Дядя Миша
Не сбавляя размашистый шаг, мужчина в сером зимнем пальто идет вперед по грязному асфальту между невысокими домами, одинаково безликими и обшарпанными. Серое небо, серые дома по обе стороны дороги, даже снег вокруг как будто бы серый, безлюдная и тихая улица. Привычный до безысходности пейзаж.
Седеющий мужчина несколько раз оборачивается, словно проверяет, нет ли кого позади.
Курить хочется невыносимо, но торопливый пешеход не останавливается. Сначала дело, потом все остальное.
— Здрасьте, дядь Миш! — даже не оглядываясь на мальчишку в забавной красной шапке не по размеру, да еще и с совершенно дурацким рисунком, мужчина кивает, собираясь пройти мимо, но что-то заставляет его остановиться и обернуться к возящемуся с какой-то старой железкой мальцу.
— Папа дома? — хриплым голосом обращается «дядя Миша» к мальчику.
Оторвавшись от очень важного в этом возрасте ковыряния в ржавом хламе, мальчик лет десяти серьёзно смотрит на «странного дядьку» и кивает.
Да, странностей в «дяде Мише» хватает: коренастый мужчина, внешне под пятьдесят, как будто бы сошедший с ментовских листовок «разыскивается» — с уродливым шрамом, начинающимся над правой бровью и идущим до самой щеки, и бельмом на глазу. Мало кто теперь знает, что фамилия у «дяди Миши» красивая, приметная. Как и начало его жизненного пути.
По паспорту он — Михаил Викторович Вучетич. И почти полвека назад батя его сильно гордился тем, что предки были сербскими офицерами, переселившимися в Россию ещё при Петре. Частенько в детстве все любил повторять отпрыску: «Запомни, сына, фамилия твоя идет от сербской: Вутечич значит «волк» . А это, знаешь, настоящая, мужская фамилия! Тут не только гордиться нужно, но и соответствовать. Понимаешь? Как настоящий мужик, Миха!».
Ну Миха и соответствовал: отслужил в армии, пахал на заводе, создал крепкую советскую ячейку общества и даже сходил на войну. Однако развал Союза забрал завод, потом пожар в ветхой сталинке унес жизни жены и сына, а случившаяся война — глаз. Проклятое время… Бесовское. Оставило оно людям после себя только разрушенную страну, кишащую бандитскими группировками, а ему — вместо «мужской» фамилии и «настоящей» жизни — погоняло «Коготь», хорошо известное в узких кругах, легкодоступный огнестрел да умение убивать.
Так что теперь уже его внешность соответствовала его же «истории болезни». Но тут уж, как любил говорить Леха Плешивый, к которому и направлялся «дядя Миша», — «не мы такие, жизнь такая».
Плешивый когда-то был частью ОПГ местного авторитета Татарина, крышующего рынок. Хотя сам Коготь ни к какой группировке себя не причислял, оставаясь «чистильщиком», которого братки использовали друг против друга, если вдруг кто начнет бурагозить, с бандой Татарина ему пришлось отработать больше всего.
Леха Плешивый являл собой полную противоположность мрачному и нелюдимому Вучетичу — живой и подвижный, словно ртуть, он всегда был в курсе всего происходящего вокруг, собирая местные слухи. И, судя по опыту Когтя, иногда у Лехи оседали действительно ценные новости…
Останавливаясь перед обшарпанной хрущевкой, в планах на «большую застройку» её явно определили под снос, мужчина сплевывает себе под ноги, сует руку в карман, будто что-то проверяя, и только после этого тянет на себя трухлявую деревянную дверь подъезда.
Ну вот и я шагаю в высоту,
Я променял свой страх на сигареты.
Дойду, я обязательно дойду,
Я передам твои вопросы и ответы. [2]
***
— Ох ты ж, Миха! Я-то думал тебя менты закрыли, а ты вот он где, — Алексей дружелюбно распахивает дверь квартиры, приглашая гостя внутрь.
Михаил приветственно кивает, переступая порог и делая вид, что не обращает внимание на обрез в хозяйской руке.
— Наташ, смотри, кто к нам пришел! — позвал хозяйку Леха.
Серое пальто мужчина вешает в прихожей и идет следом за хозяином квартиры в комнату.
Пока лехина жена суетится вокруг стола и гоняет супруга в кладовку, чтобы встретить гостя «как следует», Коготь тяжело опускается на скрипучее, но мягкое кресло.
Эти несколько минут хозяйской суеты нужны больше самому Вучетичу, чтобы собраться с мыслями.
— А больно было? — Михаил, разглядывая сцепленные в замок руки, резко поднимает голову, отчего подошедший слишком близко младший сын Лехи вздрагивает и отшатывается.
