Скука. Глава 3.

Автор:
Алексей Алексеев
Скука. Глава 3.
Аннотация:
Скука.
Текст:

Что-то стучит по подоконнику.

Я издаю протяжный зевок и потуже заворачиваюсь в одеяло. В комнате еще совсем темно.

Частые и мелкие, но громкие удары. По подоконнику, по стеклу. Похоже на дождь.

«У нас не бывает дождя». Мысли спросонок ворочаются тяжело и медленно, как киты.

«Мы в сраной пустыне... Я узнал о дожде в десять лет».

Я вспоминаю потрепанную книжку из библиотеки. В ней рассказывалось про дождь, облака и тучи. Даже про град.

Потом библиотека стала архивом. Думаю, старые книги были утилизированы как неактуальные данные.

«У нас нет дождя!» Я резко сажусь на кровати.

Навязчивый стук по подоконнику развеял последние крупицы сна. Значит, не показалось. Не приснилось.

Я медленно встаю с кровати. Я как будто бы до сих пор во сне. Будто смотрю на свою комнату (надо будет убраться) не своими глазами. И даже не чужими. Я словно смотрю на какую-то картинку. Полнейшая оторванность от реальности.

Не решаясь подойти к окну, я просто стою и прислушиваюсь. Это не просто стук, это очень многогранный звук. На заднем плане – настолько тихое, что почти не воспринимается сознанием, сухое шуршание. Оно задает настроение всей этой композиции. Оно проходит по периферии восприятия, но без него все остальное было бы слишком пустым и кичливым. Выбивалось бы из самого мира, как кричащий ребенок в музее восковых фигур.

На фоне шуршания – периодические завывания, протяжный и низкий гул ветра. Он похож на далекий крик летящего в ущелье человека.

И поверх всего этого – стук. Постоянный стук по подоконнику и стеклу.

Это похоже на рок-концерт. Вместо басухи – шорох, на гитаре – ветер, а за барабанами сегодня...

Да нет, не может это быть дождем.

Я встряхиваюсь, беру себя в руки и направляюсь к окну.

В комнате совсем не светлеет, когда я с кашлем распахиваю пыльные шторы.

Вот оно что. Очевидно, у нас началась осень.

Песчаная буря.

***

Жилой комплекс абсолютно мертв. То есть, даже мертвее, чем директор вокзала.

Мои каблуки вычеканивают из стен коридора гулкое эхо. Барабанят по ступенькам.

Возможно, кто-нибудь еще спокойно спит в теплой кровати, не обращая внимания на шум за окном. Возможно, не знаю. Последние две недели я выходил из комнаты, только чтобы сходить в туалет и помыться. Мне надоело постоянно сидеть на немых планерках. Все равно номер семьсот двадцать восьмой особо не следит ни за показателями, ни за прогулами, ни за отчетностью. И вообще ни за чем не следит. Так что я тоже решил не париться.

Когда я толкаю дверь, выходя из здания общежития, мощный ветер сразу же вырывает ее у меня из рук и с лязгом впечатывает в стену, чуть ли не срывая с петель.

Не приглушаемый оконным стеклом, концерт группы «Песчаная буря» становится оглушительным. Шорох песка, вой ветра и стук по стенам и подоконникам смешиваются в единую какофонию, в громкий, плотный гул.

Сопротивляясь напорам ветра, почти ложась на него, я семеню к нашему зданию. По памяти, потому что все, что я сейчас вижу, – это неровная волнящаяся пелена песка. Честно говоря, я до последнего надеюсь, что нашего здания нет. Что ничего больше нет, что вся ИКОТА рухнула, ушла в пески, улетела в космос, испарилась, что угодно, но нет... Впереди постепенно проступает высокий темный силуэт.

А я надеялся, что все кончилось.

Во время песчаных бурь меня всегда обуревает депрессия, какое-то преддверие близкой развязки. Я чувствую себя каким-то второстепенным персонажем книги, которая подходит к концу: вроде должно бы уже что-то случиться, какой-то поворот, совсем скоро, но пока все идет как обычно. И мечты о «контрольном» конце света.

Но, чую, уничтожить нас способны только мы.

***

– Кофе кончилось, – ехидно скалится мне повариха.

Я бросаю тщетные попытки отплеваться от скрипящего на зубах песка и вытряхнуть его из-за шиворота.

– Как кончилось... Тьфу, кончился. Как кончился?

– Совсем, – коротко мурлычет она. – Вообще.

***

Я опоздал на планерку, потому что не поленился сходить в распределительный комитет и узнать, что кофе кончился. Сигареты почти на исходе. А наши склады, как и то чахлое недоразумение, называемое фермой, что сутках ходьбы по пустыне от ИКОТы, сейчас недоступны из-за бури. Так что на какое-то время меню в столовой резко сокращается до консервов, лежащих на подсобном складе именно для таких вот случаев.

Так что, заходя в кабинет, я как никогда ощущаю одновременно оторванность от реальности и предчувствие близкого конца.

Не знаю, прервал ли свою молчаливую речь шеф, сейчас мне даже думать об этом лень, но все остальные смотрят на меня давяще внимательно. Так обычно смотрят на человека, который вчера, ужравшись, как свинья, испортил всем веселье, устроив драку с женщиной и наблевав потом в чью-нибудь шляпу. Я даже втягиваю шею, пока тащусь к своему месту. Хотя, справедливости ради, видок у меня должен быть тот еще. За две недели своего намеренного заточения я даже не разу не подумал о бритье, не то что о глажке брюк.

Андрей кидает в меня быстрый, но пристальный, – до мурашек по спине, – взгляд, приветственно кивает и снова поворачивается к камню.

Через десять минут я начинаю задумываться о том, что не стоило мне приходить. Какого черта меня сегодня потянуло на работу? Две недели сидел себе дома, карты в шляпу кидал, курил в окно, вот и сидел бы дальше. Хорошо же было. Ан нет. Видимо, из-за песчаной бури.

Через пятнадцать минут я начинаю подозревать, что либо умер и попал в ад, либо камень говорит что-то важное. Я смотрю на Петра Тимофеича. Вдруг это он заснул? И теперь не может продолжать планерку. Нет, сидит, слушает.

