В волчьей шкуре

Свежий снег обнимал лапы, лаская, словно шерстяной плед, и, в тоже время, нещадно жаля иглами холода. Рассвет еще не наступил. Но небо, серое, затянутое синеватыми кудлатыми облаками, уже готовилось пустить солнце в свои чертоги. Восток алел, и несмелый утренний морозец казался много сильнее, чем есть на самом деле.

Лес не спал, но по округе разлилась натужная тишина, готовая лопнуть с первыми лучами солнца, несущими новый день.

В этом всеобщем ожидании было неловко даже махнуть хвостом. И я с удивлением заметила, что попросту боюсь спугнуть умиротворяющую тишину случайным треском ветки.

Но вот, сквозь облака проник первый солнечный луч. Огненной стрелой он разбил спокойствие леса, словно оно было не прочнее первого льда на речке. Где-то вдалеке, пока еще робко и не смело, запела первая птица. И ей набатным звоном отозвался деревенский колокол.

Я повела носом. С опушки доносился запах дыма, горьковатый затхлый дух немытых тел и свалявшейся шерсти. Так могли пахнуть только люди.

Колокол ударил ровно десять раз, отсчитав начало дня, и замолк. Ветер переменился, отрезая меня от деревни. Оно и к лучшему. Никогда не любила людей. Даже тогда, когда сама… А впрочем, не важно. Не стоит портить это прекрасное утро пустыми воспоминаниями.

Лапы успели замерзнуть. Я переминалась с одной на другую и, сбросив рассветное оцепенение, потрусила вдоль опушки. Предусмотрительно держась подальше от людской тропы, лишь иногда касаясь хвостом крайних деревьев. Правда, в этот день сама природа была мне защитой, но осторожность не повредит даже волку.

Зима в этих краях суровое, гиблое время. Пора зверей и Белой смерти. Даже я чувствовала себя неуютно, окруженная обманчиво безопасным, мягким снегом. Что уж говорить о трусливых двуногих?

Люди выползали из своих нор разве что за хворостом. Целыми днями жгли костры, надеясь побороть холод. Молились своим безучастным богам в надежде на спасение. А еще они убивали. Без причины, без остановки. Жестоко. Сдирали шкуры и потрошили тела. Люди не умели останавливаться.

Но сегодня, даже самый смелый человек не осмелится ступить за границу деревьев. И цепочку когтистых лап вряд ли кто-то заметит. Потому, вспомнив старые привычки, я перебралась на проторенную тропу. Все-таки, по льдистой, вытоптанной тропинке бежать было легче, чем по шею в жалящем снегу.

Обежав деревеньку по западу, я углубилась в лес. Тут мне не стоило беспокоиться. Зверь не обидит.

Мой путь пересекали тонкие цепочки заячьих следов. Ушастые пробегали тут совсем недавно, начавшийся снегопад не успел замести отпечатки лап. Я попробовала воздух, с удовольствием вытягивая из общего хоровода запах белой шкурки и неизменный аромат страха. В другой раз никогда бы не упустила шанса погонять этих трусливых тварей – нет ничего лучшего, как легкая охота с утра. Но сейчас только недовольно фыркнула, избавляясь от духа чужого ужаса, и поспешила дальше. Мне не стоило отвлекаться.

Три дня назад ветер принес дурные вести. С востока, из-за Заячьих гор, пришли люди. Их было немного. Но в этот раз к привычной вони прибился оглушающий, опасный запах железа. И почти неслышный – серебра. Что выгнало путников в дорогу в столь студеный час? По правде, мне не хотелось знать ответа. Но и оставить пришельцев без внимания не могла. Люди не звери, кто поймет, чего они хотят? Что взбредет им в голову? Люди не звери. Они слишком опасны.

Прямо под лапы бросился серый комочек. Отпрянул, нахохлился и, неумело еще, зарычал, скаля на меня иголочки-зубки. Я замерла на месте от такой наглости. Как странно – не сразу заметила волков.

К храброму детенышу присоединились братья, но и втроем они не смели нападать. Волчата тявкали, подпрыгивали на месте то ли от интереса, то ли от страха, топорщили ушки и сверлили меня любопытными пуговками глаз. Я беззлобно рыкнула, в миг согнав их интерес. И меховые шарики с визгом унеслись прочь, прятаться за лапы матери.

Та тревожно повела ушами, потянула носом, но, признав меня, успокоилась. Волчица едва склонила голову в приветствии и вернулась к своему раннему выводку. Вряд ли хотя бы одному из них повезет пережить зиму.

