Казанская
I.
Доминирующий над регионом химический монстр щедро делился эрозийными компонентами с естественными испражнениями матушки природы и мочевых пузырей завсегдатаев зловонной рыгаловки с нелепым, на первый взгляд, названием «Альянс». Но это только на первый взгляд… После второй, а тем более третьей дозы убойного пойла - срывало тормоза, и бескостная говорливая мышца, облизнув губы, начинала молоть всё что, ни попадя. Редкому стороннему наблюдателю вскоре открывалась нерушимая связь между тётей Дусей, вором, мэром, пэром и прочим х*ром. Альянс – он и есть альянс, добавить к этому не чего.
Всё, что осталось от дороги, упиралось откусанным рылом в «народную тропу», проложенную и утоптанную годами к рыгаловке. Людишек становилось всё меньше и меньше в силу естественной и всякой прочей убыли и почти нулевой рождаемости. Городские выпивохи перестали посещать посёлок с той поры, как отменили сухой закон. Правда, в дачный сезон зал гудел как улей, собирая в себя тружеников с многочисленных садовых участков вокруг посёлка, утрамбованных друг в друга, как дробинки в снаряжённом промысловом патроне. Долгие годы Евдокия Ксенофонтовна заведовала «Райпо», обрастая знакомствами и связями, подчас весьма сомнительными. В Андроповскую шерстобитку не попала – во́ время соскочив с руководящей должности и взяв под себя скромную кафешку на посёлке одной из шахт. Превратившись в толстую, неряшливую тётю Дусю, она, каким – то мистическим образом, умудрилась обойти все препоны и запреты, включая горбачёвский «смертный приговор». В том числе благодаря непрекращающейся, в пору сухого закона, бойкой торговле разбавленным пивом и самопальной «водкой», вырастила, выучила и снабдила начальным капиталом двух сыновей. Один прочно засел в думе, другой обосновался на туманном Альбионе, сменив гражданство и фамилию, а заодно и веру отцов, скрываясь от подельников по криминальному бизнесу. В разгул приватизации, Дуся прихватила долю на крытом рынке в районном центре, небольшой автосервис под ментовской крышей и бойкую шахтную кафешку – где и доживала свой век в смраде, прокурено - заплёванного, перегарно – похмельного выхлопа, продукта жизнедеятельности определённого контингента, подверженного известному синдрому. Вся нехитрая логистика была выстроена с привязкой к старенькой грузовой «Газельке» и встроенному в кафешку довольно объёмному складу.
Ещё реже Дуся заезжала на «Газельке» чтобы затарить продуктами холодильник, размером с эту самую «Газельку». Всё остальное время, из «отпущенных Богом» благ, она предпочитала свой кабак и лежанку на ларе́ в подсобке рыгаловки. А в доме безвылазно проживала подряхлевшая домработница Нюрка, прослужившая семье всю свою сознательную жизнь, сбежав по молодости из деревни в «город». Она занимала громадную Дуськину спальню, на первом этаже. Роскошная кровать, больше похожая на автодром, упиралась изголовьем в персидский ковёр, во всю стену. На противоположной стене чернела плазма, размером с экран поселкового кинотеатра. В верхнем правом углу висела старая, семейная икона с ликом Спасителя в потемневшем медном окладе. Нюрка каждую ночь подолгу стояла на коленях под Образом и всем своим словарным запасом славила Господа за дарованный прижизненный Рай. На довольствии у неё стояло несчитанное стадо котов и кошек, которые, по мере размножения, занимали одну комнату за другой. Так же она подкармливала несколько набожных приживалок, но в дом их не пускала, отдав им, с Дуськиного согласия, в полное пользование старенький флигелёк. Очень редко появлялся на посёлке на часок другой думский заседатель и, прихватив подарочек, в виде пакета с пачками банкнот, небрежно швырнув его в багажник, укатывал в столицу, забыв поцеловать мамашу на прощание. На время его посещения Дуська ставила на кассу Вована, приказав работницам следить за ним в четыре глаза. Англичанин пропал без вести на чужбине и всякую связь с матерью прекратил.
- Здравствуй, бабушка, я Никита - твой внук. Евдокия покачнулась от внезапной слабости и, вцепившись в камуфлированную куртку говорившего, тяжело опустила грузное тело на стул. Перед ней стоял парень, как две капли воды похожий на пропавшего на чужбине старшего сына. Никита поморщился от боли – правая рука висела на чёрной перевязи, на лбу, ближе к виску пульсировал большой зигзагообразный шрам.
