Пробуждение. Часть II. Глава 4

Автор:
Нефер Митанни
Пробуждение. Часть II. Глава 4
Аннотация:
Сидя в одиночной камере, Петрушевский вновь и вновь в памяти возвращался в те роковые дни.
Текст:

Иллюстрация автора.

Тусклый огонёк свечи исполнял свой завораживающий танец. Петрушевский отрешённо смотрел на него, точно любовался пламенем, но на самом деле его мысли были далеко. Сейчас, после всего случившегося, оглядываясь в совсем недавнее прошлое, он увидел себя и всю свою жизнь в новом свете.
В памяти стояло лицо Анны в ту ночь их расставания. Молящие испуганные глаза, полные слёз, хрупкие тонкие пальцы, вцепившиеся в воротник его шинели. Он тогда силой оторвал её от себя, оттолкнул, и сейчас воспоминание об этом болью отдавалось в его сердце. Бессонными ночами он доверял свои мысли бумаге, лелея лишь одну надежду – когда-нибудь Анна прочтёт эти записи и сможет понять и простить его. Сейчас он раскаивался в том, что так мало рассказывал ей о своём деле, о том, что волновало его все эти годы, прошедшие после войны. Если бы она знала больше, то всё случившееся, возможно, не стало бы для неё таким неожиданным и – он был в этом уверен – совершенно непонятным. Да, наверное, ему нужно было больше доверять своей хрупкой жене, но он всегда считал, что не должен посвящать её в эти дела. Она знала всё очень поверхностно и вот сейчас осталась в полной растерянности. Эту растерянность он прочитал в том её последнем взгляде. Впрочем, знай она больше о заговоре, разве меньше бы страдала сейчас от его ареста? Напротив, живя в относительном неведении, она была спокойна всё это время, а если бы он посвятил жену в детали, то лишил бы её этого спокойствия. Значит, он оказался прав, не рассказывая Анне все подробности своего участия в заговоре?..
У него не было сомнений в том, что Николай, крёстный Сашеньки, поможет ей с сыном. Да и нуждаться они не будут, потому что недавно Анна стала наследницей крупного состояния своего деда, князя Черкасского. Однако вина за то, что заставил жену страдать, а крошку-сына осиротеть, с каждым часом снедала Сергея всё больше.
Собственная судьба его не волновала: в конце концов, ведь знал, на что шёл, и более того, в глубине души он никогда не верил в успех их предприятия. Раньше, едва сомнения начинали тревожить его, он гнал их, но сейчас, когда честно признался себе в этом неверии, ему вдруг стало легче. Всё уже случилось! Случилось именно так, как и должно было! Остаётся пережить следствие и спокойно перенести приговор. Вот только что будет с Анной и сыном? Конечно, она должна жить дальше и связать свою судьбу с достойным человеком! Однако от одной лишь мысли, что она будет принадлежать другому, и не он будет дарить ей ласки, не в его руках она будет умирать от наслаждения – от одной лишь этой мысли он приходил едва ли не в бешенство. Это была какая-то иррациональная злость: он прекрасно понимал, что сам виноват во всём, сам сделал всё, чтобы потерять ту единственную женщину, которая жила в его сердце и – он лишь сейчас в полной мере осознал это! – составляла смысл его жизни. Политические игры, планы переустройства общества – как же это всё пусто и глупо, и мелко в сравнении с тем, что есть семья! Его друг, ловелас, бретёр*, гуляка, оказался мудрее его! Он всегда считал Синявского хоть и умным, но довольно легкомысленным.

Как же прав оказался Николай, когда сказал однажды: «Не уверен, что нужны какие-то действия с твоей стороны, более того, они, наверняка, принесут вред и тебе, и близким тебе людям, и самому делу… каждый хорош на своем месте. Ты – военный! Ну, так и служи с честью! А придет срок, выйди в отставку, женись и воспитай сына, чтобы смог, как и ты, послужить отечеству, не посрамив отца!». Выходит по всему, что легкомысленным был он сам, Сергей, ввязавшись в преступное и опасное дело, заведомо губительное не только для него самого, но и для его семьи, разве же он послужит примером для своего сына?! Скорее всего, Александр всю свою жизнь будет с горечью осознавать, что его отец – государственный преступник, покусившийся на жизнь Государя!

Сидя в одиночной камере, Петрушевский вновь и вновь в памяти возвращался в те роковые дни.

