Пой, вагант, пой -- Разо третье

<tab>Господин барон так и не соблаговолил обсудить с ним произошедшее на музыкальном вечере, и теперь менестрелю оставалось только надеяться, что его лорд воспринял все именно так, как и было на самом деле: пойти на перепалку с Алегретом его заставила не собственная несдержанность, а лишь забота о чести госпожи баронессы. Впрочем, теперь, когда все эти пошлые ужимки в отношении новоиспеченной музы ваганту были официально дозволены, он уже ни в чем не был уверен.

<tab>Его мир менялся так стремительно, что более всего это напоминало крушение.

<tab>Смех и девичье щебетание, доносившееся из кухни, де Марейль услышал еще на лестнице. Сразу кольнуло нехорошее предчувствие, связавшее необычное оживление с появлением юного певуна.

<tab>Предчувствие оправдалось в полной мере, когда, войдя в просторное помещение с выбеленными стенами, менестрель обнаружил Алегрета уже за столом в компании большой тарелки с мясной нарезкой и пары девчонок: кажется, судомоек, которые фамильярно устроились по бокам от него, — добро хоть не на колени взгромоздились! — наперебой что-то рассказывая.

<tab>При появлении де Марейля, чей хмурый вид не предвещал ничего хорошего, девицы вспорхнули с лавки и поспешили скрыться с глаз. Сам вагант поднялся, поклонился учтиво, но никакого раскаяния по поводу своего неблагопристойного поведения явно не испытывал.

<tab>Да за кого он себя принимает?!

<tab>— Надеюсь, вас хорошо разместили, эн Джауфре, — холодно осведомился придворный менестрель, присаживаясь напротив. Неприязнь неприязнью — а жертвовать завтраком, лишь бы не видеть юного нахала, он не собирался.

<tab>— Прекрасно, благодарю, — отозвался тот. — И благодарю также за вчерашний вечер. Было очень... Познавательно.

<tab>«Дерзит, что ли?..»

<tab>Де Марейль кивнул служанке, почтительно поставившей перед ним миску с едой. Перехватил и кокетливый взгляд, который метнула девица на ваганта. И что только все в нем нашли?!

<tab>— Сколько вам лет, эн Джауфре? — поинтересовался он. В конце концов, приказ господина барона о доброжелательном отношении к гостю отменен не был. Хочешь-не хочешь, а надо наводить мосты.

<tab>— Девятнадцать.

<tab>— Давно ли посвятили себя высокому музыкальному искусству?

<tab>На тонком лице Алегрета промелькнула странная улыбка, не то насмешливая, не то горькая.

<tab>— Посвятил себя высокому музыкальному искусству? — переспросил он. — Что ж, если вам так угодно... С двенадцати.

<tab>— Кто же вас обучал?

<tab>— У меня было много наставников.

<tab>Вот как. Значит, он был прав: мальчишку никто не учил так, как это должно. А ведь жаль. Де Марейль сам удивился внезапно проскользнувшей мысли. Огранить его — и будет хоть и не бриллиант, но уж точно что-то более приличное, чем сейчас. Есть ведь, куда расти...

<tab>Впрочем, Господь Всемилостивый, о чем он только думает?!

<tab>— Странствовали? — спросил менестрель, старательно отгоняя мысли о том, как именно сидящего перед ним мальчишку можно было бы подтянуть в пении.

<tab>— Да, и много.

<tab>— На инструментах играете? Признаюсь, вчерашнее ваше выступление без аккомпанемента было несколько... Неожиданным.

<tab>— Нет, игре я не обучен.

<tab>— Вообще ни на каком инструменте?!

<tab>— Эн де Марейль, к чему все эти расспросы?

<tab>Менестрель, удивленный неожиданной сменой тона беседы, поднял глаза на своего собеседника и, пожалуй, впервые по-настоящему встретился с ним взглядом. По хребту пробежал неприятный холодок. Не должен совсем еще юный мальчик так смотреть: твердо, настороженно, будто он везде и во всем видит подвох. А еще — безгранично устало, будто не юноша, а проживший долгую и трудную жизнь старик.

<tab>— Что вы хотите узнать на самом деле, эн де Марейль? Ведь я вам не нравлюсь, это очевидно. Так чего ради продлевать беседу, которая вам неприятна? Перейдите сразу к сути, так будет быстрее и проще.

<tab>Что ж, откровенность за откровенность.

