Бабье царство

  • Опубликовано на Дзен
Автор:
Скрытимир Волк
Бабье царство
Аннотация:
По мотивам чешских сказаний А. Ирасека, "Чешской хроники" Козьмы Пражского, "Чешской хроники" Вацлава Гаека и "Хроники Далимила".
Текст:

"Явление во граде Орешке. Лета 7102 (1594 - Р,Н,) году на Неве реке воста буря сильна зело и воду раздеше надвое и многое время стояла и в те поры человек прошел между воды посуху и вси удивишася о сем чюдеси". Пискаревский летописец по цитате Д. О. Святковского

Приняла Нева лодьи с Ладоги. Бортами черными в пене тяжелой ломят – идут, парусами серыми полощут - льют вниз дождем. С туч-кораблей ветер стелется. Рванул Неву супротив волоса - вздыбились, заглебали темные волны. Вода по небу рядится. Черно от дождей нынче небо - и вода дегтем кажется. Везде темень.
Треснуло, распалось туч полотно - выглянул от края полога солнечный круг, очертил по земле и воде границу. Лег свет на крепость по острову - среди черной воды, среди лютых волн заиграл золотом камень Орешка. Будто сказочный Китеж-град из пучин поднялся. И не башни словно стоят, а, бронью медной сверкая, выходят из воды десять богатырей! Грозны очи с-под шеломов вострых досчатых огляд держат, корзно каменное с кружевной кромкой поперек ветру лежит. А ну, у кого зубы на русский орех нарощены?
Свет солнечный гостем прошелся по берегу. По берегу, да по городу. Во иные дворы заглянул раскланявшись, а иные - мимо прошел, и на лужи не ступил.
Это присказка, погодь: сказка впереди будет.
Луком и дымом пахнет в старой корчме. Печь курная в соседней клети стоит, боком глухим да горячим через стену в горницу двинулась. Будто по дому ползла, а в стене застряла, толстуха. Да сколько ты двери не закрывай, дым с теплом всегда пройдет, всюду щелочку найдет. А вот лучий дух и не перебить ничем.
Гомонит корчма. Много люда дождя не любит. Понабились в дымный полумрак гости заморские, да гости русские, а и своих, ореховецких, ребят - с половину. Кто на пиво дует, кто сбитень смакует. Промеж себя разговоры ведут.
- С самого Нова-града, говоришь? - поднял глиняную кружку к губам ореховецкий дьяк, да на стол, чуть отпив, поставил - и давно ли ты новгородец?
- Да о третьей воде, о седьмой беде. - отвечает гость
- Это как?
- Да дед мой в Нове-граде уже родился. А по роду мы московские.
- Вот как? - грохнул дьяк кружкой, глаза голубые выпучил - вместо нас, значит, прибыли?
Новгородец московский лишь рукой махнул.
- До сих пор на Волхове мы чужие. Сам ведаешь: как повоевал государь Иван Новгород, так всю знать оттуда горстью сгреб, да по всей земле рассеял, чтоб бунта от вас не знать. Тебя, вон, в Орешек занесло. Ныне в Новгороде старой речи и не слыхать почти. По-московски все бают. Шьют да кроют, тешут да строят - все на московский лад. Как в Москве все было, да больше не будет...
- Чего это так? - спросил дьяк, отрясая колпак.
- Вас царь Иван за бунт разогнал, да и нас на ваше место не за заслуги выставил. Без вас на Волхове никто слово против царя не скажет, без нас - на Клязьме. Тут мы чужие, неприживливые. А в Москве вместо нас татарам беглым цари чины-звания раздают. Москва татар боится - головы не поднимет, а татарам кроме царя деваться некуда - в родных улусах за разбой зарежут. Вот и не стало на Руси ни у кого силы, кроме московского царя. Всему стал самодержец. Что всю Русь рукой держит - может, и правильно. Да вот варежка татарская той руке не идет. А стряхни царь с руки ту варежку - где его сила будет?
- Да... - вздохнул дьяк - мы с вами в одной беде, как в одной лодье. Ты поясни тогда, коль речистый, как так стало, что Москва нас тогда на Шелони разбила?
