Грани и блики
Автор:
Arbiter Gaius
Текст:
Глава 1. ПУТЬ НА ДНО
— Ради всех святых, ты что творишь, Виллем?!
Худощавый подросток лет тринадцати склоняет белобрысую голову, пережидая волну отцовского гнева, но по лицу его заметно, что он скорее сожалеет, что попался, чем раскаивается в содеянном.
— Отвечай, парень! — высокий грузный мужчина, видимо, верно истолковал настрой отпрыска: в голосе его крайнее раздражение смешивается с недоумением и даже некоторой растерянностью. — Ты хоть представляешь, что было бы, если бы мерзкая тварь оказалась еще и бешеной?! Это, — указывает пальцем на свежие собачьи укусы, мелькающие в прорехах рукава сыновней рубахи, — это стало бы тебе смертным приговором! Уж ты-то, как сын лекаря, не можешь этого не понимать!
— Она не выглядела бешеной. У бешеных мутные глаза, и слюна льется, а еще...
— Я не экзамен у тебя принимаю, Виллем ван Мале! — гремит мужчина. — Я спрашиваю, чего ради ты привязался к какой-то уличной псине, да к тому же еще раненой?! Ведь раненые звери, они...
Он обрывает самого себя, словно осененный какой-то догадкой. Судя по тому, как мрачнеет лицо — весьма неприятной догадкой.
— Погоди-ка... Ведь в этом все и дело, верно? У клятой твари была перебита лапа. Ты что же...
Подросток вздыхает и еще ниже опускает голову.
— Мы опять говорим о хирургии, так, что ли? — мужчина говорит тише, но таким тяжелым и недобрым тоном, что становится ясным: только теперь он начинает злиться по-настоящему. — Ты что, хотел лечить эту псину?
— Нет, посмотреть только...
— Посмотреть? На что посмотреть?!
— На ее лапу.
— Господи Иисусе, дай мне терпения... — мужчина с силой трет лоб, затем скрещивает руки на груди, откидывается на высокую резную спинку стула, на котором сидит, пристально смотрит на стоящего перед ним сына. — Ну и что ты там хотел увидеть, в ее лапе?
— Мне показалось, что кость не была сломана. Просто вышла из плечевого сочленения. А это... Это легко вправить назад, — скороговоркой заканчивает подросток, заметив, как стремительно багровеет лицо родителя.
— Так я и думал. Что ж, поговорим о том, что действительно важно, и что кроется за всей этой дурацкой историей. Я не позволю тебе идти в ученичество к хирургу. Я повторял это множество раз и не понимаю, почему вынужден делать это снова.
— Но чем так плоха хирургия?! Я же не про псину думаю. Я бы мог помогать людям. Просто собака меня покусала, и...
— Вот этим хирургия и плоха, — отрезает мужчина. — Тем, что именно так с тобой-хирургом и обращались бы, и, уж поверь, не только собаки.
— Как — так?
— Не делай вид, что не понимаешь! Хирурги — это те же банщики и костоправы, разве что опыта побольше. Даже тех, кто дослужился до мантии, не уважают наравне с дипломированным лекарем. А чтобы до мантии дослужиться, тебе понадобились бы годы, а то и десятилетия! А пока было бы так: делаешь хорошо — этого не ценят. Ошибешься — смешают с грязью в лучшем случае. Захочешь помочь — тебя отшвырнут, как эта самая псина. Зато когда на помощь у тебя не будет ни сил, ни возможностей, ни желания — охочих до нее объявится целая толпа. И каждый в этой толпе будет считать, что помочь ему ты обязан, а вот он тебе за то не должен ничего и никогда. Хирургия — это путь на дно, Виллем! В грязь, нечистоты, людскую наглость и неблагодарность. Хирургом ты никогда не выбьешься в люди, не займешь места, которое можешь занять! Для того ли я тебя учил?! Для того ли ты уже сейчас болтаешь на латыни почище иного студента?! Когда ты приедешь в Салерно...
— В Монпелье.
— Что?
— Если не позволяешь мне быть хирургом, позволь хотя бы самому выбрать лекарскую школу. Я хочу поехать в Монпелье. Ты сам рассказывал, что в Салерно вы только заучивали книги. Всему, что ты сейчас умеешь, ты научился уже потом. В Монпелье, говорят, больше учат тому, что действительно пригождается в жизни.
— Как ты не понимаешь... — мужчина вздыхает, — как ты не понимаешь, что без заучивания тех книг я не смог бы и научиться тому, что знаю?
— Но почему нельзя было сразу этому и учиться?! Вместе с книгами?
