Пробуждение. Часть I. Глава 9
В качестве иллюстрации к главе использована картина И. Е.Репина "Проводы новобранца" 1878-1879. Русский музей, Санкт-Петербург.
Дворня столпилась возле конюшни, взирая на происходящее с затаённым ожиданием развязки. Мужики тихо переговаривались, бабы всхлипывали в концы платков и испуганно шептали что-то.
В воздух со свистом взлетали длинные плети, которыми два дюжих молодца в мокрых на спинах рубахах с закатанными рукавами секли привязанного к лавке парня. Тот тихо стонал, при каждом ударе вздрагивал всем телом. Его спина сплошь покрылась вздутыми кровоточащими рубцами и представляла ужасное зрелище.
- Однако, не выдержит он… - заметил молодой приказчик, хладнокровно наблюдающий эту жестокую картину, и вопросительно взглянул на стоящего рядом старосту.
Тут, словно в подтверждение его слов, избиваемый вдруг захрипел и дёрнулся вперёд, будто попытался последним усилием разорвать удерживающие его верёвки. И вмиг его измученное тело обмякло, распластавшись на лавке.
- Ну, будет, будет! – воскликнул староста, с раздражением похлопывая изящной плёткой начищенную голяшку сапога.— Этак вы его совсем запорете! Барыня недовольна будет!
По толпе пробежал глухой ропот. Сердито сверкнув глазами, староста приказал:
- А ну-ка, плесните на него!
Один из молодцов поднял полное ведро воды и резко вылил на избитого.
- Эх, говорил же я вам, Василий Лукич…- проворчал приказчик, покачивая головой . – А ну как не оклемается, не сносить нам тогда головы…
- Цыц, ты! – прошипел на него староста. – Не твоего ума дело! Перед барыней мне ответ держать! Так что не бойся за себя, - злобная усмешка исказила его загорелое до черноты лицо.
Избитый, наконец, пришёл в себя и застонал. Его отвязали и по приказу старосты поволокли на конюшню.
Василий Лукич повернулся к собравшейся дворне и твёрдым тоном размеренно произнёс:
- Расходитесь! Наука вам… Так будет со всяким, кто ослушается приказов барыни.
Толпа стала медленно расходиться и вскоре двор опустел.
Марья Фёдоровна сидела в кабинете за массивным письменным столом. Откинувшись на спинку широкого кресла, плохо слушающейся рукой перебирала бумаги. Последнее время её здоровье пошатнулось. Бледное лицо с синеватыми кругами вокруг припухших глаз было недовольным. Всё больше и больше запускались дела поместья, но всё меньше и меньше было возможностей как-то изменить ситуацию к лучшему. Её попытки уговорить племянника поправить положение отставкой и выгодным браком не имели успеха. Он неизменно отшучивался, приводя в пример своего отца или вообще заявлял, что намерен остаться холостяком. Тут и появилась единственная надежда на графа Никитина: женившись на Анне, он мог бы предоставить нечто вроде кредита. Для Марьи Фёдоровны представлялось немыслимым потерять имение, бывшее некогда их родовой гордостью.
Когда вошёл староста, она, казалось, не заметила его. Василий Лукич остановился в нерешительности и осторожно кашлянул. Барыня, не поднимая глаз, строго спросила:
- Что у тебя, Василий? Говори… Знаешь, что я не люблю, когда тянут время…
- Всё хорошо, барыня. Сделали всё, как велели… Не извольте беспокоиться.
- Не перестарались? Мне нужно, чтобы Ванька был здоров через несколько дней, - Марья Фёдоровна, наконец, взглянула на него.
- Здоров-то он будет… Что ему? Оклемается… Да к чему? – сказал неожиданно Василий.
- Ты о чём это? – хозяйка удивлённо вскинула брови, отчего её лицо приобрело совиное выражение.
Василий Лукич замялся.
- А, ну, говори! Что там ещё случилось? – с беспокойством приказала Марья Фёдоровна.
- Да ничего не случилось, барыня! Не извольте беспокоиться… Но ведь ежели он в себя придёт, всё едино убежит… Ванька упрямый! Как что удумает, не вышибешь и плетью. Да и других смущать зачнёт. А мужики горячие нынче, чуть поднеси огоньку, так и вспыхнут.
- Да уж и сама думала… - Марья Фёдоровна, закрыв глаза, немного помолчала. Потом заговорила, не открывая глаз:
- Вот потому-то мне и надо, чтобы здоров был. Не останется Ванька у нас, в солдаты отдам.
- В солдаты? – эхом переспросил Василий.
- Да, - Марья Фёдоровна открыла глаза и строго посмотрела на управляющего. – А что ещё? Всё равно работник он никакой, бегать только мастер…
- Ваша правда, - кивнул староста, не договаривая что-то.
- Опять ты увиливаешь, Василий, - поморщилась барыня, - а ну, говори!
- Ваньку, конечно, наказать надобно. Но в солдаты…Всё ж таки отец у него, Матвей-то – конюх, каких поискать. Кому ремесло передать? Да и сам Ванька - в лошадях дока… А других-то пока научишь… - Василий махнул рукой.
