Привет, мама, пишу тебе, чтобы сообщить, что у меня все хорошо.

« Привет, мама, пишу тебе, чтобы сказать, что у меня все хорошо. Хоть мы и находимся во фронтовой зоне, кормят нас отменно, сигарета в кармане есть всегда, а это все, что нужно солдату для счастливой жизни. Сама же жизнь идет своим чередом, ничего нового, никаких изменений…»

Офицер стоял, с ужасом и болью уставившись на десяток измученных бойцов, стоявших перед ним. Он смотрел на них, сжав рукоятку палаша так сильно, что побелели пальцы.

- Это все?- с трудом, выдавливая каждое слово, спросил он.

Генрих сделал шаг вперед и отдал честь.

- Первая рота в полном составе… – еле слышным, измученным голосом отрапортовал он.

Офицер тяжело сглотнул, но все же выпрямился и прокричал:

- Первая рота, нестроевым шагом, в казармы, шагом марш!

И первая рота, развернувшись, медленно побрела к казармам. Скоро ей, недавно обновленной, предстояло пополниться вновь. Она снова потеряла больше половины состава…

« Дня три назад к нам прибыли новобранцы. Все поголовно веселые, молодые парни. Хорошо разбавляют нашу солдатскую серость…»

Генрих стоял и смотрел на новобранцев и окруживших их солдат. Кто-то из новеньких рассказывал свежий анекдот, и, когда он закончил, вся толпа разразилась громовым смехом. Генрих хотел бы к ним присоединиться, но он не мог. Десять минут назад он говорил со своим приятелем Ладвигом, который вернулся с поста, находившегося в старом доме в километре отсюда. Он рассказал, что вокруг дома лежало несколько десятков новых, только сколоченных гробов. А их роту, как и все остальные, совсем недавно пополненную этими самыми новобранцами, притащили сюда для отражения очередного наступления. Так что догадаться, для кого они, было нетрудно. И по своему опыту Генрих знал, что большую часть этих ящиков займут далеко не бывалые солдаты. И хоть он уже привык к смерти, ему было не по себе, когда он осознавал, что эти молодые парни ( которым нет даже двадцати ), среди которых был весельчак, сумевший рассмешить бывалых вояк, скоро будут лежать в этих гробах. В лучшем случае будут лежать в них…

« Новички, кстати, еще и активные. Еще неделя не закончилась, а они уже прошли наш традиционный солдатский обряд посвящения. Одного из них, Рудольфа, я посвящал лично…»

Они сидели в блиндаже, а в жалких метрах от них разрывались снаряды. Их было пятеро, но Генрих пристально смотрел лишь на одного: на побледневшего Рудольфа, что трясущимися руками сжимал винтовку. Он не спускал с него глаз все те полчаса, во время которых шел обстрел. Новый снаряд взорвался рядом с ними, разорвав в клочья соседний блиндаж. Но взрыва не было слышно, крик новобранца перекрыл его:

- Я не могу! Мне нужно выбраться!- он кинулся к выходу.

Генрих успел поймать его и швырнуть обратно. Когда же Рудольф снова попытался выбраться, он со всей силы ударил его в живот. Новобранец застонал, скрючился, но все равно продолжил рваться к выходу. Тогда Генрих ударил его снова. В армии подобное помешательство называлось «окопной болезнью»: не выдержав ужаса бомбежки и не контролируя себя, человек пытается выбежать из блиндажа, будто находится в горящем доме. А выбегая, не живет дольше секунды. Каждый в этом блиндаже «болел» ею. Генрих был не исключением, и прекрасно понимал, какого сейчас парню. Потому и бил, так как других лекарств не было. Вскоре новичок, тихо постанывая, лежал в углу. Колотил он его не сильно и ничего не сломал, так что когда начнется атака, сражаться он сможет…

« В целом, сказать мне больше нечего. Ты и сама знаешь, что я всегда был немногословен и этого во мне война не исправила. Но с радостью бы узнал, как вы там живете. Обязательно расскажи как там отец, я слышал, что рабочим на заводах нынче тяжело. И передавай привет Грете, скажи, что я скучаю.

Твой сын, Генрих».

***

Амалия Бауэр получила письмо 26 августа 1916 года.

Генрих Бауэр погиб 25 августа 1916 года.