- Никитушка, родной, как же ты на папку похож! Ты откуда? Я вас совсем потеряла… Ни адреса, ни телефона, ни весточки, ни полвесточки. Почему из госпиталя?
- Ба, не плачь! Ничего страшного нет – руку зацепило, да лоб слегка поцарапало.
Евдокия закрыла кафе на два часа раньше. Включила сигнализацию, едва вспомнив необходимые действия и, вцепившись в здоровую руку внука, повела его к дому.
Дуська, оторвавшись на секунду, сжала до хруста кулак, поспешно перекрестила лоб и снова вцепилась в Никиту, словно боялась потерять внезапно обретённое счастье.
Солнце, зацепилось за лысую макушку террикона и зависло на мгновение, словно желая заглянуть в окошко одиноко стоявшего двухэтажного особняка.
Пока внук мылся, она слазила в подпол и приготовила для него пачку из ста листов новеньких, хрустящих, европейских пятисоток. Несколько раз пересчитала и перетянула тугой резинкой.
Вован аккуратно вёл между бездонных, прожорливых луж.
- Ещё километров пять, и нормальная дорога будет, а там и до Новомосковска рукой подать. Маршрутки, автобусы до Москвы – всего навалом! Каждые полчаса чего-нибудь, да едет. Как там батя-то? Мы с ним в своё время пудик соли схавали на двоих.
- Дядь Вов, ты никому про меня не рассказывай, пожалуйста.
- Да бабка уже наказала. Её ослушаться – себе дороже. Она, со своими подвязками, кого хошь уроет. Только ты на батю-то как две капли воды… Не боись! Времена нынче не те – дела без мочилова решаются. Да и братков почти не осталось – кто маслину схавал, кто крякнул от бабкиной сивухи.
- Маслинами отравились?
- Хе-хе, эх, англичанин! Маслина – это пуля по-нашему. Деньжат-то на дорожку бабка подкинула?
- Да я в шоке, дядь Володь! Пятьдесят тысяч евро заставила взять. Говорит: « Купи машину в Москве и приезжай ко мне»…
...Горячая волна прокатилась от горла до кончиков пальцев ног.
- Пятьдесят тыщ… Евро! Блин такому щенку, за что? Я пашу на неё как негр на плантации. Все жилы вытянула, сука! Год прошу денег на машину Димке. Кормит завтраками, тварь. Вован до хруста в суставах сжал баранку: «Ну и правильно! Родная кровь всё-таки. В могилу с собой всего не унесёшь» Обжигающая мысль, как пуля пронзила оскорблённую душу: «Грохни его – и забери всё»! Решение пришло неожиданно, вместе со второй волной, прокатившейся по телу.
- Отлить не хочешь? А то на вокзале некогда будет.
- Да можно. Вован аккуратно срулил на обочину и остановил машину. Никита вышел из кабины, спустился с насыпи и пошёл к посадке.
- Вот интеллигенция вшивая, поссать на дороге ему западло. Но тут же понял, что это хорошо: «Подальше, подальше, чтобы ни одна тварь не увидела». Достал из бардачка большой сапожный тесак, догнал Никиту уже в посадке. Схватив одной рукой за волосы, с размаху, уверенно всадил в шею, нож. Никита, молча, упал как осыпавшийся сноп, мелко-мелко засучил ногами по жухлой листве. Вдруг, развернувшись, пронзил Вована бездонным, чёрным взглядом и затих в нелепой, неестественной позе. Он обыскал карманы куртки, выгребая всё, вплоть до мелочи. Часы оставил на руке Никиты. Покрутил в руках айфон, отключил и, протерев носовым платком, зашвырнул в огромную, непересыхающую лужу на краю посадки. Когда нащупал пачку банкнот – почувствовал лёгкое покалывание в кончиках пальцев, и третья волна прокатилась по телу, вызвав чувство близкое к экстазу.
На вокзале Вован потусовался немного, чтобы засветиться. Перекинулся парой фраз со знакомым водилой и поехал назад. Он был один и совершенно спокоен, как будто каждый день колол людей налево и направо. По этому подобию дороги и так практически ни кто не передвигался – а уж в это время и подавно. Завернув тело Никиты в кусок брезента, погрузил его в будку и поехал на карьер, где к мостику был пристёгнут его рыбачий плотик.
