Наказанные

Кто придумал эти предлоги?

Ту-ту-тук.

Антонио сидел на старом ящике и болтал ногами, ботинки издавали глухой дробный звук.

Тук-тук, ту-ту-тук.

Подумаешь, вместо «put on» сказал просто «put». Мама и сама так часто говорит: «Put your sweater, dear».

Ту-ту-тук.

А папа её не поправляет. Да, сеньор.

Тук-тук.

Антонио шмыгнул носом и вздохнул. Интересно, сколько он уже тут сидит? В подвале страшно. Сюда заглядывал только Бандит, за что получал от мамы полотенцем по чёрному боку. Старый кот не ловил мышей, зато облазил все уголочки в доме и окрестностях. Иногда он забирался в такие места, откуда потом не мог вылезти и молча пытался пробить себе дорогу. То карабкался по заросшим мхом стенам старого разрушенного колодца, то скрёб когтями по прогнившей двери погреба. Доставала его всегда мама, тихо ругаясь и вздрагивая от любого шороха.

Ему надоело стучать, поэтому он выводил на ящике спирали и кружочки. Пыль разъезжалась под пальцем, мягким комком разъезжалась в стороны. Так рисовать было едва ли интереснее, чем мелом на асфальте. Цветные карандаши разрешалось использовать только в школе, а дома – под строгим надзором мамы и только по надобности. А фломастеры стали этим… табу. В них добавляли химию и что-то ещё, чтобы они выглядели красиво. И медленно убивали бедненьких мальчиков и девочек, чьим родителям хватало денег только на самые дешёвые. Антонио не хотел умирать, но красивые фломастеры тоже очень хотел. Он мечтал стричь газоны у кого-нибудь из тех, кто жил на другой улице. У родителей Брайена, например. У них есть деньги, и они могут заплатить. А у Брайена была блестящая красная пожарная машина и наверняка заветные фломастеры…

Ай!

Палец напоролся на гвоздь и теперь кровоточил. Антонио засунул его в рот и грустно вздохнул, продолжив рисовать другой рукой.

Не накопит он никогда на фломастеры. Папа не разрешает разговаривать с теми, кто живёт на другой улице, да и на этой тоже.

Ту-ту-тук.

Антонио покосился на ноги. Те выглядели смиренно и словно бы говорили: «Что вы, почтенный сеньор, мы бы никогда…»

Ту-ту-тук.

Звук раздавался откуда-то со спины. Антонио спрыгнул и подошёл к стене. Нет, звук глухой, по бетону так не постучишь.

Тук-тук.

Мальчик отодвинул ящик, на котором сидел, и увидел вентиляционную решётку, прислонённую к стене и ничем не закреплённую.

Ту-ту-тук.

Глупый Бандит, небось бродил по воздуховоду и уткнулся в фанерную заслонку.

Ту-ту-тук.

Мама скоро придёт. Если не увидит его, намылит шею. Или не скоро? Эх, знать бы точно. Но он ненадолго. Просто проверит, всё ли нормально. Ему не нравилось, когда мама била Бандита полотенцем. Он – хороший кот.

Антонио отодвинул решётку и полез в проход. Тут было не так пыльно, как в подвале, легко. Так легко, что не хотелось возвращаться обратно. Там – злая мама и ещё более злой папа. А тут легко. Темно только, но это ерунда. Тут так мало места, что темнота становилась какой-то домашней, совсем ручной. Можно ухватить её в кулак и почувствовать, как струйки стекают вниз. Кап.

Тук-тук.

Воздух лёгкий и свежий, словно летним днём. Не чета сухому пыльному подвалу. Не чета отсыревшей штукатурке на стене в комнате Антонио. Вдруг лица коснулось что-то зыбкое и скользящее. Мальчик вскрикнул, дёрнулся и больно стукнулся головой о потолок шахты. Вдох. Пыль забилась в нос, и он громко чихнул. Какие-то старые лохмотья – вот что. Выдох. Воздух вокруг наполнился пылинками.

Антонио немного задержался, чтобы успокоиться и заодно определить, какой длины свисающие лохмотья. Длинные, даже ползком, наверное, не получится проскочить. Не хотелось, чтобы они опять касались лица и головы. А если грязь останется на свитере, мама его убьёт.