<tab>— Дело не в вас, эн Джауфре. Не в вас лично. Я лишь спрашиваю себя, понимаете ли вы, почему и ради чего вы здесь? — Вагант лишь молча вскинул голову, явно ожидая продолжения, и де Марейль заговорил снова: — Барон де Периньяк прислал вас сюда с определенной целью, о которой вы, возможно, не догадываетесь. Не мне посвящать вас в это, но поверьте: за всей этой историей с музыкальным поединком между нами скрыто гораздо больше, чем вы можете себе представить...

<tab>— Если вы о трудных годах, что пережил этот замок, об отъезде господина барона в Палестину и его нелегком возвращении, то мне о том известно.

<tab>— Что?.. — де Марейль с трудом поверил своим ушам. — Но откуда?..

<tab>— Мессир барон де Периньяк рассказал в общих чертах. А здешние слуги добавили деталей.

<tab>— Но тогда... Тогда... — менестрель с трудом подбирал слова, — тогда вы понимаете, что ваше присутствие здесь нарушает весь заведенный уклад, все, что нам с таким трудом удалось восстановить!.. Это ваше служение госпоже баронессе... Оно попросту неуместно!

<tab>— Почему?

<tab>Придворный менестрель шумно выдохнул, не найдясь, что ответить, и Алегрет продолжил:

<tab>— Если уж речь зашла о моей донне, эн де Марейль, то неужели вы не замечаете очевидного?

<tab>— Очевидного?!. — потрясение менестреля росло с каждым услышанным словом. — Это чего, позвольте узнать?!

<tab>— Что она несчастна, разумеется, — слегка пожал плечами вагант.

<tab>— Вздор!

<tab>— Отчего же? Долгие годы она делала не то, что надлежит делать не только даме ее круга, но и любой женщине. Ведь она прекрасна, разве будете вы со мной в этом спорить? Она создана для того, чтобы ею восхищались, слагали в ее честь кансоны, творили безумства, теряли ради нее покой и сон! А вместо этого она на своих плечах несла и этот замок, и своего супруга. Когда он в последний раз говорил ей о любви? Когда смотрел на нее не как на соратницу, на надежу и опору, — а как на женщину?..

<tab>— Понятия не имею и знать о том не желаю! — повысив голос, твердо ответил де Марейль. — Ибо считаю это не своим делом. И уж тем более — не вашим! Ваши гнусные инсинуации не имеют ничего общего с реальностью! Госпожа баронесса — добродетельная супруга, а также сильная, стойкая, набожная и мудрая женщина!

<tab>— Вот и я о том же.

<tab>Де Марейль задохнулся от возмущения, а вагант, воспользовавшись паузой, тише продолжил:

<tab>— Не пытайтесь уверить меня в том, что не заметили этого вчера.

<tab>— Этого?.. — машинально переспросил менестрель.

<tab>— Того, как она расцветала от одного страстного взгляда, от пылкого слова, от просьбы служить ей и воспевать ее красоту. Она, как иссохшаяся земля, впитывает мельчайшие капли внимания, любования собой, обожания, восхищения, трепета перед ней. А когда она напитается этим — поверьте, эн де Марейль, она зацветет. Невыразимо прекрасно зацветет.

<tab>— И для того вы здесь?.. — рассеянно переспросил менестрель. Мысли путались, не давая ухватить нить беседы, отобрав у мальчишки инициативу в разговоре.

<tab>— Если вас интересуют причины моего пребывания в Корноне, то извольте. Да, вы правы, барон де Периньяк прислал меня с целью затеять ссору с вашим господином, начать междоусобицу, по возможности убить в ней барона и присоединить его владения к своим. С этой целью я должен был спровоцировать вас и ваших господ на скандал.

<tab>— Вчера вам это не удалось, и потому вы пытаетесь разозлить меня сейчас?

<tab>— Я не пытался. Не пытаюсь и теперь.

<tab>— Почему?

<tab>Алегрет снова усмехнулся — не то зло, не то горько.

<tab>— Возможно, потому что я почти никогда не делаю того, что от меня ожидают, эн де Марейль. И никогда не становлюсь чьей-то разменной монетой. Полагаю, это объяснение подойдет не хуже всякого другого.

<center>***</center>

<tab>Две следующих недели прошли для де Марейля под знаком все большего хаоса, который приезжий вагант вносил в жизнь замка — и в его собственные мысли. Он был бы и рад обозвать творящееся вокруг него безобразием и безумием, а Алегрета — наглым выскочкой и вражеским ставленником. Но за истекшие дни пришел к неутешительному выводу о том, что ни в какие однозначные мерки и оценки происходящее не укладывается.

