Театральная сказка

Иллюстрация автора. При создании иллюстрации использовано фото Эйлин Прингл.

Она стояла у окна, смотрела в хмурую даль уходящего дня и курила. Немолодое задумчивое лицо в своих скульптурных чертах хранило остатки былой красоты. Большие темные глаза были влажными, казалось, в них стоят слезы, придавая взгляду лихорадочный, нездоровый блеск. Почти нетронутые сединой, вьющиеся темно-каштановые волосы, крутой волной поднимаясь надо лбом, переходили сзади в пышный, толстый узел. В ее по-королевски безупречной фигуре сквозило какое-то внутреннее напряжение, словно невидимая струна натянулась до предела и грозила лопнуть со звоном. Дама курила с жадностью, как в последний раз, спешила вдохнуть сладостный яд. Тонкая сигарета в длинном янтарном мундштуке с серебряной оправой испускала приторно-сладкий дым.
Вдруг в дверь осторожно постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату впорхнула юная особа в воздушном платье шекспировской Офелии с венком из фиалок на распущенных белокурых волосах. В руках она держала роскошный букет алых роз.
- Можно, мадам? - она нерешительно застыла на пороге.
- Да, да, входите,- не поворачивая головы и продолжая курить, отвечала дама.
Девушка села у зеркала, небрежно бросила розы и принялась снимать с лица грим. Без его искусственной бледности ее личико ожило, стало естественным и по-детски милым.
- Ах, мадам, - быстро заговорила девушка, - вы видели? Он, - она выразительно повела синими глазами, - опять был в зале!
- Ну, и что? - равнодушно спросила курившая.
- Как же?! - ангел во плоти захлопал длинными ресницами и недовольно поджал пухленькую розовую губку. - Меня это начинает раздражать!
- Послушайте, Мари, - дама, наконец, отвернулась от окна и с недоумением посмотрела на девушку, - этот лейтенант, кажется, нравится вам? Вы же принимаете его знаки внимания,- она указала на брошенный букет.
- Мадам... - личико Мари порозовело. - Конечно, он мил, но… - она замолчала, опустив глаза и тут же, прямо глядя в лицо даме, воздев вверх руки, со страстью, быть может, излишней и несколько наигранной, продекламировала:
                               О, горе мне! Что видела я прежде,
                               И что теперь я вижу пред собой!

- Театр, - пылко добавила она,- театр - вот мой кумир! Сцена - единственное, что дает мне счастье! Ну, вы-то, как никто, должны понять меня!
- О, да… - дама задумчиво покачала головой и стала раскуривать новую сигарету.
- И потом,- уже спокойно продолжала Мари, - если бы его знаки внимания были бы не этими жалкими букетами, - она презрительно указала на розы, - а чем-то более весомым…
- Более весомым… - повторила дама, выпустила колечко дыма и, пристально, словно решая что-то, посмотрев на девушку, неожиданно предложила: - хотите, я расскажу вам сказку?
- Сказку? - удивилась Мари, ей показалось, что ее собеседница шутит.
Но нет, лицо дамы оставалось серьезным, на нем, как всегда, было трудно что-либо прочесть, кроме затаенной грусти, спрятавшейся в темных глазах.
- Да, - кивнула дама, опустилась в кресло, стоявшее напротив окна, и добавила: - красивую сказку, которая очень похожа на быль.
- Расскажите, - согласилась девушка и, сняв фиалковый венок, принялась расчесывать волосы. Она недоумевала: какое отношение имеет сказка к их разговору, но сказать это вслух не решилась. 