Стая поспешно расступилась, пропуская меня. Помнили еще запах крови их бывшего вожака. Слишком глупого и самоуверенного, чтобы уступить хозяйке леса. Я нашла ему достойную замену. Нынешний король был стар и мудр. Он признавал меня, я уважала его. Но позвать его с собой не имела права. Мне не нужна была помощь. И я бы не стала рисковать жизнью друзей. Хотя для него, к моему сожалению, понятие дружбы вряд ли было знакомо.

– Идет снегопад Раи. Буря Середины зимы. Тебе надо остаться.

– Люди страшнее снегопада.

– Оставь их. Им не выстоять против природы. Буря избавится от людей.

Я читала в его глазах сожаление и горечь. Старый волк понимал, что не в его силах остановить меня.

– Ты упрямая Белая волчица. Упрямая, как человек.

– Клин клином, – с легким оскалом бросила я.

– Зуб зубом, – повторил он и отступил.

Лишь кивнув на прощанье, я потрусила дальше. Ощущая с каждым шагом, как запах железа все сильнее жжет ноздри.

К полудню распогодилось, но мнимое затишье не могло обмануть никого. Я прибавила шаг. Стоило поспешить, иначе мне не за кем будет идти. Завтра люди будут танцевать у костров, лить молоко в огонь, взывая к богам. Завтра будут жечь зверобой, и пить терпкое вино. А ночью жаться по углам со свечами в руках, и с замиранием сердца слушать, как седой шерстью опускается на землю снег. Содрогаться, когда ветер начнет ломиться в избы.

Пусть сжалятся боги над теми, кто в ночь на Изломе зимы останется на улице. Пусть подарят им быструю смерть.

***

Ребенок плакал не переставая. Девочка отказывалась от молока, выплевывала соску и раскидывала игрушки. Женщина над ее люлькой безрезультатно пыталась успокоить дочь. Брала ее на руки, укачивала, подпевала завывающему за окном ветру. Но ребенок не умолкал. И только богам было известно, что его беспокоило.

Женщина была молода и, наверное, даже красива. Но долгое отсутствие сна и усталость сказались на ней. Под глазами пролегли круги. Лицо осунулось и постарело. А неровный свет свечи, что расплескал по стенам устрашающие узоры, превратил ее в ночную тень.

За дверью послышались торопливые шаги. А спустя мгновенье в комнату ворвалась всклокоченная, рассерженная девушка.

– Что ты делаешь?! – почти проревела она. В два шага подлетела к сестре и отобрала у нее племянницу.

В тот же миг по комнате разлилась желанная тишина. Малышка успокоилась, и, не прошло и двух минут, как она уснула.

– Монстр, – еле слышно прошептала девушка. Женщина оцепенела от этих слов, застыла у кроватки, до боли стиснув резную голову конька.

– Уходи, – тихо произнесла сестра, покачивая свою маленькую куколку. – Они рядом, – их взгляды встретились. Но никто не сдвинулся с места.

– Уходи! Убирайся! Убирайся! – в глазах блестели слезы бессильной ярости. Лицо, испуганное, побелело. Руки колотились от крупной дрожи. Но даже теперь ребенок не просыпался.

Истерика отступила, когда за ее спиной с тихим щелчком затворилась дверь.

– Прости меня, - неслышные в бушующей вьюге, прозвучали слова.

Дверь затворилась навсегда.

***

Как и ожидалось, солнце на небе гостило не долго. Не прошло и часа по обеду, как ярко-голубое небо затянуло лохматыми тучами. Теперь они хмуро взирали на притихший мир, готовые вот-вот разродиться снегопадом. В воздухе уже витал запах бури: свежего снега, полночного ветра и опасности. Я то и дело поглядывала на тучи, в каждую секунду ожидая гнева небес. Но по ка все было спокойно. Природа знала свое время.

В онемевшем лесу теперь я была одним путником. Звери попрятались по норам. Закопали входы, заткнули щели, готовые дать отпор зиме. И только далеко позади меня хрипло и протяжно выли волки. Не от трусости или гнева, но от ужаса, который заставлял даже самых храбрых поджать хвост.

Среди многих других голосов я без труда узнавала глубокий, чистый вой вожака. Я знала, для кого он воет. И сама с трудом боролась с желанием остановиться, и, запрокинув морду, ответить ему. Старый волк еще надеялся вернуть меня домой, но я не смела подчиниться его зову.