— Начнешь учебу — поймешь. Во всяком случае, уж не тебе, сопляку, критиковать то, чему и как учат в старейших лекарских школах! Поди без тебя как-нибудь разберутся! — мужчина снова хмурится.
Подросток молчит, не поднимая глаз от пола, но упрямо поджатые губы и насупленный взгляд красноречиво свидетельствуют о том, что от своего он не отступится.
— Слушай, Виллем, — мужчина это тоже понимает. — Почему ты ведешь себя так, словно я желаю тебе зла? Разве я предлагаю что-то, что противоречит твоим желаниям и устремлениям? Ты хочешь лечить. Но именно этого хочу для тебя и я. Разве я сам не этим занимаюсь? Разве не хочешь ты, вернувшись после университета, продолжить мое дело? Чтобы однажды моя практика стала твоей. Хочешь помогать людям и все в таком духе — пожалуйста. Но делай это как уважаемый человек, а не какой-то голодранец! Занимайся травами, составляй снадобья, лечи с их помощью от болезней... А ты... Ей-Богу, ты бы еще в бродячие целители подался!
— А если мне неинтересно?! Неинтересно копаться в травах!
Возглас — как крик души.
— Сегодня я видел, что тебе интересно! — отец тоже повышает голос. — И уж прости, на это я тебе жизнь потратить не позволю! В Салерно...
— В Монпелье!
— Придержи язык, щенок! Пока ты живешь в моем доме — я решаю, куда тебе ехать и где учиться!
— Когда я выйду за порог, чтобы ехать на учебу — я уже не буду в твоем доме. А значит, ты меня не удержишь.
— А кто будет оплачивать твою учебу, позволь спросить?
— Сам заработаю. А нет — подамся в бродячие целители.
— Та-ак... — мужчина глубоко вздыхает и медленно выпускает воздух через крепко сжатые зубы. — Видит Бог, я не хотел до этого доводить. Твоей матери и так хватает переживаний из-за твоих причуд. Но по-доброму ты понимать не желаешь. Сними рубаху.
Позже, уже ночью, он ничком лежит на кровати в своей комнате, сухими глазами всматриваясь в окружающую его темноту. Спина горит огнем, но он старается не обращать на это внимания. Все мысли занимает одно: то, что промелькнуло во взгляде отца, когда он впервые упомянул Монпелье. Сомнение. На какой-то момент старик посчитал его желание осуществимым. А значит, он так или иначе своего добьется, благо, время еще есть. Уж этот бой он не проиграет, ни за что!
А еще совсем тихо, самым краем сознания, он обещает себе, что когда и у него будут сыновья, он никогда не встанет у них на пути. Чем бы те ни пожелали заниматься. Никогда.
Думаю, эти слова можно отнести не только с хирургам средневековья…
Отличный текст!
«А значит, он так или иначе своего добьется, благо, (лишняя запятая) время еще есть».
Текст написан грамотно, история изложена увлекательно. Автору огромное спасибо!
+ от всей души и без капли сомнения.
сначала идет диалог без особых описаний — и у меня складывается картинка: отец стоит, нависая над сыном. Вдруг далее читаю: «мужчина… скрещивает руки на груди, откидывается на высокую резную спинку стула, на котором сидит». И сцена в воображении скомкана. Либо определите сцену с самого начала, либо не накладывайте подробностей в середине, а то возникает диссонанс. Насчет сидит или стоит — такие мелочи вполне можно оставить на воображение читателя. Тем более, что далее по действию эта подробность более не понадобилась. Кроме того подробность «на котором сидит» уже вообще лишняя — если он откинулся на спинку стула.
«Занимайся травами, составляй снадобья, лечи с их помощью от болезней...» — в этой фразе есть ощущение, что телега стоит впереди лошади. Сначала все же болезни, диагноз, а потом уже лекарства.
«Позже, уже ночью, он ничком лежит на кровати в...» — вполне можно убрать первые два слова и начать с «ночью». И вообще, если подсократить и убрать не очень нужные слова, то история только выиграет.
И конечно вопрос (если вы пишете, обкладываясь энциклопедиями) — в то время уже точно были известны все признаки бешенства и его последствия?
«Юный Виллем уверен, что хочет стать хирургом и готов преодолевать на пути к своей мечте самые разные препятствия.» Если конструкция подразумевает «уверен, что хочет и что готов», то пускай без препинаки. А так-то «что хочет стать хирургом» требует выделения запятушками с обоих боков.
Мой плюсек пятнадцатый.
Господа вы нарушители правил аттракциона.
Вообщем, располагайтесь, сир, на сковороде поудобнее, буду жарить без масла.
Сия процедура исключительно в ваших интересах, а не мое желание самоутвердиться.
