Скука. Глава 2.
После планерки я отлепляю лицо от стола и осоловело смотрю на поспешно собирающего какие-то бумажки Сеню.
– Ну, чего моросишь? – небрежно кидает он. – Пошевеливайся, а то на камень заменят!
И уносится из кабинета. Я смотрю на шефа.
– И будешь в пустыне на пузе лежать, – серьезно кивает он.
Я облизываю пересохшие во сне губы и тяжело выпираюсь в коридор. Меня, конечно, не заменят. Либо план камней по захвату власти еще не перешел в активную стадию, либо теория заговора камней оказалась пшиком, в любом случае, за те два месяца, что действует приказ номер семь тысяч триста девяносто с названием, которое хрен вышепчешь, на работу к нам не приняли еще ни одного камня. В принципе, как я и предсказывал. Но выражение прижилось, став своеобразной локальной шуткой, а в нашем отделе еще обросло дополнительным образом – пузом в пустыне.
Сегодня у меня по плану прием посетителей. Принять, выслушать жалобу, зарегистрировать, принять меры. Здесь есть одна загвоздка, которая неизменно играет мне, меркантильному лентяю, на руку: дело в том, что посетители не ходят. Они же камни, так их за ногу! У некоторых – кактусы еще, но на моем участке таких нет. В те времена, когда ИКОТА еще только начинала свою деятельность, из-за этого много неразберихи было. Значит, и сотрудники просто так в кабинетах штаны протирают, посетителей ждут, и посетители валяются недовольные работой с населением, ни результатов, ни показателей, ничего! Вышел приказ, устаканивший это недоразумение. «О порядке приема посетителей». Одним словом, с тех пор к приему посетителей кроме протирания штанов в кабинете относится еще и стаптывание туфлей в пустыне. А на практике – только оно и относится. Так что сейчас я пойду давану пару часиков в общежитии нашем, а потом нарегистрирую лично придуманных жалоб от камней и буду молодец. А следующие пару дней таким же вот макаром буду эти жалобы разрешать. Вот вам и показатели, вот вам и результаты.
Другие этим реально занимаются. Андрей, например. Ходят от камня к камню, беседы ведут. И ведь получают как-то жалобы, с подписями даже! Я пытался. Честно пытался, но не мог и не могу. В смысле, беседу с камнем я умею поддержать, это не так уж сложно. Но вот действительно поверить в это – нет. Извините. Не понимаю я вас, хоть убейте. Не понимаю, как люди, абсолютно здоровые, нормальные, могут с камней жалобы собирать. И вопросы задавать, и ответы слушать, и переспрашивать. И при этом оставаться нормальными людьми. Они же одновременно и понимают, что перед ними камень, и диалог с ним ведут, как с человеком. Ну как? Это в моей голове не укладывается. От этого она у меня даже не болит – зудит. Мозг чешется, силясь осознать такое двоемыслие.
Так что я лучше посплю, пока голова не лопнула. Сон помогает.
***
Спускаясь по лестнице, я решаю заглянуть в отдел кадров. Раз уж у меня есть свободное время, почему бы с Анджелкой чаи не погонять? Может, расскажет что интересное.
Подходя к ее кабинету, я вижу интересную картину: у двери вдоль стенки лежат штук шесть камней. Видимо, свободного времени нет у Анджелки.
Из-за приоткрытой двери кабинета звенит ее голосок:
– ... документы-то все на месте, но у меня обязанность такая! Провести собеседование. Так что давайте поговорим!
Не стучась, я открываю дверь и вхожу.
Анджела сидит за своим столом и терпеливо смотрит на камень, лежащий на стуле перед ней. Увидев меня, она улыбается и кивает на стол соседки по кабинету, которая сейчас отсутствует. Я расцениваю сей жест как приглашение.
Анджела тем временем расценивает молчание камня как желание поскорее пройти собеседование и начинает:
– Итак, расскажите о себе.
Я готовлюсь слушать биографию камня.
– Ну, в смысле, – Анджела решает уточнить вопрос, – Чем вы занимаетесь в данный момент?
Рядом со своим локтем я обнаруживаю кружку еще теплого кофе. Видимо, Катерина, или как там зовут Анджелину соседку, устроила себе перекур.
– Хорошо... – Анджела смотрит на камень как-то оценивающе. – Это все ясно. Но все-таки, почему именно к нам?
Я решаю, что Катерина, наверное, скоро вернется, и решаю пригубить немного ее кофея. Кофе я люблю, поэтому пью его жадно, прихлебывая и издавая другие звуки удовольствия. Это сбивает Анджелу с мысли. Она бросает на меня раздраженный взгляд и показывает глазами на своего посетителя. Видимо, я рушу имидж нашего заведения в его глазах. Я пожимаю плечами и отставляю ополовиненную кружку.
– Значит, в основном, материальные интересы? – Анджела сцепляет тонкие пальцы и опирается на них подбородком. – Хорошо, я поняла. Хм... Так, а семья у вас есть?
Конечно, со стороны это собеседование может показаться до ужаса бессистемным и непрофессиональным. И так оно и есть. Анджела, на самом деле, человек очень общительный, но она не может разговаривать с такими вот молчунами, я ее понимаю. Очень некомфортно, когда тебя просто игнорируют. Так что сейчас она просто пытается хоть как-то зацепить его и вывести на общение, это вполне действенная тактика. Задеть тему, интересную для оппонента, чтобы он начал говорить хоть что-нибудь. Но есть нюанс. Камни ничем особо не интересуются. Да и чем им интересоваться? У них же только песок и небо, что они еще могут знать? Хотя...
Мы! У камней есть мы! Ходим туда-сюда, орем на них постоянно, бумажки какие-то под них подкладываем... К себе дергаем постоянно. Наверное, камни могут интересоваться нами. Я пытаюсь представить себя на месте камня. Это довольно сложно, кстати. Вот, допустим, лежу я себе триста лет, триста лет песка и неба, и тут вижу – из дрожащего марева приближается ко мне странная фигура, с кучей конечностей болтающихся, звуки разные издающая... А потом оказывается, что это было две фигуры. И одна на другой сидела. Они разделяются: та, что поменьше, со второй слезает... Фу! Потом она ко мне подходит, начинает что-то говорить, а я ее не понимаю и вообще в первый раз вижу! Это как с пришельцами встретиться. Значит, орет она на меня, а потом берет своими щупальцами бестактными и какую-то шуршалку под меня подкладывает! И уходит! Что это?! Я этого не понимаю, я этого не хочу! Что это подо мной теперь лежит! Ладно, через пару часов я понимаю, что эта штука подо мной не опасна. Иногда от движений воздуха она издает странные шуршащие звуки, ну да и пусть. Они мне не мешают. Но через несколько дней это повторяется! И еще! И еще! Ладно, допустим, я и к этому привыкну, хоть и с трудом. Что это такое, орут постоянно, шуршалки свои подсовывают... Но когда они меня с собой куда-то берут! От земли отрывают, а я триста лет без движения! У меня, может, голова кружится! Тащат куда-то! В какое-то место странное, и такое там все замкнутое, я же сотни лет под открытым небом, а тут ни неба, ни земли, да еще и уроды эти ходят, да от меня чего-то хотят...
Слушайте, а мы, наверное, им все нервы потрепали! Это же какой стресс! Хорошо, что я не камень...
Из задумчивости меня выводит звонкий смех Анджелки.
– ... даете, конечно! – смеется она на камень, завивая пальцем прядь светлых волос над ухом. – Ладно, мы с вами свяжемся! Знаете, – она смотрит на часы и вскакивает, – у меня сейчас перерыв, вы следующему скажите, чтобы подождал, хорошо?
Она несется к выходу, но у двери останавливается и выжидательно смотрит на меня.
– Это... А что, ты по инструкции разве не обязана дверь закрывать, когда кабинет оставляешь? – я говорю наигранно строго, но мне интересно, будет она его выпровождать или нет.
– В смысле, оставляю, здесь же Катя! – нетерпеливо бросает Анджела. – Вечно ты где-то летаешь в облаках, даже не замечаешь ничего!
Повернув голову, я обнаруживаю, что рядом, у моего плеча, скрестив руки на груди, стоит Анджелина соседка. И смотрит на меня недовольно. Удостоверившись, что я ее заметил, наконец, она кивает на кружку с кофе.
– Вкусный, – киваю в свою очередь я и встаю. – Я бы с удовольствием еще с вами почаевничал, но мне надо идти.
И, не дожидаясь ответа, выметаюсь из кабинета.
Пока мы идем по коридору, я, под звонкий рассказ Анджелы о том, как Катя буквально зубами вырвала в начале недели последнюю месячную пачку кофе – ресурса редкого в наши дни! – у распределительного комитета, прилагаю титанические усилия, напрягая память в попытках воспроизвести в голове диалог Анджелы с камнем. Когда это они так сдружились и когда он успел ее рассмешить? Когда у них нормальное общение пошло и главное – как? Вспомнить не получается. Вот же черт! Права Анджела, все время «летаю в облаках», ничего не замечаю...
