Надежда
Кап…кап…кап…за окном таяли серебристые сосульки под утренним весенним солнцем. Старуха открыла глаза, приподнялась и посмотрела в окно. Ещё одна зима позади. Сколько же их было? Это уже девяносто вторая, кажись. Дощатые полати отзывались скованностью и онемением в теле. А остывший дом – паром её дыхания. Дом старый, деревянный, ещё отцом поставленный, но куда ему век пережить: и обветшал, и прохудился; а без мужских рук, уж почитай, все тридцать лет хиреет. Вот и продувается ветрами, и как не топи печку, а к утру щелями все выберет, выстудит.
Огляделась, в полумраке утра все тот же стол в углу под иконами да с лавками у стены и старый дубовый шкаф, покойным мужем сделанный. Мастеровитый он был, все умел. Заждался небось её.
“Ничего, скоро уже, – обратилась мысленно к портрету, – снег подтает, то и навестить смогу, кладбище – вот оно, соснами колышется. Тошно мне одной, Васенька. – Вздохнула. – А Ванятка-то наш как, видитесь ли? Схоронил его внук на краю света, и на могилку не попасть”
Покряхтывая, одела валенки, кофту пуховую, сверху ватник старенький да платок выцветший. Заторопилась: “Вон у соседки петухи уж по второму разу побудку пропели, а меня лень одолела, уж больно сладко спалось сегодня”.
Двор встретил ярким блеском подтаявшего снега да хлюпающей жижей вытоптанных тропинок. Оглянулась на соседний двор, там молодуха Клавка как раз из сарая вышла, и на неё с жалостью: – Как ночевалось, баба Саня, здоровы ли, может помочь чем? – и невесомо понесла в дом десятилитровый, полный парного молока доильник. “Две коровы, как никак, – мысленно одобрила старуха. – Так и семья у них не счесть, одних детей пятеро да старики мужнины”.
– Да, слава богу, и спалось, и здоровье ещё маленько осталось, козу вот доить надо, да кур выпустить.
– Вы там, если надо чего, то просите, мои хлопцы мигом вам и дров наколоть и снег почистить, – уже с порога, открыв дверь, прокричала Клавка.
“А чего мне помогать, – ворчала старуха, протискиваясь в тесный сарайчик, – чай не сирота, и внук у меня, и правнуки. Приедут вот скоро. Правда Мань?” Провела ладонью по грустным козьим глазам. Манька, похоже, не согласилась, знает, не было никого лет десять как, отвернулась равнодушно. “И то, старая уже, молока вон полкувшина сегодня”. Куры встретили недовольным кудахтаньем. Не торопясь, насыпала зерна и как всегда, по заведенной давно привычке пошла к калитке, где подолгу стояла, провожая взглядом сельчан: идущих кто на работу, а кто в школу мимо ее двора. Солнце уже пробивало крону леса и играло тенями за сельскими хатами, подгоняя опаздывающих. Любила она эти минуты, как будто своих провожала. Вспомнила, как Ваню в школу к этой калитке, и по плечу погладить и вслед крестом осенить, а Василий по молодости всегда у калитки целовал, когда на работу в лесничество уходил.
– Здрасте, баб Сань, – ребятня хором и бегом мимо.
– Как здоровье, Степановна? – фельдшер к ней, торопится, но шаг замедлил, уважает.
– Да жива, пока. Вот по хозяйству хлопочу.
– Вы, Александра Степановна, ежели недомогание какое, то соседям скажите, там хлопцы шустрые, меня мигом найдут.
– Да какие там болезни, старость вот только.
– Старость это хорошо, вот когда её не дождешься, вот это плохо, – фельдшер остановился с готовностью поддержать разговор.
– Ладно тебе, иди уж, там поди больные ждут, – Махнула рукой старуха.
И фельдшер, спохватившись, быстрым шагом засеменил по вытоптанной дорожке. Разговоры взбодрили, и она с чувством сопричастности к деревенской жизни провожала взглядом сельчан. Вон небрежно кивнул, не узнавая, невнятно бормоча “здрасте”, Николка. Покачиваясь, неуверенными шажками он торопился к открытию магазина, и его красные, мутные от вчерашнего перепоя глаза не замечали окружающих; его жизнь там, у магазина. А какой мужик был, работящий, хозяйственный, попивал немного, да, а потом как с цепи сорвался, и все прахом, и семья, и хозяйство. Ему сорок только, а уже старик, недолго ему дорожку в магазин топтать, – вздохнула старуха.
– Здорово, Саня, – оторвал от мыслей знакомый голос. Оглянулась, и правда, опираясь на палку и заметно прихрамывая, приближался ее сверстник, Матвей. В школу вместе с ним еще до войны ходили. Как давно это было…
– Давно не появлялся, Матюша, болел иль чего?
– Чего мне болеть, у сына гостевал. А ты как, все одна? Внук, когда приедет?
– Так скоро, вот этим летом и приедет, не просто ему, с другой страны-то. Сам-то куда спозаранку?
– Я, Сань, к председателю, забор завалился, доска нужна, наряд на лесхоз выписать. А внук приедет и поставит заборчик. Ладно, пойду я. И, почти не хромая, бодро зашагал в сторону конторы.