Коготь, выдернутый из своих мыслей, удивленно моргает и смотрит на ребятенка, только вот мальчик, хоть и испугался, продолжает ждать ответа на свой вопрос.
— Не знаю, — хрипит Вучетич. — Да, наверное… Не помню. Давно это было.
— Сереж, ты чего это тут? А ну не доставай дядю! — Плешивый наконец-то возвращается в комнату и аккуратно подталкивает сына к двери.
— Почему?
— Дядя на войне был.
— И что?
— Дядя умеет убивать! Иди, давай, к мамке.
Краем уха слушая разговор, Михаил только криво усмехается, отчего его и без того неприятное лицо становится ещё более зловещим.
Леха возвращается в комнату и запирает за собой дверь.
— Ну, давай, рассказывай, зачем пожаловал.
— Помощь мне твоя нужна. Семена ищу, — мрачно отзывается Михаил.
— Это который Сема Еврейчик? Мда, хитрый децил был, а теперь вот серьезным человеком стал, — хозяин падает в соседнее кресло. — Ты поел бы чего, а то Наташа так старалась…
— Знаешь, кто в последнюю облаву ментов надоумил? — глядя на собеседника, Коготь копается в карманах и извлекает на свет потрепанную пачку «Мальборо».
— Сема, что ли? Выходит, жухает он нам всем, — растерянно бормочет Леха. — Только если ты прав — жопа полная. Татарин Еврейчику общак доверил: он теперь не пехота — положенец, так просто его не возьмешь.
После такого известия Вучетич слушает уже невнимательно, в пол уха, а Леха все продолжает рассказывать: про то, как Татарин постепенно подгреб под себя весь город, стал вором в законе; что недавно по его заказу был исполнен один депутат, который слишком много знал о нарушениях в ходе приватизации в области; что за тот год, что сам Миха Коготь провел в тюрьме, вокруг всё сильно изменилось…
— Так что повезло тебе, что у живоглотов на тебя ничего не нашлось и закрыли по совершенно пустяковой статье. Хорошо хоть висяков сверху не докинули, спасибо и на этом!
Михаил же настолько погружен в свои мысли, что даже не замечает, как замолк Плешивый.
Для Когтя тишина — не в тягость, он привычный, не боится мыслей в голове. А вот Леха, похоже, боится. Настолько, что продолжает разговор, что успел уже превратиться в монолог.
— Вот, значит, как получается. Татарин сам дал ментам братков замести, — оперев голову на руку и запустив пальцы в короткий ёжик волос, выдыхает Алексей.
— Человек, Леша, всегда хочет быть гигантом, а на самом-то деле он дерьмо*.
— Валить пора отсюда, Миха, валить.
— Куда ты свалишь, если везде одинаково? — Михаил все-таки вытаскивает сигарету из пачки и прикуривает от старой зажигалки с затертой дарственной гравировкой.
— Да ты не понял — из страны надо валить. На Запад, там такого мрака нет.
После парочки затяжек в полном молчании Вучетич неторопливо встает со своего места и тушит недокуренную сигарету в пустом стакане, стоящем на сервированном для гостя столе.
— Мрак, Леша, он не в стране, он внутри, — с этими словами Коготь направляется к двери.
— Ты куда? Погоди ты, скажи, чего надо. Ты ж мою шкуру спас, что могу — сделаю! — хозяин квартиры суетливо вскакивает вслед за гостем.
— Адрес мне найди.
Пока Михаил молча натягивает на себя пальто в коридоре, Плешивый мрачно топчется рядом, словно бы не зная куда себя деть:
— Да найду я адрес, че ты начинаешь? Думаешь, мне западло? А мне не западло! Я найду, — оглянувшись на закрытую дверь второй комнаты, где, вероятно, сидели жена и сын, Алексей продолжает. — Только я тебя прошу, Миш, не трогай ты Сему от греха подальше. Бог он это, всех видит. И всех рассудит.
Застегивая пуговицы, Коготь только криво скалится — крайне забавно слышать рассуждения о Боге от жившего по понятиям «братка», который из религиозного знал разве что аккорды к песне «С причала рыбачил апостол Андрей».
— Бывай, Леха. И это — шапку старшему смени: в школе засмеют, — открывая входную дверь, бросает Михаил.
Какие демоны тебя ведут?
На что они готовы для тебя?
И врут они тебе или не врут,
Целуя в сердце нежно и любя? [2]
***
Более года назад.
Михаил смотрел на обитую черным дерматином дверь квартиры: мрачный взгляд его единственного здорового глаза был направлен прямо в дверной глазок, а левая рука продолжала давить на кнопку звонка. Мужчина недавно вернулся с очередной бандитской разборки: травмированное правое плечо саднило, но вместо того, чтобы отлежаться, он вынужден был искать себе новую квартиру.