Через двадцать минут я смотрю на часы и понимаю, что опоздал на планерку примерно на двадцать минут. То есть сейчас идет сороковая минута планерки. Долговато.

Когда бурная и эмоциональная речь камня закончилась, подходил к концу первый час рабочего дня. Я про себя саркастично хлопаю в ладоши: вот это мастерство! Вот это ораторское искусство! Целый час говорить, не замолкая, и даже воды не хлебнуть! Вот что значит выдержка.

Глотка каменная, луженая...

Петр Тимофеич встает, смотрит на нас каким-то торжественным взглядом и говорит:

– Ну что, готовы? Вперед!

***

Выйдя в коридор, наш отдел сливается с другими. В коридоре не протолкнуться. Коридор сейчас представляет собой длинную и тесную, – чего я раньше не замечал, – кишку, по которой вязко и густо течет поток людей.

Что это?

Вся ИКОТа по коридорам и лестницам стекается вниз, к выходу.

Что происходит?

Я верчу головой, нахожу глазами Андрея, лавирую к нему, получая со всех сторон удары чужих локтей.

– Андрей, – говорю я, подойдя к нему на достаточно близкое расстояние. – Что происходит?

Он удивленно смотрит на меня, открывает рот, чтобы что-то спросить, но потом удивление сменяется пониманием.

– Точно, ты же на больничном был, – я вскидываю брови, но Андрей не дает мне что-то сказать. Он с детской беззаботной солидарностью подмигивает мне.

Мое сердце обволакивает теплотой и умилением: Андрей прикрывал меня, оказывается. Вот почему никто особо не заинтересовался, где это я был.

Андрей же тем временем объясняет мне, что пару дней назад скоропостижно склеил ласты один из членов нашего Органа Временного (Постоянного) Единого Законодательного Управления. Да, того самого ОВ(П)ЕЗдУ. Чем дал повод нашему избирательному комитету выйти из спячки и заняться чем-нибудь кроме чаепитий и перекуров.

Я представляю себе сотрудников избиркома этакими терракотовыми войнами, встающими после вечного ожидания из-под пепла, расправляющими плечи, с которых сыпется прах тысячелетий... и садящимися печатать регистрационные бланки. Да, все-таки у меня не самая худшая работа в этом мире.

–... короче, сейчас мы идем избирать нового члена, – подытоживает Андрей. – Там Тимофеич свою кандидатуру выдвинул.

– Здорово, – я одобрительно киваю. – Может, хоть он не будет законы дерьмом на стенах рисовать.

Идущая передо мной девчушка, не знаю, из какого отдела, оборачивается и бросает на меня гневный взгляд. Я приветливо улыбаюсь ей. Она хмыкает и снова устремляется вперед. Боковым зрением я замечаю, как ухмыляется Андрей, и спрашиваю:

– А где будет голосование-то проходить? В актовом зале что ли?

– Нет, – он плотоядно и как-то зло улыбается. – Там вся ИКОТА не вместится.

***

– КАКОГО... тьфу, твою... – я сплевываю песок и, прикрывая рот ладонью, делаю повторную попытку перекричать бурю: – КАКОГО ХРЕНА НА УЛИЦЕ?! ПОЧЕМУ НЕ В АКТОВОМ ЗАЛЕ?! ПО ОЧЕРЕДИ МОЖНО БЫЛО!

Андрей слушает меня, наморщив лоб. Не знаю, смог ли я до него доораться, но он пожимает плечами и снова поворачивается ко мне спиной.

На территории ИКОТы не нашлось места для избирательного участка, на котором вместились бы все сотрудники, так что его организовали в пустыне, рядом с учреждением. Шесть кабинок, к каждой из которых тянутся длиннющие очереди из людей, закрывающихся портфелями от мощи всей пустыни, несущейся на нас на крыльях ветра. Сейчас я стою в одной из них, ожидая своей очереди войти в кабинку и закрыться от долбаной бури хоть на две минуты.

На выходе из ворот представители избиркома выдали нам бланки. Я положил свой во внутренний карман пиджака, когда увидел какого-то бедолагу, убегающего в пустыню за мелькающем в буре листком. Не думаю, что ему удастся поймать бланк, так что будем надеяться, ему хватит мозгов отказаться от этой дурацкой идеи и просто сунуть в бокс какой-нибудь пустой листок. Голосование все же тайное.

– БУБУБУБУБУБУ! – слышу я спереди. Я поворачиваюсь к Андрею и вопросительно морщусь.

– ОЧЕРЕДЬ ЧТО-ТО НЕ ДВИГАЕТСЯ НИ ЧЕРТА!

Я выглядываю из-за сотни спин, стоящих передо мной. Из-за песка ни черта не видно, но, думаю, я знаю, кто тормозит очередь.

– АНДРЕЙ! АНДРЕЙ! АНДРЕЙ, ТВОЮ НАЛЕВО! – я толкаю Андрея в спину. Теперь очередь его вопросительной пантомимы. – ЗАЙМИ НА ВСЯКИЙ МОЕ МЕСТО! Я ПРОВЕРЮ! – он кивает.

Я выхожу из очереди и направляюсь к кабинке.

Да, я был прав.

У входа в кабинку лежит камень. Если подумать, то по пути сюда я видел еще несколько камней, лежащих в очереди. Это будет долго, учитывая толерантность наших сотрудников.

Я пару секунд стою и пытаюсь сообразить, мой это непосредственный руководитель или же камень из КОКа. Честно говоря, хрен его знает.

– ИЗВИНИТЕ, – ору я, наклонившись к нему поближе. – ДОЛГО ВЫ ЧТО-ТО РЕШАЕТЕ! НЕ ПРОПУСТИТЕ МЕНЯ ВПЕРЕД?! – я наклоняюсь еще ближе к камню, почти прислоняясь к нему ухом, и погромче, чтобы слышали люди, стоящие за ним, ору: – СПАСИБО БОЛЬШОЕ! – и захожу в кабинку, кое-как закрывая за собой дверь.