Воздух вздрогнул и тут же застыл студеным покрывалом. Я замерла на полушаге, на секунду остановила бег, но тут же двинулась дальше. Оставила границу за спиной.

Чужой лес встретил меня все той же тишиной и опустошением. В другой раз я бы никогда не посмела заявиться на чужую территорию, не получив разрешения стаи. Но сегодня мне не приходилось выбирать.

Здешние волки знали, что в их лес пришел чужак, но никто не вышел встретить его. Я почти ощущала, как они боялись, этого незнакомого, странного волка. Но еще больше, чем меня, они боялись гнева бури.

Самые свежие следы, что попались мне по дороге, уже успели остыть. Рано утором, еще до рассвета, тут проходило стадо оленей. Я, с непонятной мне самой тоской, посмотрела вслед убегающей тропинки, вытоптанной копытами. Оленей было много. Они были семьей.

Я-Волчица облизнулась, моргнула, прогоняя наваждение, и побежала дальше.

Зависть и тоска не были известны зверю, но зато их хорошо знало человеческое сердце.

Прошло несколько часов беспрерывного бега. Начало темнеть. Вместе с темнотой меж деревьев просочился холод. Снег захрустел под лапами.

Я устала, а до гор было еще далеко.

За день люди успели пройти совсем чуть-чуть. Я чувствовала, как приближается их запах и ловила себя на желании заскулив, убежать как можно дальше от этих тварей. А может напротив, испустить из глотки волчий вой и разодрать путников в клочья.

Когда совсем стемнело, и даже волчьи глаза перестали различать очертания кустов, в небо, посеревшее от снежных туч, потянулись едва заметный столбик дыма. Ветер принес его горьковатый запах. Люди остановились на ночлег, они не решились идти в лес ночью. Дураки. Теперь им стоило бояться совсем не темноты.

Я с прыжка взяла разгон и белой стрелой бросилась меж деревьев.

Вместе с бегом и ветром в душу проникало щенячье, давно забытое чувство радости, счастья и свободы. Холод отступил, тело вдруг стало легким, словно птичье перышко. Безучастный лес и назревающая буря только подгоняли меня. Заставляли нестись еще быстрее, играть в догонялки с нарастающим ветром.

Далекий, глухой и печальный удар колокола словно подбил меня под лапы, и я, не удержавшись, кубарем покатилась в сугроб. В след за звоном, в ответ ему, с новой силой завыл ветер. Я, тяжело дыша, выбралась из снега, навострила уши, колокол ударил всего один раз. Но зато откликнулось небо. Сверху, пока еще медленно и величественно, как чаинки в кружке, начали падать хлопья снега. Минула полночь.

День Середины зимы настал.

***

Она уходила глубокой ночью. На безоблачном черном небе, последним ориентиром мерцала Зимняя звезда. И даже мутный унылый глаз луны не мог приглушить ее света. Молодой снег, первая проба метели, блестел в холодном свете дорогими бриллиантами, оттого округа была светла, словно сейчас были сумерки. Деревья и кусты чернели бесформенными пятнами на белом фоне.

Женщина шарахалась от их теней. В каждой видела неведанного зверя. Монстра.

За ней тянулась тропинка четких следов. И женщина не тешила себя пустыми надеждами. Она уже слышала, как за спиной перекликается погоня. Видела, как мелькают меж деревьев огоньки факелов.

Уходя, она не взяла с собой ничего. Оставила дома и плащ с шерстяным платком. И теперь, робкий морозец несмело окутывал ее плечи настоящим холодом. Шептал на самое ухо. Уговаривал, убаюкивал, просил остановиться. Мягким одеялом манил снег. Женщина пока еще боролась, но сама понимала, что не доживет до утра. И уж лучше было замерзнуть в уютном снежном покрывале, чем быть сожженной завтра на рассвете.

Покатый склон ушел из-под ног. Мир ухнул вниз, и в следующую секунду она уже летела с обрыва в ворохе потревоженного снега. Овраг оказался неглубоким. Небольшая ложбинка, не более сажня. Устье обмелевшей реки. На самом дне, уже тронутая льдом застыла узкая полоска воды.

Женщина лежала разметам по снегу уголь волос. Звуки погони: крики людей, гомон собак становились все ближе. Но она не хотела больше убегать. Снег укутывал ее шелковым покрывалом. Разбуженная вода, вырвалась из-под льда, умыла лицо обжигающими потоками.

Ей больше не было холодно.