- Был Новгород силен, когда сидел на камне, опирался железом. А как взял за обычай спать на золоте - не стало в нем силы. Привыкли люди новгородские не в поле стоять, а откуп во всем держать. Где враг - там откупятся. Славен город, что жизни своих детей от напрасной смерти бережет. Да слаблен тот город, что во всем расчет деньгой ведет. Вот и побили ротники московские новгородских торгашей. Откупаться не пришлось - все золото Москва сама взяла. А были бы новгородцы воины - и Новгород по-прежнему бы Господином ходил, и Москва степи грозила бы, а не в гости звала...
- Всё говорят: при царе быть - сладкие меды пить! - потряс пустой кружкой ореховчанин - А выходит, при царе один царь сладко ест!
- Те, кто рот ему крестят, тоже не бедствуют - посмурнел купец - при прадеде моем, что еще в Москве жил, царь Иван беку степному Рамзан-Гирею гривну воеводскую пожаловал да боярский посох. Половина воевод да бояр тогда побросала посохи да гривны с себя поскидывали, чтоб с выскочкой одни знаки не носить.
- Так уж и половина?
- Прадед мой скинул. Оттого в Нове-граде и оказался. Да уже не боярином, а выходцем нищим. Двор наш теперь в Новгороде. А в родном дворе степь хозяйничает...
- Степь! - киянин зло на стену спиной откинулся - понастроят вам степняки всю Москву по-своему, как степняк нагадил!
Сидит малоросс. Голова круглая брита, черты лица худые да резкие, усы - как смоль черны. Взгляд лютый. Сам, как степняк или остепившийся. А татарву, смотри-ка, всей душой не любит.
- Это как так станет? - пристали к нему люди.
Грохнул киянин кулаки на стол, сам над ними зверем склонился:
- А так! Живет степняк у себя в Диком Поле! И гадить привык не там, где место отхожее, а там, где другими не нагажено! Первый степняк, видать, весь на колышки изошел: степь-то большая, за всю жизнь не обгадишь! Да наплодил степнячат... Те справляются! Загадят стоянку - снимут юрты, да перейдут, где еще не нагажено! И юрты ставят, как гадят - не так, как ладно, да соразмерно, а где еще не ставлено. И плевать им, что ни красоты, ли ладу, ни порядку! Так вашу Москву и перестепнячат на свой лад!
- А сам Киев что? - спросил новгородец.
- Нету давно Киева, - буркнул малоросс, в кожух свой завернувшись - не поднялся Киев после татар. Мы на Подоле живем.
- И как?
- Никак. То под татарами он, то под ляхами. И каждый кричит - мы мир, мол, творить пришли! А мы каждого - корми! Тьфу! Дожили до того, что каждому заезжему батьке с колен саблю вручаем! Так и живем: кто у панов в холопах пашет, а кто в вольнице саблей машет.
Дьяк ореховецкий задумался.
- А вот скажи, малоросс... Ведь это про вас поют?
Как во стольном граде да во Киеве
А у ласково князя у Владимира
А сошлись богатыри на почестен пир,
Там и старый Илья, Илья Муромец...
- У нас не поют, - буркнул киянин, да глаза закрыл - И не знаем никаких князей Владимиров да Илей-богатырей. Только у вас про это и сказывают.
Задремал гость днепровский. Разморило его тепло.
- Диво, что мы о Киеве и его богатырях помним, - вздохнул дьяк - а сами-то ни Киева, ни богатырей его не видели.
Новгородец покосился на образки в углу:
- Сам знаешь, как дедов наших расселяли. Видать и в Киеве так же было. Беда там сталась, да такая, что песни с людьми сгинули. Сам же слышал - не поднялся Киев. А к нам, знать, кто-то из них притек, да песни привез.
Скрипнула дверь - потянуло ветром, капелью, да сырым деревом. Люд в корчме, хоть к теплу и жался, а духоты ради к двери обернулся - воздуху сырого глотнуть.