— Да чего трезвоните, окаянные, иду я, иду, — дверь резко распахнулась, открывая вид на обшарпанную прихожую и хозяйку квартиры, невысокую полную женщину лет шестидесяти.
— Мне сказали, что здесь сдают квартиру, — хрипнул Коготь.
— Бог ты мой, Миша! Ты ли это?
Вучетич недоуменно моргнул — женщина не показалась ему знакомой, а «широкая известность» в его деле — ни разу не достоинство.
— Да вы что, не помните меня? Я же баба Клава, ваша соседка из 42. А я вот вас помню, у ваших ещё фамилия такая звучная была, польская…
— Сербская, — машинально поправил Коготь.
— Ой, как жалко-то ваших — Юлю и мальчика, — баба Клава покачала головой. — А всё из-за этих наркоманов проклятых — притон у них был в соседней квартире! Как ты уехал, так сразу эти подонки подселились…
Михаил вздрогнул и постарался не концентрироваться на словах Клавдии о том, как она жаловалась участковому на «вонь жженых тряпок» и «странный смех» от соседей наркоманов. Хуже всего получалось игнорировать её громкие причитания про ночной пожар, в котором угорела вся семья Вучетича.
— Почему уехали, Миша? Оставил своих без мужского плеча…
— Призвали, — Коготь едва успел вставить пару слов в нескончаемый поток слов хозяйки квартиры.
— Баб Клав, кому вы там опять на уши приседаете? — молодой светловолосый парень с лицом, усыпанным веснушками, поднимался на лестничную клетку, где уже беседовали Михаил и Клавдия. — Ого, здрасьте.
— Ох и правда! Миша, а чего вы хотели-то?
— Снять квартиру.
— Да, конечно, конечно! Ваша ж совсем сгорела, — продолжила свои причитания Клавдия. — А это, кстати, Ванечка: сосед, очень хороший мальчик. Вы проходите, сейчас все покажу…
Следующая встреча Михаила с соседом-«очень хорошим мальчиком» случилась аж через неделю, когда Михе Когтю опять прилетело на стрелке: идти в больницу в тот день было равносильно самоличному приходу в участок, так что Коготь надеялся просто дотащить себя до квартиры. Однако все, что он тогда смог, — опираться на стену в подъезде и тяжело дышать. Тут его и подобрал Иван:
— Обопритесь на меня, дядь Миш, сейчас я вам помогу.
Поморщившись от этого раздражающего «дядя Миша», к Когтю так уже давно не обращались, одноглазый мужчина всё-таки оперся на плечо юноши.
Уже после мучительного преодоления лестницы, сидя на кухне в пустой квартире и наблюдая за тем, как Ваня хозяйничает, подогревая воду и доставая из шкафчика бинты и водку, Вучетич, нахмурившись, бросил:
— А ты чего так поздно шляешься, тебя отец пороть не будет?
— Так нет у меня отца. Только мамка и сестра мелкая, — продолжая колдовать над бинтами, отвечал сосед. — Учусь я на вечернем в ПТУ, тут недалеко. Ну и подрабатываю там же сторожем.
От боли перед глазами все плыло, и Михаил лишь неразборчиво мычал в ответ, а Иван продолжал что-то говорить. Вучетич же молчал и смотрел на него, а видел золотистые юлькины пряди, улыбку, притаившуюся в уголках губ, словно солнечный зайчик, и рыжие веснушки по всему лицу. И почему-то странно щипало в глазах, но, глядя в открытое улыбающееся ванькино лицо, хотелось улыбнуться в ответ. Иван помог обработать раны, а потом попросил «рассказать про войну» и так они проговорили всю ночь напролет.
А если повезёт, вернусь потом,
Напьюсь от радости,
Напьюсь от горя.
Я буду обнимать всех, с кем знаком,
И жить я буду обязательно у моря… [2]
Ветеран Первой чеченской и сам не заметил, как подобные посиделки на кухне стали обычным ежевечерним явлением. Сидя друг напротив друга — Коготь со стаканом водки, а Ваня с чаем, — дядя Миша слушал, как соседский парнишка терзал взятую у друга гитару и ощущал себя неожиданно покойно:
— А крысы пусть уходят с корабля — они мешают схватке бесшабашной, — негромко напевал Иван. — И крысы думали: а чем не шутит черт?! И тупо прыгали, спасаясь от картечи… Эй, дядь Миш, вы чего не подпеваете? Это ж Высоцкий!
Мужчина со шрамом в ответ только хмыкнул, тайком наблюдая за Иваном: может, сложись всё иначе, таким же «хорошим мальчиком» когда-нибудь стал бы и его сын… Убрав гитару под стол, Ваня продолжил:
— Дядь Миш, а почему у вас погоняло среди своих такое — «Коготь»?