<tab>Вагант вел себя в целом вполне пристойно (если закрыть глаза и уши на содержание его попевочек). С ним, де Марейлем, раскланивался при встрече учтиво, хотя пожилой менестрель и не мог избавиться от ощущения все той же затаенной горькой усмешки, сквозившей в его ореховых глазах. Вирши в честь своей новоявленной донны слагал исправно, и даже меру в них знал: вышедшие из-под его пера творения, хоть и довольно страстные, были все же на порядок скромнее того, что он озвучивал на выступлениях и адресовал всем желающим его послушать. Словом, упрекнуть его можно было разве только в весьма скромном уровне мастерства, да и это, как с каждым разом все больше убеждался де Марейль, было очевидно лишь для него. Остальные же слушатели огрехов явно не замечали или, что еще более вероятно, им было все равно. Лишь бы и дальше слушать про сады любви, про горести отвергнутых воздыхателей и упоение обласканных, а то и вовсе про сущую околесицу, сочиненную вагантом прямо в Корноне и носящую название «Песня ни про что».

<tab>Все это больше всего напоминало весну — раннюю, дружную, теплую, когда все живое сбрасывает с себя оковы зимы и пускается в рост и цветение, буйное, неудержимое, и единственное, что в нем было однозначно плохо — его, де Марейля, больше не просили выступать. Две недели под сводами большой пиршественной залы звучали виршики про пастушек, всевозможных донн, и даже — песня-рассуждение о том, стоит ли делить возлюбленную с другим. Придворный менестрель поначалу старался относиться к этому с терпением и пониманием: мол, нужно же показать, что к посланцу де Периньяка относятся всерьез, но чем дальше, тем сложнее становилось ему бороться с ощущением собственной заброшенности.

<tab>Переживающему новое рождение замку Корнон был уже не нужен старый музыкант, повествующий о деяниях давно минувших лет. Любовь, когда-то уступившая место подвигу, теперь снова вступала в свои права. А о любви, тем более такой: утонченно-страстной, сказать ему было решительно нечего.

<tab>Ощущать это было невыносимо. И дело было даже не в унизительной легкости, с которой приезжий запевала задвинул его на задний план; не в страхе, что его прогонят прочь со двора, как отслужившего свое старого пса; а в жутком чувстве, что жизнь проходит мимо него. Будто живым в могилу закопали.

<tab>«Лучше уж и правда поскорее отойти в мир иной: так хотя бы не нужно будет притворяться, что ты — все еще часть жизни».

<tab>Уединенный клочок земли между бурно разросшимся старым садом и замковой стеной де Марейль ценил за тишину, безлюдность и возможность побыть наедине со своими мыслями. Тем большим было его раздражение, когда, проходя между разлапистыми фруктовыми деревьями, он услыхал ставшие за последнее время привычными, но оттого ничуть не более приятные звуки. Как оказалось, голос Алегрет все же тренировал. Или, во всяком случае, думал, что делает именно это.

<tab>Менестрель, не сдержавшись, раздраженно зарычал и помотал головой, словно пытаясь вытряхнуть из ушей безнадежно испорченную высокую фальшивую ноту. Ускорил шаг и возник перед сидящим на земле вагантом, словно пышущий праведным гневом ангел музыкального возмездия.

<tab>— Кто — так — поет?! — не думая более о приличиях и о том, чтобы «не обидеть гостя», рыкнул он. — Какой враг научил вас брать высокие ноты горлом?! Это звучит, словно здесь изощренно пытают петуха — осипшего и безголосого! А дышете вы, простите, чем?! Что можно спеть, скрючившись в три погибели?! Это какое-то изуверство — над собой, а потом и над слушателями! Встаньте!

<tab>Алегрет, видимо, ошарашенный неожиданным напором, послушно молча поднялся. Глаза его все больше приближались к идеально круглой форме, но охваченный две недели сдерживаемым наставническим рвением де Марейль этого уже не замечал.

<tab>— Всех святых ради, оставьте это позерство! — продолжал он, слегка пиная изящно выставленную вперед ногу своего неожиданного ученика. — На публике будете красоваться. А сейчас — равная опора на обе ноги, — он даже потопал для наглядности. — Выпрямите спину, плечи назад. И расслабьтесь, не зажимайте шею. Поверьте, я и близко не причиню вам тех страданий, что заставляете претерпевать вы меня во время ваших, Господи прости, выступлений!.. Ну вот, так уже лучше. Теперь — дышим!