Двое вошли. За стол к собеседникам сели. Первый, ореховецкий стрелец, дьяку да новгородцу как знакомым кивнул.
- Чех со мной это, - представил служивый спутника - их лодьи... эта... внутри крепости, во рву на досмотре стоят. Воевода его в город отпустил, а я, значится, сопровождаю. Его Янеком звать. Гость знатный, а общается просто.
Чех кивнул важно. Продул пшеничные усы, корчмарю на жбан с пивом указал.
Киянин от сквозняка глаза открыл, на стрельца уставился.
- Отчего кафтан черен, не червлен?
- Ты, это, гость, - засмеялся служивый - знать, не много стрельцов видывал! У нас у каждого города да каждого полка цвет свой. Вот по одежке друг друга и узнаем, а князю виднее, чей город, значится, храбрее бьется. Да и на торжества это. Будничная у нас простая - без красок.
Сказал малоросс себе что-то под нос - никто и не услыхал. А он опять глаза закрыл.
Снова дверь в петлях скрипнула да ветер впустила. А с ветром еще один ореховчанин ввалился, да за стол упал.
- У-у-у, лютая баба! - погрозил кулаком стене - совсем житья нет! Еле вырвался! Хоть тут вздохну спокойно!
Разговор - что костер притухший: угас почти, а тут - свежих дров подбросили. И в самом деле, о чем люди говорят, как не о войне да о родне? Знамо дело - о бабах. Дай мужикам волю - век бабами меряться станут.
- Бей бабу молотом - будет баба золотом! - аж плачет от смеха дьяк.
- Мало нам с людьми лаяться, еще и в доме воевать - когда жить? - махнул рукой новгородец - ну, будешь ты ее плеткой учить - много ли проку набьешь? Оттого бабы на Семик и поют песни про лютого свекра да постылого мужа. И все в песнях - свекр убит, муж брошен, а баба с дружком убежала. Не от плеток ли они на мужей лают?
- А иные, может, лишь под плетью волочайство бросают. Бабы ведь разные! - не уступает дьяк.
- А мне с женой повезло! - подбоченился стрелец - Она у меня считает, что мужик в семье, эта, править должен, а бабы от того лишь счастливы!
Киянин захохотал - аж согнулся. Бока себе обхватил - отдышаться не может.
- Самая бабья ложь! А кто у такой бабы править вздумал? Что он вам, воеводам, расскажет? Баба говорит одно, а мыслит иное!
- И что? - обиделся стрелец.
- А то! Мыслит, что муж главенствовать должен, да только так, как ей угодно! Ты за дровами ехать приказываешь, а ей по ягоды хочется! Ты на ярмарок едешь, хлеб сбывать, пока цена есть, а ей - хату бы подновить! Ты про реку, а она - про берег! И где твое воеводство окажется? А?
- Ну и что? Криво да живо! А?
- Да сбросит баба твое главенство, если ты против ее мыслей править станешь. Скажет – «не сдюживаешь», да и начнет все кроить по-своему. Ладно ли, криво ли - главное, по ее розуму. Потому и говорю. Самая бабья враль это, будто хочет, чтоб муж над ней главой был! Так что главенствуй, стрелец, да на голове след каблука вытирай!
- Не дождь ли припустил? - прислушался новгородец.
- Не... Ветер крепчает, листья полощутся. - мотнул дьяк рыжей головой.
Сквозь стук капели о лемешковую крышу пробился далекий звон.
- Наш. Вестовой, с Колокольной башни. - определил стрелец. - Все, на остров сегодня путь закрыт. Не попадем в крепость.
- Я так мыслю, - вернулся к разговору дьяк – бабы, они все мож и разные, а дурны. Иная от рождения дура, мотовка да волочайка. Другая приличество, вроде, знает, а жить не хочет. Детей рожать - она тебе не наседка, хозяйство вести - она тебе не служанка, рукодельничать - опять не подряжалась тебе. Что с таких проку? Живет, чтобы жизнь прожигать. Пустышка. А у иной бабы и хозяйство стоит - не придерешься, и стол - как у бояр, а все куда-то лезет. Зачем, а? Ведь дальше печи все равно не видела, а лезет. То работнику под руку с советами дурными, то инструментом втихую балуется - портит, а то приказные бумаги у тебя подсматривает. Добро, если в них от себя подпись ставить не лезет. Вот чего им нужно?