–... меня слушаешь?! – я смотрю на Анджелу, которая возмущенно смотрит на меня.
– Конечно, слушаю, – задумчиво говорю я. – Бывает. И не только так, и у других тоже.
Анджела задумывается, кивает.
– Ну да...
На улицу мы выходим молча.
– Так что там тебе этот кандидат в претенденты рассказывал?
– Какой? – удивляется она. – Номер триста двадцать что ли? А чего он расскажет, он же камень!
Ну да, так-то оно так...
– А что ты тогда с ним говорила-то так долго?
– Ну как же, я же обязана собеседование провести!
– А какой смысл, он же камень? – я надеюсь аккуратно надавить на Анджелу и немного прогнуть ее мировоззрение.
– Ну и что, он теперь тоже право имеет, – Анджела, по-моему, не понимает, куда я клоню.
– Ну и пусть дальше имеет, – говорю я осторожно. – Выстрелила бы пару вопросов по-быстрому, вот и все собеседование, – не буду ее шокировать мыслями о «сама бы ему ответы напридумывала». – Зачем время-то тратить?
– А на что его еще тратить? – пожимает плечами Анджела. – Ты в столовую не идешь?
– Нет, – я закуриваю. – У меня еще прием посетителей.
– Ааа, – понимающе тянет Анджела и улыбается: – Ну, иди, пока они не разбежались. До встречи.
– До встречи, – говорю я и задумываюсь.
Это она меня подколола так или просто пошутила?
***
Прием посетителей затянулся на два дня. Поэтому я и люблю это мероприятие – можно пару дней поспать нормально.
– Ндааа... – тянет Петр Тимофеевич, окидывая взглядом стопку жалоб, которую я только что бухнул ему на стол. – И как ты это все разрешать будешь?
Я корчу гримасу самоотверженного героя:
– Разрешу, куда же мне деваться? – и с глухим звуком припечатываю эту стопку толстенным регистрационным журналом.
– Скоро уже отчетный...
– Да я знаю! – перебиваю я. – Придется не поспать пару суток, ничего.
– Угу, – удовлетворенно кивает шеф. – Это правильно. Так и надо. Кстати, об отчетах... – я напрягаюсь. – Ты же ответственный за надзор за внутренним обеспечением безопасности зимнего тротуарохождения, помнишь? – я смотрю на него, потом перевожу взгляд за окно. Пытаюсь что-нибудь понять и соотнести. И чувствую, что начинаю закипать. – В общем, к вечеру месячный отчет о выявленных нарушениях по сосулям мне на стол.
– Каким сосулям?! – закипел, пора свистеть. – Мы в пустыне! В пустыне! У нас даже зимы не бывает! Я о зиме узнал в пятнадцать лет! Из книжки! Где я вам сосули найду?! В морозилке?! Там можно, там не нарушение...
Да, я сейчас сильно раздражен, и это еще слабо сказано. Я сейчас по-настоящему зол. Потому что я уже на протяжении нескольких лет по два или три раза в год готовлю отчеты о сосулях. А каждый раз выдумывать что-то новое – это никакой фантазии не хватит. Меня уже при одном слове о них блевать тянет.
Сначала-то мне это даже нравилось. Молодой был, зеленый. Работал с отдачей, потому что чувствовал какой-то сарказм этого задания. Какую-то мрачную иронию. Но в последнее время иронии стало слишком много. Она мне надоела. Как и эти постоянные препирательства с Тимофеичем.
– Так! – Петр Тимофеевич обрывает меня поднятой ладонью. – Зима – хоть в следующем году, а отчет мне нужен сегодня! – и, снижая голос, полушепотом: – У меня тоже отчетность, меня тоже напрягают... Я бы и подождать мог день-другой, но ты же понимаешь...
Ясно. Я-то понимаю. Критиковать весь этот идиотизм бесполезно, хоть ты на говно изойди. Так что я решаю зайти с другой стороны:
– А я-то каким боком этим должен заниматься? ОВКшники нам нахрена? Это чисто их компетенция! Пускай уже чем-нибудь полезным займутся, хватит повариху нашу эксплуатировать! Бедная женщина уже не знает, куда от них деваться! Скоро мышьяк начнет в еду сыпать, а это тоже, – я поднимаю палец в воздух, – ресурс казенный! Нехрен его разбазаривать! Потом уже распределительный комитет будет недосчитываться! У них тоже отчеты! А их проверять что, опять я?! А ОВК что?! Где ОВК?! Они что вообще делают?! Надо ОВК проверять, я вам говорю! Надо у них запрашивать! Отчеты! Графики! Планы!
– Айййя!! – я так разошелся, что даже не заметил, как, активно жестикулируя, сбил регистрационный журнал прямо на руку шефа.
Я смотрю, как он посасывает пришибленный корешком журнала мизинец, и подвожу итог:
– А мышьяк-то разбазаренный откуда доставать? А? Все, мышьяк уже не вернешь. Так-то!
Я ставлю точку в своих размышлениях глухим хлопком по стопке жалоб.
– Какой. В задницу. Мышьяк? – Петр Тимофеевич вытирает палец о рубашку. – В общем так. Ты мне прекращай мозги парить, иди делай, что сказали, – железно чеканит шеф. – К вечеру отчет. Нормальный – с таблицей, со всем. Понял? Давай, иди.
– А... – я поднимаю руку, но в результате только обессиленно опускаю ее. – Ладно.
***
На пути к выходу я привычно заворачиваю в отдел кадров. Сегодня у дверей Анджелы камней нет. Без стука я вхожу в кабинет.
– Привет девчонки! – Анджела, улыбнувшись, кивает, Катя смотрит недовольно. – Что это у вас, соискатели кончились?
Я присаживаюсь на стул, стоящий перед Катиным столом. Она, отстраненно глядя в какие-то бумажки, берет свою чашку, делает символический глоток и ставит ее подальше от меня. Я хмыкаю и поворачиваюсь к Анджеле.
– Так что, кто работать-то будет? Мы что ли? Я вот уже на пенсию собираюсь.
– Какую пенсию? – Анджела удивленно смотрит на меня. – Тебе же только... А тебе сколько?
Я ухмыляюсь. Лет пять назад пенсионный возраст подняли до ста десяти лет. И это только у женщин. По причине отсутствия целевых денежных фондов, специальных учреждений... В общем, если нет возможности заботиться о пенсионерах, избавься от пенсионеров. И для этого не обязательно их убивать. Зато куча льгот, зарплата, специальный перечень должностей для достигших восьмидесяти. Красота! Их еще никто не получал на моей памяти.
Я делаю самодовольный вид и с достоинством смотрю на Анджелу. Этак сверху вниз.
– Неплохо сохранился, да? Так что, есть претендент на мое место?
Она хитро улыбается:
– Да, есть парочка. Так что подумай, перед тем как уходить.
Я хмурюсь. Вот это мне не нравится. Это идет совсем вразрез с моими ожиданиями.
– Что, серьезно?
– Ну да. Хотя многие из них и, ммм... – Анджела задумчиво надувает губки, – не оправдали наших ожиданий, ну, ты знаешь, кто-то тест на профпригодность завалил, кто-то судимый, некоторые все-таки прошли отбор. У пары даже опыт работы есть! – она смотрит на меня с какой-то гордостью, что ли.
– Анджел. Какой опыт работы у камней?
Она пожимает плечами:
– Не знаю, это не мои были. Надо потом поразузнать будет, – она смотрит в окно, но уже через секунду ее глаза снова упираются в меня. И в них играет озорной огонек. – Кстати, мы сейчас распределяем им места, ну, тем, которых берем на службу. Угадай, где есть одно место?
– Вместо меня, – говорю я мрачно. – Потому что я сейчас инфаркт схвачу.
Она легкомысленно отмахивается от этих слов.
– У вас в отделе, да! – она торжествующе смотрит на меня.
– Ну. И что? – я закидываю руки за голову и кошусь на Катин кофе. Она перехватывает мой взгляд и перекладывает руку поближе к кружке. – У нас там и так одни камни. Вон, хоть Тимофеича возьми... Кремень!
– Ну вот, значит, в коллектив вам вольется без проблем.
– И на какую должность? Пресс-папье?
Анджела смеется:
– Ха-ха, да нет! Нет.
Смеется, но не отвечает. Это мне тоже не нравится.
– А кем тогда?
Она мельком косится на Катю.
– Ну... Я не имею права это...
– Ясно, – перебиваю я и меняю тему. – А ты сосуль нигде не видела?
– Что? – Анджела смотрит на меня, будто не расслышала.
– Сосуль.
– Мммм... – я прямо вижу, как она прокручивает в своей милой головке все слова, которые знает. Но ни одно не подходит. – Так ведь сейчас... не зима, – выдавливает она, наконец.
– Зато отчетность сейчас!
– А... – Анджела понимающе кивает. – Акваланг.
– Акваланг, – киваю я в ответ.
– Ну, попробуй в холодильнике поискать, – Анджела улыбается. – У меня точно должны быть, я его давно не размораживала.
– Неа, в холодильнике они опасности не представляют для жизни, – говорю я серьезно.