Вучетич с грохотом поставил стакан на стол, поднялся с места и вышел. Иван испуганно притих, не понимая, чем мог обидеть нелюдимого «чистильщика» преступного мира, но сделать ничего не успел — Михаил уже вернулся и грохнул на столешницу стальной кастет с опасно блестящими острыми шипами.
— Кастет увеличивает силу удара, а шипы делают раны рваными и не дают скользить. Выглядит, точно медведь лапой приложил. Физика, Ваня. Учи физику.
А потом кухонные посиделки как-то разом прекратились, и Вучетич Ивана почти не видел. Михаила это поначалу, конечно, расстроило, но он уже пообвык быть никому не нужным. Всё как будто вернулось на круги своя: стучаться в квартиру к соседу и задавать глупые вопросы Вучетич был не приучен, да и что бы он сказал, открой ему ванькина мать. Потому и жил, словно ничего не случилось, только вот на душе иногда скребло от одиночества…
И вот чего Вучетич точно не ожидал, так это встретить Ваню в компании пехоты Татарина.
— Ты чего здесь делаешь? — больно схватив парня за плечо, рявкнул Михаил. — Пшел домой, быстро. Мать узнает — помрет от стыда.
— Отстаньте, дядь Миш, не ваше это дело, — огрызнулся Иван и попытался выдрать руку из хватки ветерана.
Недовольно рыча, Коготь оттащил соседа в сторону и встряхнул. Впрочем, долго Ваня не мялся и вполне честно рассказал и про тяжело заболевшую мать, которая не могла работать и нуждалась в лекарствах, и про задержку оплаты за работу сторожем, и что пришлось все-таки бросить учебу и искать другой заработок.
— А кому я вообще сдался, недоучка без опыта? Деньги мне нужны сейчас и сразу, а не потом!
— Но так-то зачем? — прохрипел Михаил.
— А куда? Шмалью торговать? Я так не могу, — птушник покачал головой. — Я видел малолеток, которые к этой гадости пристрастились, а они такие, как моя Дашка… Тут хоть мрази мразей убивают.
— Мне должен был сказать, дебил. Проваливай отсюда и быстро, я всё решу. И с деньгами, и с работой. Вали давай! — строго рявкнул Коготь. — Давно в это говно вляпался?
Получив в ответ понурый кивок от соседа, одноглазый стареющий чистильщик только выругался.
Отмазать студента от Татарина у Михаила получилось. Оставались деньги и работа.
Тут как нельзя кстати пришелся Иваныч, хозяин автомастерской рядом с пустырем, занимавшийся бэхами, которого Коготь в свое время избавил от проблем с бандой Вовки Рыжего. Вообще, Иваныч по кличке «Упырь» и сам по себе был персоной значимой среди местных, да еще и с весьма выразительной внешностью: шкафоподобный, угрюмый, с суровым взглядом из-под кустистых бровей. Даже в самые лихие времена братки его обходили стороной, как и менты, — у Иваныча как-то получалось быть неплохой крышей самому себе. Но вот с борзым Рыжим ему не свезло, так что за Иванычем числился долг.
Упырь, несмотря на суровую внешность, был человеком добродушным, а Михаилу сразу вспомнилось, что Ваня рукастый, и учился-то он на слесаря — дед, пока был жив, научил парня ковыряться в машинах, так что договориться получилось сразу.
Деньги Ивану Вучетич отдал свои — тратить ему было не на кого, а брал он за свои услуги всегда немало. В этом деле продешевить или завысить цену — значит вызвать у заказчика подозрения.
И тогда ему отчего-то показалось, что время еще есть, что теперь-то всё будет хорошо. Что, потеряв семью, страну и работу, «дядь Миша» успеет до прихода костлявой хоть бы и часть неоплаченных с войны долгов раздать да пару тяжких грехов отработать: на этот раз ему же все-таки удалось кого-то спасти.
Да как бы не так.
***
Сейчас.
Отгоняя воспоминания о прошлом, Михаил вытаскивает из карманов своего теплого пальто пачку «Мальборо», достает сигарету и, подпалив её конец из старой зажигалки, с удовольствием затягивается.
Ноги сами выносят его к старому пустырю. Ну как пустырю — по бумагам эта земля числится под застройку: кое-где ещё валяются не до конца растащенные местными стройматериалы, ржавеют вагончики для рабочих, вон даже имеется котлован под фундамент. Однако и этот бюджет распилили, так что стройка теперь пустует, а огораживающий её забор разломан.