Мальчик перевернулся на спину, наклонил голову вбок и пополз, отталкиваясь пятками. Лохмотья облизали лоб и щёку длинным пыльным языком. Скорей, скорей, на ту сторону. Пыль легла на щёки и волосы, расползлась по груди.

Антонио быстро оказался по ту сторону преграды и перевернулся. Сделал несколько энергичных движений, но пыль не стиралась ни с рук, ни со свитера, ни с лица. Мама точно его убьёт. Свитер достался ему от каких-то родственников и уже с маленьким пятнышком крови рядом с воротом, но большей грязи мама не потерпит. Да, сеньоры и сеньориты.

Впереди – только свет.

Мальчик выглянул в точно такой же подвал, с единственным отличием. Ровно посередине – большая круглая крышка старого деревянного люка. На ней стоял мальчик примерно его возраста, тоже латиноамериканец, только очень бледный. Зато очень красиво одетый, а уж как блестели его туфли! Словно только сегодня купленные.

Тот мальчик медленно поднял ногу и трижды с силой опустил на деревянный люк.

Ту-ту-тук.

Вблизи звук показался жутким и противным. Антонио выглянул из шахты и поздоровался. Тот мальчик поднял голову и пригляделся, словно пытался вспомнить. Антонио тоже показалось, что он его уже где-то видел. Хотя, где ещё, если не на этой улице?

– Привет. Меня зовут Винченцо. А ты…

– Антонио.

– Точно. Я что-то такое слышал.

Все приезжие друг о друге что-то слышали. И потому старались держаться друг от друга подальше. А папа всегда ругался, если после школы Антонио шёл обратно с кем-то из соседей.

– Зачем ты стучишь? – спросил Антонио.

– Мне скучно. Кто-то начал стучать – я ответил, – пожал плечами Винченцо.

– Ты наказан?

– О да, – грустно пробормотал мальчик. – Я ходил в дом к тёте, хотя папа не разрешил. Ел там бисквит. Самый вкусный бисквит и самое долгое наказание.

– И я наказан. За предлоги.

Винченцо сочувственно покачал головой, а Антонио испуганно подумал, что, возможно, в этот самый момент его ищет мама.

– Уже пора? – точно уловил другой мальчик причину его беспокойства.

– Угу, мама наверняка разозлится, если не увидит меня на месте. Пока?

– Пока, – кивнул Винченцо. – Заходи, если что, я часто бываю наказан.

Обидно. Антонио хотел бы встретиться ещё раз, но наказанным быть, да ещё и так сильно, чтобы сидеть в подвале, он не собирался.

– Слушай, а может встретимся, ну… – Антонио многозначительно показал наверх.

Винченцо покачал головой.

– Мне не разрешат. Всё строго.

Странно вдруг обнаружить, что у кого-то родители строже твоих.

– До встречи.

– Надеюсь, что нет, – Винченцо слабо улыбнулся и помахал рукой.

За всё время он не вышел за пределы деревянного люка. За всё время Антонио не вылез за пределы шахты.

Обратный путь показался в тысячу раз тяжелее. Он не хотел возвращаться. Дело не в маме, не в папе или треклятых предлогах. В старых лохмотьях. В этом пыльном языке, который сторожит проход.

– Антонио!

От маминого крика в кожу воткнулись тысячи иголок. Мир по ту сторону пыльного стража показался грязным и гнилым, а позади – хоть и пустым, но светлым. Надёжным.

Винченцо никогда бы его не обидел – почему-то так казалось. Он был странным и немного пугающим, как и тот люк у него под ногами, как и родители, которые его наказали. Что с того? Антонио и сам себе казался иногда странным. Особенно когда вместо того, чтобы идти после занятий на детскую площадку и смеяться, он возвращался в дом с отсыревшей штукатуркой и старался не шуметь, чтобы не дай бог не помешать родителям.

– Антонио, чёрт тебя дери!

А вот и пыльный страж. С этой стороны больше похож на глухую стену, а с той – был едва заметен. Антонио глубоко вдохнул и ползком пролез под лохмотьями.

Впереди только темнота.

Он решил не отряхиваться. Всё равно, чище не станет. Всё равно, лучше не будет. Мама уже зла на него, единственный вопрос – скажет ли папе, что Антонио улизнул из подвала?

Он вылез из вентиляционной шахты и почти тут же получил полотенцем по спине. Не больно, неожиданно только.

– Паршивец! Где ты был?

Полотенце опять опустилось на спину, и Антонио вжал голову в плечи.