– Не скажи, – хихикает Анджела. – Я уже еду в морозилку скоро не запихну – так и с голоду можно помереть!
– Тебе все шутки, Анджел, а мне надо написать месячный отчет по сосулям, а на улице – под сорок градусов, – я снова раздражаюсь. – Что за тупость, вот ты мне скажи! Я вообще внутренних проверок проводить не уполномочен! Это компетенция ОВК! А тут по сосулям, да еще и летом! – я встаю со стула и, оперевшись на ее стол, смотрю ей в глаза. – Анджел, кто ебнулся, я или все остальные?
Анджела заминается и опускает глаза, но тут подает голос Катя:
– Тебе лишь бы не работать.
Я поворачиваюсь к ней.
– Работа здесь, Кать, – это доблестный идиотизм, который нахрен никому не нужен.
– Ну и увольняйся, – она недовольно смотрит на меня. – Увольняйся, раз не нравится.
– А тебе нравится? – я снова сажусь перед ней. – Ты проводишь собеседования с камнями, Кать.
– А ты у них жалобы берешь. И что?
– И то! Нахрена я это делаю?
– Понятия не имею.
– Ладно. А ты зачем с ними... беседуешь?
– А что мне с ними, целоваться?
– Это же камни!
– Вот именно, камни не в моем вкусе, – Катя, наверное, самый флегматичный человек, которого я знаю. Она говорит ровно и монотонно, я ее сейчас убью.
– Это же камни! С ними бессмысленно говорить!
– Но ты-то жалобы берешь у них.
– И зачем?!
– Понятия не имею.
Я делаю глубокий вдох.
– Так, ладно, – я барабаню пальцами по коленкам. – Ладно, – я встаю со стула. – Пойду я отчет писать. А то засиделся тут.
– И что напишешь? – аккуратно спрашивает Анджела. – Напридумываешь своих цифр что ли?
Уже открывая дверь кабинета, я ухмыляюсь.
– Нет, ты что. Я буду честным. До скорого.
– Давай, давно пора, – бурчит Катя.
***
Главное – достоверность! Потому что заведомо ложные данные в отчете – это уже правонарушение. Это уже ответственность. А лишней ответственности мне не надо, мне бы со своей разобраться.
Итак, значит, таблица, да? Отлично!
Проведенных проверок – 0.
На самом деле, Катя верно ставит вопрос. Если меня все это так бесит, почему я здесь работаю? Я этот вопрос себе задавал, и не раз, но никогда не отвечал на него. Хрен его знает, сложилось так. Ладно, буду честен с собой, я здесь работаю, потому что все здесь работают. Вокруг ИКОТы – сплошная пустыня, идти больше некуда. А здесь – и люди, и ресурсы, и инфраструктура, и развлечения какие-никакие. В общем-то, у меня самые тупые мотивы работать здесь – стадное чувство. Если бы все двинулись, допустим, исследовать пустыню, я бы с ними пошел. С радостью, а почему нет? Что еще-то делать? Так, хорошо, со мной разобрались.
Выявленных нарушений – 0.
Меня гораздо больше мучают мотивы других. Давайте будем последовательны. Что именно меня интересует? Во-первых, как вообще так получилось, что кучка выживших человечков построили на руинах старого мира не какой-нибудь, я не знаю, рай на земле, не какое-нибудь племя или типа того, а огромный бюрократический аппарат, занимающийся ничем, занимающийся, по сути, сам собой, работающий исключительно ради процесса? Ладно, хорошо, «как так получилось» – это неконкретный вопрос. Тогда: зачем они это сделали? И во-вторых, зачем теперь другие здесь работают, делая вид, что все это нормально, что все идет своим чередом? Зачем они притворяются, что слушают камни? Что консультируют кактусы? И тут уже не получится сослаться на «а что делать?», у кучи людей в пустыне всегда найдется занятие. Например...
Вынесенных актов реагирования – 0.
У меня перед глазами встает бесконечная белизна, блестящая до боли в глазах, до помутнения, до высокого писка в голове.
Исполненных актов реагирования – 0.
Например, попытаться создать новый мир, да? Сначала – что-то типа племени, а потом разрастемся... И к чему это приведет, к тому же? К новому племени через несколько тысяч лет? Нда, скучно в этой пустыне как-то.
Неисполненных актов реагирования – 0.
Я прокручиваю в пальцах ручку и отодвигаюсь от стола. Чушь какая-то. Надо что-то делать, а что делать – непонятно, да и не понятно, зачем что-то делать, но надо. Надо!
Я вздыхаю. Ладно. Своими философскими терзаниями я не добьюсь ничего. Да и чего добиваться я не совсем понимаю. Я совсем не понимаю. Короче говоря, терзаюсь я много. Непонятно чем недоволен, да еще и не знаю, что с этим делать. Вот и все.
Я добиваю табличку. Результативность проверок, которых не было – стопроцентная. Из нуля внесенных актов ноль исполнено, вау! И, прошу заметить, ни одного неисполненного!
Сейчас еще сбацаю пару ответов на жалобы камней и пойду к шефу.
И буду молодец.
***
Я захожу в кабинет шефа уже к залитому оранжевым закатом концу рабочего дня. В нашем заведении это переломный момент. Примерно через час у большей части сотрудников рабочий день сменится рабочей ночью. Никогда не понимал трудоголиков.
– Петр Тимофеевич, вот отчет... Хм, – я оглядываю кабинет.
Кабинет какой-то не такой.
Петр Тимофеевич, до этого яростно впихивающий в переполненную картонную коробку мою стопку «каменных» жалоб, поворачивается, протягивает руку и отстраненно говорит:
– Давай, я завтра посмотрю.
– Тут я сразу еще пару жалоб... – тут я понимаю, что с кабинетом не так. – Вы что, уезжаете?
Кабинет обезличен. Вроде и застекленные шкафы все такие же забитые стопками документов, и стол ими завален, но нет... Не забиты и не завален. Теперь все аккуратненько сложено, стопочка к стопочке, ровненько. Нет больше того творческого беспорядка, в котором мог ориентироваться только Петр Тимофеевич. И личных его безделушек больше нет. Маленькой фигурки черепахи из пластика на столе. Его здоровой пивной кружки, из которой он все время чай хлебал. Кинжала, который на стене за креслом висел. Я ведь раньше на все это внимания не обращал, а теперь заметил, что больше ничего нет.
– Переезжаю, – мрачно подтверждает он. – В другой кабинет.
– Э...
– И на другую должность.
Я озадаченно хмыкаю.
– И кто вы теперь?
– Заместитель.
– А начальник кто?
Петр Тимофеевич нервно ухмыляется:
– Завтра увидишь.
Мрачно как-то он все это говорит. Сеньку что ли начальником поставили? Если да, плохо дело.
Я еще раз оглядываюсь.
– И в связи с чем вас так... – «опустили» – плохое слово. – Так понизили.
«Понизили» – тоже не очень.
Шеф жует губами, после чего отвечает:
– Сам гадаю. Просто приказом по башке – освободи место... Нашли, значит, кое-кого получше, – со злостью добавляет он после паузы.
Петр Тимофеевич отворачивается, чтобы продолжить напихивать коробку.
После недолгого молчания я все-таки решаюсь спросить:
– И все же, кто теперь...
Он раздраженно отмахивается от вопроса, даже не оглядываясь.
Меня терзает необходимость, обязанность сказать что-нибудь, потому что я чувствую, что разговор еще не закончен. Но что говорить, я понятия не имею. Поэтому пребываю в состоянии неловкого молчания. Шеф, видимо, это чувствует. Он поворачивается, внимательно смотрит на меня и своим отработанным начальническим голосом говорит:
– Ну все, я твой отчет посмотрю, подпишу. И жалобы. Свободен.
Все, точка поставлена. И я благодарен ему за это.
Ненавижу неловкое молчание.
***
– Ну не могу я тебе сказать! – восклицает Анджела, из которой я уже битый час выпытываю сведения о нашем новом начальнике.
– Анджелка! Имей совесть! – я в очередной раз загораживаю дверь в ее комнату, пресекая попытку к поползновению. – Я тебя полтора часа здесь караулил!
Она затравлено озирается вокруг.
– Анджела, здесь никого! Никто тебя не спасет! Кто?
– Не скажу! – Анджела обиженно надувает щечки. – Пусти уже!
– Не пущу! Говори!
– Не скажу!
– Почему!
– Нельзя! – она умоляюще смотрит на меня. – Нельзя, понимаешь ты?
– Почему нельзя?
– Потому что!
– Почему?
Она снова пытается обойти меня сбоку, но я прислоняюсь спиной к ее двери.
– Анджела, я ведь серьезно. Я ведь не уйду.
Она вздыхает и, еще раз оглянувшись, тихо говорит:
– Это секрет.
– В смысле? – я не совсем понимаю, что она имеет в виду.
– В прямом. Приказ о назначении – секрет.
Я хмурюсь и шевелю извилинами.
– «Совершенно секретно» что ли?
– Ну!