Вдыхая белый сигаретный дым, Коготь разглядывает землю под ногами: гнилые доски, грунт и песок вперемешку со снегом, почти мумифицировавшийся в ядовитой строительной пыли кошачий труп — наверняка когда-то у него была мягкая шерстка, а какая-нибудь добрая соседская бабка выносила ему молока…
— Что, выпустили тебя? — голос Упыря откуда-то из-за спины отвлекает Вучетича от разглядывания кошачьей тушки.
Михаил смотрит на степенно приближающегося Иваныча, который всегда всё умудряется делать весомо, неторопливо, с толком.
— Что делать будешь, Михаил Викторович? — усмехаясь краем губ, уточняет суровый автослесарь.
— Вопрос один есть нерешенный, — в перерывах между затяжками сообщает одноглазый мужчина.
— А потом куда? — Упырь смотрит сверху вниз на коренастого собеседника. — Уехать тебе надо. У меня вот дед живет на Алтае: там хорошо, спокойно, людей нет.
— И что я там делать буду?
— А здесь ты что делаешь? — невозмутимо парирует Иваныч. — Сам говорил, что хочешь отдохнуть от всего. С дедом я договорюсь, поживёшь у него, присмотришься, может, понравится.
Вучетич задумчиво кивает в такт словам массивного хозяина автомастерской. В общем-то, его уже ничего и не держит здесь. Мать и сестра Ивана с помощью его денег уехали из города сразу после того, как Михаил загремел за решетку. Осталось только решить последний вопрос — и он свободен. Свободен, как человек, которого не существует ни для страны, ни для семьи, ни для братвы. Прав Упырь: если строить монумент собственному одиночеству, то какая разница где?
Почему бы и не на Алтае.
Мы легли на дно
Мы зажгли огни
Во Вселенной только мы одни [1]
***
То, что конверт, просунутый в дверь, от Лехи Плешивого, Миха Коготь понимает как-то сразу. Ничего особенного — просто кусок бумаги с адресом, ни здрасьте тебе, ни до свидания. Впрочем, это даже хорошо, куда лучше «христианских мудростей» про всепрощение и всевидящего Бога от бывалого братка. Да и Коготь не видит смысла оттягивать неизбежное.
За домом следят двое посменно. Вучетич проходит в подъезд под видом гостя — в шляпе федоре, в очках с одной заклеенной пластырем линзой да с авоськой, полной зеленовато-желтой антоновки. Дом, в котором жил Семен по прозвищу Еврейчик, выглядит получше убогих хрущевок, а пустующая новехонькая квартира, даже, несмотря на недоделанный ремонт, кажется неплохой и уютной — еще не «малина» пока, но всяко лучше халупы бабы Клавы.
Правда, попасть в неё Михе Когтю удается не сразу — на этаже топчется пехотинец Татарина, по виду новичок, явно скучает, играясь с ножом-бабочкой. Михаил, сгорбившись, как старик, и тяжело опираясь на перила, поднимается наверх, останавливаясь на каждом этаже, просчитывает все возможные варианты развития событий. Навстречу, перепрыгивая через ступеньки, несётся мальчишка лет двенадцати, а вслед ему доносятся разгневанные женские крики:
— Гриша, ещё одна такая выходка — и гулять больше не пойдешь! Лучше бы матери помог! Про мусор опять забыл?! Гриша!
Минуя очередной пролет и проносясь мимо пожилого незнакомца, тот самый Гриша — с недовольной миной поглядывая наверх — замедляет шаг и пытается поглубже в карман запрятать пачку петард. «Отдыхающий» Вучетич прячет усмешку и продолжает свое восхождение до квартиры Еврейчика, совершенно «случайно» обронив на лестнице зажигалку с гравировкой. То, что его потеря обнаружена, Когтю подсказывает удивленный возглас мальчишки снизу.
Михаил останавливается на этаже и, подслеповато щурясь, пытается разглядеть номера квартир:
— Добрый день. Извините, пожалуйста, вы не подскажете, где семьдесят вторая? — обращается замаскированный чистильщик к «караульному», который сначала напрягается, но при виде шаркающего сгорбленного старика тут же теряет интерес.
— На следующем, — возвращаясь к игре с ножом, бросает пехотинец.
Тут же — на этаж ниже — громко бахает. «Старик» очень натурально вздрагивает, чуть не роняя авоську с яблоками, квартирный же сторож достает из-за пазухи ствол и, крадучись, спускается вниз. Одноглазый ветеран в курсе, что это бахнула за мусоропроводом петарда, запрятанная мальчиком Гришей, а вот татаринский браток — нет.
— Да твою ж мать! Вали отсюда, шпана! — доносится снизу лестничной клетки, в то время как сверху уже хлопнула квартирная дверь и женская ругань, обращенная к Грише, эхом вторит тираде пехотинца Татарина.