Я отряхиваюсь и вытаскиваю бланк, отвлеченно думая, какие все-таки камни хорошие ребята.

Так, что у нас там с кандидатами? Какие-то Петровы, Ивановы... Видимо, я пропустил избирательные компании этих людей, так что знаю из всего списка только Петра Тимофеича. За него и голосую. Пункта «против всех» нет. Правильно, «против всех» к чертям не нужен. Подрывает основы постгосударственного строя.

Уже открывая дверь, я слышу громогласный вздох снаружи, перекрывающий даже завывание бури. В этом вздохе явственно выделяется несколько «охренеть» и «нихрена». Интересно.

Ветер снова вырывает из моей руки дверь. Чуть ли не вместе с рукой.

Все очереди превратились в шеренги: сотрудники смотрят в пустыню, некоторые показывают туда пальцами. Я следую взглядом их указаниям.

– Охренеть... – бормочу под нос.

Мимо стен ИКОТы в пустыню катится, иногда подпрыгивая, одна из избирательных кабинок. Во время очередного «прыжка» ее дверь открывается, и из кабинки выпадает растрепанная женщина с взбитыми волосами и без туфли. Она осоловело садится на песке и смотрит вслед скачущей кабинке, машущей нам на прощание болтающейся дверью.

Когда кабинка скрывается в волнах песка, все снова возвращаются к голосованию. Очередь, оставшаяся без кабинки, рассасывается между другими очередями.

Ну да, а что еще делать-то?

– СПАСИБО БОЛЬШОЕ! – ору я пропустившему меня камню и направляюсь к Андрею, надеясь, что не последую за той кабинкой. Зачем оно мне, я уже проголосовал.

– АНДРЕЙ! ТАМ У КАБИНКИ КАМЕНЬ! ОН ЕЩЕ НЕ ОПРЕДЕЛИЛСЯ С ВЫБОРОМ, ПОЭТОМУ ПРОПУСКАЕТ ВПЕРЕД СЕБЯ!

Андрей улыбается и кивает.

***

Итак, голосование подошло к концу. Обошлось почти без жертв, если не принимать в расчет испорченную прическу той женщины, которой не повезло оказаться в возомнившей себя перекати-полем избирательной кабинке, и ее, женщины, туфли, кажется, левой.

Подвести итоги голосования не считается возможным, так как перекати-кабинка укатилась в гущу песчаной бури и унесла с собой бокс с заполненными бюллетенями. За первое мы ее винить не можем, так как права на самоопределение, как и на свободу передвижения никто не отменял. По крайней мере, я так думаю, в конце концов, чем избирательная кабинка хуже камня? А вот второе – это уже нехорошо. Без этих бюллетеней выборы, как все мы понимаем, не будут легитимными, ведь о какой вообще всеобщности, о каком равенстве голосования может идти речь, если учитываются не все голоса? Ибо каждый из нас – это частичка светлого будущего, кирпичик в стене вавилонской башни, над входом в которую весит табличка: «ОВ(П)ЕЗдУ». И как, если не своим голосом, мы можем исполнить наш долг гражданина, наш долг государственного служащего, наш супружеский долг, наш долг в столовую – четыреста рублей, вернуть до конца месяца…

В общем, где-то в начале речи председателя избирательного комитета я привычно ушел в астрал и пропустил большую ее часть.

Для решения вышеобозначенных проблем избирательным комитетом было организованно экстренное межведомственное совещание, в котором участвовали все отделы ИКОТы, имеющие хоть какое-то отношение к пустыне – от отдела следствия-дознания, до картографического отдела. Ну, и наш, среди прочих. Мы же там ходим чего-то, значит, знаем, наверное…

Задействованы в этом мероприятии были не только начальники и руководители, а вообще все служащие этих отделов, благодаря чему совещание превратилось в занимательное представление. Актовый зал. Руководители отделов – на сцене. Обсуждают, предлагают решения. А на зрительских местах – их подчиненные. Наверное, чтобы болеть за своих начальников. Я пытался болеть за своего, но семьсот двадцать восьмой начал сдавать позиции, как только оказался камнем. Да и вообще, у меня пропал интерес к совещанию после того, как прозвучало предложение объявить кабинку в международный розыск.

Примерно через полтора часа кто-то из зала выкрикнул, что можно было бы организовать экспедицию за этой кабинкой. Вернее – за боксом с голосами. Через пятнадцать минут предложение было одобрено. Еще через сорок решили, что будет нецелесообразным отправлять людей прямо сейчас, что лучше, наверное, переждать бурю. А пока можно, собственно, организовать экспедицию, этим займется распределительный комитет.

Вот и славно!

После совещания межведомственного каждый отдел собрался на свое, внутриведомственное, целью которого было назначить добровольцев в поход за бюллетенями.

– Избиркому нужно, пусть они и идут всей толпой, – убежденно говорит Сенька. – Я никуда переться не хочу, у меня здесь работы – во! – он поднимает глаза к потолку. Андрей раздраженно косится на него, но поддерживает:

– Кстати, ни у кого из нас полномочий на вскрытие или транспортировку бокса нет. Так что да, как минимум представитель избиркома необходим.

– А от них уже есть представитель. Перепейко, А. В. Вот, – Петр Тимофеевич демонстрирует нам какую-то бумажку. – Больше они не выделят, говорят, мол, у них сейчас работы много.

– Да какой там много…

– Как-как? – я перебиваю Андрея. – Пере…

– Перепейко, – повторяет Тимофеич.

– Вызов принят! Я бы с радостью!

– Что?

– Ну, так... Перепил бы!

Я с улыбкой обвожу всех присутствующих. Шутку никто не оценил, из-за чего она становится еще смешнее. Бывает иногда у меня то мазохистское чувство удовольствия под непонимающими взглядами. Я прыскаю и откидываюсь в кресле.

– Тут не шутки, – недовольно бурчит Петр Тимофеич. – Сейчас тебя назначу, в пустыне посмеешься.

– Назначайте, – легко соглашаюсь я. – Я как раз хотел вызваться. Назначайте.

