Вселенная

Вступительное слово

В период летнего сезона курортные городишки подвергаются огромному, неисчисляемому статистами наплыву отдыхающих, хотя в наше время уже было бы неудивительно, если и эти тонны людских туш подпадали под зоркое око бездеятельных считак-социологов. Обыкновенно узреть истинное море в эти рекреационно-туристические фазисы очень и очень не просто. Стало быть, нас ждёт необыкновенный случай? Кто знает…

Но видеть в море одну лишь массу воды, значит совсем не видеть моря.

И пусть бойко вынырнет из-под толщи волн превентивное, мятежное, гнетущее, словно одинокий буёк, слово - Вселенная. Она ребячески играет с нами, завидев в человеке глупого, малолетнего щенка, по-матерински прижимает к груди, будто выпавшего из гнезда птенчика, безыдейно смотрит с морских глубин и звёздных далей, пускает в глаза пыль, когда мы приближаемся к разгадке её тайны, нежит в своих просторных чертогах, беспорядочно посылает на наши головы счастья и несчастья, бинтует изувеченные крылья, сама же бьёт их, но она любит нас. Вы слышите, Вселенная нас любит! И этот рассказ есть не что иное как сердечный крик крохотного человечка гигантской людской братии, дикий вопль мира во всём мире и ласковый «привет» тебе, читатель, нашедшему двадцатиминутку на эту буквенную мазню. Герой истории, с которым, вы, навряд ли познакомитесь по ходу изложения ближе, чем, может быть, хотелось бы, постарается раскрыть свой внутренний мирок посредством некоторых событий и жизненных явлений мрачному морю человечества. И пускай имя его скроется за дымовой завесой, однако же, в твоих глазах, дорогой чтец, он предстанет обыкновенным мальчишкой, наверняка, таким же озорным и мечтательным ребёнком, коим каждый из нас был в детстве. Что ж, предположу, что сказано уже порядочно, и, даже более чем. Так что, опустим вступительное слово и перейдём, собственно, к повествованию.

Пролог

Я забыла,

что сердце в Вас – только ночник,

не звезда!

Марина Цветаева

1. Военный дворик

Кургузым вечером тлеющая лампочка небесного купола отливала бедой. Еле заметные солнечные лучи отступали от фортификационных сооружений самого обыкновенного азовского дворика, что расположился не так близко к берегу, но и не так далеко, чтобы вскорости до него добраться. Крики, выстрелы и вопли раненых доносились с детским, визгливым альтом в морские и ушные раковины завсегдатаев и моллюсков, ротозейничавших около близлежащих кафешек да ларьков. Сам по себе дворик не был чем-то похожим на поле боя, но ребёнку, как, в прочем, и взрослому, эта безрассудность показалась совершенно восполнимой. Море, которое легче лёгкого перешагнуть одним гулливеровским шагом, войнушка, что состоится в любую погоду, и неписаные правила, в которых чёрным по белому воспрещена вооружённая перестрелка – всё это махоньким смельчакам, как в той поговорке, было по колено. Но всё же, остановимся на более детальном описании участка, который мальчишки и девчонки нарочно превратили в стрельбище. Дворик для искромётных стычек имел самый, что ни на есть, положительный вид. Небесный дирижёр не нагромоздил продолговатый коридор ничем лишним, дабы ребята свободно могли развернуть военную кампанию в миниатюре. Вьющийся змейкой проход, который упирался прямо в ворота, как раз и был тем воздухом, за который хватаются дети при организации подобных провокационных флэшмобов. Также соединяющий жилища и улицу статичный мост служил парковкой для четырёхколёсных камердинеров улиц. Стоит заметить, что по левую сторону от машин множились комнаты, которые охотно заполонили отдыхающие. По правую же сторону красовался клеткообразный паркан, сквозь внутренности которого частенько шмыгали носами туда-сюда юркие воробушки. Неизвестный, вошедший в приоткрытые бризом ворота, едва совершив порядка тридцати шагов, мог запросто перегнуть бесхитростный, длинный коридор, при этом уткнувшись картофельным носом в зеркально-чистое отражение колодца. Криница же, в свой черёд, завидев безобразную рожу дежурного фарисея, желчно отплюнулась бы в замызганную личину появившегося надзирателя. Тот, отряхнувшись от оскорбительного плевка, и изрыгая хулу на теперича ненавистную скважину, имел бы хорошенькую возможность развалиться в холодке могильной тени ореха, крестом которого служил вкопанный под ветвистой кровлей мёртвый стол. Цельную картину окрестности, устроившись в соседнем, таком же, как и этот, дворике, мог бы написать разве что искусный художник, вооружившийся зелёной, немного белой и чёрной красками. Пожалуй, идеально – ничего лишнего, только людишек что ли карандашом выводить пришлось бы, потому как личности здесь орудовали так себе: пустые, серые, порой встречались бесцветные и другого толка невзрачные людские мазки, окунающиеся с чёрной, лощёной кистью в мутный, зияющий омут. Разве что цветные дети пока ещё были не запятнаны грязью язвительного общества и монотонностью человеческого быта. Что же касается, территории, временно оккупированной приезжими, то детвора полноценно использовала местность в своих непацифистских, антимирных целях: машины превращались в баррикады, змеиный проход вился окопами, а ворота, кажущиеся впечатлительным детским глазёнкам многометровым заграждением, пресекали путь беглецам и дезертирам. Войнушка была в разгаре: пальцы, сложенные пистолетом, стреляли изо всех сторон, восторженные от прицельных попаданий, и, в противовес им, разочарованные внезапными ранениями крики лились кузницей улиц.