- Жил на свете молодой художник,- начала дама и выпустила очередное колечко дыма. - Он был беден и никому неизвестен. Дни его проходили в крохотной мастерской, притулившейся почти под самой крышей. Здесь не было удобств, но имелось главное для живописца - солнечный свет. Мастерская буквально утопала в нем, купалась в его лучах, их золото скрашивало ее бедность. Из окна виднелся бульвар, где толпились прохожие. Его шум и резкие запахи врывались в открытые окна мастерской, но, казалось, не мешали Художнику. Тот писал целыми днями, даже забывая выпить чашку кофе. На его картинах, как живые, вырастали роскошные букеты цветов, благоухали фрукты, зеленели сады, и бульвар, тот, на который выходили окна мастерской, жил и шумел как-то по-особенному, словно Художник наполнял его чем-то новым и светлым. Само солнце исходило от его картин.
По вечерам же, когда свет оставлял мастерскую, Художник спешил в театр. Купив билет на спектакль, он неизменно заходил в цветочную лавку и покупал самый дорогой букет ярко-алых роз, перевязанных малиновой атласной лентой. Порой Художник отдавал за него свои последние деньги.
Начинался спектакль. Зрители с восторгом смотрели на сцену, и лишь Художник, казалось, оставался равнодушным к шекспировским страстям. Но едва на сцене появлялась Офелия, как его лицо преображалось. Пылким взором Художник жадно ловил каждое слово, каждый жест актрисы.
А после спектакля Офелия неизменно находила у себя на столике в гримерке букет алых роз. О! Конечно, она заметила, что Художник бывает на всех ее спектаклях. Но… Это лишь забавляло ее и только. Тешило ее самолюбие. В поклонниках, оказывающих более существенные знаки внимания, недостатка не было.
И все же, когда однажды выйдя, как обычно, на сцену, она не увидела в зале его лица, Офелия с удивлением ощутила, как внутри шевельнулось незнакомое ей доселе неприятное чувство. Досада, обида и тревога, соревнуясь друг с другом, вспыхнули в ней. «Он не пришел, - подумала она. - Ах, так! Да как он смел?! Я наскучила ему? Неужели?! Неужели моя игра стала хуже?! Или я подурнела?»
Офелия бросилась к зеркалу и с тревогой всмотрелась в свое лицо, изучающе скользнула руками по фигуре. Нет… Все прежнее. Очаровательная, с копной непослушных темных кудрей головка, огромные почти черные глаза, гордая осанка, маленькие, с длинными, гибкими пальцами кисти тонких рук танцовщицы. Но… Все-таки он не пришел!.. 
Проведя бессонную ночь, Офелия подошла к окну и отдернула плотную занавеску. Она не ожидала увидеть ничего, кроме по-лондонски монотонного дождя, висевшего над Парижем уже несколько дней, и хмурой, серой площади. Но что это?! Неужели она спит? Или потеряла рассудок?! Офелия зажмурила глаза и потерла пальцами виски, пытаясь отогнать наваждение. Потом вновь взглянула в окно. Нет… Это не сон и не безумие!
Вся небольшая площадь перед гостиницей была усыпана алыми розами! Целые бутоны и отдельные лепестки сплошь укрывали собой улицу. И среди всего этого цветочного безумия, прямо под окном актрисы, улыбаясь, стоял Художник. Легкий ветер растрепал его длинные волосы, а первые, едва пробивающиеся из-за туч, лучи солнца запутались в светлых прядях. Так что казалось, это светится сам Художник. Офелия отпрянула от окна и в волнении задернула занавеску.

Дама замолчала и опустила в пепельницу погасшую сигарету. Ее взгляд был устремлен в никуда.
- А что же было дальше? - нетерпеливо спросила Мари.
- Что? - будто не понимая, удивилась дама и посмотрела на нее так, словно впервые заметила ее присутствие в гримерной.
- Я хочу сказать, чем закончилась эта… сказка? - объяснила Мари. - Художник и Офелия встретились? Были вместе?
- Ах, да… Да, да… Сейчас,- бессвязно пробормотала дама, потом вновь закурила и продолжала: - Вечером после спектакля они встретились.
«Я люблю вас!» - сказал Художник, взволнованно глядя на Офелию печальными глазами. «Я знаю… Но я не люблю вас», - отвечала она. «Ваше сердце занято?» -- вспыхнул он. «Да, но не человеком! - воскликнула она, как-будто для него это что-то меняло.- Я люблю театр!- страстно призналась она, - сцена - моя судьба. Я не смогу сделать вас счастливым… Даже, если останусь с вами». «Как вы можете судить об этом?! - возразил он.- Ведь вы не знаете, ЧТО я чувствую! Нельзя судить о любви, не любя!». «Ночью я уезжаю, - отвечала она. - В турне по Европе». « Я приду на вокзал!»,- он твердо, почти с вызовом посмотрел ей в глаза. «Это ничего не изменит,- выдержала она его взгляд. - Я не передумаю». «Вы всю жизнь будете жалеть об этом!», - предупредил он, и в его голосе послышалась угроза. «Возможно, но я выбираю то, что люблю я», - сказав это, она ушла…. Чтобы он не заметил смятения, охватившего ее. 

Ночью перрон был почти пуст. Сидя в купе у окна, Офелия увидела Художника. Сжимая в руках букет алых роз, он стоял у фонарного столба в снопе яркого света. Неподвижная фигура казалась изваянием. Поезд тронулся. Медленно, как в танце, поплыли здание вокзала, фонари, редкие прохожие на перроне. И Художник, окутанный паровозным дымом, стал удаляться от нее, оставаясь в ее прошлом. Поезд уносил ее в будущее, загадочное, как свет рампы, но - она была уверена в этом - прекрасное, как сам театр. Только почему-то глаза ее заволокло слезами.

Дама вновь замолчала, длинные ресницы опущенных век дрожали. Мари не решалась тревожить ее вопросами и ждала. Наконец, тряхнув головой и словно очнувшись, дама тихо, почти шепотом, продолжила:
- Художник прожил долгую жизнь. Умер в нищете и одиночестве. Теперь его картины - мечта коллекционеров и галеристов… Баснословно дороги. Офелия на сцене добилась успеха. Все столицы мира рукоплескали ей. Она счастлива… Наверное… Но иногда, подходя к окну и отодвигая занавеску, она хочет увидеть площадь, алую от роз.