То, что на новой квартире Семена Еврейчика сигнализации ещё нет, Коготь узнал все от того же Лехи Плешивого. Сам Сема, говорят, в пузырек лез по этому поводу, торопил, требовал не меньше «трехступенчатой защиты» — мол, квартира наполнялась ценностями, а надеяться на одних желторотых — да хоть бывалых, но тупых – пехотинцев он не собирался. Тут уж умным быть не надо: отвлечь и вырубить человека, а там вскрыть даже двойную входную — с умелым подходом — плевое дело. Вот и одноглазый пожилой гость успевает расправиться с обоими замками еще до возвращения «караульного».
Внутри, как и предполагалось, никого. Вытащив пистолет из кобуры на поясе, Михаил проверяет магазин: огнестрел быстрей и проще решает проблему, а кастета он всё равно лишился ещё в обезьяннике, где тот до сих пор и хранится, как вещдок.
Звук отпираемых входных дверей застает мужчину в не просматриваемом от комнатного проема углу возле заставленного строительным мусором окна. Вучетич внимательно прислушивается, чтобы определить, пришел ли хозяин квартиры один.
Из прихожей доносятся голоса, но Коготь может разобрать только один из них, принадлежащий Семе Еврейчику:
— Ты вытащил люстры? Что значит «нет»? Ну и на хрена ты здесь тогда?! За ними иди! И дебила с лестницы с собой возьми — реще управитесь…
Входная дверь хлопает, и Семен входит внутрь комнаты очень неторопливо, явно уставший после тяжелого дня, пустым взглядом скользя по дорогим обоям, резным деревянным панелям на стенах, и утыкается прямо в строительный хлам.
— Мусор так и не вынесли, падлы.
Занятый переживаниями о внешнем облике будущей «малины», Сема не сразу обращает внимание на фигуру у окна. Против света изуродованное лицо с незрячим глазом Когтя больше походит на что-то демоническое, а дополняет образ черное дуло пистолета, направленное прямо на хранителя общака банды Татарина.
Еврейчик хорошо помнит слухи о Михе Когте: молчаливый боец, отслуживший в горячей точке, безжалостный киллер. Хорош в своем деле. Такого бесполезно умолять или пытаться перекупить. Если он пришел по твою душу — есть причина. Только вот Сема точно знает, что это не Татарин его заказал. Может, личное?
— Я тебя не сдавал. Менты вообще о тебе не знали — случайно загребли, — торопливо оправдывается хозяин квартиры.
— Я знаю, — безэмоциональный хриплый голос Михаила не прибавляет Еврейчику уверенности.
Даже Леха думал, что Вучетич пойдет мстить за себя. За то, что попал в тюрьму из-за чужого длинного языка. Только вот Когтю плевать на тюрьму и на месть: если бы его кто спросил, он бы ответил, что пришел ради справедливости… и от безысходности. Оттого он совершенно не чувствует сейчас ни волнения, ни предвкушения — чужие смерти ещё на войне успели стать неизбежной рутиной.
— Татарин тебя найдет… — Семен пробует зайти с другого конца.
— Я знаю, — спокойно подтверждает одноглазый ветеран и стреляет в упор.
С двумя охранниками, поднимающими по лестнице пару огромных и тяжелых коробок с символом «хрупкое», Вучетич расходится на лестнице:
— Ну что, нашел свою квартиру? — кряхтя, обращается к нему караульный.
— Нашел, — кивает Михаил и спускается на первый этаж.
На выходе из подъезда Коготь опять сталкивается с юным любителем взрывов:
— Дядь, ты обронил, — опасливо говорит Гриша и протягивает зажигалку. — Я не воровал — она сама упала, честно!
— Оставь себе. А это мамке передай, — мужчина сует мальчику авоську с антоновкой и медленно бредет прочь.
Гриша смотрит в спину странному дядьке в шляпе, и глупая улыбка расползается по его лицу, — ну и пусть его сегодня дома заругают, зато теперь у него есть настоящая «Зиппо»!
Гни свою линию.
Горят огни,
Сверкают звезды.
Все так сложно,
Все так просто.
Мы ушли в открытый Космос.
В этом мире больше нечего ловить [1]
***
Год назад.
Облава была неожиданностью как для всей пехоты, так и пары-другой братков посерьезнее. Сам Миха Коготь узнал о ней от Лехи и честно собирался переждать на квартире, пока кто-то из братвы, кто ещё помнил Ваню, не сообщил, что ментам и на мальчишку дали наводку. Только потом — уже в тюряге — Вучетич среди знакомых выяснил, что Ивана решили выдать за авторитета с четкой целью сбросить ментов со следа.