2. Бабочки мира или детский трибунал

Конечно, долго так продолжаться не могло – любая война, косящая людской арсенал не хуже чумы или религии, имеет конец. И пресловутым голубем мира, незаметно заполонившим пространство, стали вереницы ярких и животрепещущих мотыльков, которые пришлись по душе освободившимся от военных оков ходячим мертвецам, что не признавали смерти даже от выстрела в, нелепо поникшую на шее, ветреную голову. Дети склонны отрицать не отрицаемое, но, подрастая, всё становится на свои места. А пока, маленькие, они носились от одного мотылька к другому, и каждый по-своему очаровывал их любознательные моськи. Мальчишка, пассивно стоящий, и, казалось бы, созерцающий неудачливое сафари на крылатиков, никому не мешал. Вонзившись шприцом в безучастную землю, он молчаливо наблюдал действительность. Ему нравились бабочки, очень нравились. Честно. Но он не понимал, зачем за ними бегать и ловить их своими махонькими ручонками, которые для мотыльков являлись просто невероятных размеров лапищами. Вот он и стоял истуканом, да смотрел. А мелюзга, тем временем, столь извела крылатиков, что оные страдальчески запорхали нести свою апокалиптическую красоту по другую сторону клеткообразного рубикона, оставив букет предобрых цветов жизни вянуть под палящими взглядами, ретиво прорезавших небосклон, звёзд. Между тем, правда, на прощание, опылив их лица секундным благоговением, переходящим тотчас в острое, ноющее чувство, которое не каждый ребёнок мог бы объяснить. Это было чувство измены. Не зная в своей куцей жизни предательства, маленькие глазки проворно забегали по сторонам, то ли в поисках причины их несчастья, то ли виновного в данном происшествии. Хотя в их случае - это было одно и то же. Любое общество теряется при виде измены, а детское – так, тем более. Словно бы социум отравила своей глупой проделкой некая девиантная особа вроде Мазепы или Троцкого. Всегда есть кто-то крайний: тот, кто предательской стезёй горячо бился за независимость своего народа, тот, кто мятежно разжигал огни революции по всему миру, и, собственно, тот, кто спугнул своим инертным поведением энергичных бабочек. И последним, как вы поняли, оказался бездеятельный мальчишка. А всё потому, что он первым откололся от ребяческих игрищ. Однако его сознание никак не покоробил тот факт, что мотыльки предательски бросили детвору. Мальчик читал в глазах детей это чувство и не понимал, почему же оно родилось на их пытливых физиономиях. Он знал, что так бывает. Люди и хуже делают, ведь, правда? В конце концов, бабочка не обязана кружить на потеху только для этих детишек. Так же не честно и не правильно по отношению к другим. А если и совсем призадуматься, то бабочка вообще никому ничего не должна. Но детский глас мыслит иначе, подобно взрослому, народному, он в первую очередь своим вездесущим рентгеном проверяет окружающих на наличие инакомыслия и в мгновение ока, нашедши не такого, как все, впивается игольными глазами ему в нутро. Так и случилось. Орлиные взгляды, конечно же, остановились на том самом безынициативном и косном мальчугане. Детский суд непоколебим, и сродни взрослому, мало общего имеет с такими словами, как честность и справедливость. Хором пороховые глазки отстреляли пушечными залпами беззащитную оболочку ребёнка. Ни единого слова. Просто кто-то ткнул пальцем, и толпа зашипела напротив отколовшегося от неё осколка. Когда ты не виноват, но все думают на тебя, волей-неволей и усомнишься в своей невиновности. Мальчишка внутри очень и очень смутился, а снаружи это смущение вылилось в багряную стыдливость на лице. Ему было грустно, что мотыльки покинули двор, как, собственно, и остальным ребятам, только они этого не хотели понимать. Тогда как он не считал случившееся чем-то априорным. Всё было предельно ясно и понятно, так бывает – это ведь жизнь. Однако понятливее может быть даже горшочек с фикусом, но только не стадо, не толпа, окружившие мальчика отовсюду, куда глядели испуганные, одинокие искорки в его тщедушных глазах. Л.Н.Толстой в своём знаменитом «Люцерне» ёмко отметил, что «толпа есть соединение хотя бы и хороших людей, но соприкасающихся только животными, гнусными сторонами, и выражающая только слабость и жестокость человеческой природы».