- Ну, вот ещё! К Матвею приставишь кого. Да я лучше пешком ходить стану, чем терпеть Ванькины выходки, - строго отрезала Марья Фёдоровна и опять уткнулась в бумаги, давая понять, что разговор окончен.
Василий Лукич не уходил. Молча переминаясь с ноги на ногу, он ожидал дальнейших распоряжений.
- Ладно, ступай и смотри у меня, - не поднимая головы, разрешила барыня.
***
Майские сумерки опустились на землю. Словно красуясь перед россыпью звёзд, из-за облаков медленно и торжественно выступил яркий месяц. С крыльца барского дома осторожно, стараясь быть незамеченной, спустилась женская фигура. Прижимая к груди небольшую корзинку, она быстрым шагом направилась к конюшне, время от времени оглядываясь назад.
- А ну, стой! – чей-то строгий окрик остановил её у самых дверей конюшни.
Из-за угла вышел Григорий, паренёк лет четырнадцати с веснушчатым рябым лицом и торчащими во все стороны непослушными рыжими вихрами.
- А ну, стой, не то как стрельну! – пригрозил он, снимая с плеча старую ручницу.*
- Гриш, да я это, Лукерья.
Лукерья остановилась в лунном свете.
- Ну, чего тебе? – стараясь говорить басом, спросил Григорий. – К Ваньке, што ль, пришла?
- Ага, к Ваньке…
Девушка кивнула и выжидательно посмотрела на паренька. Тот всё так же нарочито строго, по-взрослому проворчал:
- Ходят тут всякие… Не велено никого пускать…
- Да как не велено?.. Я же мигом, - Лукерья просительно взглянула ему в лицо и, протягивая вперёд корзинку, прибавила: - Я же вот, поесть ему… никто не узнает…
- Чего у тебя там? – полюбопытствовал Григорий.
Лукерья с готовностью сняла салфетку, прикрывавшую верх корзинки.
- А ты возьми, возьми пирожок-то, - не предложила, а попросила она.
Григорий почесал затылок, пытаясь пригладить непослушные вихры, осмотрел содержимое корзинки и вкусно откусил кусок румяного пирожка.
- Ну, ладно, проходи, - миролюбиво разрешил он, - только быстро.
Лукерья шмыгнула в дверной проём, но он опять остановил её.
- Слышь, нешто у барыни кажный день такие лопают? – спросил, дожёвывая пирог.
- Лопают? – улыбнулась девушка. – Да я сама Ване напекла. А у барыни и повкусней бывают.
Иван лежал на животе, вытянувшись и не смея пошевелиться от нестерпимой боли в спине. Лунный свет едва пробивался сквозь щели в стенах и маленькое оконце, укрывшееся под самым потолком. Лошади в стойлах изредка всхрапывали, просыпались от любо-го шороха и чутко пряли ушами.
- Кто здесь? – хриплым голосом спросил Иван, почувствовав движение.
- Вань, я, Лукерья…
Она осторожно, стараясь ступать как можно тише, подошла к нему, присела рядом.
- Зачем пришла? – Иван повернул голову, силясь разглядеть лицо Лукерьи.
- Вот, поесть тебе принесла, - тихо ответила та и, не сдерживая слёз, зашептала, растягивая слова: - Да что же с тобой сделали-то?.. Горемычный ты мой… Ванюша-а-а…
- Перестань, - Иван недовольно поморщился, попытался сесть, застонал от боли.
- Я щас, Вань, - Лукерья прекратила плакать, лишь изредка шмыгая носом, засуетилась, помогая Ивану. Откинула окровавленную рубашку и осторожно стала прикладывать к ранам чистую тряпицу, смоченную в каком-то отваре.
- Потерпи, потерпи немного, - приговаривала она. Потом добавила: - Рубашку бы сменить.
- Не надо, - отказался Иван, - утром заметят, поймут, что ты была…
Он невесело улыбнулся: - Ну, давай, чего у тебя там, - указал взглядом на корзинку.
Лукерья с готовностью разложила нехитрую снедь. Иван ел, а она смотрела на него с затаённой болью.
- Ну, чего ты, Луша? – ласково спросил он, глядя в её лицо, мёртвенно бледное в лунном полумраке, с расширенными от слёз глазами.
- Вань, - шёпотом отозвалась Лукерья, - не думаешь ты о нас, - она опять тихо всхлипнула и тут же поднесла к глазам конец повязанного на голову платочка. – Смирился бы, Вань!.. Глядишь, барыня-то и простила бы… Свадьбу бы справили… А так… засекут тебя, Ванюша.
- Ну, запричитала! Бог даст, не засекут.
Иван опять лёг на живот, осторожно вытянулся.
- Не засекут, - повторил он. – А в ноги падать я не стану, - строго взглянул на Лукерью и, жалея её, уже ласково добавил: - Не плачь, не пристало тебе плакать… А теперь иди, не ровён час, кто увидит, не сносить тебе головы…
***
На сельской улице было многолюдно, со всех сторон летел женский и детский плач. В этом хаосе выделялись двое – девушка в съехавшем на плечи красном платке и тёмно-русый высокий парень, сжимавший в руках холщёвую котомку.