Это мне уже не нравится. Мне эта ситуация сразу не нравилась, но теперь – совсем.
– С каких это пор приказы об утверждении в должности совершенно секретны?
Она пожимает плечами, но потом, бросив на меня взгляд исподлобья, почти шепотом говорит:
– Ну, как тот приказ о камнях вышел, помнишь?
– Конечно.
– Ну вот. Тогда нам инструкция и пришла новая.
– Хм...
Я задумываюсь, видимо, надолго.
– Ты меня пустишь уже?
Я смотрю на раскрасневшуюся мордочку Анджелы.
– Подожди, сейчас... А как тогда нам объявлять будут нового начальника?
– Не знаю... Там, по-моему, он как к обязанностям приступит, можно будет.
Я с сомнением смотрю на нее и отстраняюсь от двери.
– Ладно. Иди.
Анджела проскальзывает внутрь, но прежде чем она закрывает дверь, я в шутку добавляю:
– Если что – я знаю, где тебя искать.
В сужающейся щелке я успеваю заметить жалобный и обиженный взгляд Анджелы. Как будто я у нее игрушку отобрал. Меня неприятно холодит изнутри. Уж чего я не хотел, так это обидеть ее.
Я вздыхаю и в расстроенном настроении поворачиваюсь к своей двери, нащупывая в кармане брюк ключ, и... Ух ты!
По коридору ко мне приближается Андрей. Не думал, что он сюда вообще заходит, он же трудоголик.
– Привет, – я дружелюбно машу ему. – Ты что здесь делаешь?
Он кивает, серьезно, но с некоторым замешательством. Видимо, это глупый вопрос.
– Да вот... Домой пришел.
– Ты живешь на работе, – убежденно говорю я.
Он пожимает плечами и приподнимает портфель.
– Я сегодня лучше дома поработаю. Там ко мне Тимофеич переезжает в кабинет, знаешь, его же...
– Да, знаю, – перебиваю я. – Все равно тебя здесь видеть непривычно как-то даже.
– Ну... И еще выспаться надо, – Андрей раздраженно кривит губы. – У меня завтра проверка школы.
– Ее же Сенька недавно проверял, нет?
– Ну да, вот именно. Сенька... – Андрей опять поджимает губы, но на этот раз как-то по-старчески. Так обычно поджимают губы недовольные бухгалтерши. Я не могу сдержать усмешку. Андрей, судя по всему, принимает ее за какой-то дружеский знак понимания и решает излить душу:
– Нет, ты скажи, это так сложно? Прийти, посмотреть по сторонам, поспрашивать? Ну?! Обычная проверка, он сам такие проводил не раз! И в школе ведь он тоже был до этого, знает, что да как, а нет! Надо что-то выкинуть! – Андрей отворачивается и злобно выцеживает: – Ебанутый...
Все, если Сенька довел Андрея до такого состояния, я просто обязан узнать, как.
– Что он сделал-то?
Андрей поднимает на меня блестящие от злости глаза:
– А ты не слышал? Он директору морду набил.
Мой взгляд сейчас, наверное, предельно туп, так что Андрей поясняет:
– Сам-то Сенька говорит, тот его спровоцировал. Но кроме Сени-то там кто был? Только преподавательский состав. Естественно, они на стороне директора! Да и хрен бы с ними! С ними в ИКОТе все, конечно, замяли. Сеньке – выговор, директору – компенсация! Это ладно, но голову-то надо иметь на плечах! Он что, сдержаться не мог! Государственный служащий, а в драку лезет!
Я представляю Сеню, бьющего скелета. Как Сеня первым ударом сносит скелету череп, валит скелет на пол, а потом, придерживая череп у основания шеи одной рукой, продолжает его колотить, по зубам, по глазницам... Дурдом.
– И как же... – я задумываюсь и решаю переформулировать вопрос. – И зачем же директор его «провоцировал»?
– Ну, в это-то как раз можно поверить, – Андрей постепенно остывает. Выплеснул, значит, лишние эмоции. – Между ними давно же терки были.
– У Сеньки с дириком школьным?
– Ну, – кивает Андрей. – Ты не знал что ли?
Я пожимаю плечами и спрашиваю:
– Из-за чего это? Терки-то?
– А, черт его, – Андрей отстраненно смотрит куда-то в сторону, задумавшись уже о чем-то другом. – Вроде как из-за приставши одной, но это все сплетни, я точно не знаю.
Вот это круто! Такого я даже представить не мог!
– В смысле, он приревновал какую-то приставшу к директору школы?
Андрей недовольно смотрит на меня:
– Повторюсь: это сплетни.
– Да я понял, – я представляю себе, как Сенька ходит из стороны в сторону перед безмолвным скелетом в дотлевающем свои дни костюме и время от времени резко отвечает на его, скелета, выпады, которые Сенька сам и навыдумывал. Как он не выдерживает, упирается руками в директорский стол, как он любит, нависает над ним, орет на него.
Дикость какая-то...
Хм, а что, если Сенька просто объективирует какие-то свои проблемы? А? Идейка же! Что если он просто перекладывает ответственность за эти проблемы с себя на директора? Сам, может, с этой приставшей поссорился, а директору морду набил, чтобы себе потом душу не бить? Это же самый настоящий психотренинг! Да Сеньке нужно первым постапокалиптическим психологом становиться! Хм, кстати, интересно посмотреть под таким углом на деятельность всей ИКОТы в общем. Это же, может быть, ключ к ответам на многие вопросы. Получается...
Щелк!
Это Андрей привлекает мое внимание к себе, щелкая пальцами у меня перед носом. Удостоверившись, что я его заметил, он говорит:
– Извини, что отвлек, но вот эта твоя привычка меня всегда... – видно, что он пытается подобрать слово помягче, – раздражала.
– Какая привычка? – я фокусируюсь на его лице. Видимо, с трудом, потому что он ухмыляется:
– Вот эта. Вроде говоришь с тобой, а потом смотришь – а ты в каком-то астрале, взгляд упрешь куда-то... Как робот.
Я пожимаю плечами:
– В умной голове много мыслей. Знаешь, как сложно их все обработать?
Андрей улыбается:
– Когда-нибудь я не буду отвлекать тебя от твоих мыслей. Мне даже интересно, сколько ты простоишь таким истуканом, – он как-то оценивающе, с прищуром, оглядывает меня. – А потом одумаешься, будто от сна какого-то отошел.
Я еще раз пожимаю плечами, не зная, что сказать. Но тут уже Андрей стирает с лица этот академический интерес и хмурится:
– Ну ладно, пойду я. Еще работы куча, – он снова потрясает портфельчиком.
Я киваю. Он кивает в ответ и идет к себе.
А я стою еще какое-то время в коридоре, туповато почесывая подбородок и пытаясь восстановить ход своих мыслей. Что-то же умное было. По-моему.
Но перед глазами опять встает обиженный взгляд Анджелы, так что я вздыхаю и иду к себе.
***
Обычно я опаздываю на планерку. Минут на пять – десять. Все равно Петр Тимофеевич приходит еще позже. Но стоит ли говорить, что я с нетерпением жду знакомства с новым начальником?
– Доброе утро, – говорю я, открывая дверь в кабинет уже не Петра Тимофеевича.
– Доброе, – буркает он с непривычного ему бокового стула.
Во главе стола – никого.
Я сажусь на свое обычное место и смотрю на шефа. То есть, теперь на его заместителя. Петр Тимофеевич замечает мой взгляд и вопросительно дергает головой. Я пожимаю плечами и перевожу взгляд на большое шефское кресло. Там все еще никого нет.
Через несколько минут подтягивается остальной народ. Все любопытно смотрят на Петра Тимофеевича. Андрей, зайдя, сразу же хмурится.
– Ну что, все в сборе? – Петр Тимофеевич приподнимается за столом. – Позвольте представить вам вашего... – он запинается, – нашего нового начальника. Сланец номер семьсот двадцать восемь.
Все кивают, Сеня с лицом деревенского гостеприимства выкрикивает:
– Добро пожаловать!
Петр Тимофеевич смотрит на него волком.
Я замечаю, как Андрей передергивает плечами, постепенно серея лицом.
Не выдержав, я перегибаюсь через стол, и, вытянув шею, заглядываю за него.
Ну да. В принципе, этого можно было ожидать.
В кресле вальяжно лежит угловатый камень.
– Ты еще на стол ляг! – строго говорит Петр Тимофеевич. – Что за обезьянничество?
– Извините, – я сажусь на кресло и смотрю на Андрея. На лице – ноль эмоций, разве что цвет слегка пепельный, но кулаки сжал так, что костяшки побелели.
– Все? Откривлялся? – Петр Тимофеевич переводит взгляд на камень. – Начинайте, номер семьсот двадцать восемь.
Мы все с интересом смотрим на номер семьсот двадцать восемь. Вернее, на спинку его кресла, потому что самого его за столом не видно. Номер семьсот двадцать восемь... говорит. По крайней мере, вид у всех такой, будто они внимательно слушают – взгляды пристальные, кивают, как болванчики, Андрей брови все сводит и сводит, мне кажется, у него сейчас кожа на висках лопнет...
