Убивая прошлое

  • Опубликовано на Дзен
Автор:
Лис_Уильямс
Убивая прошлое
Аннотация:
Победитель Литературной дуэли №127 "На пороге" :3
Текст:

Феи уходили. На повозках, запряженных маленькими косматыми пони, на бабочках и стрекозах, на восточных ветрах и просто пешком, они стремились туда, где когда-то давно началось их странное путешествие на землю смертных. Мирный народ возвращался домой.

Хобы и лобы, пикси и гоблины, звери-буги и буги-няньки, великаны и духи, живущие в погребах: в полдень иль в полночь любой мог увидеть странную процессию, тянувшуюся до самого горизонта. Если бы знал, куда смотреть. Если бы захотел.

Жена сэра Эдвина-Безумца знала. Последние несколько ночей она провела в обзорной – большой светлой комнате над холлом, откуда были видны и башни здания, и окружающий его парк, и узкая, заросшая деревьями лощина, дорога из которой тянулась в ложбину между холмами. Это помещение было pièce de résistance[1]имения Лонгхоллоу, предметом, быть может, не меньшей гордости сэра Эдвина, чем красота его жены. Хозяйка Лонгхоллоу была и правда прекрасна: волосы цвета эбенового дерева, глаза лучистые, как листья земляники. Слуги и джентльмены-компаньоны говорили, что ночью она видит лучше, чем днем, и что если бы кто-то отважился посмотреть, как жена хозяина купается, мог бы увидеть ее змеиный хвост. Никто не знал, как на самом деле ее зовут, к ней обращались только «госпожа» и «хозяйка»: говорили, что если узнать ее истинное имя, то можно обрести власть над ней.

Говорили, однако, вполголоса, и только убедившись, что хозяйка не может их услышать. Сэр Эдвин и вовсе молчал – меньше всего на свете он хотел потерять жену.

Итак, домашние шептались – в последнее время даже больше обычного, – жена сэра Эдвина ночевала в обзорной комнате, Безумец две недели назад уехал на охоту во владения сэра Уилларби, а феи возвращались в Волшебную страну.

Лонгхоллоу за эти несколько дней изменилось, словно погрузившись в зачарованный сон. Шаги взрослых и детей, стук копыт звучали приглушенно, зато кошачьи шаги раздавались отчетливо. Засеребрился солнечный свет, став похожим на лунный, и в его лучах предметы в имении теряли резкость черт, из реальных вещей превращаясь в бледные, полустершиеся воспоминания.

Все утра жена сэра Эдвина проводила в саду. Мимо солнечных часов, мимо геральдических символов и скульптур формального сада она медленно, глядя прямо перед собой, шла к саду узловому. Здесь, заключенные в четыре стены из плюща и самшита, узоры ждали ее.

Жизнь в поместье текла своим утренним чередом. «Опять ушла в свой квадрат», - говорили джентльмены-компаньоны. «И почему он уехал, а они остались», - думала хозяйка. Сложные, запутанные, узловые, узоры в квадрате пели ей песни голосами тимьяна, иссопа и розмарина.

Возвращаясь назад, она иногда встречала в формальном саду своих детей, Триунейна и Ллифни – среди скульптур, или у фонтана, или на пороге летнего домика с бюстами двенадцати римских императоров. Тогда хозяйка будто просыпалась.

Обликом дети пошли в сэра Эдвина: сероглазые, с прямыми носами, с двумя макушками у каждого; головы, как маленькие стога сена. И только игры, их странные игры, и тягучая, певучая речь, красоту которой не мог испортить даже местный выговор, напоминали, что они и ее дети тоже.

Ни отдыха, ни сна и ни покоя,

Пока звон колокольный тут и там.

Беги к плоским камням, к равнине моря,

Беги к холмам. Беги к холмам. Беги к холмам.

Пела Ллифни. Пела и плела венки из зверобоя и вербены. Триунейн торжественно покрывал ими мраморные императорские головы. Или выводил узоры на воде. Или смотрел, как стрелка солнечных часов движется по кругу – сын Безумца мог долго оставаться неподвижным.

В такие дни хозяйка Лонгхоллоу забывала о ложбине меж холмов, о песнях трав, о звуке кошачьих шагов и том, кто она такая. Все оставшееся до вечера время они с детьми проводили среди фигур, созданных из переплетения сухих ветвей и растущих кустов: женщин, и мужчин, и сирен, и кентавров. Среди вишневых деревьев звучал детский смех и высокий, неземной голос жены сэра Эдвина, заставлявший листья шуметь без ветра, а птиц выводить незнакомые им самим замысловатые трели.

После ужина они втроем собирались в большой комнате. Стены в ней были покрыты гобеленами, обрезанными вдоль дверей и больших окон, на потолке – лепнина из гипса. Мать присаживалась в кресло, дети, стянув с лавок зеленые подушки, устраивались прямо на полу и слушали песни и сказки, отголоски которых слышались потом в пении Ллифни.

А ночью жена Безумца поднималась в обзорную, и там, устремив взгляд на ложбину между холмов, она видела, как из этого мира уходят феи. Ведьмы, и карги, и пикси, и брауни: в толпе мелькали Врайнек, и Черная Аннис, и Глайстиг, и Худое пальтишко. И когда ветры и крылья птиц доносили ее истинное имя, она забывала соломенные макушки и сказки у большого окна и кусала губы: «Отчего же он все не едет?».