- Каждый по своей голове жизнь ведет, - вздохнул новгородец - промеж дьяком и его женой - кнут, промеж стрельцом и супругой - лесть, у Сеньки, вон, вообще не сложилось. Я оженюсь - добром сговориться постараюсь. А ты, киянин, как беду решил?
- Я холост! - буркнул малоросс - Так все и решил!
- А я вот что приметил, - зачастил Сенька - все мы жен хаем, а на мать из нас - кто пожалуется?
За столом стало тихо.
- Верно заметил! - протянул дьяк - ты, Сеня, мысль-то закончи. А то вижу - не договорил чего...
- А я так мыслю - снова затрещал ореховчанин - мать да жена - сама бабья суть. Как у нас работник и воин. Только мы свою суть с детства ухватываем, да взрослыми стать быстрее хотим, а бабы в детстве остаться хотят - до последнего от своего отбиваются. Оттого волочайки да пустышки с дурами и есть. А как баба суть свою всей душой примет - ни до чего ей более. Мать вся в детях живет, жена лишь мужем счастлива да лишь о доме думает. А как муж, дом да дети на душе - до того ли бабе, чтобы якать? До начальства ли ей? До вмешательства ли? Она ж на тишь домашнюю надышаться не может!
- Это, Сенька, ты со своей рыкушей таким умным стал что ли? - хохотнул дьяк, да приумолк задумавшись.
- Да... Хорошо хоть беды большой от бабского яканья не было...
- Было, - подал вдруг голос чех - У нас было.
- А ну-ка - расскажи.
- Долго рассказывать.
- А мы не торопимся.
- Ну, тогда слушайте! - чех снова указал корчмарю на пиво и начал.
- Мы от Чеха род считаем. Долго про него сказывать, как он со всеми от усобиц бежал да новую землю искал. Мы на его земле теперь живем. После Чеха был Крок, он Вышеград построил. А у Крока три дочери было. Старшая, Кази, травами лечила, средняя, Тета, богам молилась, а младшая, Либуша, судила да правила. Эта свою суть приняла сразу - всему народу вместо матери была. Властью не тешилась, блажью не маялась. Все люди для нее ее детьми были. С каждым нянчилась. Вы, как дурных баб вспоминать будете, допреж них о Либуше помыслите. Иная жена - с рождения счастье.
Хлебнул Чех пива, стряхнул с усов пену.
- А вот вышло так, что у мягкой матери дети от добра портятся, что трава от сеногноев плиснет. Рассудила раз Либуша двух мужей, а один недоволен стал, хулить ее начал. И велела тогда княжна людям искать ей супруга, а себе - князя. Ей Пржемысла и привели. И вот, при суровом отце, мы не раз о доброй матери плакали. Как Пржемысл до престола жил, так и править начал. Пахал железной сохой - держал железной рукой. Позвали его княжить, не дав допахать, так в Чехии постоянно хлеба нехват. Ну, да сами напросились, сами такого нашли. А как умерли Либуша да Пржемысл, так беда и грянула.
Умолк чех, пива глотнуть нацелился.
- Ты, давай, не томи! - торопит его Сенька.