Мне привычно становится не по себе. Появляется ощущение отрешенности. Будто наблюдаю я за всем этим, будучи призраком, пришедшим с того света, чтобы незримо поприсутствовать рядом с коллегами. Или... На момент я представляю себя ребенком, сидящим в темноте почти вплотную к телевизору, по которому показывают какое-то взрослое, совсем мне непонятное кино.
Тут я обращаю внимание на Андрея. Он торопливо, запутываясь в складках, выжучивает из внутреннего кармана пиджака блокнотик и начинает в нем что-то строчить.
Мне даже интересно стало, что же это такого Андрей вынес для себя из этой, затянувшейся уже минут на десять, безмолвной речи. Я оглядываюсь. Эх, жалко никто больше не записывает слова нашего нового шефа. Было бы интересно ознакомиться с конспектами этой планерки. Потому что я из всего того, что говорит наш новый начальник, не понимаю вообще ничего. Я его даже не слышу как остальные.
Может, я шизофреник?
Я сам мысленно улыбаюсь этому предположению и сразу же отгоняю его, чтобы не мешалось. И продолжаю заинтересованно слушать камень, а то еще подумают, что я плохой работник.
Через какое-то время Петр Тимофеевич удовлетворенно кивает и встает из-за стола:
– Вот так. Все поняли? Приступайте.
Я оглядываюсь. Все встают. Видимо, только я теперь не знаю, к чему приступать. Так что поваландаюсь еще с этими жалобами, чтобы выглядеть загруженным. Но сначала...
Сначала нужно утолить интерес. Я резко встаю и быстрым шагом иду за Андреем, который уже вышел в коридор. Нагоняю его только ближе к выходу на лестницу.
– Ну что, – я зеваю и придаю голосу нарочито скучающую и незаинтересованную интонацию. – Что вынес из сегодняшнего совещания?
Андрей морщится и играет желваками:
– А что там можно вынести? Одно да потому, – и дальше идет.
Вот это я ненавижу. Можно хоть раз прямо ответить, мол, ничего я не вынес, мы просто сидели двадцать минут в тишине, делая вид, что слушаем камень. Нет же! Стоит только с кем-нибудь заговорить об этих хреновых камнях, сразу же все ответы становятся отрывистыми и уклончивыми. И так ведь со всеми, не только с Андреем. Будто бы боятся, что своими вопросами я могу сломать какую-то их игру, какое-то притворство.
Ладно, зайдем с другой стороны.
– Ну и как тебе новый начальничек?
Выведем Андрея из душевного равновесия, может, хоть по горячке что-нибудь сболтнет.
– А ты как думаешь? – мрачно усмехается он. – Нашли кого взять.
Я представляю Андрея, сидящего в песочнице рядом с импровизированным из картонной коробки прилавком и продающего песочные куличики. «С вас три зеленых листочка, приходите еще». Эту игру надо ломать. Вместе с песочницей и коробкой.
– Точно! – я согласно киваю. – Нам камней только в начальниках не хватало! Еще бы... – я пытаюсь придумать что-нибудь более гротескное, чем камень-начальник. – Еще бы, я не знаю, в столовую кактус вместо поварихи взяли!
Андрей пожимает плечами, видимо, не впечатлившись ярким образом кактуса в поварском фартуке.
– Да хрен с ним, с камнем, – цедит он сквозь зубы. – С этим я уже смирился. Может, от этого они еще откажутся, когда увидят показатели. Но номер семьсот двадцать восемь, куда отдел кадров смотрел вообще? На нем же административок, нарушений... Ааа... – Андрей машет рукой.
Я решаю про себя спросить его потом напрямую, что там нам втирал наш новоиспеченный шеф. Но не сейчас, попозже.
– Ну, так-то у него вроде неплохие данные были, – вот сейчас бы не схлопотать от Андрея по морде. – И образование ничего, и стаж работы есть.
– Ой, да какое там образование! – Андрей снова отмахивается. – Закончил какую-нибудь шарагу...
А про стаж работы ты вообще ничего не скажешь?
– Нда... – тяну я, не зная, как продолжить. – И как их только набирают...
– Да это понятно, родственнички пропихнули, не иначе... – задумчиво говорит Андрей.
Я даже спотыкаюсь, чуть не покатившись по лестнице.
– Родственники?! Какие у него родственники?
Андрей, как всегда, не замечает моего изумления:
– Да есть у него... подвязки.
– Андрей, – говорю я вкрадчиво. – Он же камень.
Он как-то пусто смотрит на меня, вернее, не на меня даже, а сквозь меня. И не пусто. Его взгляд похож на взгляд полуослепшей собаки, умирающей от старости, которая сейчас думает, уползти ей куда-нибудь в угол и сдохнуть там или цапнуть сначала кого-нибудь за яйца, чтобы не так обидно было.
У меня по спине проходит неприятная холодная волна. Я прячу глаза, упирая взгляд в свои ботинки. Малодушие, конечно, но на меня так не каждый день смотрят.
Я чувствую какой-то мучительный укол совести. Будто бы только что сказал родителям больного ребенка, что он скоро того... Отдаст душу. И вроде бы правильно все сделал, за что мне себя корить? Все равно они знали. Знали-знали, не говорите, что не знали. А вот, корю.
– Ну, ты идешь? – кричит Андрей откуда-то снизу.
Оказывается, пока я примерял на себя роль ученого мужа со стетоскопом на шее и печальной маской на лице, он уже спустился на пролет ниже по лестнице.
– Извини, – бормочу я скорее сам себе. И добавляю погромче: – А ты куда идешь-то?
– В столовую, – коротко бросает он. – Давай скорее, мне еще школу перепроверять, – последние слова он говорит с такой кислой миной, что мне становится повеселее.
***
В столовой жарко. Ужасно жарко и душно, мне кажется, даже в пустыне сейчас попрохладнее. У меня начинает кружиться голова, так что я сразу же бухаюсь за ближайший стол и сухо прошу Андрея взять мне какого-нибудь компота. Или просто воды. Он смотрит на меня с сомнением.
– А есть?
Я просто качаю головой.
Жара – это полбеды. К жаре я привык за последние двадцать с чем-то... С чем-то. А вот духоту ненавижу. Мне не хватает воздуха, так что я начинаю глубоко дышать, втягивая в себя тяжелые, жирные запахи пищи, варящейся, жарящейся и тушащейся на огромных столовских плитах. Я чувствую, как этот жир оседает в моих легких. Забивает альвеолы, перекрывая доступ кислороду.
Андрей бросает на меня еще один взгляд, но ничего не говорит. Но ему тоже некомфортно – он снимает пиджак, вешает его на спинку стула и идет к стойке.
Я тупо смотрю на пиджак какое-то время, собираясь с мыслями, потом вспоминаю. Перегнувшись через стол, лезу во внутренний карман и достаю блокнотик. Оглядываюсь. Наверное, оглядеться надо было сначала, но я крайне туго соображаю в такой обстановке. В столовой, слава богу, никого кроме нас нет.
Я удостоверяюсь, что Андрей не смотрит в мою сторону и пролистываю блокнотик. Не знаю, что я там надеялся найти, но последняя запись – это крайне скрупулезный и детальный, вполне в стиле Андрея, план проверки школы, которую ему сегодня придется провести. Ни конспекта речи камня, ни каких-то личных мыслей.
Я вздыхаю и смотрю ранние записи. Все то же – планы проверок, заметки о сроках предоставления отчетов... Скука. Даже рисунка никакого пошлого нет.
– Есть что-нибудь интересное?
Я вздрагиваю.
Андрей ставит на стол поднос с какой-то дымящейся тарелкой и я со скрежетом отодвигаюсь на стуле подальше от слишком сильного источника запахов.
– Ты этот план для школы когда составлял? – спрашиваю я, протягивая ему блокнот. Он смотрит на меня с какой-то ехидной задумчивостью, будто хулиган, думающий, какую бы пакость совершить на этот раз, и забирает блокнот.
– Сегодня.
– На планерке?
– Ну да, – я замечаю, что его правая щека немного дергается. – А что мне, речь номера семьсот двадцать восемь конспектировать? – добавляет он. В его голосе я слышу сарказм, но, возможно, мне так только кажется. Возможно, я просто становлюсь параноиком.
– Почему бы и нет? – говорю я лениво.
– Так он же... – Андрей делает едва заметную театральную паузу, – камень.
Я внимательно смотрю на него и беру свой компот. Он спокойно ставит тарелку на стол и отодвигает поднос, не проявляя никаких признаков ехидства или веселья.
Из коридора слышатся приближающиеся шаги и неразборчивые, но явно возбужденные голоса моих коллег по отделу. Судя по всему, они тоже собираются перекусить.
– ... и вместо тебя, и вместо меня, и вообще... – Сенька открывает дверь в столовую и останавливается на пороге, недовольно принюхиваясь. – Фу, ну и душман здесь... – и продолжает: – И вообще, говорю, скоро мы поднадзорными субъектами станем.