***

Старые, выцветшие на солнце и потертые сотнями километров крови и пота сапоги шуршат песком, шуршат тихо, но уверенно, как койот, обходящий свою жертву, готовящийся напасть. Этот шорох сухой и хриплый, как дыхание смерти на шее, к которой уже приставлен нож.

Уже не молодой стрелок покинул еще один город, оставив за спиной трупы и кострища. И теперь направляется в следующий, в поисках работы – достаточно опасной и достаточно грязной, чтобы быть уверенным – никто не выполнит ее лучше него.

За ним идет музыка, ровесница войны – хлопки тяжелой от металла кобуры о бедро, будто стук барабанов, издевательски хохочущих над соседним племенем и яростно воспевающих свое.

Его лицо – тень под широкополой шляпой с тлеющим у губ огоньком и развевающимся позади дымком. Его руки – беспокойные дети, которые могут заснуть лишь в обнимку с любимой игрушкой – рукояткой тяжелого револьвера. Лицо и руки – вот и все, что нужно мужчине. Все, что нужно смерти.

Идти еще долго – впереди еще целые дни волдырящейся шеи и красной спины, целые ночи далекого волчьего воя и ядовитых гадов, сползающихся к ночному костру. И мили за милями ноющих и звенящих ног.

А потом – пару часов отдыха в прохладе салуна, с ледяной кружкой пива в руке. Может быть, несколько часов тревожного сна с головой продажной любви на плече. В лучшем случае – сутки затишья перед бурей.

***

Крепкий удар по пальцам правой ноги выводит меня из размышлений.

– А, твою... н-налево! – шиплю я, пытаясь массировать ушибленные пальцы сквозь туфлю.

Впереди слышатся вялые смешки.

– Что, в умной голове много мыслей? – Андрей флегматично толкает ногой приличных размеров камень, о который я ударился. – Лучше бы ты от них отвлекся. Камней в пустыне еще больше.

Я ничего не отвечаю. Просто продолжаю идти вперед, морщась и хромая. Андрей идет рядом.

– Быстрее! Задерживаете всех! – доносится со стороны группы.

Этот пронзительный визг, раздражающий меня на протяжении последних трех с чем-то суток, фальцет, похожий на скрип половиц в доме с привидениями, принадлежит тому самому Перепейке. Я сомневаюсь, что его фамилия склоняется, но мне все равно.

– Зануда! – кричу я в ответ. – Я думал, ты веселее будешь! С такой-то фамилией…

Андрей хмыкает.

Да, мы идем по пустыне уже четвертые сутки. Это жарко и долго. Кажется, что это солнце расплавило само время и то теперь течет и тянется, как мягкая резина. Еще в первый день я убрал часы во внутренний карман пиджака, потому что они меня расстраивали. Мы идем уже вечность, а прошло меньше недели, меня это немного обескураживает.

– Шевелись-шевелись! – нас сейчас разделяет несколько метров, а Перепейка все равно орет. – Привал еще только через час.

– Плевал я на привал… – бубню я под нос, но Перепейке ничего не говорю. Ну его. Он мне уже надоел... Не оправдал он моих надежд.

Привал мне сейчас действительно не сильно поможет. Самое худшее для меня – не ноющие ноги. К этому я привык, не зря все-таки на земле работаю. Опять же, периодические проверки вокзала укрепили мой дух. И даже не тянущий меня в подземное царство ранец с консервами. Он становится не таким тяжелым, когда я представляю, что это панда, обнимающая меня сзади. Очень помогает, кстати. Самое худшее – это время и жара. Все мы словно плывем в каком-то желе. Мы похожи на кусочки пластилина, нехотя стекающие по батарее.

Было бы намного лучше, если бы Перепейко соответствовал своей фамилии! Но нет, он такой невеселый.

– Клоун какой-то, – кивает на него Андрей. Он говорит с озабоченностью в голосе. – Сгинем мы с ним.

У меня нет причин не соглашаться с Андреем, так что я киваю.

Через пару часов после начала экспедиции Андрей поинтересовался у Перепейки, а откуда он, собственно, знает, правильно ли мы идем? Кто знает, куда могло унести эту кабинку? Тот сказал, что ориентируется по следам на песке, направлению ветра и что надо держаться ближе к нему. Говоря это, он сохранял на лице выражение той наглой уверенности, с которой собака грызет диван на глазах у хозяина.

Как получилось, что Перепейко оказался нашим лидером? Так же, как и всегда: вместо участия в спорах о том, куда надо идти, он просто пошел.

Сегодня с утра мы нашли туфлю. Видимо, туфлю той несчастной, которая была в кабинке во время ее побега. Мы выдохнули: очевидно, все шло по плану. Перепейко удовлетворенно кивнул. После предположил, что мы либо нащупали след жертвы, либо попали в ту же западню, что и первая экспедиция. И пошел дальше. Я так и не понял, что это должно было значить, но, по крайней мере, где-то полчаса развлекался попытками остальной группы его расколоть.

Тщетно.

Он строил важную мину и явно был польщен таким отношением. Должно быть, он чувствовал себя мудрым сенсеем, знающим что-то непостижимое, владеющим тайнами бытия.

Я пришел к выводу, что Перепейко либо полный идиот, либо тонкий шутник.

А ведь уже на привале кто-нибудь да расскажет про «Первую Экспедицию».

***

Перепейко разводит костер. Он трет какие-то веточки, стучит какими-то камнями.

Когда я подошел спросить, нахрена ему костер под таким солнцем и не нужна ли ему зажигалка, он с презрением посмотрел на дымящую сигарету в моих зубах и, не дав сказать ни слова, отправил меня дымить где-нибудь подальше от него.

Так что я стою и смотрю, как Перепейко разводит костер, крутя какие-то палочки и стуча какими-то камнями.

В этом методе, я, кстати, вижу своеобразную иронию.

