, возносясь все выше и выше. Неведомая сила гнала мельчайшие капли, направляла их в воздушные реки, где они, клубясь и голубея, перетекали цветными ручейками из одного потока в другой. Наконец, огромный радужный мост засверкал на небе, и там, над ним, посреди двух раскинутых крыльев, виднелся длинный, похожий на лебединую шею, след. Постепенно и он растаял в небе, и только радуга еще долго держалась, соединяя земное и небесное, горе и радость.

Разрушительные последствия стихии видны были повсюду. Поломанные стволы, размытая дорога, сожженный молнией дом под номером 22 по Лесной улице.

- Неспроста это! – говорили жители, качая головами. – Как умерла его жена, так и стали твориться плохие дела…

- А сам-то он где?

- Он вчера из дому не выходил, поди заснул и сгорел там, болезный!

- Жалко его – раньше-то неплохим человеком был, только очень нелюдимым, с одним только Травником и дружил.

- Собачка вот у него была, помните? Вчера в поселке объявилась, у Марьи на дворе теперь. Расцветка у нее смешная – как у Травникова кота – голова белая, тело черное.

- А Травник-то где? Надо проведать, он же у самого края живет!

Небольшая делегация тронулась к дому целителя. Каково же было их потрясение, когда они пришли на место и увидели, что дома нет! Уцелела одна красная рябина, что росла у забора. Сам дом то ли смыло водой, то ли он провалился под землю – никаких следов.

Ни хозяина, ни его кота смешной расцветки нигде не было. А вдруг им удалось спастись? Людям хотелось так думать.

На этом месте больше не строили домов, может быть – ждали хозяина, а, может, боялись подземной ямы. Зато рябина разрослась, дав множество побегов, и ягоды ее были целебны- помогали от болезней.

Дорога на карьер заросла непроходимым лесом, а кто осмеливался добраться до бывшей песчаной ямы, утверждали, что карьера больше тоже нет, и место, где он был – теперь указать затруднительно.