3. Бабушкины корабли

Что ни говори, а наш герой не сдался анархичному трибуналу и, под укоризненным обстрелом глаз да в лёгком смятении, скрылся под тенью могучего ореха. Он бежал, беспрерывно и без оглядки. А куда, разве к маме? Основательно нет, так как малец приехал на море сам, без родителей, что наградили любимое чадо ложной свободой и едким привкусом взрослой жизни. Но взамен папе с мамой у него был не менее близкий, презаботливый и дорогой сердцу любого крохи человечек – и имя ему было не легион, а, разумеется, бабушка. Взволнованные шажки устремились к ней. И с полу-взгляда такому вечно проницательному субъекту, как бабуля, всё открылось, будто с первым лучом солнца. Прогорклое лицо внука, очевидно, расстегнуло всякие душевные застёжки-молнии её внутренней одежды. Бабушка мгновенно предложила стакан кристально-чистой воды. Человек, наверняка вы знаете, состоит из этой жидкости на изрядный порядок процентов. И от волнения вместе с потом, конечно, один-другой процентик этой скользкой жижи у нас из организма улетучивается. Бабушки особенно знают, когда у нас этих процентов недостаёт. Она смотрела на внука, будто пронизывающим, но ласковым взглядом. Пожилая женщина почему-то предалась воспоминаниям из детства, в месторождениях которых рьяно застряла неотёсанная дедовская история о кораблекрушении. Пересказать слово в слово она не могла, потому как запамятовала уже, да и годы берут своё. И во внутреннем монологе с собой старушка затейливо приступила к щепетильному сложению пазла родом из прошлого:

«Вот, представьте, - думала бабушка себе на уме, - будто шхуна попала на риф, и в её непоэтичном каркасе образовалась весомая пробоина; да-да, это представить не сложно – утвердительно продолжала она. - Так-с, дед говорил, что откачкой воды, конечно, можно слегка поправить весьма не простую ситуацию на судне, но данные мероприятия ненадолго отсрочат грядущую гибель экипажа. Поэтому что? – женщина призадумалась, как будто утеряла нить разговора, но тут же, её, показалось, нашла,- поэтому следует отыскать и, самое важное, устранить причину несносного пребывания ледяной жидкости во чрево посудины» – из закромов души донёсся хриплый голос деда. Чрезвычайно поразмыслив, она повторила дедову резолюцию и привела её в действие, изрубив до основания яблоню раздора, которая, как ей привиделось, пустила корни в атласные предсердия зелёного парубка. Безотлагательно отринув задушевные мемуары в сторону затхлой, по-библиотечному пыльной антресоли забвения, бабушка принялась хирургически выверено удалять корень зла, заведя первой, недолго длившийся разговор с внуком:

- Вижу, ты набегался, мой мальчик. Отдохни, вот, попей водички. Кушать не хочешь, дорогой?