Когда на холм, трусливо поджав хвост, выскочила первая шавка, глаза женщины закрылись. Она так устала. Ей так хотелось спать.

– От страха, кажись, окочурилась, тварь, – с сожалением сплюнул охотник. Перед ним лежало окоченевшее тело. Всего за несколько минут холод покорил человека, добровольно отказавшегося от жизни.

Ее лицо стало белее снега, и даже губы побледнели, словно в них не было ни капли крови. Только копна растрепанных черных волос, вороновым пером лежало на снегу.

– Перекурим и потащим, – мужчина махнул в сторону деревни.

Он отвернулся всего на секунду, но когда вновь вернулся к оврагу, тело уже исчезло. Только примятый снег говорил о том, что здесь только что лежал человек.

Который больше не был человеком.

***

Ветер толкнул в спину, сбил с лап. Он словно играл со мной. То затихал, позволяя проскочить пару метров, то нарастал постепенно, дуя в морду и оттягивая за плечи, а то, вот так, подло бил со спины и валил с лап. К счастью, до сиих пор в этой игре вела я.

Не знаю, сколько так блуждала я, борясь с буйством стихии, но запах человека усиливался. Порой мне даже казалось, что сквозь занимающуюся метель я уже вижу блеск одинокого огня. Но это, конечно, было лишь наваждение.

Я не верила своим глазам, верила только чутью. И когда деревья, еле различимые в пляске снега вдруг исчезли, остались позади, не сразу смогла понять, что лес закончился. Передо мной открылось поле. А невдалеке грозной тенью врезались в небо горы. Теперь несмелый огонек не был ведением. Он действительно мигал впереди, словно ненадежный маяк, который вот-вот погаснет.

На открытой территории бороться с ветром стало сложнее. Он, словно почувствовав свою мощь, не затихал ни на секунду. Снежные хлопья залепляли глаза, комом вставали в горле. Дыхание сбилось, стало хриплым и отрывистым. Но я продолжала идти, с каждым шагом отвоевывая у ветра свою надежду.

Что-то тихо пискнуло во мне, сердце екнуло. Огонь потух. И в тот же миг мир вокруг превратился в воющий и визжащий кокон изо льда и снега. Он плескался, кружился, заманивал меня в этот безумный хоровод. Лапы не слушались, скользили чуть касаясь земли. Я уже не понимала, куда иду. Не знала, иду ли. Но, как будто решив посмеяться надо мной, буря выплюнула меня к еще не успевшим погаснуть углям. Измученная, я не сразу поняла, что достигла своей цели.

Костер не погас. В небольшой ложбинке, защищенной от ветра со всех сторон, еще теплилась жизнь. Но пламя потускнело, утратило жар и, казалось, побелело, стало таким же, как и все вокруг.

У белого огня тремя сугробами сидели люди. Одному уже было не помочь, но двое других еще дышали. Я вплотную подошла к ближайшему путнику. Но тот не заметил меня. Я наклонилась, горячий нос ткнулся в ледышку лба.

Человек поднял на меня глаза. Остекленевшие, почти не живые. Его губы дрогнули, и мне показалось, что в его взгляде мелькнула надежда. Надежда на скорое избавление. Он не знал – я не могла подарить ему смерть.

По ту сторону костра, почти на самых углях, сидела женщина. Под ее полушубком билось два сердца.

Я подошла ближе. Она дернулась, почувствовав мое прикосновение, обернулась. Узнала. Я придвинулась ближе. Так близко, что ее слабое дыхание оседало инеем на моих усах. Ткнулась носом в ее руки. Бледное лицо не выражало ни страха, ни удивления. Сестра провела онемевшими пальцами по моей морде, и по загривку побежали мурашки. Я отстранилась. Она распахнула полушубок, там, прижавшись к ней и мелко подрагивая, спала девочка. Я бы никогда не узнала ее. Прошел ни один год с нашей последней встречи. Я бы не узнала, если бы ни запах. Этот запах, родной, домашний и такой, такой любимый. Мой запах. Забыть его было нельзя.

– Помоги, – одними губами прошептала женщина. Я вопросительно посмотрела на нее. – Помоги, - повторила сестра.

С тех пор, как мы расстались, она успела состариться. Не лицом, но душой. Я видела это в ее глазах. Я не знала, что было с ней после того, как я ушла. Не знала, что было с ними. И мне не хотелось знать этого.

Женщина нашла в себе силы подняться. Она сделала несколько шагов, пошатнулась, но не упала. Дотронулась плеча своего спутника, тот еще дышал, но жить ему оставалось недолго.