***

Известие о кончине императора Александра I, полученное из Таганрога, ошеломило всех. Императору было только сорок восемь, возраст хотя и солидный, но далеко не старческий, на здоровье царь не жаловался, в отличие от императрицы. В Таганроге он сам обустраивал их с Елизаветой дом, расставлял мебель и развешивал картины. Он словно бы ощутил вновь вкус к жизни. На приёмах, устроенных местным обществом, был даже весел и шутил, потом предпринял несколько поездок, и вдруг – кончина. Поговаривали, что он был отравлен, и слухи один нелепее другого поползли по столице. Петербург затих в ожидании чего-то нового.
С Александром уходила в прошлое целая эпоха, неоднозначная и в чём-то, быть может, странная, как и сам государь, вся жизнь которого была наполнена борьбой с самим собою. Это было время, когда Россия смела армии Наполеона, уже в который раз доказывая свою способность к великим делам, и твёрдым шагом победителя вошла в Европу. Это было время побед и поражений, больших мечтаний, грандиозных замыслов и надежд, военных поселений и бесконечных споров о конституции, время дуэлей и салонных сплетен. А в общем и в целом это было великое время!

В Петербурге не было человека, который не переживал бы смерть государя. Рождественский пост словно по какому-то мистическому замыслу совпал с этим скорбным событием: дамы надели траур, в церквях служили панихиду, театры были закрыты, нигде не играла музыка.
Все почему-то говорили вполголоса, пересказывая друг другу противоречивые новости. Говорили о духовном завещании покойного государя, передавшего Россию в руки Великого князя Николая Павловича, и о великодушном поведении последнего, не пожелавшего принять власть в обход старшего своего брата Константина, имевшего все права на престол по первенству рождения. Поговаривали, что Константин, взойдя на престол, не замедлит отменить крепостное право и сократит срок военной службы. Потом стали говорить, что Константин решительно отказался от престола, мотивируя свой отказ не только морганатическим браком**, но и категорическим не желанием царствовать, и наследовать всё же будет Николай.

Неопределённость создавшегося положения томила всех, долгое ожидание какой бы то ни было развязки становилось невыносимым уже само по себе, а тут ещё прошёл слух о готовящемся возмущении в гвардии. Словом, затишье, так внезапно опустившееся на столицу, было обманчивым, это была тишина перед бурей.
Тот день выдался тяжёлым и сумрачным. По утру Петрушевский вывел свою роту на улицу напротив здания казарм, объявил о кончине государя и с некоторой, непонятной ему самому грустью поздравил с новым императором Константином. Усталым и задумчивым взглядом он обвёл строй солдат и офицеров, вчитываясь в их лица и стараясь угадать их мысли. Никто не скрывал скорби, во взглядах стояли тревога и ожидание. Троекратное «ура», прогремевшее по команде, было данью традиции, да и только. В штабе офицеры подписали присяжный лист и молча разошлись по квартирам.
Возвращаясь домой, Сергей встретил Емельяна Гордина, немолодого уже солдата с весёлыми карими глазами и большим носом, похожим на картофелину, из-под которого свисали роскошные длинные усы. Завидев капитана, Емельян вытянулся.
- Вольно, вольно, - махнул рукою Сергей и попросил: - Табачком не поделишься, Емельян?
Солдат широко улыбнулся и, смешно дёрнув усами, ответил:
- Отчего бы не поделиться? Только у нас, ваше высокблаародие***, самосад. Поди вам и не сгодится…
- Ещё как сгодится, - кивнул Сергей, - давай самосад!
Емельян вытащил вышитый кисет, щедро отсыпал табаку и с интересом стал наблюдать, как Сергей скручивает папиросу.
- Крепкий табак, - похвалил Петрушевский и заметил: - Что это ты, братец, призадумался? На тебя не похоже…
Глаза солдата оживились, блеснув из-под нависших густых бровей, и он нерешительно спросил:
- Что же теперь будет-то, ваше высокблаародие?
- Что будет? – словно бы не понял Сергей, - Ты о чём?
- Ну как же…царь-то новый, говорят, в Польше живёт. Нешто можно так? Царю в столице жить заведено, - объяснил Емельян.
Потом помолчал и опять тихо спросил:
-А правда, ваше высокоблаародие, что новый царь солдатам послабление устроить хочет? У него-то в Польше всего восемь лет служат… А то вот ещё сказывают, будто покойный-то император всё Николаю Палычу отписал…
Он смотрел на Сергея, ожидая ответа, а тот не знал, что ответить и сказал честно:
- Не знаю, братец… Что Константин, что Николай – не всё ли одно, как думаешь?
Он изучающе посмотрел на солдата, с интересом ожидая его реакции.
- Оно, конечно, - пробормотал тот. – А всё ж непорядок… - он беспомощно развёл руками.
- Ну, даст Бог, решится дело! – Петрушевский хлопнул Емельяна по плечу и, поблагодарив за табак, быстро вышел за ворота казарменного двора.