<tab>Вагант вздрогнул от ладони, с размаху опустившейся на его живот. Попытался отстраниться, но менестрель придержал его за плечо.

<tab>— Не дергайтесь, — велел он. — Небось не девица. Дышите, говорю!

<tab>Грудная клетка юноши несколько раз рвано поднялась и опустилась, и де Марейль с недоверчивым потрясением заглянул ему в лицо.

<tab>— Вы что, и когда поете на публику, дышете именно так? — неверяще уточнил он.

<tab>Алегрет молча кивнул.

<tab>— Мне следовало догадаться. Святые угодники, кто ж из ваших наставников вас так ненавидел?.. — не дожидаясь ответа на этот, по сути, риторический вопрос, он пояснил: — Животом. Дышать надо животом и никак иначе. Звук рождается здесь, — он слегка похлопал Алегрета по прессу. — Не в груди и упаси Господь не в горле, как у вас сейчас. В горле живут исключительно задушенные петухи, а голос, — нормальный, полнозвучный, артистический певческий голос! — идет отсюда. Мычите!

<tab>— Что?

<tab>— Сомкните губы. Не сжимайте, свободно. И тяните звук «м-м-м». Да не лезте на чертовы верха, что вам там как медом намазано?! Еще один ваш ненавистник — человек, подобравший вам репертуар... Ну да ладно. Возьмите ниже. Там, где вам удобно. И я хочу услышать полный объемный звук. Мышцами живота вы создаете необходимый напор воздуха. Кости в вашей грудной клетке отражают и усиливают звук, той же цели служит ваш череп. Если делать все верно, голос будет звенеть без больших усилий с вашей стороны и наполнять помещение, где вы выступаете. Тогда не придется кричать, как вы это делаете сейчас. Ну вот, да, сейчас это что-то похожее на правду. Сами-то слышите разницу?

<tab>Алегрет кивнул, на лице его все еще было написано изумленное недоверие.

<tab>— Вот и славно. Напоследок — о так любимых вами верхах. Самый дельный совет, который тут можно дать: пошлите их в пекло и составьте себе репертуар под свой голос. Но если уж этого вы сделать так и не удосужились — хотя бы не подъезжайте к высоким нотам. Это звучит, как телега, взбирающаяся на гору. Скачок от низкого звучания к высокому должен быть именно скачком, а не мучительным переползанием. Высокая нота, которую слышит от вас публика, должна звучать еще выше у вас в голове. Представьте ее, прежде чем взять. И не подползайте, а прыгайте на нее сверху. Чем, по-вашему, человек поет?

<tab>— Животом? — понятливо уточнил Алегрет.

<tab>— Им тоже. Но это потом. Человек поет, во-первых, разумом. Музыка должна зазвучать в ваших мыслях прежде, чем станет слышна окружающим. Во-вторых — ушами. Вам, правда, это не так важно, раз уж вы не аккомпанируете себе, но мало ли... Вдруг однажды понадобится соотносить свой голос с инструментом или, например, с другим певцом. И только в-третьих — животом и всем остальным, что к нему прилагается. Примерно так[1].

<tab>Он выдохнул — и только тогда осознал всю абсурдность произошедшей только что сцены. Он что, наставлял своего соперника?! Конкурента, из-за которого весь замок встал вверх дном, а его самого, того и гляди, выставят за порог?! Боже Всемогущий, что это было?!

<tab>Вагант, судя по всему, полностью разделял его изумление.

<tab>— Эн де Марейль.... — негромко потрясенно произнес он. — Вы что, помогаете мне?.. Почему?..

<tab>Почему-почему! Да если бы он знал, почему! Если бы еще хоть что-то понимал в себе и в окончательно взбесившейся вокруг него жизни! С легкой руки этого самого ваганта взбесившейся, между прочим! И что теперь ему отвечать? Кроме, пожалуй, самого сокровенного, что просилось на язык вот уже две недели...

<tab>— Да подите вы к дьяволу, Алегрет!

<tab>Он широкими шагами направился к деревьям, уже даже не пытаясь понять, на кого злится: на ваганта, самого себя или на весь мир в целом. Однако удалялся все же недостаточно быстро, чтобы не услышать за спиной негромкое:

<tab>— Спасибо.