В тот день Михаил сразу отправился к пустырю — Ваня любил задерживаться в мастерской, ковыряясь в очередном «интересном пациенте», но не успел он совсем чуть-чуть…
Едва завидев мигающий, как новогодняя гирлянда, бобик, Иван пошел прямо к ним, по-видимому, решил, что вот так, сразу, сможет отвести все подозрения. Опасный неосвященный пустырь и одинокая уверенно идущая навстречу фигура слишком напоминали засаду. Парень всего лишь собирался предъявить документы, но, пожалуй, слишком рано сунул руку в карман — оттого и не успел этого сделать. Один из тех ментов, которых совсем недавно неслабо потрепала отчаянно отбивающаяся братва, предпочел заранее выстрелить в «авторитета». Провожая взглядом медленно оседающее на грязный асфальт тело, Михаил издал нечто среднее между нечеловеческим воем и рыком:
— Ванька! — и бросился к умирающему.
По какой-то причине доблестная милиция растерялась и не стала больше стрелять. Когтю тогда казалось, что он всё делает слишком медленно, чтобы хоть что-то успеть… Как будто вокруг снова грохот фугасов, пыль и снайперские пули Бамута**, что потом еще долго приходили в кошмарах.
Казалось, главное —добежать, оторвать наконец, зубами подсобляя, непослушную ткань рубахи, чтобы заткнуть хлещущую рану, дотащить до больницы, а там, глядишь, уж на этот-то раз все обойдется. Хорошо будет. Как надо.
Вот только у судьбы свои планы.
Бессильно глядя, как жизнь стремительно покидает молодое тело, краем уха он слышал, как старший мент костерил нервного стрелка. И уцелевший глаз заволакивало мутной пеленой гнева. Что было потом — в памяти Вучетича почти не отложилось: кажется, напал на стрелявшего — ладно хоть не вспомнил про кастет — оттаскивали и отхаживали демократизаторами его уже всем патрулем.
Только потом, в тюрьме, он выяснил, кто слил ментам информацию, чтобы так «умно» подставить парня, который за свою недолгую карьеру «пехоты» только и делал, что был шофером и стоял на шухере.
Да что теперь толку-то…
Вот она гильза от пули навылет.
Карта, которую нечем покрыть.
Мы остаемся одни в этом мире
Бог устал нас любить
Бог просто устал нас любить… [3]
***
Сейчас.
Поезд останавливается на очередной станции, а Михаил продолжает смотреть в окно. На душе смурно и тягостно, будто всё ждешь чего-то, напрягаешься почем зря и ничего не происходит.
Упырь посоветовал ему ехать именно поездом: да Барнаула, говорит, доедешь за пару дней, а там на автобусе или попутку поймаешь.
С самой посадки Вучетич ждет, что что-нибудь да случится: появится Татарин с братками или снайпер снимет его на перроне. Но поезд «Москва-Барнаул» трогается, а Коготь только хмуро глядит в окно да слушает монотонный стук колес.
Попутчик ему попался тихий: хоть тот сначала и пытается завести разговор с одноглазым ветераном под водочку, но один мрачный взгляд исподлобья разом остужает весь его пыл.
Вагонные споры последнее дело,
Когда больше нечего пить.
Но поезд идет, бутыль опустела,
И тянет поговорить [4]
Под мерное постукивание колес поезда и проносящиеся за окном бесконечно тянущиеся поля и деревья, плавно переходящие в пасмурное небо, Михаил Вучетич начинает потихоньку клевать носом. Его не отпускает осознание неправильности происходящего — в его жизни никогда и ничего не бывало просто так: ну не мог он просто сходить на войну, выжить и вернуться к семье; не мог просто помочь Ваньке, не схоронив последнего и не угодив в тюрьму.
Потому просто убить хранителя общака Татарина и уехать на Алтай к деду Упыря — он знал — ему тоже не светило…
Дверь купе неожиданно открывается, являя двоим его молчаливым обитателям высокого бритоголового мужчину в кожанке. С дружелюбной улыбкой «третий нелишний» интересуется:
— Не помешаю?
Вид у вошедшего настолько колоритный, что случайный попутчик Когтя неожиданно засобирался на выход, бормоча что-то про соседнюю станцию. Михаил даже не смотрит ему вслед — там, внутри, точно разжались тиски, — сразу становится как-то спокойно и правильно.
И двое сошлись не на страх, а на совесть,
Колеса прогнали сон.
Один говорил наша жизнь это поезд,
Другой говорил перрон [4]
Бритоголовый молча запирает дверь на замок и садится напротив Вучетича.
— Наделал ты шуму, дядь Миш, — присланный Татарином исполнитель оказывается ещё молодым. Только около окна Коготь может его как следует рассмотреть. Возможно, они даже знакомы, но ворох лиц в памяти никак не желает складываться в цельную картинку.