Мокрый снег неприятно ударил в лицо. Сергей вдруг почувствовал, что смертельно устал. Больше всего на свете ему захотелось поскорее увидеть Анну, заключив в объятия, скользнуть руками по тонкому стану и поцеловать её нежные податливые губы, а потом, склонившись над колыбелью, утонуть в небесно-ясных глазках крошечного сына.
Едва войдя домой и протягивая Архипу шинель, спросил:
- Анна Александровна где?
- Отдыхают барыня, - отвечал камердинер, - Сашенька коликами мучился, насилу успокоили. Измаялась она, сердешная, с сыночком.
- Не будите её! - предостерёг Сергей и спросил: - Письма мне не было?
Не дожидаясь ответа быстро прошёл в кабинет, лёг на диван, заложив за голову руки. Архип, что-то бормоча и потирая обвязанную шалью спину, поплёлся за ним.
- Были письма, – ответил он, - я вона на стол положил…Что же делается-то? Кухарка с утра на рынок ходила, говорит, бунт будет почище Пугачёвского… Эх, Сергей Владимирович, в деревню надобно ехать! Там уж никакой бунт не страшен… Да и чего ещё желать-то? И сытно, и тепло, Анне Александровне с дитём самое то.
Заметив, что Сергей его не слушает, Архип направился к дверям, но вдруг взмахнул рукой, вспомнив что-то, и сказал:
- Чуть не запамятовал! Мальчонка от господина Бестужева прибегал, записку принёс.
- Где? - лёжа с закрытыми глазами, спросил Сергей.
- Что – где? – моргнул старик, непонимающе уставившись на него.
- Да записка где? - раздражённо поморщился Сергей и сел, потирая болевшее плечо с застарелой раной.
Камердинер засуетился, стал ощупывать свою одежду, лихорадочно вспоминая, куда была запрятана злополучная записка.
- Ну сколько можно отучать тебя от дурацкой привычки прятать всё в карманы?!- вновь поморщился то ли от нетерпения, то ли боли Сергей.
- Депеша-то больно важная, - оправдывался Архип, - сказали, непременно в руки вам передать.
Наконец, из складок шали он выудил скомканный бумажный клочок и протянул его Сергею. Пробежав глазами послание, тот встал и, на ходу застёгивая мундир, бросил камердинеру:
- Я сейчас уйду. До утра не жди. Ежели кто меня спрашивать будет, скажи, что не знаешь. Анне же скажи, что я в казармах, пусть не тревожится и бережёт себя и сына, утром буду дома. Слышишь?
- Ах, батюшка! Да куда ж опять-то? Ведь вечер поздний! – заохал Архип, стряхивая растаявший снег с шинели Серея. - Уж который день дома не ночуете, Анна Александровна вся извелась, вас ожидаючи!
Сергей отмахнулся от него и вышел из квартиры.