– Не смей – слышишь? – не смей никуда лазить, если тебе сказано сидеть в подвале!

– Прости, мамочка.

Она заревела. Плакала, захлёбываясь слезами и руганью. Говорила, что не хотела переезжать в эту ужасную жестокую страну, которая высасывает все соки, не хотела с утра до ночи вертеться как белка в колесе, чтобы ей даже «спасибо» или «отдохни, дорогая» не сказали. Антонио ждал. Когда мама выговорилась, подтолкнула его наверх и попросила купить хлеба к ужину.

Антонио пулей взлетел по ступенькам, схватил из жестяной коробки мелочь и побежал к булочной. Как хорошо – после пыли старого подвала оказаться на свежем воздухе! Лучше, чем заниматься уроками, драить полы, перечитывать в двадцатый раз одну и ту же книгу, просто тихо лежать в комнате, когда всё другое совсем надоест. Пыль. Мама ведь ни слова не сказала о том, что он пыльный.

Он так и замер, оглядывая руки, одежду, ощупывая лицо. Чисто. Когда же…

Громко и коротко несколько раз просигналила машина. Стук. Антонио лежал на асфальте. Не то чтобы больно, страшно. Вот попробует он рукой-ногой пошевелить, а не получится. Мама говорит, в этой стране проще сдохнуть, чем получить медицинскую помощь…

– Живой? – над ним склонился худой американец с испуганным лицом.

– Живой, – подтвердил Антонио.

– Только никому не говори …

Американец что-то ещё бормотал очень-очень быстро, мальчик улавливал знакомые слова, но большинство пролетели мимо непонятыми. Зато он понял, когда рядом с рукой опустились несколько смятых банкнот. Американец вернулся в свою машину, дал заднего хода, поспешно объехал его и умчался. Антонио пересчитал бумажки. Восемь долларов! На эти деньги можно купить… Ох, столько всего можно купить!

Сначала в булочную – за хлебом, потом – в магазин. Папе – коробочку нюхательного табака, маме – серьги. Красивые, круглые, ярко-красные кольца. Она любит красное. Оставалось на фломастеры. Даже не самые дешёвые. Интересно, если купить не самые дешёвые, они его убьют? Не родители. Фломастеры.

В итоге Антонио купил карандаши. В карандашах точно нет химии, и можно будет рисовать сколько угодно, даже без маминого надзора. Можно будет точить тонко-тонко, а линии из-под таких карандашей выходят, словно паутина…

Антонио вернулся домой, влетел на кухню, где уже ужинали родители.

– Ты опоздал, – глухо рыкнул отец. – Я ужинаю без хлеба.

– Прости, папочка, – Антонио не мог сдержать радости и улыбнулся. – Зато смотри.

Он выложил на стол все свои покупки, а также сдачу. Рассказывал про машину, про то, что хватало на фломастеры, но фломастеры он покупать не стал. Отец в это время молча ел, отламывая от булки куски и отправляя их в рот. В конце трапезы утёрся салфеткой и встал.

– Ты болтал с этими гринго.

Очень тихо. Так тихо говорить нельзя. Ничего хорошего это не предвещает.

– Более того, ты взял у них деньги.

Отец потянулся за шваброй со стальной рукоятью.

– Моя семья не берёт подачек от самодовольных гринго.

Взмах. Запястье облепил горячий комок пульсирующей боли. Антонио отдёрнул руку и сам дёрнулся назад. Испугался, замер. В ресницах запутались слёзы.

Взмах. Ухо, щека, зубы – словно утюгом.

– Только не убей, – мамин голос далёкий и словно совсем не её.

– Это же не бисквит, – тихо и невпопад отозвался отец. – Это хуже.

Антонио побежал. Дверь в подвал – в самое надёжное и защищённое место – открыта. Хлоп-хлоп. Шахта, шахта, проход! Будь свободен! Не могла же мама забить его досками, пока Антонио ходил в магазин? Колодец она забила, чтобы Бандит туда больше не лазил.

Ступенька-ступенька-через-ступеньку.

Свободно! Позади – частые шаги отца, но уже не важно. Шахта. Спасибо, шахта.

Он лез и лез, а из подвала вслед летели проклятия, каких он ещё не слышал. Запястье и вся левая половина лица горели так, что хотелось лечь и долго-долго реветь, но Антонио лез дальше.