– Угу, если не объектами, – с наигранной мрачностью говорит зашедший следом за Сеней Гоша, высокий, худощавый парень с серьезным лицом.
Я представляю себя лежащим в пустыне с кучей подоткнутых под меня бумажек.
Сеня и Гоша проходят к соседнему столу, за ними заходит еще один мой коллега, имени которого я не помню. Вроде, на В. Витя?
– Ну вот, Паха, я же тебе говорил! – радостно восклицает Сенька. – А ты все: «Да ну, да нет...» А вот да!
Андрей недовольно косится на них.
– Это еще ни о чем не говорит, – Паша нервно отстукивает пальцами по столу незатейливый ритм.
– Ага, не говорит! Все-все, пошел механизм, сдвинулся! – Сенька прямо сияет. – Будешь скоро, Пашунь, загорать вместо своего номера сто девяносто четыре.
– С кактусом в обнимку, – добавляет Гоша.
– Так-то! – Сенька так лыбится, что я боюсь, как бы у него череп напополам не развалился. – И кто это все предвидел? Кто предугадал, а? Я! – он гулко хлопает ладонью по груди. – Я их насквозь вижу!
– Херня это все, – упрямо говорит Паша, по-бычьи наклонив голову.
– Над твоей головой сгущаются тучи, проверь лучше еще раз всю отчетность. Они же до любой мелочи докопаются.
– Не докопаются, – отмахивается Паша.
– Ага, как же! Скоро они всю ИКОТу под себя подомнут! ОВ(П)ЕЗдУ уже подмяли и нас подомнут! – Сенька говорит это так радостно, что я даже не понимаю, хорошо это или плохо.
Гоша авторитетно кивает:
– Вот увидишь, скоро этих камней в ИКОТе больше нас будет.
Паша с недовольным видом скрещивает руки на груди.
– Ох, готовься, Паша, готовься, – Сенька даже руками потирает. – Пиши в распределительный заявку на крем от загара, – он радостно гыкает.
– Сами-то что не пишите, – огрызается Паша как-то по-детски. Не знаю уж, что это они к нему привязались, но выглядит забавно.
– А мы, – Сенька с Гошей заговорщицки переглядываются, – знаем, как с ними договариваться. Мы-то теперь ого-го! Попрем, ха!
Андрей отодвигает тарелку и встает из-за стола. Жаль, я бы послушал еще.
– Ох, Паша, я тебе еще навношу представлений, – гогочет Гоша.
Мы с Андреем выходим из столовой.
Ему, судя по лицу, такое отношение не по душе – опять смурной, мрачный. Да и мне это как-то не нравится. Слишком уж Сенька радуется, что его теория сбывается. А радоваться-то нечему. Если он прав, а я вынужден скрепя сердце признать, что он прав, то пора, как метко подметил Гоша, запасаться кремом от загара.
Андрей, прочитав, очевидно, по лицу, мои душевные терзания, начинает рассуждать вслух:
– Нет. Не могут камни власть захватить. Это было бы совсем неправильно. Помнишь, приказ тот был в целях доукомплектования ИКОТы. Просто, чтобы места вакантные не висели.
– А начальником его нахрена было ставить?
Мы выходим на улицу, я закуриваю.
– Ну, у Тимофеича с показателями в последнее время не очень было. Может, в качестве эксперимента, – говорит он не слишком уверенно, а потому зло. Не любит Андрей быть неуверенным, характер такой. Так что он добавляет твердо: – Да и не просидеть камню долго в начальниках. Какие он результаты покажет, ты мне скажи?
Он смотрит на меня почти умоляюще. Видимо, скорее себя он успокаивал, чем меня. Так что теперь время моей реплики:
– Ну, – я затягиваюсь, чтобы собраться с мыслями. – Результаты-то все равно мы делаем, так? Так что он может и продержаться какое-то время. Но если организации нормальной не будет, а ее не будет... То нам и делать-то скоро будет нечего. Так что да, не просидит. По крайней мере, не долго.
Андрей кивает.
– Ну вот. Главное – не уволил бы он нас, – он мрачно усмехается.
– Да не уволит, он же... – тут мне в голову приходит одна мысль, крайне неприятная.
– Он же что? – Андрей усмехается, зная, что я скажу.
– Камень... – тихо заканчиваю я.
Камень не должен уволить, как он будет приказ подписывать, в конце концов. Так? А вот нет!
Как-то же он написал и заявление о приеме, и справочки какие-то собрал, собеседование прошел!
И вот у меня, как у человека здравомыслящего, хоть и тугодума, возник вопрос. А какая сволочь думает за камни? Какая сволочь преобразует свое волеизъявление в волеизъявление камня? В смысле, здесь все этим занимаются в той или иной степени. Или нет?
Или только я таким занимаюсь? А остальные действительно... Да нет, все здесь отлично знают, что камни не разговаривают, все здесь просто играют... Очень увлеченно, полностью вжившись в роль, но при этом отграничивая ее от реальности. Это я точно знаю.
Но теперь-то масштаб другой. Теперь-то это не просто жалобы на слишком жгучее солнце и на что там обычно камни жалобы пишут...
Не говорите мне даже, что они сами все это делают, может, все остальные и рехнулись настолько, что могут себя в этом убедить, но не я, нет-нет. Они не могут, это я точно знаю. И, что самое главное, все это знают. Вывод один – кто-то думает за камни. Кто-то зачем-то заставляет весь этот бредовый механизм, построенный нашим законодательным органом в приступах, судя по всему, диких наркотических галлюцинаций, двигаться, крутиться, пыхтеть и скрипеть. Работать.
Я спокойно смотрю на Андрея.
– Слушай, а семьсот двадцать восьмой, он же с твоего участка?
– Ну да, – кивает Андрей.
– А ты у него заявления на работу не принимал?
Андрей смотрит на меня с подозрением:
– Да нет, я к нему давно уже не ходил. А что?
Я пропускаю его вопрос мимо ушей:
– А как он сегодня до места своего начальнического добрался, не знаешь?
Андрей пожимает плечами, все так же глядя на меня.
Вроде не врет.
– Знаешь, – говорю я осторожно, будто бы просто рассуждаю вслух. – Если бы камни действовали по своей воле, это было бы еще полбеды. Если бы камни думали, мы бы еще справились. Но если кто-то думает за них... Я не знаю, чего можно ждать.
– Кто? – простовато спрашивает Андрей. – Да и зачем?
– Не знаю. Чтобы все работало, наверное.
Он пожимает плечами и смотрит на часы:
– Ладно, пойду я. Дела.
И, не дожидаясь ответа, направляется к выходу в пустыню.
Я докуриваю.
***
И вот уже в который раз я сижу и смотрю, как все другие сидят и смотрят на спинку стула нашего нового начальника. Который тоже сидит и, наверное, смотрит на нас. Не уверен. Я же его не вижу. Да и если бы видел, не думаю, что смог бы понять, куда он там смотрит. В любом случае, со своего места он может увидеть только наши ноги. Я задумываюсь об этом и бессознательно убираю одну ногу с другой и ставлю их ровно, как нормальный человек.
Сколько он уже на этом месте? Около двух недель, по-моему.
Двадцать минут тишины перед рабочим днем. Теперь планеркой называется это.
Номер семьсот двадцать восемь оказался неплохим начальником. На планерках, конечно, чувствуешь себя раздолбаем-школьником, выжидающим конца урока, зато нет той нервозной ретивости, с которой Тимофеич гнался за показателями. Не люблю придирчивых начальников. А вот камень, он не такой. Его показатели вообще не колышут. Так что меня больше не нагружают идиотскими заданиями, да и никого не нагружают. Теперь нам дана полная свобода. Работай, как хочешь и сколько хочешь.
– Как-то так, – кивает Тимофеевич, приподнимаясь из-за стола. – А теперь... Что? – он поворачивается к начальническому креслу и раздраженно «прислушивается». Видно прямо, что он внимательно слушает камень: взгляд сконцентрированный, губы поджаты. – Да, точно, извините.
Он садится на место.
Это становится интересно. Тем более, через пару секунд встает Сенька и начинает отчитываться:
– Что же, – говорит он. – За последние шесть месяцев была проделана большая работа. Было выявлено...
Я закатываю глаза. Сейчас битый час мы будем выслушивать про выявленные нарушения, процент раскрытий и устранений, разрешенные жалобы и всю эту муть. Мне не интересно слушать это, а я, между прочим, здесь работаю. Либо я плохой работник, либо эта работа – полная чушь.
Я откидываюсь на стуле, потом со вкусом зеваю, потом резко выпрямляюсь и озираюсь, надеясь, что никто на меня не смотрел. Никто не смотрел.
Через пятнадцать минут Сеня садится.
Я радуюсь и приподнимаюсь над креслом, готовясь уже идти отсюда.
Прокашливаясь, встает Паша.
Я вздыхаю и снова бухаюсь в кресло.
– Эти шесть месяцев...
Я подпираю голову ладонью. Все ясно. Сейчас будет отчитываться весь отдел. Интересно, предупреждал ли нас об этом камень? Судя по тому, как складно стелет Паша, он готовился. Часы на руке Андрея показывают, что он говорит уже пять минут. И хоть бы раз сбился.