***

Поздний ноябрьский вечер был уже по-зимнему холоден. Зима в этом году обещала быть лютой. Раскачивающийся от ветра фонарь тускло освещал двор, отбрасывая на угол дома скудный луч света. У Петрушевского вдруг возникло ощущение déjà vu**** – он видел когда-то такой же тусклый свет от фонаря, а в нём – кружащиеся искры снежинок. Потом вспомнил, такое действительно было в ту ночь, когда у Анны произошёл выкидыш, и он поспешил в аптеку, чтобы купить прописанные доктором капли. Тогда ему было очень плохо, боль от потери нерождённого первенца разрывала сердце. Сейчас боли не было, только тревога, безотчётная, томящая, словно надоедливый комар в ночи, точившая его изнутри, смущавшая душу.
Сергей постоял несколько мгновений, вдыхая морозный воздух. На искрящемся свежем снегу у фонарного столба лежала собака. Её грязно-рыжая шерсть с тёмными пятнами намокла от снега. Почувствовав приближение человека, собака приподняла голову и скользнула по нему равнодушным взглядом блестящих чёрных глаз. Потом, видимо, решив, что прохожий не достоин её внимания, она опустила морду на вытянутые лапы и спокойно закрыла глаза.
Сергей остановил извозчика и велел ехать к дому Прокофьева – директора Российско-американской компании***** – к дому, в котором жил Рылеев.
Двери открыл Александр Бестужев. *****
- Ну, наконец-то, Сергей Владимирович, - тихо проговорил он, - уже все собрались.
- Прошу извинить меня, господа! – входя в небольшую гостиную, сказал Петрушевский.
Здесь действительно собрались почти все члены общества, бывшие в это время в столице.
- Какие новости, Сергей Владимирович? – спросил Рылеев, сидевший в мягком кресле у пылающего камина и укутанный большим шерстяным пледом. На его бледном лице читались нетерпение и тревога. Кондратий Фёдорович страдал от простуды, и было заметно, что его лихорадит.
- Я бы сказал, дела странные, - ответил Петрушевский, - полки присягнули один за другим, хотя следовало бы начать с правительства.
- Великий князь поторопился, - отозвался Николай Бестужев и спокойно затянулся трубкой.
- Не Великий князь, а граф Милорадович, - возразил ему полковник Трубецкой.*****
Он был сильно озабочен, его высокий лоб пересекала глубокая морщина, и он с беспокойством поглядывал на присутствующих.
- У меня есть сведения, что именно граф настоял на этом, - объяснил он. - На Совете он проявил упорство, коему можно позавидовать, - Трубецкой невесело усмехнулся, - Михаил Андреевич посчитал, что коль отречение Константина и завещание покойного государя неизвестны в народе, Николай Павлович царствовать не может.
- Позвольте, Сергей Петрович, вы хотите сказать, что великий князь знает о духовной императора? – с недоумением спросил Бестужев-младший.
- Вне всякого сомнения! – отвечал Трубецкой, - Однако же он боится шестидесяти тысяч штыков, которые имеет генерал губернатор.
Князь прошёлся по комнате и остановился у камина, задумчиво глядя на пляшущие языки пламени.
- Господа, полагаю, мы должны прийти, наконец, к какому-либо решению, - оживился Рылеев.
Его большие выразительные глаза лихорадочно блестели, этот блеск, пожалуй, нельзя было объяснить простудой. Поправив шарф, повязанный вокруг шеи и, видимо, мешавший ему, Кондратий Фёдорович нетерпеливо добавил:
- Нужно что-то предпринять!
- Гвардия сейчас за Константином, - вступил в разговор Сергей, до этого внимательно слушавший Трубецкого, - а посему, я считаю, было бы глупым решиться сейчас действовать.
- Пожалуй, вы правы, капитан, - поддержал его Трубецкой.
- Господа, - заговорил Штейнгель***** , сидевший в дальнем углу комнаты и всё время что-то чертивший на небольшом листе бумаги, - неужели вы действительно за переворот?
Он поправил очки, делавшие его глаза круглыми, и обвёл присутствующих изучающим взглядом.
- А вы, Владимир Иванович, неужели против? – отозвался Рылеев.
- Моя позиция вам известна… Я против какого бы то ни было кровопролития, - барон поднялся и, заложив руки за спину, прошёлся по комнате. – Я по-прежнему считаю, господа, - продолжал он, - что любые насильственные меры, предпринятые нами, произведут всеобщее возмущение. Конституция – наша цель. Но она может и должна быть предоставлена только высочайшей властью.
- Владимир Иванович, ваша идея ненова, - заметил Рылеев с некоторым раздражением.
Было видно, что ему неприятны слова Штейнгеля, и он с твёрдостью повторил:
- Ненова… Вы предлагаете нечто вроде кондиций Анне Иоанновне. Чисто теоретически – идея интересная. Однако же мы прекрасно знаем, чем она чревата.