Видите ли, мы сейчас вне юрисдикции ИКОТы. Поэтому можем позволить себе выбивать камнями искры. Камни здесь – просто камни, и никто не испытывает никаких моральных неудобств, сидя на них или отпинывая их с пути. Меня же от этого немного коробит. Я вспоминаю вспышку опасений, когда нам только назначили семьсот двадцать восьмого. Да и до этого были волнения. Да и после. Вроде как до сих пор сохраняется перспективка с камнями местами поменяться. В общем, глядя на Перепейку, разжигающего камнями костер, я представляю себе самого себя, лежащего, значит, на пузе в пустыне. Спокойно, никому не мешая. И тут раз – меня берут здоровенной рукой и начинают колотить о... Например, об Андрея. А из нас – искры.

Ужасы какие...

У меня за спиной шуршит песок, я возвращаюсь в оптимистичную (относительно моей фантазии) реальность и, повернувшись, встречаюсь глазами с Андреем. Андрей вздрагивает и его глаза, проницательные осколки льда, виновато шмыгают вниз. Видимо, он пытался подкрасться ко мне. Его лицо так близко, что я чувствую его горячее и сухое дыхание на щеках. Он на секунду замирает, проводит языком по губам и шепчет:

– Да сссук... кхм... – Андрей прокашливается. – Как ты меня услышал, ты же был в своей нирване?

– Отойди подальше, пожалуйста. Ты хрипишь на меня пустыней, а здесь ее и так полно.

Он встает рядом и смотрит на костер. В своей нирване я не заметил, как Перепейко справился с камешками и ветками.

– Так он не сказал, зачем нам костер?

– Неа. Наверное, чтобы не скучать на привалах.

Я достаю пачку сигарет и обнаруживаю, что у меня осталась последняя. В этот момент меня охватывает чувство надвигающегося конца. Сигарет нет... Кофе нет... Ничего нет. Только вот это все есть.

– Зачем ты пошел в этот поход?

Я глубоко затягиваюсь.

– А что?

Андрей строит недовольную гримасу, будто я не по сценарию ответил.

– Неожиданно.

– А, ну да, – я киваю. – Чего это меня потянуло пользу обществу нести... – Андрей снова морщится, так что я отбрасываю сарказм. – Просто, знаешь, я никогда не ходил в экспедиции, походы... Так что, почему бы и нет? Вот. Моя мотивация. А ты нахрена потащился?

Андрей медлит, но цедит сквозь зубы:

– А я за тобой пошел. Думал, интересно будет.

– Со мной только мне интересно, – ляпаю я.

Андрей раздраженно косится на меня, потом снова переводит взгляд на костер. Он сейчас выглядит, как человек, который не знает, стоит ли ему высказать заведомо спорную точку зрения или нет. Видимо, он решает, что не стоит.

***

Уже вечер.

В темноте мои туфли выглядят намного лучше, чем на свету. Их даже можно назвать туфлями, если не приглядываться. Еще несколько дней назад это было не просто формальное наименование, «туфли». Они были хоть и поношенные и расхлябанные, но приличные – черные и блестящие, как им и полагается. Сейчас они похожи на приморские скалы, обдуваемые всеми ветрами. Какие-то бахромистые, растрепанные, с белесыми солевыми наслоениями.

– Эй, смотрите, что это там?

Я с трудом отрываю взгляд от туфель.

Кроме нас с Андреем и Перепейкой в маленьком братстве избирательной урны также состоят темненькая приставша средних лет, имя которой я вряд ли смогу вспомнить, пока она не начнет оказывать какого-нибудь ощутимого влияния на сюжет, и пожилой ОВКшник с захватывающими дух усами, припорошенными сединой. Он суровый.

– По-моему... город?! – приставша привстала на цыпочки и приставила ко лбу козырек ладони. Я легким смешком отметил для себя, что солнце сейчас находится у нее за спиной.

Не знаю, как к нам затесалась приставша. Полагаю, она доброволец, как и я. Опыт подсказывает, что она относится к тому типу государственных служащих женского пола (официальное название «бюрократизированных паучих»), которые по собственной воле оторвутся от кресла и кружки с чаем, только при условии маячащей впереди перспективы найти мужика или совершить поползновение по службе. Не знаю, какую цель преследовала приставша, соглашаясь на этот поход, но сейчас она очень заинтересованно смотрит на ОВКшника.

В отличие от приставши его нам выделили в целях надзора за соблюдением нами законодательства, своих полномочий, обязанностей... В общем, он наш цербер и надзиратель. Ненавижу, когда меня контролируют, но наш спокойный и размеренный ОВКшник так сильно контрастирует с Перепейкой, что иногда мне просто приятно на него посмотреть.

Вот сейчас он стоит, широко расставив ноги и указывая пальцем вдаль, кремень, монолит, скала! Со спины его подсвечивает красный закат солнца, так что он похож на статую, которой могли бы покланяться одетые в робы сектанты в своем нечестивом храме.

Каменный человек.

Кстати, здорово, что комитет общественного контроля еще не успел сформироваться, а то пришлось бы нам тащить с собой еще и настоящий камень. Или кактус.

Кактус бы у нас засох, наверное. И по нашему возвращению нас сразу осудили бы за убийство или причинение смерти по неосторожности... Или оставление в опасности.

Боже, неужели я действительно работаю там, где можно быть осужденным за причинение смерти кактусу? Надеюсь, мне такого не светит. Надо сплюнуть, а то...

– Да! Это поселение! – кричит Андрей.

Перепейко, Андрей, Елена... Мария... а, короче, приставша и ОВКшник стоят бок о бок и смотрят куда-то вдаль, за горизонт. На фоне темного, насыщенно-синего неба они выглядят инфернально. Черно-красные силуэты, плоские, с резкими краями, будто бы дыры в нашей реальности.

А там, куда они смотрят, видны странные каменные нагромождения.

Но идти до них еще долго.

***

– А потом что, еще одну экспедицию?! Ты представь, сколько на это времени уйдет?! – Андрей раздраженно взмахивает руками. – Тут же целый город!

– Да хоть десять экспедиций! У меня задание! У вас тоже, между прочим! И у нас с вами отношения субординации, кстати! – Перепейко визжит, смешно упираясь руками в бока. – Я ваш непосредственный руководитель на данный момент! Вернемся – у себя будешь командовать!

– У меня инструкции! У меня законы и приказы! Я тебе говорю...

– Ты мне не тыкай! А у меня что, хер на лбу? Мне твои инструкции...