Кому как не мудрым женщинам знать, что вкусная, а, немаловажно, ещё и приготовленная с любовью пища приглушает ноющую и острую боль в груди, особенно у крамольных бунтарей, коим бесспорно представлялся малый.

Выпив залпом стакан жидкости, мальчишка рассудительно повёл бровью, и в ответ проронил:

- Я не голоден, спасибо, ба. Можно я пойду гулять дальше во двор, туда за орех, к песку?

Увидев тяжёлый взгляд бабули, устремлённый на ядовито смотрящую вслед её внуку детвору, мальчик добавил, кивнув в сторону злорадных товарищей:

- Нет, я сам пойду. Мы с ребятами наигрались уже, правда.

Задумчивая бабуля отвела взгляд обратно, к говорящему несносным потоком слов, мальчику:

- От души набегались в догонялки, что я, аж, запыхался и вспотел немного. Воевали чутка. Я герой, ба. Представляешь, я с гранатой бросился под танк. Погиб, правда, но у нас же, после смерти сразу жизнь. Ещё бабочки прилетали: красивые такие, мне кажется, ребята огорчились тому, что те улетели к соседям. Они приняли всё слишком близко к сердцу. Но мы хорошо погуляли, честное пионерское.

Тут малец скорчил серьёзную гримасу и подвёл, согнутую в локте правую руку перед собой, так, что рука оказалась чуть выше головы, будто он смотрит куда-то вдаль. Мальчик очень любил смотреть советские фильмы, и, видимо, оттуда он взял это выражение и гримасу. Бабушка улыбнулась доброй, старческой благосклонностью. А мальчишка, уловив на её лице признаки умиления и, быть может, счастья, искромётно дёрнул:

- Я пойду, а?

Пожилой женщине ничего не оставалось, как одобрительно кивнуть. И мальчишка спокойным шагом побрёл к песку, обводя свинцовым взглядом сидящих за грузным столом людей.

4. Песочные часы стали

Залежи песка, витиевато обросшие кирпичной загородью, находились в глубине дворика. До жилистого ореха было около пяти детских метров. Вокруг больше не было деревьев – только кусты картофеля, упиравшиеся прямо в душевую и туалет, тянулись за колодцем пёстрой лентой вдоль клетчатого забора. Так же, как и на автостоянке, параллельно кордону из-под земли вырастали пустотелые комнаты: некоторые из них проветривались от душных мигрантов, а другие задыхались в жарком поиске новых постояльцев. В пути к заветным пескам, мальчик успел осмотреть тучный стол: там была куча вкусностей, виднелась пресная окрошка, тарелочка фруктов, сражённых насмерть шпажками, по-моему, там было даже излюбленное лакомство карапузов - мороженное, правда, при тусклом свете лампы, гордо поникшей над столом, тот самый ювелирный пломбир производил впечатление какого-то алюминиевого, замороженного раствора (зуб даю, что на вкус он таким и был). Ещё глаза поймали истрёпанный вилками греческий салат, жеманно держащуюся оторопь селёдку под шубой, астрономическое мясо по-французски, истощавшие рюмки и стаканы, какой-то напиток, водку, много водки, самодельную пепельницу и невыразительные лица, сидящие по-свински за этим мерклым столом. И эти пятачки не брюзжали подобно скоту, они разговаривали: манерно, перебирая каждое слово, где-то слышался риторический вопрос, в ответ ему следовал философский ответ, кто-то ворчал, что-то вопило, возможно, это была попса из радиоприёмника, в общем, жизнь кипела в отравленных головах этих безнадёжных людей. Взрослые за ужином умудрялись ронять слова, как плевки, а потом ими же поить собственных детишек, прилетающих, время от времени, к столу попробовать «вон ту искорёженную чипсинку» или залить в тело «ну той едкой газировки». Зеваки и эстеты не редко восхищались тлетворным пивом или безмолвными бычками, смердящими своим рыбьими глазами на виселице азовского эшафота. Иногда, чтоб не зевать и впустую разглагольствовать, они по-птичьи клевали еду. Мужики были не прочь опорожнить одну другую самогона. Женщины – чесать языки. На клокочущую в телах повес кровь, слетались штабелями кровососущие маячки. Повышая градус, стаканы заливались доверху водкой, и в пьяном, оголтелом бреду глотали пустоглазых людей не закусывая. Когда голова шла кругом – в рот втискивалась сигарета. Изрядно затуманив рассудок, отдыхающие бросали курево, и, разойдясь по своим комнатам, принимались за соитие. А бычки сигарет, втоптанные титаническими лапами в пепельную землю, тлетворно догорали в унисон продолжающейся вакханалии. Над поддатыми котелками вселенская швея проштопывала небесную твердь вереницей светодиодных пуговок, сползающихся бледными скопищами в угрюмые авангарды созвездий. Мальчик всё это увидел, просто окинув взором гибельный тент, за которым прячется всё мрачное море человечества. Он шёл мимо стола всего полминуты, а перед глазами меркли вечность, тлен, божий замысел, и его мысли кусались, как вши, отчаянно выделывавшие па нелепости жизни. Мальчишка, будучи ничтожным путешественником, нарочито раскрывал консервным ножом большущую банку пресного мира. А тот в ответ изрыгал всё самое мерзкое, противное, гадкое.