Сильный кашель, вырвавшийся из его груди, не дал Кондратию Фёдоровичу договорить. Воцарилось молчание, которое никто почему-то не решался нарушить. Все что-то обдумывали. Штейнгель опять сел в углу и вновь стал чертить на листке, время от времени поправляя сползавшие очки.
Петрушевский решился заговорить:
- Господа, полагаю сейчас мы должны решиться действовать или бездействовать. Давайте не будем спорить о политике. Мне кажется, мы рискуем увязнуть в спорах.
- Вы знаете, господа, моё мнение, - послышался приятный голос Батенкова.*****
Гаврила Степанович говорил спокойно, обдумывая каждое слово.
- По ряду вопросов, - продолжал он, - Я поддерживаю барона, но сейчас, вы совершенно правы, капитан,- он взглянул на Сергея. – У меня конкретное предложение, - Батенков на секунду замолчал, как будто стараясь привлечь к своим словам больше внимания, но это было излишним, так как все в нетерпении смотрели а него, и даже Штейнгель забыл о своём занятии.
-Я предлагаю, - продолжил Батенков, - Оставить наши намерения по крайней мере лет на десять.
- Но позвольте! – воскликнул Александр Бестужев.
- Опять бездействие! А что? В этом что-то есть! – послышались возгласы присутствующих.
- Господа! Господа! – Рылеев попытался призвать всех к тишине, но кашель опять остановил его.
Тогда князь Трубецкой взял на себя эту роль:
- Господа, у нас слишком шумно, - и обращаясь к Батенкову, попросил: - Гаврила Степанович, пожалуйста, извольте конкретнее изложить ваше мнение.
- Я не сторонник мятежа, господа, - Батенков слегка сдвинул брови, от чего его серьёзное лицо стало мрачным. – Я, скорее, политик, нежели заговорщик-революционер. И полагаю, что в данный момент мы не можем прибегнуть к силе. Нам необходимо стремиться сделать карьеру. – Он усмехнулся, видя недоумение на некоторых лицах. – Да, да, не удивляйтесь! Умы общества должны занять высокие посты, с тем, чтобы потребовать перемен в России.
Батенков развёл руками, словно давал понять, что закончил свою короткую речь.
Сергею всегда было интересно наблюдать за Батенковым, его притягивали неторопливая невозмутимость и рассудительность Гаврилы Степановича, Петрушевский восхищался его острым умом. И чаще всего Сергей ловил себя на том, что соглашается с его мнением. Вот и сейчас Петрушевский тоже полагал, что затевать восстание немедленно, воспользовавшись неразберихой с троном, было бы ошибкой.
- Господа, - заговорил Сергей, - я соглашусь с Гаврилой Степановичем, в сложившейся ситуации нельзя затевать восстание! Мы погубим многих солдат и погибнем сами, не достигнув цели.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

* Бретёр - дуэлист, готовый драться на дуэли по всякому, даже незначительному поводу (устаревшее).

** Морганатический брак - (слово «морганатический» неясного происхождения, по одной из версий, от нем. Morgengabe — утренний подарок мужа новобрачной) — брак между лицами неравного положения, при котором супруг (или супруга) более низкого положения не получает в результате этого брака такое же высокое социальное положение. Константин Павлович царствовать не хотел и прибавлял: «Меня задушат, как задушили отца»; 14 января 1823 года Константин, ссылаясь на морганатический брак с польской графиней Грудзинской (хотя дополнение к постановлениям об императорской фамилии, представленное в Высочайшем манифесте от 20 марта (1 апреля) 1820 года и препятствовавшее наследованию престола детьми от неравного брака, и не лишало лично его прав на престол) и неспособность к государственному управлению, письменно отрёкся от престолонаследия. Это тайное отречение было оформлено в виде манифеста Александра I от 16 (28 августа) 1823 года, который следовало огласить после его кончины. В силу этого решения наследником престола становился следующий брат, великий князь Николай Павлович. Николай был в курсе этих планов как минимум с 1819 года, однако о существовании манифеста не знал до момента его обнародования после смерти Александра I.

В условиях тайны, окружавшей манифест о престолонаследии, часть общества именно в Константине видела достойного преемника Александру I. Историк О. С. Каштанова писала, что «…современники Константина отмечают наличие у него ума, прекрасной памяти, огромной трудоспособности… …в российском обществе и за границей на Константина смотрели не только как на будущего российского монарха, но и как на возможного греческого императора или польского короля».//Каштанова О. С."Великий князь Константин Павлович (1779 - 1831 гг. ) в политической жизни и общественном мнении России".

*** Ваше высокоблагородие - обращение к лицам в чинах 6—8-го классов; Петрушевский в этот момент в чине капитана (то есть относится к 7-му классу).

****déjà vu(дежавю)— «уже́ виденное») — психическое состояние, при котором человек ощущает, что он когда-то уже был в подобной ситуации, подобном месте.

*****

Составлен по
1. «Декабристы. Биографический справочник». Издание подготовлено С.В. Мироненко, под ред. М.В. Нечкиной. М., «Наука» ,1988 г.
2. А. А. Илюшин «Русские писатели». Биобиблиографический словарь. Том 1. А-Л. Под редакцией П. А. Николаева. М., «Просвещение», 1990 г.