— Татарин так торопился, что отправил тебя? — негромко интересуется седеющий ветеран.
— А что, не нравлюсь? Смотри — вон, какой выбор! — из одного кармана мужчина в кожаной куртке вытаскивает армейский нож, а из-за пояса достает пистолет. Спокойными и неторопливыми движениями бритоголовый кладет «рабочий инструмент» на столик перед собой, потом, будто что-то вспомнив, достает из кармана куртки глушитель и неторопливо прикручивает его к пистолету.
— Не самый большой, но для Татарина и это — щедро, — разглядывая арсенал, замечает потомок русских сербов.
— Ну, ты хочешь сдохнуть; Татарин хочет, чтобы ты сдох, — криво усмехается подосланный браток. — Исполнение желаний, м-мать их.
Один говорил нам свобода награда,
Мы поезд куда надо ведем.
Другой говорил задаваться не надо,
Как сядем в него, так и сойдем. [4]
С самого начала разговора Михаил чувствует, словно его здесь нет. Словно колеса стучат где-то в другом месте, и кто-то другой, не Коготь, едет в этом старом вагоне в Барнаул. И разговора этого как будто и нет. Пусто внутри, покойно.
— Ну а ты чего хочешь? — хрипит горло старого бойца.
Повисшее молчание между двумя мужчинами ломается, как тонкий лед по весне.
— А мне насрать, — «исполнитель» Вучетича в ответ только странно улыбается и смотрит в окно. — Моя станция скоро, — замолкнув почти на минуту, невпопад добавляет киллер.
Браток в кожанке неторопливо поднимается со своего места и идет к выходу из купе:
— В ту облаву менты и моего брата подстрелили. По мне, так Еврейчик свою пулю заслужил.
Михаил сам до конца не верит, что это все сейчас с ним происходит, и оттого лишь понимающе кивает в ответ на вырвавшееся признание:
— Цацки свои заберешь?
— Они теперь твои. Ну, бывай, дядь Миш. Повезет — не свидимся.
Дверь купе отъезжает в сторону, выпуская неудавшегося киллера, а Вучетич слышит, как замедляется поезд, видит перрон приближающейся станции, освещённый редкими солнечными лучами. Люди топчутся возле дверей, а Коготь не отводит взгляда от окна: вот выходит татаринов киллер и первым делом смотрит на небо с улыбкой, щурясь на слабое солнце.
И оба сошли где-то под Таганрогом,
Среди бескрайних полей.
И каждый пошел своею дорогой,
А поезд пошел своей. [4]
Миха Коготь моргает — пейзаж в окне снова приходит в движение, а на душе тошно, как на пустыре у Упыря: только мусор, грязь и ссохшиеся трупы.
Снова Вучетич один, прямо как в тот день на перроне вокзала, сразу после демобилизации: в руках видавший виды чемодан, а внутри пусто — некуда идти. Тогда он узнал, что потерял все разом: дом, семью и «светлое будущее». И сейчас оказался не нужен ни братве, ни ментам.
Михаил мотает головой, сбрасывая странное оцепенение, — за стенкой какой-то шум: похоже, что на станции в соседнее купе заселилась шумная компания.
Вучетич неожиданно понимает, что всё очень просто. И впервые за этот год чувствует умиротворение лишь потому, что знает: в его жизни никогда ничего не было так, как он хотел. А это значит лишь одно — однажды они его настигнут, просто не сейчас…
Там, за стенкой, терзают гитару, подпевает баян и несколько голосов тянут странно знакомую песню. Одноглазый ветеран выходит в коридор и стучится в соседнее купе, не думая о том, что скажет соседям, если вдруг спросят.
Да его и не спрашивают.
Словарь:
Бурагозить – вести себя как попало, нарываться на неприятности
В пузырек лезть - выражать возмущение без особой на то причины
Демократизатор – милицейская дубинка
Децил – мало, маленький ростом человек
Живоглот – следователь
Жухать – лгать
Закрыть – посадить в тюрьму
Малина – воровской притон, блатхата
ОПГ – организованная преступная группировка
Положенец – на положении у вора в законе
Пехота – младшие рэкетиры
Cаундтрек:
[1] Сплин – Гни свою линию
[2] Смысловые галлюцинации – Демоны
[3] Сплин – Бог устал нас любить
[4] Машина времени – Разговор в поезде
* перефразированная цитата Ярослава Гашека («Похождения бравого солдата Швейка»)
** Битва за Бамут — эпизод Первой чеченской войны, в ходе которого 10 марта 1995 год развернулись затяжные и ожесточённые бои за село Бамут.