“Ишь ты какой гоголь, сто лет в обед, а туда же, петушится. А какой кавалер знатный был, и ко мне пытался клинышки подбивать, но я все на Васю смотрела, так и отошел он и на Варьке женился, детей шестеро. А у нас с Васей только Ванечка, не дал бог больше. А внук по заграницам, и уж который год нет весточки. Но он приедет, обязательно. И я с ним на могилку к Васе. И скажу, мол, встречай. А Володька так весь в тебя, смотрю, и сердце стонет, тебя в нем вижу”.
Она посмотрела на лес, он уж больно близко последние годы к ней. “Ждет, как уйду я, а там и захватит участок. Вот как у Верки, царствие ей небесное, уже и дома не видать, все вишняком да молодыми сосенками поросло, зайти боязно. В лесу живем, и лес подберет после нас все. Хиреет село. Почитай, половина дворов заброшена; там лес поселился, не допустит он пустырей. Век пройдет, и следа от села не останется, только сосны с березками. А в них мы с Васей вечно будем, ветром убаюканные, солнцем обласканные, утешаться, лесом быть”
Сладко на душе стало, мечтательная улыбка преобразила ее.
“Ведь останусь здесь ласточкой летать, лесом любоваться, рассветом просыпаться и в закаты с Васей уходить, забывшись в ласке его. И почему эти мысли вдруг сегодня? Наверное, пришло моё время”.
Присела на скамейку и сквозь прикрытые веки стала смотреть на солнце. По телу разошлось тепло, оно вдруг стало невесомым. Яркий ласковый свет наполнил старуху, и она растворилась в нем. И уже где-то рядом тихий голос Васи говорит что-то ласковое и берет за руку: “Не бойся, теперь мы всегда будем вместе”.
Лицо ее разгладилось, помолодело, озарилось счастливой улыбкой. Глаза застыли, всматриваясь в кромку леса, играющую лучами солнца за хуторскими крышами.
А под окнами осиротевшего дома сосульки все так же таяли, истекая каплями наступившей весны: Кап…кап…кап…
Моей бабуле уж 90 в этом году… Часто думаю — чё ей там думается?
Хорошо написано, — спасибо
Всё, что писатель может сказать о своём творчестве — посредством оного и говорит. Если читатель эмоционально, чувственно и логически не понимает текст, то ему следует найти другого «собеседника». Всё просто, мой дорогой друг.
Очень хороший рассказ — перечитал его ещё раз с удовольствием!
Всех благ.
Помню это щемящее чувство, когда в одном своём сне я увидел бабушку, Полю. Обычно во сне бывает, что воспринимаешь как-то всё иначе, не как в жизни. Но я помню, что тут же схватил её, прижался, обнял. Помню это ускользающее чувство чего-то тёплого и мягкого в руках, на щеке. Порыв нежности, слёзы. И это растаяло, исчезло, вместе с мерзким ощущением пробуждения, когда сквозь желанный сон видишь солнечный свет, пробивающийся сквозь веки.
Это горечь утраты, но она не должна затмить то хорошее, что было. И осталось, чёрт побери. Бабушка изменила меня заботой и любовью. Можно сказать, она соавтор моего создания. Частица бабы Поли во мне — в голове, сердце.
Вот это называется даже уже не клише, а просто примитив, в каждом словосочетании – таяли сосульки, сосульки за окном и весеннее солнце. Это диктант в пятом классе. Для рассказа все же надо подбирать что-то с претензией на свежесть. К тому же сосульки, как правило, с самого утра не капают. Когда температура качается около нуля, ночь и утро – это минуса.
Если у вас окно и сосульки, да еще и серебристые, значит, она уже должна была смотреть в окно и видеть это все. Вы же хотите добиться сопереживания, чтобы читатель чувствовал то же самое, что и персонаж? Тогда для начала неплохо бы читателю дать увидеть то, что персонаж видит.
Опять нет визуала. Откуда она приподнялась? Как встала? Как дошла до окна? Во что была одета? Как выглядела? Лицо, волосы, руки, ночная сорочка, тапки? Кровать под окном не ставят, да еще в старом доме – там будет адский сифон из щелей.
Картинка уже с самого начала не строится, и это плохо. Нужно хотя бы одним предложением обозначить пространство, потому что пространство, особенно жилье, тоже играет на персонажа. События идут медленно, дальше рассуждение, а герой у вас висит в вакууме.
Вот здесь можно написать больше. Можно, кроме информации о возрасте дать эмоции, мол, скоро целый век будет позади, или что-то такое, сопереживательное.
Что за предложение «а остывший дом – паром её дыхания»? Вы дайс кидаете, чтобы определить, точку ставить или запятую? Не надо дайса. Когда мысль закончена и предложение в отрыве от текста звучит и что-то сообщает, тогда точка. Если выглядит огрызком – значит, запятая. Вот это – огрызок даже без сказуемого, следовательно, перед «а» запятая и это части сложноподчиненного предложения.
Но даже с запятой будет плохо, потому что «отзывались» это не тот глагол, который здесь нужен. Полати не отзываются в теле, и уж тем более дом не отзывается паром.