Иван Васильевич Прокофьев (ум. 1845) ― русский купец, первенствующий директор Российско-американской компании (РАК) в 1827―1844 годах. Коммерции советник. С 1824 г.

Кондратий Фёдорович Рылеев (18.09.1795 – 13.07. 1826) (по рекомендации Н.С. Мордвинова) – правитель канцелярии российско-американской компании, входит в состав ее акционеров, литератор, отставной подпоручик, член Северного Общества с 1823 года. Один из самых активных членов организации, с 1824 года взял на себя руководство Северным Обществом, его квартира накануне восстания стала штабом. Арестован ночью 14.12.1825, помещён в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Осуждён вне разрядов, приговорён к повешению, приговор приведён в исполнение.

Александр Александрович Бестужев (литературный псевдоним Марлинский) (23.10.1797-7.06.1837). Штабс-капитан л.- гв. Драгунского полка. Прозаик, критик, поэт. Вместе с К.Ф. Рылеевым издавал альманах «Полярная звезда».
Член СО с 1824 года, активный участник восстания на Сенатской площади. В ночь на 15 декабря 1825 года явился с повинной в Зимний дворец, отправлен в Алексеевский равелин петропавловской крепости. Был закован в кандалы из-за подозрения в убийстве штыком графа Милорадовича. Осуждён по 1 разряду на 20 лет каторжных работ. Срок сокращён до 15 лет. По особому высочайшему повелению обращён прямо на поселение в Якутск. Из столицы выехал 6 октября 1827 года. 13 апреля1829 года высочайше повелено определить рядовым в действующий Кавказский корпус, в середине августа 1829 года зачислен в41 егерский полк. Потом были переводы в другие полки. За отличие произведён в прапорщики Черноморского 5 батальона, потом – в Черноморский 10 линейный батальон. Погиб в стычке с горцами.

Николай Александрович Бестужев (брат Марлинского) (13.041791- 15.05.1855), капитан-лейтенант 8 флотского экипажа. Прозаик, критик, сотрудничал во многих журналах. С 1824 года состоял в Северном Обществе. Написал проект «Манифеста к русскому народу», активный участник восстания. Арестован 16 декабря 1825 года. В «ручных железах» помещён в Алексеевский равелин Петропавловкой крепости. Осуждён по 2 разряду в каторжную работу вечно. Каторга была сокращена до 15 лет, потом до 13. И по истечении срока обращён на поселение в город Селенгинск Иркутской губернии. Там и умер, похоронен там же. Гражданским браком был женат на бурятке Сабилаевой.
Его сын Алексей (1838 – 1900) стал крупным Сибирским купцом и промышленником, выполнял дипломатические поручения. В месте со своей сестрой Екатериной Алексей воспитывался в доме купца Д. Д. Старцева и носили его фамилию. Екатерина (в замужестве Гомбоева) умерла в Харбине в возрасте 90 лет в 1930 году.

Михаи́л Андре́евич Милора́дович (1771—1825) — граф русский генерал от инфантерии (1809), один из предводителей русской армии во время Отечественной войны 1812 года, Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор и член Государственного совета с 1818 года. 14 декабря 1825 года прибыл на Сенатскую площадь убеждать присягнувшие Константину мятежные войска образумиться и дать присягу Николаю. Счастливо избежавший ранений в более чем пятидесяти сражениях, граф получил в тот день две раны от заговорщиков: пулевую от Петра Каховского (выстрелом в спину или слева) и штыковую от князя Евгения Оболенского. Пулевое ранение оказалось смертельным. Погребён 21 декабря 1825 года в Духовской церкви Александро-Невской Лавры, в 1937 году его прах и надгробие перенесены в Благовещенскую усыпальницу Санкт-Петербурга.

Сергей Петрович Трубецкой (29.08.1740 – 22.11.1860) – князь, полковник, один из руководителей Северного Общества, один из авторов «Манифеста к русскому народу». В момент подготовки к восстанию был назначен диктатором, но на площадь не явился. Участия в восстании не принял. Арестован в ночь на 15.12. 1825, отправлен в Алексеевский равелин. Осуждён по 1 разряду. 10.071826 года приговорён к вечным каторжным работам. В кандалах отправлен в Сибирь. Срок каторги сокращён до 20 лет 22.08.126 года. 26.08.1856 по амнистии восстановлен в правах дворянства, но без титула, выехал в европейскую часть России, сначала – в Киев, где жила его дочь, потом жил в Москве, где и умер от апоплексического удара, похоронен в Новодевичьем монастыре.