– А мне – твои!

– А тебе мои – еще как! Ты сам подписался!

Нет ничего лучше умирающей ночи. Океанически глубокая синева уступает поднимающейся от горизонта розовой мякоти утра, звездная пыль осыпается и тонет в светлой дымке выспавшегося неба. Прохладный воздух, который скоро будет царапать и жечь кожу, пока что нежно гладит лицо и гуляет в волосах ласковой рукой молоденькой девушки. Пустыня похожа на бензиновое море, песок волнообразно переливается от синего к розовому, а отдельные песчинки, стайками поднимающиеся в воздух с редкими порывами ветра, оживают, превращаются в сладкую пудру, в пыль фей. Днем на этом песке – только яйца жарить, а пока что можно и посидеть.

Мы зашли в городок примерно полчаса назад и устроили привал на месте, больше всего похожем толи на площадь, толи на перекресток.

Городок оказался заброшенным,никаких признаков жизни. Никаких следов чьего-либо присутствия. Только постройки – выложенные песочно-желтой кладкой каменные «юрты» с круглыми оконцами и низкими проходами. Они до звона пусты, они похожи на колокольчики без язычков. Это поселение было бы похоже на какое-то мегалитическое захоронение, если бы не четырехэтажное здание, стоящее на его краю. Оно на удивление хорошо сохранилось, видимо, еще одно стойкое кирпичное здание, которому удалось пережить бомбежку. Конечно, след ядерной ярости остался на нем – штукатурка сохранилась лишь в нескольких местах, с одной стороны часть здания обвалилась, из-за чего оно теперь напоминает надкусанный торт. Но, что меня удивило, я смог разглядеть целые стекла в некоторых окнах. Побродив по первому этажу (углубляться внутрь этого кирпичного призрака было крайне неуютно, так что его доскональное исследование мы отложили на потом), мы пришли к выводу, что когда-то здесь были люди. В смысле, уже после войны. Здание выглядело скорее как покинутое, чем разбомбленное, вся мебель сохранилась относительно хорошо, столы и стулья не были разбросаны, стояли ровно, но были покрыты толстым слоем пыли. Было такое ощущение, что когда-то, с окончанием очередного рабочего дня, люди просто вышли из него. И так и не вернулись обратно.

От этого у меня пошли мурашки по спине.

Кто жил в этом городке, почему ушли, куда? Неизвестно. Но, учитывая факт самого пребывания здесь людей, учитывая возраст этого поселения, его следует признать объектом исторического и культурного наследия. По крайней мере, так сказал Андрей. Из-за этого, собственно, и началась дискуссия между ним и Перепейкой.

– Я тебе говорю, будет целесообразнее...

– Я тебе один бокс потащу?!

– А нахрена тебя еще-то брали?!

– Ты не тыкай! Это тебя брали!

Я слышу рядом уставший вздох. Это ОВКшник. Он смотрит на спорщиков, как пришедший со смены шахтер смотрел бы на приготовленный женой фруктовый салат.

Дело в том, что для признания чего бы то ни было объектом наследия, необходимо этот объект дотошно описать, провести кучу замеров, определить его границы... В общем, муторно это. Времени отнимает много. И Перепейке не понравилось предложение отнять это время от нашей экспедиции. Мне, честно говоря, оно тоже не сильно понравилось, потому что все это предприятие меня уже изрядно утомило.

– Просто двух человек оставить!..

– У меня инструкция!

– Одного мне оставь кого-нибудь!

Я решаю, наконец, прекратить этот спор и восстановить тишину и гармонию раннего утра. Так что встаю, отряхиваю задницу от песка и начинаю:

– Подождите...

– У меня инструкция, я говорю!

– А у меня!..

– А свою засунь в жопу!..

Я прокашливаюсь и делаю еще одну попытку:

– Все равно ведь...

– Как я тут кого оставлю?!

– Вот так!

– У меня ответственность!

Честно говоря, влезать между ними мне... Не то чтобы страшно, но я не уверен, что смогу привлечь их внимание хоть чем-нибудь.

– ... нет же... инструментов...

– Да что с нами случится?!

– А вдруг?!

– Что вдруг?!

– ... как мы замерять-то...

– НУ-КА МОЛЧАТЬ! – раздается громогласный приказ у меня над ухом. ОВКшнику, очевидно, вконец надоело все это мельтешение, сотрясение воздуха и мои жалкие попытки что-то со всем этим сделать.

Андрей с Перепейкой, до этого не видевшие ничего, кроме раскрасневшихся лиц друг друга, вздрогнули и резко повернулись к нему, едва ли не вытянувшись по струнке, как солдаты перед генералом. Хорошо еще, что не бахнулись мордами в землю, я этот рявк вполне принял бы за «вспышку справа».

ОВКшник окидывает всех взглядом, убеждаясь, что все внимание принадлежит ему, и поворачивается ко мне:

– Давай, малец, что ты там сказать хотел?

Я уже заготовил речь, но поперхнулся словами из-за «мальца». Я недовольно смотрю на ОВКшника, но на его лице читается такая прямота, такая отеческая суровость, что я не могу сдержаться и широко улыбаюсь. Он кивает.

– Ладно, – я все-таки сбился с мысли. – Я хотел сказать, что это... – честно говоря, я чувствую какой-то стыд. ОВКшник, значит, помог мне, утихомирил всех, а я слова забыл. – Ах, да! В общем, да, мы, конечно, вынуждены действовать в соответствии с инструкциями и законом и в данной ситуации явно имеет место коллизия... Так сказать. Но, учитывая, что в данный момент у нас нет ни специальных инструментов для описи этого поселения, ни специалиста там, эксперта, думаю, возможно говорить об объективной невозможности заниматься этим сейчас. Так что думаю, стоит для начала покончить с боксом этим. Вот.

Речь, конечно, могла быть и лучше, но чем богаты. Давайте спишем мое косноязычие на импровизацию и стресс?

– Да зачем здесь какие-то инструменты, ты сам-то...

– И я того же мнения! – энергично крякнул ОВКшник, не слушая Андрея. – А теперь привал, сон, потом – дальше. Вопросы?