– Помоги, – сестра едва заметно указала на костер. Я поняла ее.

Не чувствующими ни жара, ни боли я разгребла угли лапами, как будто солому в уютном логове. От бревен воняло спиртом и еще чем-то. Не удивительно, что они до сих пор горели.

Сестра неловко, словно извиняясь, погладила своего спутника по голове и стянула с него овечий кожух. Вместе мы постелили его меж углей.

Девочка проснулась, захныкала, но тут она увидела меня. Удивительную большую собаку цвета метели. Губ ребенка коснулась улыбка. Похоже, она больше не боялась меня.

– Милая, – прочла я по губам сестры. Она уложила малышку на кожух в круге костра. Я, словно ласковая домашняя псина, свернулась калачиком вокруг девочки, чувствуя мягкий аромат молока, что исходил от ее волос. С удивлением замечая, что человеческие дети не воняют.

Сверху на нас опустился еще один кожух. И, прежде чем шерстяной покров скрыл от нас мир, я увидела, как сестра снимает свой полушубок.

Она что-то прошептала, но слов было не разобрать. И все же, я поняла ее. Приняла это запоздалое извинение. А потом мир погрузился в сон.

За пределами нашего убежища завывала буря, пела колыбельную метель. Девочка вздрагивала во сне от каждого нового порыва ветра, но не просыпалась. Ее маленькие пальчики вцепились в мою шерсть. Словно дочка совсем не боялась меня.

Дочка. Я распробовала это слово на вкус и вдруг поняла, что оно мне совершенно нравится. Как будто оно было тем, чего мне не хватало все эти годы. Возможности, назвать кого-то своим ребенком. Чувство признательности и огромной, нечеловеческой любви окутало меня. Согрело озябшие лапы, расплавило оледеневшее сердце. Я мягко зарычала, стараясь заглушить рокот бури. И сама, незаметно для себя уснула. Уставшая, но абсолютно счастливая.

Прошел ни один час в этом неравном противостоянии. Но вдруг, сквозь сон пробился лязг порвавшейся струны. Будто, кто-то, неумелый, задел потайную ниточку на тропе. Перешел границу. После этого ветер пошел на убыль. Метель расплескала остатки своей ярости. Ночь Середины зимы пошла на убыль.

***

Я проснулась от того, то малышка заплакала, стала звать «маму» и вырываться из моих волчьих объятий. Под кожухом было тепло. Я надеялась, что действительно тепло, а не настолько холодно, что я перестала чувствовать это.

Прислушалась. Снаружи было тихо. Можно было вздохнуть спокойно. Излом зимы прошел. Мы остались живы.

Малышка, наконец, выпуталась из моих лап и теперь беспомощно трепыхалась под тяжелым кожухом. Я подавила насмешливое фырканье, боясь напугать ее. В один прыжок вскочила на лапы и без труда скинула с нас теплый покров. Вместе со шкурами в воздух взвился столб снега. Костер давно потух, но вокруг углей не было снега. Чудодейственная людская отрава смогла сохранить огонь до утра. Бок отозвался легкой болью, и я с удивлением обнаружила довольно большую подпалину. Ну что ж, это небольшая плата за спасение.

Я огляделась. Сугробы, что ночью седели вокруг костра, исчезли. Теперь все, что было дальше границы углей, превратилось в монолитное белое полотно. Даже запах остался похоронен под снегом.

Малышка топталась рядом, с опаской поглядывая на меня и усердно дуя на голые ладошки. Я приветливо завиляла хвостом. Мне еще никогда не приходилось вилять хвостом – волки такого не понимали. Но ребенок понял. Немного успокоился и даже улыбнулся.

На этом наше знакомство и кончилось. Я прекрасно понимала, что, пусть основная опасность миновала, у дочки еще есть все шансы замерзнуть на смерть в своей ненадежной курточке. К тому же, неизвестно, когда она последний раз ела. Я еще не совсем потеряла голову, чтобы кормить человеческого ребенка сырым мясом. Стоило как можно быстрее отнести ее в ближайшую деревню.

Ближе всех было богом забытое поселение в половине дня пути. Небольшое, домов на сорок, но живое. Можно было отправиться прямо туда.

Пока я размышляла, дочка совсем сомлела и даже подошла погладить меня.

– Класивая собачка, – она дернула меня за хвост. Я так и села от удивления. То ли от этой наглости, то ли от того, что меня кто-то назвал «класивой» пусть и «собачкой».