Влади́мир Ива́нович Ште́йнгель (13.04. 1783 – 20.09.1862) – полковник в отставке, член Северного Общества, один из авторов «Манифеста к Русскому народу» и автор «Приказа к войскам». В день восстания несколько раз появлялся на площади. Арестован в Москве 2.01.826 года. Доставлен в Никольскую куртину Петропавловской крепости. Осуждён по 3 разряду на 20 лет каторги,отправлен в Свартгольмскую крепость, потом срок сокращён до 15 лет и 17.06.1827 года отправлен в Сибирь. По указу 14.12.1835 обращён на поселение в деревню Елань Иркутской губернии. Умер в Петербурге, похоронен на Охтенском кладбище.
Из-за отсутствия острога в Нерчинске отправить сразу всех декабристов в Сибирь на почтовых тройках не представлялось возможным. Но «государственные преступники» об этом, естественно, не догадывались. «Я поражен удивлением, когда вместо Сибири отвезли в Финляндию и засадили в крепость Свартгольм», – позже признавался барон Владимир Штейнгель.

располагалась в пяти верстах от современного финского города Ловииса. Сюда же летом 1826 года фельдъегери и жандармы доставили Гавриила Батенькова, Владимира Бесчаснова, Ивана Повало-Швейковского и других участников декабристского восстания.
В том, что их поселят в Сибири, декабристы в тот момент не сомневались – поэтому считали Финляндию местом временного пребывания. После Петропавловской крепости дорога в Финляндию казалась бывшим заговорщикам приятной прогулкой: ни затворов, ни стен. Но выросшая как будто из воды круглая башня форта Слава вселила в их сердца печаль и тревогу. Предчувствие не обмануло. «Нас разместили поодиночке в казематы и заперли на замок, – вспоминал позже Якушкин. – В каждом каземате, с русской печью, было два окошка… По стене стояла кровать с соломой, стол и несколько стульев… в моем новом жилье было темно и сыро».

Из-за сырости в комнате не прекращалась капель, своим стуком напоминавшая тиканье часов. Перед окнами – щиты из свежеструганных досок. Никто не должен был видеть заговорщика, и ему также возбранялось общаться с кем бы то ни было. Даже гулять первое время выводили только поодиночке. Еще менее приветливо встретила декабристов стража Свартгольмской крепости. «…Меня ввели в 1-ый номер секретного дома; это был низкий каземат, 8 шагов длины и 6 ширины, с двумя железными дверями и маленьким окошком с железною решеткою. “Это ваше место”, – проговорил черство офицер-смотритель и с шумом запер двери запорами и ключом».

Даже по прошествии десятилетий Штейнгель вспоминал, что «это была самая ужасная минута во всей жизни. Мне вообразилось, что тут мне определено умереть». Узник упал на колени перед окошечком и стал истово молиться на свет. Почувствовав некоторое облегчение, барон встал. В ту же минуту загремел засов и вошел смотритель. Извинившись за то, что ничего не приготовлено, он пообещал все принести и добавил, что арестанта «велено пристойно содержать». В понятие пристойного содержания крепостное начальство и узники вкладывали разный смысл. Первые восемь месяцев декабристы не ощущали почти никакой разницы с казематами Петропавловки – были запрещены прогулки, не выпускали в баню.

При обращении к заключенным иначе как «каторжными» их не называли. Как это было не похоже на условия содержания Ивана Анненкова, который находился в Выборгской тюрьме еще во время следствия над декабристами! Он постоянно общался с комендантом и офицерами стражи, посещал их пирушки. Жительницы города присылали ему «выборгские крендели и разную провизию, даже носки своей работы». Вообще, по его словам, «сидеть было довольно сносно». После суда ситуация изменилась. Коменданты и крепостная стража выполняли данные им инструкции, хотя и от местного начальства тоже кое-что зависело. Осенью 1826 года в Свеаборгскую крепость, что недалеко от Хельсинки, были доставлены семь декабристов. Их заключили в специально приготовленные казематы на острове Лонгерн. Одному из узников, Михаилу Лунину, досталось помещение, крыша над которым прохудилась настолько, что в дождливую погоду вода протекала сквозь потолок.
Обитатели Свартгольмской крепости двинулись в путь (в Сибирь) летом 1827 года. Увозили обычно мелкими партиями – по три человека в кандалах, в сопровождении фельдъегерей и жандармов. При словах «заковать в железа» комендант крепости подполковник Карл Бракель, зачитывавший приказ, зарыдал, и узникам пришлось его утешать. Необычная картина – дворяне в кандалах – вызвала потрясение и у начальника Роченсальмской крепости Кульмана.