Фактический косяк – старуха без перины или матраса спать не сможет. У стариков слабые мышцы, выпирают кости и спать на жестком просто очень больно, а на досках и вовсе невозможно.
Словоупотребление. Как дом может прохудиться? Одежда может прохудиться, обувь, но не дом. Дом ветшает или проседает, его может повести. Как можно щелями выстудить? Через щели все выберет, выстудит.
Предложение про дом слишком длинное и путанное. Последнее тоже сомнительно, что самостоятельное предложение. «Вот» тоже указывает на подчиненность в сложносоставном предложении. С этим надо что-то сделать и разделить предложения по смыслу как положено.
Описание дома недостаточно. Либо сразу при введении персонажа нужно очертить свойства дома, либо здесь. Вы описываете глаголами: обветшал, хиреет, продувается, а надо прилагательными: деревянный, а какой еще? Большой, маленький, темный, светлый, какие стены – бревенчатые, оштукатуренные, может, обои поклеены, занавески кружевные, может, потолок низкий. Должны быть какие-то мелочи, детали, рисующие картинку. Не обязательно это должно быть расписано огромным абзацем, выберите несколько ключевых образов и их включите в описание. Тогда буквально одно-два предложения и включится визуализация.
Выпадение из тз персонажа. Для старухи это привычная обстановка, она не будет обращать внимания на стол, иконы и шкаф. При взаимодействии со шкафом да, она может вспомнить мужа, но вы опишите взаимодействие, может быть, прикосновение. От человека осталась только сделанная им вещь – это, блин, сильный момент и его стоит использовать.
В общем, явная проблема с языком. Больше читайте, желательно не коллег по цеху, а нормальную классику, где точно нет косяков или они минимальны. Берите карандаш, разбирайте тексты – выбирайте, где описания, где рассуждения, как строятся описания. Да, в норме это выходит интуитивно, но не в вашем случае. У вас практически каждый абзац с описаниями проблемный.
Касаемо сюжета и все остального. В отличие от другого рассказа выписан персонаж, это хорошо. Плохо то, что опять рассказ строится на пожалейке и спекуляции чувствами читателя. Да, стариков всем жалко, а еще жалко раковых детишечек, раненых животных, ущербных дурачков и прочее, но это не значит, что один факт наличия такого персонажа – уже хорошее ядро для рассказа. Это проканает на самосудном конкурсе, где нужно просто оттоптаться по эмпатии читателя и никто ничего не заметит, поставит балл тупо по факту наличия хромой собачки.
Если вам нужен следующий уровень, нужно учиться вызывать сопереживание к любым персонажам, пробовать, чтобы читатель понимал и разделял мотивы и цели кого угодно – мужчины, идущего на работу, глуповатой я-же-матери, сельского алкоголика, ребенка, мучающего собаку. Высший пилотаж – чтобы читатель сопереживал полному мудаку-антигерою. Чтобы сопереживал и сам удивлялся – да что ж такое, это ж полный моральный урод, а я хочу его пледиком накрыть и края подоткнуть. И все это достижимо просто средствами выразительности и драматическими приемами.
Но вернемся к нашей старухе и сюжету. Сюжету, которого нет, потому что не вышла такая штука как кульминация.
Разумеется, многие авторы думают, что схема завязка-нарастание-кульминация-развязка это старье и примитив, и настали новые времена, и пора попробовать что-то свеженькое, но нет. Нельзя придумать что-то свеженькое, отказавшись, например, от внутреннего скелета, вы тогда из стройной шеренги прогрессивных млекопитающих откатитесь к каким-нибудь кишечнополостным или моллюскам. Осьминог, конечно, умный, но царь зверей – лев.
И даже рассказ практически без действий, с персонажем, статично стоящим у забора, может развиваться и иметь нормальную кульминацию. Потому что это не про экшен и внешнюю сторону события, а про степень эмоционального напряжения. Напротив, перед кульминацией здесь могли быть прогнаны все хлопоты по хозяйству и диалоги с соседкой: в принципе, это сделано, но наивысшей точки сопереживания я не улавливаю из-за спекуляций. Каждая строчка сцены смерти старухи вопит: сопереживай! жалей баушку! Не получается, я злой и циничный. Если бы баушка была живым персонажем и я увидел какую-то ее историю, осознал ценность и весомость ее пройденой жизни, тогда да, я бы сидел и хлопал глазами – как же так-то. А вы выписали схематического персонажа на убой и это ну очень прозрачно и понятно уже в начале.
Я бы настоятельно порекомендовал уходить от пожалеек, потому что, несмотря на мое испортившееся к вам отношение, я вижу некоторый потенциал. Может быть, даже не некоторый, а вполне себе нормальный. Пробуйте осваивать другие сюжеты, разных персонажей, а не только сирых и убогих. Драма, она накручивается постепенно, перед ней нельзя ставить как перед фактом. И еще вам нужно выправлять корявую речь, просто брать хорошие тексты классиков и разбирать их на составляющие, а потом пробовать написать так же, и написанное внимательно анализировать — получилось или нет.