Текст приблизительно на 60% состоит из голливудских штампов. За это вас фламандцы (бельгийцы, голландцы) порвут на части. Они, как и французы, просто ненавидят вторжение языка голливуда.
Диалоги начинаются:
"— Отвечай, парень!" — это говорит мужчина. Через некоторое время я впадаю в ступор, пытаясь понять суть трансформации в коротком тексте: «мужчина — отец; парень — подросток — отпрыск — сын». Это настолько противоестественно русскому языку, что возникает вопрос — для кого вы пишите?
Самая идея опубликованного банальна — Хирург — голодранец. Торгуешь травой — уважаемый голландец.
Очень современный средневековый сюжет.
Эти фразы уже у всех, смотревших американские фильмы, постоянно звенят в ушах:
— Господи Иисусе, дай мне терпения…
— Не делай вид, что не понимаешь!
— Придержи язык, щенок! Пока ты живешь в моем доме — я решаю
— Почему ты ведешь себя так, словно я желаю тебе зла?
… Твоей матери и так хватает переживаний из-за твоих причуд.
Лучше бы использовали забытые уже мексиканские или бразильские штампы))
У меня от прочтения осталось ощущение обиды за потерянное время. Многообещающее в аннотации, что это — историческая проза (мое любимое), оказалось просто пародией на фрагмент голливудского сценария о жизни в средневековой Фландрии.
Без оценки, не мое.
А что, отец ГГ не любит свою профессию — травника? Как-то в его речи нету ни любви, ни увлечения своей профессиональной специализацией, и всё неприятие хирургии = только социальное, а не профессиональное!
Вдумаемся, хирург (к слову, «хирург» и «костоправ» вплоть до 16-го века — синонимы!) по отношению к терапевту, вообще к лечащему препаратами — он как «сисадмин-железячник» по отношению к «сисадмину-программеру»: первый может сделать «исправным» железо, но не поможет это железо «одеть нужным пользователю», сделать железо «пригодным к юзанию», второй может исполнить любые хотелки пользуна, но лишь в тех рамках возможностей, которые даёт «железо»!.. Очень хороший пример с хромой собакой: «травник» с помощью тех или иных препаратов может дать животному супернюх и гиперслух, сделать собаку замечающей любые раздражители (правда, ненадолго и не всегда без последствий — это зависит и от собаки, и от искусства «травника»), но сделать хромую собаку быстро бегающей возможно только после того, как собаку «починит хирург» — ну это всё равно, что только после того, как «паяльник-железячник» отремонтирует материнскую плату (конденсаторы перепаяет, добавит памяти, поменяет процессор, т.п.), из этой железяки можно будет выжать суперпроизводительность.
А если так, то отношения между «хирургом» и «травником» в идеале должны быть как между профессионалами-смежниками: да, и конкуренция, да, и зависть, и «во всём вечно виноваты эти козлы», но — «те козлы, с которыми мы пьём каждую пятницу, а каждый день работаем рука об руку»!
И если причины «нелюбви» — лишь социальные («так устроены люди»), то — и это в свойствах человеческого характера, вспомните «хорошо там, где нас нет» и «за морем телушка полушка» — обязательно будет присутствовать и «тоска по лучшему миру, где лучшие люди» — и этого в данном отрывке-рассказе нет!
То есть вот почему весь конфликт кажется ходульным.
Далее. Отец и сын. Это ведь не только профессии, это прежде всего семья. А семья это прежде всего любовь. А вот любви-то я и не увидел — ни любви отца к сыну (хрен с ним, юность всегда слепа, тупа, глупа и упряма, в упор не видит того, что под носом, то есть если повествователь следует молодому обалдую ГГ, он тоже «претендует на глупую слепоту»), ни — самое главное — любви сына к отцу! Которая, как известно, переходит в обиду и ненависть (от любви до ненависти один шаг — через обиду), жгучую, больную, истребительную — именно потому, что есть своя собственная вина в этой обиде… Отношения абсолютно отмороженные — как у партнёров по бизнесу.
И ещё вопрос: а мама у ГГ — есть? Почему-то в диалоге отца и сына напрочь отсутствует жена одного и мать другого, а эта та женщина, с которой каждый из них прожил бОльшую часть их (отца с сыном) совместной жизни! Что, оба её так не любят, что один просто не замечает, отмахивается как от ненужной мухи даже от аргумента «что скажет она», а второй не вспоминает даже для того, чтобы убедить в своей правоте отца? Даже если она умерла, вернее, тем более, если она умерла — такой эмоционально-риторический аргумент в споре!