Со слезами на глазах читал он осенью того же года высочайшее повеление: заковать в железа и отправить в Сибирь декабристов, содержавшихся в форту Слава. К концу 1827 года большую часть офицеров-декабристов вывезли из Финляндии. Последними пределы Великого княжества покинули Михаил Митьков, Петр Громнитский, Иван Киреев и Михаил Лунин. Путь их тоже лежал в Сибирь.

Гаврила Степанович Батенков (25.03.1793 -29.10.1863) – подполковник корпуса инженеров путей сообщения. Участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов 1813-1814. С 1816 в Корпусе инженеров путей сообщения, служил в Сибири, где сблизился с М. М. Сперанским, автор ряда записок об управлении Сибирью. С 1821 в Петербурге, с 1823 - под началом гр. А. А. Аракчеева. С 1812 масон, с 1825 член Северного общества декабристов. Ему отводилась видная роль в предстоящей организации нового правления в случае цареубийства. Арестован 28.12.1825 года. Посажен в Никольскую куртину Петропавловской крепости. Осуждён по 3 разряду на 20 лет каторги. Отправлен в Свартгольмскую крепость. Срок сокращён до 15 лет и по особому распоряжению в июне 1827 года переведён в Петербург, в Алексеевский равелин петропавловской крепости. Причины, по которым его не отправили в Сибирь неизвестны. Около 20 лет провёл в одиночном заключении, где создал поэмы «Одичалый» (1827), «Тюремная песнь» (1828). С 1846 на поселении в Томске, после амнистии 1856 - в европейской России, восстановлен в дворянстве, в последние годы жизни писал стихи, прозу, работал над воспоминаниями. Умер в Калуге.

+1
12:44
434
14:11 (отредактировано)
Чувствуется большая подкованность автора в вопросе декабрьского восстания.
И смелость. Ведь все требует такого бережного отношения!
14:49
roseСпасибо!
Да, приходится переворачивать много материалов, мемуарных источников. И всё равно всегда в сомнениях…
14:51
+1
Честно говоря, меня в Вашем произведении привлекает именно эта сторона.
Любовь-морковь не люблю.
Bun
15:19
+1
Да кто любит любовь-морковь…
Другое дело — лямур-шампур))
15:24 (отредактировано)
+1
Декабристов в большинстве случаев у нас знают из-за их замечательных жен и фильма «Звезда пленительного счастья».
Имеет право быть такая точка зрения.
Интересно, что декабристы невероятно многое сделали для Сибири, буквально принесли с собой прогресс. Это очень и очень интересные и прекрасные люди, все совершенно разные,
но одно у них общее: неравнодушие.
Bun
15:33
+1
Читал про них много и стихи их, и как они жили в Сибири…
Сильно идеализируют их. Советская пропаганда вообще их героями считает.
Но вот стихи их дают такую характеристику им… что становится страшно, если бы такие пришли к власти. Они бы по глупости своей как и в французской революции, залили бы кровью Россию.
И потом… убить переговорщика, героя войны с Наполеоном!
В Сибири они же к месту пришлись))

Надо и нам всех либеров в Сибирь на исправление отправить. Только сибиряки могут возмутиться))
14:57
Да, для Сибири (и для всей России) многое сделали, но всё же нельзя их рассматривать исключительно в положительном ключе. Они — сложное явление.
14:59
Вот именно, что если бы такие у власти оказались, то крови было бы в разы больше, чем пролилось на Сенатской. Другое дело, что у них не было, пожалуй, шанса получить власть.
14:55
Я сама люблю разнообразие — и «морковь», и историческую составляющую в равной степени. wink
18:40 (отредактировано)
Декабристы были совершенно разные люди. Например, Михаил Лунин, довольно кровожадный тип, был очень набожным, Волконская вспоминает его только добрым словом.
А история не знает сослагательного наклонения.
Зато есть факты.
Факты говорят о том, что дух рабства очень трудно искоренить.
18:45
Кстати, в истории очень много переплетений и неожиданных поворотов.
Волконская описывает расстрел польских повстанцев, жутчайшая вещь.
Через несколько десятилетий сцена расстрела нашла воплощение в «Оводе», Э.Л.Войнич.
Загрузка...
Светлана Ледовская №2