Сходство планерки с уроком истории становится просто поразительным. Если бы я был писателем, которому не повезло описывать эту сцену, я бы пропустил ее к чертям.
Единственным более-менее интересным отчетом оказался отчет Андрея. Его результаты, как всегда, достойнее всех наших вместе взятых, к тому же он с холодной ненавистью раскритиковал организацию деятельности нашего отдела, чем заслужил несколько минут молчаливого выговора от начальника. Потому что недовольный работник – плохой работник, что бы там его показатели не... что?
– Ну? – говорит Тимофеич вопросительно, глядя на меня.
Я оглядываюсь. Я это вообще часто делаю, чем, наверное, напоминаю всем окружающим Алису в стране чудес или какого-нибудь нерадивого ученика, которого спросили за две минуты до звонка.
Судя по раздраженным лицам моих коллег, камень не выговаривал Андрея. Все просто ждали, когда я соизволю встать и рассказать, как там у меня все замечательно и какой я молодец. Андрей с намеком стучит ногтем по циферблату.
Ладно.
Я встаю, напускаю на себя вид серьезного работника и начинаю:
– Итак... эээ... Короче... За отчетный период была проделана большая работа, – я беру себя в руки. – Шесть месяцев – достаточно длинный период, – я замечаю, как Петр Тимофеевич кивает. – За это время можно выносить две трети ребенка, – Андрей усмехается, прикрыв рот ладонью. – К тому же, учитывая, что на организацию нашей деятельности влияет множество факторов, за такой срок могли в корне измениться условия работы отдела, как и всей ИКОТы в целом. Этого не произошло, – как всегда, когда мне приходится нести какую-нибудь ахинею, о которой не имею ни малейшего представления, меня захлестывает вдохновение. – Как мы знаем, основными целями нашей работы являются охрана и защита прав и свобод человека, гражданина и... иных субъектов. Анализируя результаты, достигнутые за отчетный период, можно сказать, что исходящие из целей нашей деятельности задачи выполнены в том объеме, который можно было достичь, – Андрей закатывает глаза и переводит отстраненный взгляд за окно, однако остальные смотрят на меня с вниманием. – За отчетный период количество правонарушений на закрепленном за мной участке сократилось на... эммм... двенадцать процентов. Что на двенадцать процентов ниже, чем в прошлом полугодии. Данные положительные результаты были достигнуты путем постоянного надзора за участком, полного и всестороннего рассмотрения жалоб и своевременного выявления и пресечения готовящихся правонарушений. Количество жалоб с поднадзорного участка так же сократилось, что говорит об эффективности устранения нарушений закона, а, следовательно, и прав кам... эээ... субъектов. Поступившие же обращения были рассмотрены и разрешены в соответствии с законодательством и внутренним убеждением сотрудника, – тут ухмыляюсь уже я, – то есть, меня. Нарушений закона организациями и предпринимателями не выявлено ввиду их отсутствия на участке, однако стоит упомянуть о таком проблемном объекте как вокзал. В связи с постоянными, систематическими нарушениями, а также категорическим нежеланием их устранять, директору вокзала был направлен иск, судьба которого была разрешена в Отделе Судопроизводства... наверное. Кроме того были проведены многочисленные мероприятия, в том числе, проверка безопасности зимнего тротуарохождения. В результате проверки установлено, что зимнее тротуарохождение соответствует всем критериям безопасности. Таким образом, считаю, что проведенная работа соответствует всем требованиям.
Я многозначительно киваю и сажусь. Честно говоря, я сам слабо представляю, какие там требования предъявляются к нашей работе, но надо же было что-нибудь сказать?
Петр Тимофеевич кивает и поворачивается к камню:
– Что скажете по отчетам?
Камень молчит. Все поджались. Потому что кто знает, что ему там взбредет в его каменную голову. На самом деле, слушать камень, который, возможно, разносит тебя сейчас за твои невпечатляющие результаты, – вот что такое настоящий саспенс! Уйдешь униженным и даже не заметишь...
– Кхм-кхм, – через пару минут Петр Тимофеич удостоверяется, что камень высказался и начинает: – Возьмите это себе на заметку. Срок на исправление – два месяца, потом отчеты мне на стол.
Ну наконец-то! Я привстаю. Это была, наверное, самая длинная планерка за последнее время.
– Теперь к делу, – я сжимаю зубы и снова сажусь. – Как вы знаете, приказом номер семь тысяч девятьсот сорок пять, при ИКОТе образуется Комитет Общественного Контроля.
– Мы не знаем, – удивленно подняв бровь, прерывает его Андрей.
Тимофеич как-то тускло смотрит на него.
– А, ну да. Он издан только вчера. В общем, знайте, у нас новый отдел. Общественного контроля.
– И чем он будет заниматься? – Андрей становится все мрачнее и мрачнее. Он вообще не любит контроль, если это не одно из его полномочий.
Тимофеич устало вздыхает. Толи он, как и я, устал от этой планерки, толи, как и я, от этой работы.
– Комитет Общественного Контроля вводится в целях надзора за работой ИКОТы со стороны населения.
– А с ОВК что не так?
– Законодатель решил, что его нельзя назвать беспристрастным, – Тимофеич обреченно смотрит на часы. – Так что они будут кооперироваться.
– Кусаться они будут и все... – Андрей еще более обреченно откидывается в кресле и сводит перед собой кончики пальцев, нахмурившись. Сбоку слышится вздох Сени. Потому что он знает, что если Андрею не нравится что-то, он это будет критиковать до посинения. Я же уже смирился с тем, что придется весь день мять кресло своей потной задницей, и ищу плюсы в сложившейся ситуации. Во-первых, мне не надо мудохать в пустыню. Все. – И какими же полномочиями будут наделены сотрудники КОКа?
Петр Тимофеич, надув щеки, взбуркивает и раздраженно смотрит на Андрея:
– Теми же, что и ОВК. Надзирают за соблюдением закона, прав и свобод, участвуют в рассмотрении дел судами, осуществляют уголовное и административное преследование... Ну, как ОВК.
– Уголовное преследование?! – Андрей крепко сжимает пальцы в замок. – А... Ясно.
– Так вот, – видно, что Тимофеич рад концу дискуссии. – Вам всем задание. Нужно проинформировать ваших поднадзорных об этом комитете. Выявить, так сказать, тех, кто хотел бы в нем... состоять. Нужно как можно больше добровольцев.
– А если никто не захочет? – это уже Сенька. Потому что Андрей сидит с ликом мрачным, уйдя в себя.
– Захотят. В конце концов, тут им и возможность принять участие, и зарплата на высоте будет. Да и скучно им, наверное, – как-то лирично заканчивает Тимофеич. – В общем, срок – два дня. Посылайте их в отдел кадров. Всем все ясно?
Все кроме Андрея энергично кивают.
– Ну, вот и отлично – Тимофеевич радостно улыбается. – Георгий, останься, пожалуйста. Остальным – удачного дня.
Я выхожу в коридор вместе с Андреем. Он мрачен и подавлен. Мы с ним молча выходим из здания, и здесь его прорывает:
– Они над нами надзирают! Камни!
Я киваю и апатично закуриваю, одновременно сгибая ноги в коленях, дабы размять.
– Все летит под гору! Камней в начальниках отдела не хватало! Нате! Они нас еще и контролировать будут!
Я открываю рот, чтобы выразить свое авторитетное мнение, но Андрей, глянув на меня, говорит.
– Вот только не надо говорить «это же просто камни». Не надо. Во-первых, там и кактусы скорее всего будут, в этом комитете сраном, а во-вторых, ты всегда так говоришь. Только вот им это не мешает, видимо. Чувствуешь? Все меняется. Постепенно меняется.
Я захлопываю рот и киваю. Что поделать, Андрей прав. Все меняется.
– Я просто хочу знать причины. Зачем нам КОК? Из каких соображений исходили в ОВ(П)ЕЗдУ? Или у нас с показателями что-то не так? Или их, камней, права мы ущемляем? А? Почему?
Я пожимаю плечами.
А что сказать-то? Я тоже понятия не имею, зачем нам этот комитет. И да, я хотел сказать, что «они же камни». Но да, Андрей прав, камни они или нет, а катится все к чертям. Причем не могу я объяснить, что тут плохого, в камнях. Но чую, что не к добру это.
Мне не нравится даже не то, что именно камни постепенно интегрируются в ИКОТу. Мне не нравится скорее какое-то нарастающее безумие этих приказов. Все страннее и страннее. Я уже давно представлял себе законодателей наших чудесных какими-то старыми маразматиками, которые постепенно сходят с ума под воздействием своих снотворных или что там они глотают. И видно – маразм-то прогрессирует. Возможно, скоро они будут писать свои приказы дерьмом на стенах, пуская слюни и гукая, как младенцы. А возможно, они уже сейчас так и делают, кто знает. В любом случае, теперь, когда моя позиция «они же камни» пошатнулась, я не знаю, как к этому относится. Поживем – увидим.