Я прильнула к земле, подставляя девочке спину и весело виляя хвостом. Она поняла мой призыв и, цепляясь за шерсть, вскарабкалась на меня, свесив ножки по обе стороны шеи. Ее ладошки закопались в мою густую теплую шерсть:

– Но! – крикнула малышка и я, в тайне надеясь, что нас никто не видит, побежала. В один огромный прыжок вскочила на снежный пласт, готовая уже провалиться по шею, но снег выдержал и только когти впились в настил льда, собирая вместе готовые разъехаться лапы.

Мы с дочкой одновременно восторженно охнули. Поле до самых гор превратилось в бесконечную снежную пустыню. Верхний пласт этой пустыни оказался чистейшим льдом. И не понятно было, благодарить природу за ее причуды, или проклинать. Я не стала долго думать и уже через секунду неслась по этой снежной пустоши. Высоко подпрыгивала и впивалась в обледеневшую дорогу когтями.

Малышка у меня на спине вцепилась в холку так, что из глаз брызнули слезы, но это нисколько не огорчило меня. В этот момент не было ничего лучше, чем слышать восторженный визг дочери.

Прошло полчаса и девочка устала. Не разжимая пальчиков плюхнулась в теплую шерсть и к моему огромному удивлению уснула.

- Дети, - сама собой фыркнула я. Им не мешает ни снег, ни вьюга, ни бешеная скачка на спине волка. Если они хотят спать – они уснут где угодно. Пусть даже мир вокруг падает в бездну.

В памяти всплыл маленький домик на опушке леса, где так уютно было пережидать холодные зимы. Люлька под шерстяным пологом. Тихое детское посапывние. Как было бы здорово вновь вернуться туда. Разбить маленький садик и выращивать в нем овощи. Вместе отмечать праздники, ходить летом по ягоды…

От этих воспоминаний хотелось завыть. И мне стоило всей выдержки, чтобы избавиться от наваждения. Прошлая жизнь осталась далеко позади. Забытая, замерзшая. Человеку не было места в волчьей шкуре.

Мы добрались до домов только в сумерках. И все это время дочь проспала у меня на шее. В далеких окнах уже начали зажигаться первые огоньки свечей. В светло-сером вечернем воздухе они выглядели обнадеживающе, словно горели специально для нас. И я старалась не думать, что сегодня нам придется проститься. В этот раз действительно навсегда.

Я замедлила бег и свернула к лесу. Спряталась среди деревьев. Малышка, словно по горке, скатилась по белому боку.

– Холосая собачка, – сонно улыбнулась она и потрепала мена за ухом. Я потянулась к ней, но не успела дотронуться носом до детского носика.

В ноздри ударила удушающая вонь железа и огня. Весь день проведя с человеком, я слишком поздно почувствовала чужой запах. Запах, который нес угрозу.

Охотник понял, что его обнаружили. Не таясь, вышел на полянку. Дочка с недоверием посмотрела на незнакомца и отступила под мою защиту. Он не стал медлить. Я только успела увидеть рыжий ворох огня и задохнулась. Человек пахнул смертью.

***

Опушка леса еще помнила отпечатки волчьих лап, но земля давно поросла вереском. Деревья, молчаливые заступники дикого мира, помнили все пятнадцать зим, что прошли следом.

Деревушка разрослась. Обзавелась собственной стеной со сторожевыми башнями и латунным колоколом на главной площади. Сегодня колокол не умолкал ни на секунду, в деревне был праздник.

Дочь старосты выходила замуж. Среди людей ходил шепоток, что дочка, мол, не родная – приемная. Вскормленная то ли волчицей, то ли самим духом зимнего леса. И народ верил этим слухам. Ибо очень уж красива была девица. Да только в чернильно-черных волосах ее блестело три белые пряди.

Но сегодня никому не было дела до басен. В праздник деревня, укрытая старым серым снегом, была украшена к празднику. Люди столпились у дома молодой, с раздражением поглядывая на звонаря, что самозабвенно лупил в колокол. Все ждали невесту.

Двери дома старосты отворились. На крыльцо вышла молодая девушка. Ее лицо было печально, как и положено невесте, но в глазах горел живой интерес.

Плечи красавицы, тонкие и хрупкие, покрывало теплое манто. Его шерсть была пушистой и мягкой. Ослепительно белой.

И только на груди, там, где сердце, расцветал черный цветок…

Колокол наконец-то умолк.

Зима подошла к концу.