5. Imagine

Не успев приступить к отшельническому строительству песочных чудес света, малец услышал громкие возгласы на кухне, что была совсем близко к прокажённой трапезе, однако не долго думая его внимание увлёк, брошенный в сумбурной перебранке, радиоприёмник. Из динамика отчётливо звучал нерусский голос, певуче исполнявший что-то прекрасное. Слова журчали не знакомо, но почему-то брали за душу. И мальчишка, окуная руки в море песка, робко подпевал исполнителю: «имэйджн олл зэ пипл, ливин лайф ин пис». Его душа пела, хоть он и не знал слов, да что там слов, он даже представления не имел, что это за язык. Вселенная ласкала детские уши мелодичной композицией Джона Леннона, а кухня, между тем, ходила ходуном от, возникшего с пустого места, конфликта. Как бы противореча «подлинному коммунистическому манифесту», как в шутку автор называл свою песню, земной камбуз, будто антипод Вселенной, словно хаос, ничто, пустота, орал громче и громче. Не слыша уже сердечного гимна миру, мальчишка решился-таки взглянуть, кто там ругается и что вообще происходит. Только-только кротко подошедши к кухне, из, проглотившей секунду назад парочку человек, двери вылетела взъерошенная бабушка. Мальчик совсем не ожидал, что та может быть инициатором или вообще участником какого-либо действа, кроме готовки или, чем там ещё женщины в её возрасте занимаются, но никак не ссоры. Нет, тут значится некая ошибка. Но всё происходило стремительно и вопреки воле мальчишки. Будто примагнитив внука к себе, пожилая женщина бойко и энергично забежала за какими-то вещичками в комнату, и под руку с мальцом пулей оставила злосчастный дворик. Ни что случилось, ни почему, мальчику узнать так и не пришлось. Бабушка всем своим видом показывала, что требует молчания. И ребёнок это, как никто другой, понимал. В аспидных глазах отступников мелькали мрачные тени прохожих, малахитовые заросли, морские камушки под ногами, чужие дома, желтоволосая кукуруза в горячей кастрюле, свет огней, стремительно усеявший улицы, потому как темнело, и, в конце концов, в их глазах померкла ночь.

6. Искусство видеть сердцем

В голове, как черви, роились мысли. Казалось, что мир накренился. «Ведь так не бывает, чтобы хорошо-хорошо, а потом раз – и всё катится к чёрту» - думал мальчишка, вглядываясь в кромешное море. «Ан нет, как раз так жизнь и устроена» - будто эхом отзывалась плеяда кипящих, бурлящих, зловещих вод. Мальчик в недоумении бросил вопросительный взор к небу. А то, в свою очередь, присоединилось к весьма сомнительному диалогу с цитатой из чеховского «крыжовника»: «За дверью счастливого человека должен стоять кто-нибудь с молоточком, постоянно стучать и напоминать, что есть несчастные и что после непродолжительного счастья наступает несчастье».

«Неужели я злоупотребил этим самым счастьем? И когда я только успел? Да и что оно такое за слово: приторное, лежебокое, непонятное. И, в конце концов, почему же все люди на земле не могут до отвала надрать животы этим вкусным а, главное, ведь полезным продуктом?» - с горечью отозвался мальчуган.