– Как думаешь, – спрашиваю я Андрея. – Может быть такое, что ОВ(П)ЕЗдУ пишут законы дерьмом на стенах?
Андрей раздраженно смотрит на меня, и я решаю перевести разговор в другое русло.
– Ладно, ты сейчас куда?
– На участок. Внеочередной прием посетителей. Заодно и проинформирую их. Про комитет, – говорит он с горькой язвой в голосе.
Я киваю. А я вот сейчас не занят вообще ничем, чего ни разу за время моей работы не случалось. То есть, конечно, надо походить по камням, рассказать им про комитет... Но это все тот же прием посетителей. Коим мы и занимаемся с тех пор, как камень стал начальником. Все-таки более конкретные распоряжения он почти не дает, так что нам приходится самим искать себе работу.
– Да, – выдавливаю я, не зная, что еще сказать. – Надо проинформировать.
Андрей смотрит на меня, почесывает щеку и, ничего не говоря, направляется к выходу в пустыню. В последнее время он постоянно уходит, не прощаясь. Просто смотрит этим взглядом пса побитого, разворачивается и уходит. И я не могу понять, он уходит туда, чтобы спрятаться от чего-то или, наоборот, из каких-то мазохистских побуждений?
Когда-нибудь его все-таки хватит инфаркт.
А я решаю устроить себе маленький дообеденный сон.
***
ИКОТА.
Огромный мастурбирующий комплекс. Сотни людей сегодня работали на благо... Не знаю чего.
В этом моя проблема.
Сотни людей сегодня работали на благо, очевидно, массового оргазма от проделанной работы. Процесс ради процесса.
Я испытываю угрызения совести.
Довольно слабые угрызения совести, которые я легко могу задавить.
Но все-таки пока целая система, частью которой я являюсь, желая того или нет, целая система работала, трудилась, а я нагло давил харю.
Так что сейчас я абсолютно доволен своей жизнью.
С некоторым сожалением я откидываю в сторону одеяло, потягиваюсь и встаю с кровати.
В коридоре раздается глухой удар. Подумав, я понимаю, что это уже не первые проявления активной жизнедеятельности за пределами моей комнаты. Вроде бы я и проснулся из-за этого шума. Я стряхиваю с себя последнее тепло дневной дремоты и одеваюсь.
– Ээээ, стой, тихо! – я резко придерживаю дверь, которую только что распахнул самым царственным жестом. Гоша, несущий под мышкой стопку досок, в которых я узнаю часть разобранной кровати, извивается в каких-то диких кульбитах и умудряется-таки избежать столкновения с дверью. В этот момент он почему-то напоминает мне камбалу. Я ухмыляюсь.
– Переезжаешь? – я с интересом осматриваю коридор. Гоша живет через несколько комнат от меня. Его дверь – нараспашку, рядом с ней – несколько коробок, какие-то тюки, сумки.
– Ага, – он прислоняет свои доски к стене и широко улыбается. – На шестнадцатый!
Я одобрительно киваю.
– Здорово... Тебя что, повысили?
– Неа, за заслуги! – Гоша встряхивает руками и снова приглядывается к доскам. – Сегодня после планерки шеф приказ о поощрении подписал.
За какие же это заслуги? На шестнадцатый-то этаж?
– За какие же это заслуги? – спрашиваю я. – На шестнадцатый-то этаж?
Гоша мнется.
– Ну... Работал хорошо.
– Ясно. Ну, молодец! – я широко улыбаюсь ему и постукиваю по доскам. – А что, кроватью не поощрили?
Гоша как-то виновато улыбается, пожимает плечами и хватается за доски.
– Ладно, – я как всегда не могу просто так уйти, не сказав чего-нибудь на прощание. – Удачи с переездом, – Гоша кивает. – Кстати, сколько времени?
– Около трех... Вроде.
– Хорошо, – я снова улыбаюсь. – Удачи.
Я снова захожу в комнату и в самых глубинах прекрасной метафоры для сознания шизофреника, которая находится под моей кроватью, нахожу отличный холщовый мешок.
Пришло время собирать добровольцев для КОКа.
Посмеиваясь себе под нос, я направляюсь на участок.
***
– О, хосспаде! – восклицает Анджела, когда я высыпаю на пол перед ней кучу своих добровольных булыжников.
– Да что ты, – говорю я, с напускной скромностью опуская глаза. – Всего лишь еще один рядовой сотрудник.
– Что ж ты их, в мешке? Как котят на речку!
Я усмехаюсь и плюхаю ей на стол пачку бумаг:
– Котята на речку добровольно заявление не пишут.
***
– Почему он их подмасливает... зачем?! – на лице Андрея я читаю зачатки параноидальной истерики.
С ним я встретился в столовой. И рассказал про Гошу. И ему это не понравилось.
Андрей мрачен и подавлен последние несколько дней. Был.
Теперь-то, после образования КОКа, он, наверное, просто в панике.
На прошлой неделе камень подписал приказ о внеочередном звании для Сеньки. А Паше выделил отдельный кабинет. И вот теперь Гоша. Все это очень странно.
А еще Андрей нервничает, потому что камень явно что-то затевает. В смысле, не просто комитет, а что-то более глобальное. Я тоже так думаю и тоже нервничаю. Но нервничаю, не потому что камень что-то затевает, а потому что я так думаю.
Я чувствую себя, как ребенок, которому родители вроде бы объяснили, что под кроватью никто не прячется, но который все равно тщательно укутывается в одеяло, боясь во сне свесить руку к полу. Я чувствую тупую иррациональную тревогу, с которой даже нет смысла бороться. Просто привыкни, что твои кишки постоянно танцуют в ритме макарены. Ха, типа, Андрей такой: «Зачем он их подмасливает?», а кишки такие: «Ооооу, макарена!» Ненавижу это чувство.
Но это все просто мысли, а сейчас мне нужно что-то сказать Андрею. Что-нибудь, что его подбодрит. Что не испортит ему настроение еще сильнее.
– Как думаешь, камень может бояться кого-нибудь из нас?
Лицо Андрея вытягивается, он немного оттягивает ворот рубашки. Я спешу исправиться:
– Да шучу я. Наверняка он просто втирается к нам в доверие. Типа, добрый начальничек, все дела. Простой способ заработать любовь подчиненных. Может, и до нас с тобой дойдет.
Хотя, если посмотреть по работоспособности, Андрей должен был быть первым в очереди и на повышение, и на звание, и на все-все-все. Ан нет.
Андрей это тоже понимает. Так что сейчас смотрит на меня с сомнением. Я вздыхаю.
– Слушай, Андрей, мы с тобой тут работаем уже... ого-го! И постоянно вокруг какая-то бредятина, не понятно, что вообще происходит. Пора бы уже было привыкнуть. Ну, камень, ну, раздает приказы направо и налево, как автомат в руках эпилептика, – Андрей слабо улыбается моему сравнению, это хорошо. – Бывало и постраннее же!
Я вкладываю все свое здравомыслие в рассуждение о раздающем приказы камне, и чувствую себя, как родитель, запихивающий ногой монстра под кровать, пока его ребенок смотрит в другую сторону.
– Это да, но...
– И вообще, мы-то что можем сделать? – перебиваю я. – Мы даже не понимаем до конца, что происходит. Так что нечего париться понапрасну. Поживем – увидим.
Андрей корчит раздраженную мину, но ничего не говорит. Андрея вообще сложно в чем-то убедить.
В любом случае, меня радует, что он сейчас не выглядит как в начале рабочего дня – потенциальным самоубийцей, идущим в магазин хозтоваров. Это хорошо. Потому что уже чего бы я действительно не хотел – так это увидеть Андрея болтающимся под потолком.
***
Я сижу на краю крыши жилого комплекса, любуясь закатом.
Да, я романтик. Или типа того.
Передо мной расстилается пустыня, красный в закатном свете солончак блестит рубином и отражается во всех стеклах ИКОТы. Видимо, этим зданиям не суждено видеть ничего кроме пустыни.
Сейчас я чувствую себя самым умиротворенным человеком в мире. Это, наверное, не так уж сложно, – быть самым умиротворенным человеком в мире, – учитывая, сколько в мире осталось людей. Этого, наверное, не должно быть, учитывая нарастающие параноидальные настроения. Но я даю себе передышку.
Поживем – увидим, к чертям этих камней и планы их хитрые.
Так что я стараюсь думать о хорошем.
Что же, сегодня я хорошо поработал, даже на участок за камнями сходил. Так что теперь у меня опять нет никакой работы. Я снова стал типичным сотрудником приличного учреждения – хожу там да сям, пристаю к людям, гоняю чаи...
Скука.
Когда спокойствию не оппонирует стресс, оно превращается в скуку.
Впрочем, у нас тут стресса хоть отбавляй в последнее время. Мы не скучаем, это да.
А вот законодатели, судя по всему, скучают.
А скука побуждает людей действовать. Направлять свою энергию хоть на что-нибудь.
Так что, чую, дальше будет еще интереснее.
Иногда, все-таки, лучше поскучать.