Вован сжёг брезент на старых угольях от многочисленных костров и вернулся домой с приятным чувством выполненного долга…
V.
Казанская! Праздник! День обещал быть чудесным. Лёгкий морозец купался в лучах яркого, нежаркого солнца, похрустывая заиндевелой листвой под ногами первых посетителей Дуськиной рыгаловки. Но на дверях висел замок и, криво улыбалась, выцветшая табличка. «Закрыто» - ёмко, лаконично и очень даже обломно!
- Чего за дела?
- Да говорят, слегла ведьма, а кассу никому не доверяет, тварь!..
Дуська лежала на кровати, мощная, величественная, как сфинкс над пещерой Али-бабы. Ничего не болело – но под ложечкой сосало чувство душевной немощи, безысходности и глубокого одиночества.
- Сегодня помру. Она вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что это её последний день. В сотый раз набрала Никиту и опять безрезультатно.
- Наверное, разрядился телефон, где он там его подключит? Набрала Лёшку, спросила про Никитку и коротко властно сказала: «Неможется мне, сынок. Приезжай сегодня… С нотариусом!»
Зашёл Вован, присел на табурет у кровати: «Ну, ты чего, мать? Кончай хандрить! Пора кафе открывать».
- Помру я сегодня, Вовка. Все дела и кафе Никитке передам – пусть на жизнь зарабатывает дома, в России. Езжай в Брусникино, привези батюшку, за любые деньги. Сегодня праздник большой – уговори за ради Бога! Слышишь, только Брусникинского батюшку – городской мне не нужен!
- Да ладно, тёть Дусь, хорош ерунду-то молоть. Ты ещё всех нас переживёшь! Евдокия вперилась в глаза Вована - насквозь прожгла душу и высушила. Он, молча, встал и вышел во двор.
- Вот ведь ведьма! Неужели почуяла чего? Да нет! Не может быть – иначе к попу не посылала бы. А ведь точно сдохнет, сегодня! Во попёрло! Прости, Господи!
Вован отвёз батюшку домой, после обряда соборования. Обратно, на посёлок с ним вернулась Нюрка, в глубоком, почти мистическом, трансе.
VI.
Дуся обстоятельно, уверенно диктовала натариусу посмертную волю. Расписала всё движимое и недвижимое по своей задумке. С Лёшки взяла клятву, что будет содержать Нюрку до самого конца. Да он и без того её любил – Нюра его вынянчила и не только его. Она давно уже стала полноправным членом семьи. Из рублёвых счетов помянула и Вовку, и его Димку: «Парню машинку надо. Давно обещала». На ухо продиктовала Лёшке цифровой код замка на капсуле.
- Запомни наизусть, как Отче наш! Потом бумажку сожги! Половина вам с Витей, а другую половину Никитушке! Номера счетов в завещании – поделите по совести!
Нюрка, поставила в изголовье свечку, маленькую иконку и стала молиться. Дуська закрыла глаза, обратилась к Господу с последней просьбой и тихо ушла.
Вован пил одну за другой. Наконец-то он мог не сдерживать себя и напиться вволю! Ну вот, свершилось.
- Как говорится - Царствие Небесное старой карге, прости Господи! В праздник померла, как святоша. Мразь, кровопийца, нэпманша недорезанная! Ноги едва держали непослушное тело. Вовка повалился на кровать.
- Как же хорошо, Господи… Он потянулся к тумбочке. С трудом добыл сигарету, зажигалку и с наслаждением закурил.
VII.
Хоронили их в один день. Вовку, вернее его обугленную, вонючую мумию в закрытом гробу. На посёлке был траур. Рыгаловка, похоже, приказала долго жить. Накануне, ночью, кто-то и её поджёг. Говорили, правда, что якобы бабы видели, как в неё угодила молния. Но какая молния без грозы, да ещё поздней осенью?.. Хотя... Пожарные так и не появились. Кафе, отгорев, долго тлело. В следующую ночь, на какой-то миг, вдруг опять вспыхнуло торжественным, поминальным костром, выстрелив в чёрное небо большим огненным шаром. Он завис зловеще-торжественно и рассыпался на тысячи играющих и танцующих оранжевых светлячков.
- Ты глянь, прям салют по нашей Дуське.
- Упокой, Господи, её душу грешную…