Вопросов нет.

***

– И куда вам всем спешить?

Мы с Андреем сидим у тлеющего уже костра.

Пустыня начинает раскаливаться, воздух становится все острее и суше. От глубокой синевы не осталось и дымки – небо опять приобрело цвет сильно вылинявших джинсов.

Я молчу.

– Ведь никто же пока за ящиком этим избирательным не пошел, правильно? Так куда торопиться? С другой стороны, инструкции. Инструкции – это да. Понимаю. Так как? Хм...

– Ты о чем вообще? – у меня уже слипаются глаза, так что мне не удается полностью осмыслить дайджест головы Андрея.

– О чем и ты иногда.

– Я не...

Андрей зверским зевком прерывает меня и с довольным лицом поднимается с песка:

– Иди-ка ты спать, а то сейчас в костер мордасом рухнешь. И я пойду.

***

– Вон она! – кричит Перепейко, когда солнце уже начинает падать на горизонт. – Вон она! Нашли!

Он срывается с места и бежит вперед, к какому-то расплывчатому пятнышку вдалеке.

Не знаю, как это он ее заметил. В смысле, как это он сохранил еще силы смотреть вперед, а не на свои ноги.

В группе больше не осталось членов, светящихся энтузиазмом и дрожащих от энергии. И мне почему-то кажется, что они, эти зомби с пустыми глазами, изредка перебрасывающиеся отрывистыми фразами, скорее выплевываемыми на автомате чем обдуманными, стухли не из-за голода или жажды (у нас есть припасы), тяжелой дороги (идем, конечно, не по небу, да еще и припасы тащим), даже не из-за жары.

Мне кажется, им скучно.

Ведь сначала все относились к этому, как к отпуску. Глотку свежего воздуха. Отдыху от рутины и серых будней. Но выяснилось, что отдыхать надо не только от чего-то, но и чем-то.

На привалах они либо делятся своими рабочими байками, либо строят планы на будущее, ворча о том, как много времени отнимает этот поход. Много чего придется нагонять. У приставши, вот, вчера истекли сроки истребования чего-то там у камня. Она надеется, что ее коллега обеспокоилась этим делом. ОВКшник оказался начальником подразделения по контролю за техническим обеспечением энергетических сетей ИКОТы. Он немногословен, но по паре его реплик (сказанная под нос: «Как там мои распиздяи?» и оброненная во сне: «За такое не зарплату платить, а ебать!») я понял, что он тоже переживает за свою работу. И что он даже суровее, чем я думал.

Они разочаровались в походе, потому что вместо рутины он предлагал пустоту. Это как бросать курить без конфеток.

Я бы не сказал, что мне скучно. Я разочаровался в походе, потому что он, в общем-то, и оказался рутиной, так что мне как всегда. Единственное, что меня очень сильно раздражает в моем положении – у меня нет сигарет. Чем дальше мы идем, тем чаще в голове стучит: «Сигареты, нужны сигареты. Эх, черт, почему здесь ни одна сволочь не курит, даже стрельнуть не у кого!»

– Кабинка, наконец-то! – орет Перепейко, а я смотрю в его стремительно удаляющуюся спину и повторяю про себя: «Наконец-то. Наконец-то мы пойдем обратно, в ИКОТу и наконец-то у меня снова будут сигареты...»

***

Обратный путь всегда кажется короче.

Если тебе не приходится половину времени тащить на пару с Перепейкой бокс для бюллетеней. На вид-то он легкий, но знали бы вы, сколько в этом человеке гов... Простите, неудачная шутка. В общем, бокс довольно тяжелый и громоздкий. Нести его даже более напряжно, чем флиртовать с нашей поварихой.

Да еще и эта мантра подсознания, въевшаяся уже в подкорку: «Ско-рей! Ку-рить! Ско-рей! Ку-рить!» Она сводит с ума и никак не дает отвлечься от пути.

Одним словом, когда я увидел маячащие впереди здания ИКОТы, я обрадовался.

***

Оказывается, что наш отдел находится далеко не на первом этаже. Раньше я этого не замечал. Это несвойственно для курильщиков со стажем, но раньше я легко поднимался и спускался по этой лестнице, и она всегда была лишь неотъемлемой частью моего извечного пути. А сейчас мои стопы чувствуют каждую ступеньку. Каждое усилие мускулов, каждый маленький рывок вверх прокатывается от икр к бедрам, как приливная волна анестезии – ноги уже не чувствуют ничего, кроме нее, этой волны, туда-сюда. Я надеюсь, что эта пульсация не сведет мои мышцы аккурат во время очередного усилия, толчка вверх, иначе у меня есть все шансы навернуться с лестницы и сломать себе шею.

Мы с Андреем идем отчитываться перед начальством. Андрей все рассусоливает что-то про этот заброшенный город, который мы нашли. Это просто мысли вслух, монолог или что-то вроде шизофреничного диалога с самим собой. В общем, рассуждения, не требующие моего участия, чему я крайне рад. Меня сейчас ведут вперед только фантазии о сигарете и кровати.

«Бу-бу-бу-бу-бу», – говорит Андрей, а я представляю себе шуршание бумажного фильтра на сухих губах.

«Бу-бу-бу-бу-бу-бу!» – говорит Андрей, а я представляю себе запах залежавшегося на складах табака.

«Бу-бу-бу», – говорит Андрей, а я представляю себе первую затяжку, бьющую в голову.

«Бу-бу-бу-бу», – говорит Андрей, а я представляю себе первые струи дыма, щекочущие ноздри, первую волну приятной легкой слабости, зарождающуюся где-то в груди и расходящуюся по всему телу.

«Бу-бу-бу-бу-бу, твою мать!» – говорит Андрей и жестко тычет меня локтем под ребра.

– Ау! Андрей...

Но он злобно выпучивает глаза, шипит на меня и поднимает палец вверх. С пролетов над нами доносятся голоса, кажется, Сеньки и Гоши. Они спускаются навстречу нам, становясь все громче и отчетливее.

– ... что будет? А? А если расколется?

– Не расколется. Сколько его уже допрашивали.