«Всё может быть» - трагически игнорируя дитя, срывали с уст в унисон поданные Вселенной.

А мальчик извергал, будто лаву, потоки слов. Он не понимал зачем так устроен мир. В его глазах горели звёзды, а на душе чернело море. Небо приводило железобетонные аргументы, но мальчик сокрушался ураганом и сносил опальные цветы доказательств. Море уводило его от истины, а он учтиво хватался за спасательный клубок правды и распутывал изощрённые козни мироздания. Так и говорили. Вселенная, в виде, рьяно клокочущего скулами, моря с небесной твердью, насквозь прожжённой лукавыми плевочками космоса, и мальчишка, смело стоящий на своём, в облике печальной тени ребёнка, окутавшей то чёрное место, что утром можно было бы назвать лазурным берегом. Порой мальчик пытался всмотреться пронзительным и сочувственным взглядом в глубины этого мира, где тщетно было любое противодействие существующему порядку, где единственно верным и правильным решением могло быть только отступление от своих принципов – ни мятеж и революция против отстойных устоев, а мёртвое безмолвие строптивца; кричать – значило бы жить, а молчать – стало быть, умирать. Он видел перед собой человечество, бессмысленно прожигавшее за крепкими зельями жизнь, мошкару, опьянённую до беспамятства ядовитой, человеческой кровью, рыбу, безмозгло попадающую сначала в вероломные рыбацкие сети, а потом и в жалкую петлю азовской плахи, он видел всё: и звёзды, грустно мигающие в неистовстве безбожного пустозвонства, и море, бурлящее и кипящее своими жидкостями, и себя, потерянного в этом неправильном мире. Он как бы воочию узрел тот массив бед и несчастий, что обрушился девятым валом над мрачным морем человечества…

7. Дхарма

Тем часом, холод обдавал морозцём тощие щёки бабушки, что искала приюта в затхлых домишках у моря, но никто не решался принять старушку с ребёнком на ночь. Она стучались в здания с горящими окнами, а свет в комнатах гас. Некоторые храбрые хозяева приоткрывали дверцу, но тут же, угрюмо хлопали ею в светлые лица обездоленных. «Тёплая постель обладает способностью превращать человеческое сердце в камень» - удручённо ворчала на ухо мальчишке Вселенная, перефразируя Гюго с его печальным «человеком, который смеётся». И мальчику ничего не оставалось, как горько согласиться с, дрожавшим в недрах души, голосом. Он знал, что люди – жестоки, но не подозревал насколько. Жизнь, будто выбросила их. И бабушке с внуком ничего другого не оставалось, как провести ночь на улице. Голая теменота согревала укусами опьянённых комаров и ненасытно жгучего ветра. С твёрдого, детского взора мягко покатилась слеза и моментально, будто топор, встряла в деревянном море. Мальчишка уже не думал о чём-то плохом - звёздная мишура и морские волны увели все тревожные мысли прочь. Лёжа плашмя на дебелой кушетке, малец навеки сдружился с немым небосводом, мигающим в раже утлой безыдейностью, и морем, что зловеще грохотало простынями вод в замкнутом круговороте бытия. Показалось, что согбенный мир выпрямился обратно.

Светает.

Всеми забытый бог рыбачит у моря, седые волны которого машут вслед уходящей ночи. Блеклые звёздочки гаснут для человеческих взоров, сводя на нет их беспорядочные желания. Солнце потихоньку встаёт из-за бледного горизонта и освещает безнадёжный мирок. Мошкара намертво распласталась вдоль лазурного берега. Полчищем бычков и ворохом пустотелого мусора устлан горемычный песок. Вдоволь нагулявшись, гуляки досматривают яркие сны. А мальчишка, будучи ничтожным путешественником, нарочито закрывает большущую банку пресного мира.

И, взметнув на мгновение взор к предрассветному небу под сердцем, а потом и к бескрайнему, спокойному морю души, едет с бабушкой домой, обретя, как бы положительно кивнули буддисты, свою Дхарму.

Эпилог

Вселенная ждёт,

когда я наконец-то сломаюсь.

Она просто не понимает,

как сильно её я люблю.

Дима Качмар