Ну и «на закуску»: Вам надолго и в неизвестность уходить из дому помимо воли родителей — приходилось? Ну, например, в армию послужить, в спасработах по призыву поучаствовать, просто «обидеться и сбежать из дому» (что, впрочем, скорее характерно для 12-14-летнего возраста, помнится, после 15-ти уже ни один из моих ровесников из дому не убегал, а до этого каждый второй, если не первый)? Хотя бы по зову души и человечности кинуться в неизвестность?
Вот попробуйте для начала сами — там совсем другие мысли и эмоции, совсем другое отношение к побегу, это такая же разница, как между реальным взрывом и убийством людей и «кампухтерной стрелялкой»…
Это нужно сначала пережить, если не вживе, то с таким же реальным погружением, как актёр погружается в роль, в своего персонажа (ходит театральная байка, что у всех гениальных актёров, игравших Ричарда III Шекспира достаточно долго, увеличивалась сутулость до грани горбатости и глаза становились разного цвета), прежде чем об этом писать…
Про семью и любовь — несколько голословное утверждение, да и начать с того, что любовь по-разному выражается. Тут отец пытается наставить сына на путь, который он считает верным — чем не любовь? Мать в разговоре не участвует — это разговор отца и сына. Отец решает, чем сын будет заниматься. О матери упомянуто, что она переживает из-за ссор отца и сына.
Про побег в неизвестность — я не понял вашей мысли. Виллем не собирается никуда сбежать, он хочет поехать в одну лекарскую школу (университет Монпелье), отец хочет отправить его в другую (в Салерно). Варианта, что он не поедет учиться, вообще нет.
Так вот, хвалю автора за смелость, что взялся за тему развития хирургии в мире.Небанально. А дальше — жарим.
«Историческая проза» в аннотации, но я не увидела ничего, указывающего на историю именно Фландрии.
Текст перегружен повторами — мужчина, мужчина чуть ли не в каждом абзаце, разве нельзя сказать отец, родитель и тд? Вызывает сомнение обращение подростка к отцу на «ты», современность в «историческом » рассказе так и лезет в глаза.
Многие комментаторы отметили лёгкий язык, я не согласна, особенно пришлось продираться через речь отца, она показалась тяжеловесной, слишком пространной, слишком безэмоциональной, словно перечисление фактов. Когда происходит ссора между подростком и родителем, как правило старший давит своим авторитетом, коротко приводит аргументы, подросток же «огрызается», защищая свою точку зрения и вряд ли так разумно аргументирует: ..."— Когда я выйду за порог, чтобы ехать на учебу — я уже не буду в твоем доме. А значит, ты меня не удержишь."…
И совсем уж не верится, что подросток тринадцати лет засыпая, думает о будущих сыновьях, скорее всего он «закусит удила» и, размазывая сопли и слёзы, будет бормотать в подушку, что всё равно сбежит и тд. А ещё и то, что у него своя комната, тут совсем уж в средневековье не верится. Да и пороли-то скорее всего по мягкому месту, нежели по спине, берегли спины у людей, чтобы те могли работать. Во все времена, кроме нашего ленивого века и во всех странах дети работали наравне с родителями, разве что им полегче дела поручались. Вспомните, порка всегда считалась серьёзным наказанием, так что вряд ли отец сознательно уродовал сына, жалел, а того, что ниже спины — не жалко, меньше сидеть будет. Словом, не верится в правдоподобность. Если же отец настолько жесток, что исполосовал сыну спину, то никаких «разговоров за жизнь» не велось бы.
И как сказал комментатор выше — розовые штампы и вопли Голливуда. Увы, не ставлю оценку. Хотя «мужчина», он же отец, он же родитель, вызвал некое сочувствие, осознает бедняга, что воспитал неслуха.
Дальше пойдет критика.
Диалоги: манера, в которой изъясняются герои, мне кажется вычурной и наигранной. Как будто играют спектакль, где требуется каждую фразу произносить слишком громко и с особым выражением, иначе задние ряды не услышат. При этом актерам приходится усердно кривляться и размахивать руками, чтоб если все таки до задних рядов не дойдет, то они хотя бы оценили мимимку и жесты.
"— Придержи язык, щенок! Пока ты живешь в моем доме — я решаю, куда тебе ехать и где учиться!" — типичный пример штампованного кривляния.
Ошибка многих начинающих авторов, стилизирующих под Средневековье в попытке придать речи высокопарный оттенок. Типа, так тогда разговаривали. В действительности, как тогда разговаривали, не имеет никакого значения. Текст читаем мы — здесь и сейчас. И чтобы нас, читателей, зацепило, он должен быть написан живым, незаштампованным языком. Тогда герои покажутся реальными людьми, а не марионетками средневекового театра.
Удачи!