Страдание

Антонина Павловна желала страдать – глубоко и взахлёб, с наложением ладоней на грудную клетку и закатыванием глаз под верхние веки. Желала,.. но при одном условии, что страдания эти будут дымчатых перламутровых тонов, излучаемые любовной субстанцией, а не того гуталинового окраса, который случается от агрессии кариеса.

Саму Антонину Павловну можно было бы смело отнести к той прослойке дамской популяции, которую стоило бы определить как - «живые дрожжи». Визитной карточкой этой самой прослойки является то, что при лёгком душевном холодке, заселяющие её дамы пребывают в состоянии некой полудохлости, как в анабиозе. Однако стоит лишь чуть повысить градус чувственности окружающей среды, да подкинуть им под ноги кусок органики в лице неосторожного на комплименты мужичка, то вот тут - только держись. Чувства их приходят в движение, угрожающе разрастаются и, в конце концов, заполняют весь предоставленный им объём в результате поглощения сахаров всё той же недальновидной органики.

Антонина же Павловна как раз находилась на том своём жизненном отрезке, что лежал между двумя поглощениями – прошлым и, как она надеялась, будущим. А потому желание искреннего чувственного страдания было для неё таким же естественным, как урчание в животе какого-нибудь Васи в предобеденное время. И случилось так, что именно в предобеденное время, и именно Вася – Василий свет Андреевич, и попал под чары Антонины Павловны сразу же после малого знака внимания.

А угораздило Василия Андреевича однажды в солнечный денёк, открыв дверь в государственное учреждение, пропустить в неё первой даму златокудрую, духами обрызганную. На что дама улыбнулась и, сделав на лице выражение – «белой акации гроздья душистые», - взяла да и приворожила сахарного Васю. А в скором времени и пристроила его себе под крыло- под крылышко. Василий Андреевич поначалу, как любой лопух, егозил и обихаживал даму сердца – то он в ювелирный за подвесками скачет, то рыбой «золото-перо» её прилюдно подчивает, а то и мавра венецианского из партера показывает. И всё это с воздушной галантностью и прикрыванием ладошкой рта при позёвывании.

Да и Антонина Павловна в заботах о возлюбленном гемоглобина не жалела: еженощно опахивала его грудь накладными ресницами, скребла маникюром за ушком и неизменно рассказывала на ночь его любимое – гуси, гуси, га-га-га… Гусь от этого га-га-га засыпал вполне счастливым, думая, что жизнь у него настала сочная и насыщенная. Одним словом не жизнь, а плов самаркандский – и вкус, и дух, и за что не возьмись всегда пальчики оближешь. И если бы в эти славные часы спросить у этих двоих – довольны ли они собой и окружающим мирозданием, то наверняка бы оба утвердительно кивнули головами и ответили, - Да! Так точно! Довольны!

Однако, как показывают бесстрастные исторические хроники один из двоих, как правило, лукавит. Вольно или невольно – это уже другой вопрос. Да и само лукавство вполне может, до поры до времени, из мозгов не выпячиваться, а преспокойненько сидеть себе в полумраке подсознания да при лучине фрейдовские книжечки почитывать.

Но как бы там ни было, а по первому листопаду в отношениях Васи с Тоней и запрыгал разудалый кордебалет. Всё началось с того, что заметила Антонина Павловна, то от чего любая дама в два счёта заикой стать может. А именно, что вдруг перестала она быть для Васеньки царевной лягушкой и хозяйкой медной горы. Размяк рыцарь Вася до того, что уж не на каждый свой зевок ладошку накладывал, да и вообще всякое восхищение ею потерял вместе с совестью… сволочь.

В конце концов, страсти накалились, напыжились и рванули, раскидав Тоню с Васей в разные стороны. Вот тут-то потаённое лукавство Антонины Павловны и вылезло наружу, кинув её в долгожданное наслаждение страданием. Страдание пылало, искрило, слезило и будоражило… Когда же оно со временем потихоньку сошло на нет, переварив все предоставленные ему сахара, Антонина Павловна успокоилась и вновь впала в промежуточную полудохлость.

А вот лукавил ли Василий Андреевич, егозя подле Антонины Павловны, нам доподлинно не известно. Зато известно, что теперь он дамам двери в государственные учреждения не открывает. Стоит себе в сторонке да покуривает, ожидая, когда какая-нибудь златокудрая особа крякнет, распахивая пудовую дверь, и процокает каблучками навстречу своей судьбе и… лопоухой органике…