– Ну, не расколется. Ладно. Наверное. Он в этом плане красавчик. А если нормальное расследование будет?

– Да не будет... Надеюсь.

– Ага, не будет... У нас такой херни сколько уже не было? В ИКОТе? А? Будет, еще как...

– Ну, так...

– А кто начальником после него будет? А? А если бумажки все будет проверять? А?

– Слушай, а если...

– Что если?

– Ну, с семьсот двадцать восьмым получилось...

– Да ты ебанись! С ОВК еще...

Видно, что слова встают у Сеньки поперек горла, когда он заворачивает на следующую лестницу и сталкивается нос к носу с нами. Он выпучивает глаза и смотрит на нас с открытым ртом, как рыба в ствол ружью.

– А... А вы тут что делаете? – он находит в себе силы, чтобы захлопнуть рот и приосаниться. Гоша же пытается спрятаться за его спиной.

– Работаем, – Андрей невозмутим. – А вы?

– Тоже.

– Хорошо.

Андрей кивает им и, не дожидаясь ответа, проходит мимо. Я следую за ним, провожая глазами своих коллег. Судя по тому, как виновато они скукоживаются под моим заинтересованным взглядом, в наше отсутствие произошло что-то интересное.

Когда мы поднимаемся на пару этажей, я равняюсь с Андреем. Теперь, видимо, его очередь уходить в себя – идет, смотрит под ноги, почти не мигая, хмурится.

Я не выдерживаю:

– Как думаешь...

– Посмотрим, – нетерпеливо бросает он. – Посмотрим.

И ускоряет шаг.

***

Из-за двери начальника слышны тяжелые шаги нескольких пар сапог и маты. Мы с Андреем переглядываемся. Он пожимает плечами и стучится.

Какое-то время из кабинета доносится все тот же шум, но когда Андрей снова заносит руку для удара, дверь приоткрывается и из-за нее выглядывает приземистый мужичонка в серой форме ОВКшной группы захвата.

– Что надо?

Андрей задумчиво прикусывает губу, чмокает, потом отвечает:

– Мы к номеру семьсот двадцать восемь.

– Зачем? – все так же грубо спрашивает мужичонка.

– По работе.

– По какой?

– По вашей, – раздраженно кивает Андрей. – Работаете хреново.

Мужичонка задумывается на несколько секунд.

– Вы из его отдела что ли?

– Из его отдела что ли.

– И где вы были, когда мы с вашими работали? – подозрительно щурится ОВКшник. – М?

– В пустыне. Что тут случилось-то?

– И что вы там делали? В пустыне?

– Работали! – Андрей уже срывается на крик. – Ты мне...

– В пустыне, да?

– В пустыне, да! Я спрашиваю...

– А вы на меня не кричите, – нарочито спокойно, почти ласково говорит ОВКшник. – Успокойтесь...

– Игорь, давай иди уже, крутите его и пойдем, – раздается усталый голос откуда-то из-за Игоря.

Игорь дарит нам еще один подозрительный взгляд и снова захлопывает дверь у нас перед носом. Довольно унизительный жест, честно говоря. Чувствую себя школьником, который не смог купить сигарет в ларьке.

Я вопросительно смотрю на Андрея, у которого, как мне кажется, сейчас пар из носа пойдет. Он раздраженно отмахивается, хрустит, разминая пальцы и примериваясь к двери.

– Ты ее что, – шепчу я, – ломать?

Видимо, я забавно выпучил глаза, уточняя план дальнейших действий Андрея, потому что он ухмыляется. Но ответить мне все равно не успевает, потому что дверь открывается сама, и из нее, бочком-бочком, выходят два ОВКшника – Игорь и другой, неизвестный мне – несущие вдвоем, каждый со своей стороны, нашего начальника, номер семьсот двадцать восемь. Венчают картину наручники, лежащие на плоской макушке нашего шефа и побрякивающие при каждом чересчур энергичном движении «носильщиков». Выйдя из кабинета полностью и развернувшись, они еще раз бегло оглядывают нас и удаляются. Унося за собой моего непосредственного руководителя.

– А вы что, в той экспедиции пустынной были? – спрашивает голос из кабинета. Тот самый уставший голос, отвлекший от нас Игоря.

Андрей просто кивает. Я тоже.

– Ясно. – На порог выходит высокий парень с планшетом под мышкой.

– Что случилось-то? – как-то механически выдавливает Андрей, все еще глядя в ту сторону, куда утащили камень.

В этот раз Андрей получает ответ:

– Взятки. Проворовался начальничек ваш.

– То есть как?

– Ну, вот так. Поступила информация, что средств у него... многовато. Проверили – многовато.

В отличие от Игоря этот ОВКшник меня не пугает, так что я тоже решаю влиться в разговор:

– И как же он их брал-то?

Вместо ответа он заходит в кабинет, приглашая нас за собой таким жестом, будто показывает гостям свою новую квартиру.

В кабинете бардак. В воздухе пыль блестит первым снегом. Все шкафы повывернуты, весь пол засыпан бумагой, как осенними листьями, наступить негде, стол чуть ли не разобран – все ящики вытащены из своих пазов и теперь стоят на самом столе. А в ящиках – по десятке, не меньше, пачек банкнот.

– Хренасе, – я присвистываю.

– Главное, брал он их как-то хитро, – ОВКшник садится на край стола и задумчиво почесывает щетину. – Сотрудники, видимо, сами ему деньги ложили. Его пальцев там нет...

– Так может его того... подставили? – предполагаю я.

Андрей кидает мне какой-то понимающе страдальческий взгляд. Не знаю, честно говоря, что он сейчас испытывает, но выглядит Андрей предельно нервным, у него даже щека дергается. Мне же, только что пришедшему из многодневного путешествия в пустыню скитальцу, абсолютно все равно, что там будет с этим камнем. Лишь бы меня на его место не сунули потом, мороки больше.

– Да нет, – простовато говорит ОВКшник. – Не подставили. Он сам все признал. Но со всем этим еще, конечно, следствие будет разбираться. Так что посмотрим.

0
20:57
287
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
Анна Неделина №2