Наконец, когда третья неделя отсутствия сэра Эдвина подходила к концу, в оперенье совы его жена прочитала: «сегодня».

Когда он приехал, ее не было.

Сэра Эдвина по прозвищу Безумец встречали его дети, джентльмены-партнеры, все сто двенадцать слуг, но жены, чей прекрасный лик он больше всего хотел увидеть, не было.

«Она ушла к квадрату еще ранним утром», - сказали ему. Сэр Эдвин ринулся в узловой сад. Жены не было.

Как путник, случайно попавший в круг фей, Безумец до позднего вечера метался по саду, а когда наступила ночь, стал мерить шагами дом. Он вернулся. Он хотел, чтобы жена встречала его, чтобы была здесь и сейчас.

Она вернулась под утро, на губах – безмятежная улыбка. И это так разозлило его.

Он крикнул: «Что, хорошо провела время со своим народом?».

И она исчезла.

Тогда сэр Эдвин вспомнил уговор, который закрыли от его внутреннего взора занавеси гнева.

Феи уходили. Банши и водяные духи, Даоин Ши и Кродх Мара, Благословенный Двор и Неблагословенный возвращались в Волшебную страну, уходили от смертных. От натурфилософии, от сэра Фрэнсиса Бэкона, от Джона Ди, Томаса Гарририота, Вильяма Гильберта, от всего Адамова семени, еще верившего в Мирный народ, но переставшего ему поклоняться.

Миколь уходила в числе последних. Уходила от геральдических украшений в садах, пропитанных тщеславием, от комнат с лепниной на потолках, от мужа-похитителя – домой, в страну вечного лета, где нет печали, а есть только зелень травы, и синева реки, и золото солнца. Она шла вместе со своими сестрами.

Они вышли к ложбине между холмов, сестры смеялись и перешучивались с Башмачками-из-Виттенгема. Миколь вспоминала перекошенное лицо безумца в тот момент, когда он отпустил ее. Башкмачки-из-Виттингема поравнялся с ней, и она рассеянно протянула руку к детской макушке.

Их маленькая группа подошла к холму. Солнце вот-вот должно было подняться. Сестры звонко хохотали, нежно лепетал младенец, ложные огни стерегли их путь, и какое-то слово поднималось из глубин Миколь, ускользало от ее мысли, смеялось, примостившись у темечка. Миколь хмурилась, стараясь понять все нараставшую тревогу, а ликующие крики и смех в кавалькаде фей становились громче, и где-то позади затянули песню:

…Беги к плоским камням, к равнине моря,

Беги к холмам. Беги к холмам. Беги к холмам.

На пороге Миколь застыла. Слово, сплетаясь в кольца каминного дыма, обволакивая запахами зверобоя и вербены, поднялось из какой-то неведомой ей дотоле части ее существа, заполонило ее всю и два ясных голоса хором произнесли в ее голове: «Мама».

И она не переступила порога.

Сэр Эдвин-Безумец после исхода фей прожил недолго. Слуга, прибывший к сэру Уилларби с известием о смерти, рассказал, что после пропажи жены бедный сэр окончательно оправдал свое прозвище: все последние дни он провел среди холмов, стоя на коленях и умоляя вернуть его красавицу-возлюбленную. Но никто из слуг не видел, к кому могли быть обращены его мольбы.

За детьми присматривала странная уродливая старуха, которую сэр Эдвин обнаружил на пороге своего дома в утро исчезновения хозяйки Лонгхоллоу. Она все свое время проводила с Триунейном и Ллифни в узловом саду или в большой комнате, украшенной гобеленами, рассказывая уже привычные для них легенды и сказки. Певучесть ее голоса, рисунок слов, складывающийся в причудливые узоры, подействовал, как заклинание: боль от потери родителей скоро прошла.

Дверь в обзорную заколотили.

Сэр Уилларби – он принял решение взять детей сэра Эдвина на воспитание – немного подумал и пригласил и старуху – в качестве няньки в дополнение к домашним учителям. И каждый раз, когда дети прибегали после занятий, в ответ на старушечьи сказки о коне, увозящем людей на дно озера, или прекрасной деве в тюленьей шкуре они делились новыми знаниями по логике, риторике, философии, а затем, став старше – геометрии, арифметике и астрономии. Ллифни писала стихи на французском и итальянском, Триунейн мечтал отправиться в Оксфорд, посвятить свою жизнь путешествиям и математике. Старуха кивала и грустно улыбалась.

Мир стоял на пороге нового времени, греясь в лучах Возрождения.

И холмы закрылись навеки.



[1] фр. Лучшая или важнейшая вещь, достойная восхищения.

+3
12:35
437
16:16
+1
Хорошая работа!
21:41
+1
Пришла к тексту из аудиожурнала с вопросом: правда же, старуха — это жена? Проблема силы материнской любви тогда раскрывается.
По-моему, нестандартный подход. Феи, как правило, в мифологии лишены привязанностей.
Спасибо за рассказ)
22:30
+1
Правда, правда) Спасибо за интерес к рассказу!
Загрузка...
Алексей Ханыкин