- Ваня, что же теперь будет? – сквозь слёзы спрашивала девушка, с тревогой пытаясь что-то прочесть в его глазах.
- Луша, ты…главное дождись меня, - говорил парень. – Я, всё едино, убегу. Убегу, слышишь?
В карих глазах метнулась упрямая искра.
- Приду за тобой, и мы в Сибирь уйдём, - уверенно заключил он.
Лукерья прижалась к нему, прошептала:
- Да что за Сибирь-то такая? Неужто рай там? Всё одно поймают, ещё хуже будет…
Она опять заплакала.
Иван погладил её по голове и тихо ответил:
- Ну, не рай, знамое дело… Но мужик там от барской воли не зависит, сам хозяйствует, своим умом… Я знаю, мне человек бывалый сказывал. Ты, главное, верь…
- А, может, кинулся бы барыне в ноги? – Лукерья с мольбой взглянула на него. – Она бы простила, Вань.
- Опять ты за своё! Чего удумала… Нет, уж сколько говорил тебе! – строго отрезал Иван. – Не по мне это…
- Вот гордость твоя и сгубила нас… - тихо проговорила Лукерья.
- А ну, кончай прощаться! – донёсся голос офицера.
Лукерья вцепилась в Ивана и сквозь слёзы твёрдо сказала:
- Не пущу!
- Да ты что? – Иван мягко отстранил её и внимательно посмотрел в её заплаканное лицо, будто попытался запомнить дорогие черты и выражение небесно-голубых глаз.
Помолчав, попросил:
- Ты за батей моим присмотри… один он теперь…
Порывисто обняв и поцеловав Лукерью, он закинул котомку за плечи и подошёл к отцу, который стоял поодаль.
- Ну, ладно, батя… Не поминай лихом, ежели что.
Старик смахнул слезу и поцеловал сына в голову. Потом крепко обнял его, осенил крестным знамением и хрипло сказал:
- Прощай, сынок, теперь уж не свидимся… мне пора… к матери собираться…
- Да ты что, бать?! – воскликнул Иван. – Ты ещё поживи, меня дождись!
- Ну, ладно, ладно… Может, и поживу, а ты, Ваня, служи честно, не позорь себя и нас, но и на рожон тоже не лезь.
Они ещё раз обнялись, Иван пристроился к группе молодых мужиков, которых, как и его, забирали в рекруты.
- Стройся! – скомандовал щеголеватый прапорщик, окидывая их оценивающим, пристальным взглядом.
Женщины сильнее заголосили, некоторые кинулись к толпе новобранцев, чтобы ещё раз обнять родных. Но их с сердитыми окриками отогнали, они испуганно столпились невдалеке. Лукерья тоже хотела подбежать к Ивану, но Матвей Ермолаевич удержал её. Прижав растрёпанную голову девушки к своему плечу, он тихо говорил:
- Ничего, дочка, ничего… Может, возвернётся ещё Иван. Чай не хороним… А ты не беги к нему сейчас. Офицер шибко сердитый, ударит ненароком или штыком пырнёт. Ему что, у него – приказ, - старик вздохнул и сквозь слёзы посмотрел на сына.
Новобранцев рассадили по телегам, и офицер, приказав солдатам удерживать толпу обезумевших от горя баб, велел трогаться. Однако усилия военных были напрасными. Одна молодая крестьянка, прижав к груди младенца, бросилась вслед за телегой, на которой сидел её муж. И тут, словно по команде, все с криком ринулись за ней. Телеги ехали всё быстрее, и постепенно бабы стали отставать. Они в каком-то оцепенении стояли на дороге и сквозь облако рыжей пыли смотрели в след удалявшимся, потом, постепенно приходя в себя, они оглядывались по сторонам и расходились.
Лукерья застыла на дороге, прижавшись лицом к плечу Матвея Ермолаевича. Ей казалось, что если она оторвётся от него, то всё повторится сначала – эти безумные крики и слёзы женщин, плач испуганных ребятишек, последние тоскливые взгляды, бросаемые уходящими в солдаты. Наконец, девушка подняла лицо и посмотрела в слезящиеся мутные глаза старика.
- Ну, вот, теперь мне и жить незачем, - как-то отрешённо заметила она, словно говорила о ком-то другом.
- Бог с тобой, дочка! – Матвей, осторожно поглаживая её голову, торопливо стал убеждать: - И не думай так даже! Ты молодая, красивая… Не возьми греха на душу!
Лукерья вздохнула, ничего не ответив, поправила съехавший платок и пошла по дороге, ведущей к барской усадьбе. Старик долго смотрел ей вслед, прикрывая от солнца глаза широкой тёмной ладонью.
* Ручница - ручная пищаль, самопал, ранний образец средне- и длинноствольного огнестрельного оружия. В рассматриваемую эпоху ручница уже не использовалась в армии.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