Пыльный страж возник так же внезапно, но сейчас преграда казалась несущественной.

Антонио подполз к краю и вылез наружу. Винченцо сидел к нему спиной на том же люке, но сразу встал и обернулся. Усталая улыбка тут же слетела с лица.

– Он тебя убьёт. Выйдешь – убьёт.

В голосе другого мальчика была мрачная уверенность, и да, он говорил правду – Антонио точно знал. Потому что такой голос у отца – тихий и злой – он ничего хорошего не предвещает. И мамин – далёкий и покорный – тоже.

– Я буду здесь с тобой сидеть, – глотая непрошенные горячие слёзы, пробормотал Антонио.

Винченцо покачал головой.

– Тебе здесь задерживаться нельзя, это… вредно. Вот как. Мои родители хоть и строгие, но добрые. А твои – они злые. Думают, могут делать, что захотят. Безнаказанно, – он посмотрел под ноги, словно что-то решал, и кивнул. – Я пойду вперёд, а ты незаметно выбирайся из дома и беги до конца улицы – к красивому жёлтому дому, видел такой?

Антонио недоверчиво кивнул.

– Там живёт женщина, её зовут сеньора Лусита, и, готов спорить, она с радостью пустит тебя к себе.

– Но ты же наказан, – почти шепотом напомнил Антонио. – Тебе нельзя выходить.

Другой мальчик улыбнулся.

– Я кое-что придумал. Мне нельзя выходить в моей одежде. Она – только для этого места. Но если ты одолжишь мне свой свитер, то ничего страшного не случится. Один раз меня пропустят. В конце концов, это же мой свитер, тот самый свитер. Вот, даже пятнышко одно не отстиралось. Мама не заметила.

Антонио совсем ничего не понимал. Как его свитер может принадлежать Винченцо? Но он снял.

– Можешь надеть.

Опять забыл, как правильно: «put on»

Они обменялись одеждой. Винченцо бережно взял свой-чужой зелёный свитер, слегка помял пальцами, словно проверяя, не сильно ли колючая шерсть, и быстро натянул. Довольный, сейчас он был похож, очень похож на самого Антонио. Только бледный.

Винченцо полез в шахту первым, Антонио – сразу за ним. Пыльный страж перегородил весь проход, снизу не оставив ни дюйма. Но это не важно. Да. Пыльная одежда и чистая одежда. Часть – отсюда, часть – из того мира. Страж их пропустит. Обоих.

Винченцо ускорился. Когда он вылез из шахты, Антонио едва прополз несколько футов. Как это случилось – непонятно. Может, виновато ушибленное запястье?

Высоко и протяжно взвизгнула мама. Шум и копошение. И удары. Глухие.

Антонио опасливо выглянул наружу. Другой мальчик стоял у ящиков и смотрел вниз. Не поднимая головы, он попросил Антонио бежать к жёлтому дому.

– А… папа? Мама?

– Им нельзя выходить. Они наказаны.

Антонио сглотнул и выбежал наружу. Жёлтый дом, Лусита. Винченцо сказал, что она будет рада. Хотелось ему верить, потому что больше верить некому.

Он остановился перед парадной дверью и позвонил. Дверь открыла женщина, полноватая, в широком клетчатом платье. Секунду она силилась его узнать, а потом всплеснула руками.

– Ах, Антонио! Мой маленький, бедненький Антонио! Ох, я говорила, говорила ей, что этот ужасный человек разрушает всё, до чего только дотянутся его проклятые грязные руки!

Она втянула его в дом и, присев на корточки, строго посмотрела ему в глаза. Антонио испуганно шарахнулся назад.

– Где он, где этот проклятый мерзавец? Я вызову полицию. Родственник – не родственник, мне всё равно. Он…

– Кто – он?

– Отец твой, будь он проклят!

– Винченцо сказал, что родителям нельзя выходить. Они наказаны.

– Винченцо?..

Сеньора Лусита застыла с выражением растерянности на лице, которое медленно превращалось в страх. Она трижды перекрестилась и, приговаривая «Боже мой», шатающейся походкой дошла до телефона, который стоял возле входа в зал.

– Мне пора уходить, – послышался из-за спины голос Винченцо.

– Навсегда?

Почему-то Антонио был уверен, что все страхи с подвалом, эти переходом, наказаниями и плохими родителями теперь позади.

– Прощай. И не забывай про предлоги.