- А дальше лихо было. При Либуше двор был, как и при любой княгине. Из знатных девушек да женщин. Либуша, замуж не выйдя, уже матерью себя признала. Оттого народ ее за госпожу и держал. А жены двора ее матерями еще не стали, а госпожами себя возомнили. И заводилой у них Власта была. Ее за главную женщины признали. Глупость задумали - жить без мужчин. А чтобы затея сразу прахом не рассыпалась - кровью повязать друг друга решили. Попервости замок отстроили и назвали - Девин. Потом по стране клич кинули. И ведь нашли их слова отклик. Жена бросала хозяйство, дочь - немощного отца, мать - дитя в зыбке. А обещали им всего-то - мужам не подчиняться. Будто неволил их кто! Будто за рабынь держал! А кинули клич дурной - без мужей лучше будет, так уж и не видели женщины ни добра нажитого, ни почета семейного, ни любви близких - рабство себе напридумали! Да до того им выдумка сладкой оказалась, что натешиться ею не могли! А напридумав рабство - избавиться от него хотели. Да по дурости бабьей - от выдуманной беды настоящим злом отделаться решили. Бросали семьи, уходили в Девин. А там их оружием дарили, да сражаться учили. Мужи тоже ум растеряли: мыслили - наиграются бабы, одумаются. Дождались: вышло бабье войско из Девина, от мужей отчизну спасать направилось. Спохватились чехи - сколотили войско. Да толку с него стало, если сражались, жалеючи баб. Те же жалеть и не думали. Сотни три мужей полегло, другие по лесам разбежались. Собрал их благородный князь Стирад, да Девин город в осаду взял, а пройти через стены - не вышло. Бабы же озлобились. Злодей любой, как дитя, на первое мелкое зло идет - все пробует, все оглядывается - не накажут ли? А как зло свершит - гордость в душе, дескать, вот как могу! А гордость-то - голодная! И мыслит злодей - мол, а я ведь еще круче смогу! И пускается во все тяжкие. Бабы девинские такие же были. Мало им мужей без вины кровью умыть - порешили убить Стирада. Муж честью берет, да чести от других ждет. Злодей же себя бережет, оттого ему хитрость милее. Подлость бабы задумали. Привязали у Девина в лесу одну свою - Саркой звали. Положили рядом рог и чашу меда. Та о помощи просить в голос стала. Услыхал ее Стирад - поспешил прийти. Увидел Сарку связанной - спросил за что. Та и солгала, мол хотела к прежней жизни вернуться, за то ее умирать связанную и бросили. А чтобы мучилась дольше - мед оставили. Слишком верил Стирад в честь. Да и все мужи, хоть и кровью умылись, все ждали - перебесятся бабы, вернутся. Освободил Стирад Сарку, дружину отослал вперед себя ехать. А пленница тем самым медом князя опоила до сна, да в рог протрубила. Налетели бабы на сонного Стирада, срубили ему голову. Да и дружину его на привале переняли - всех смерти предали.
Замолчал снова чех. Видать, тяжело ему эта быль давалася. Тут его не торопил никто. Да и все в корчме заслушались - гомон утишили. Лишь лучина трещала, да печь за стеной гудела.
- А дальше... - закончил сказ чех - дальше стало, как должно. Ослепила баб власть, опьянила кровь. В том слепом хмелю думали, что забили мужей, переломили. По себе, знать, судили. Мужи, что о смерти Стирада сведали, поняли, что нельзя злодейство прощать, хоть и бабское. Поняли, что взбесились бабы с власти да крови и прежними уж не станут. И новое войско собрали. Прежнее шло прощать. Это – воевать. Выступили им бабы навстречу. Под Вышеградом сошлись. Зря пришли, смерть насильниц была предрешенною. Потому что бабы бабами остались, хоть и войском назвались. Мужей смирных резать - их хватало. А вот войско победить - другое войско нужно. И не было боя. Влегкую баб порубили. Власта их смерть приняла, Девин разрушили. И ни одной из Девинского войска жизнь не дали - помнили оплошку Стирада.
- А что с бабами такого стало, что сила их ушла? - осторожно стрелец спросил.
- Ничего не стало. Баба с мечом - все равно баба. Перессорилось войско. Те - доспехи одеть не хотят: у подруг такие же. Вторые воеводам своим не подчиняются - воеводы, дескать, старше, уступить должны. Третьи приказов не слушают - мол, звучат обидно. Таких вояк и первое войско разбило бы, если бы в жалость не верило.
- Вот я и говорю - зло одно от баб! - поднялся дьяк.
- Ты слеп, если не понял главного! - чех тоже поднялся и потянулся за шапкой - дело было много веков назад, а я с тобой говорю ныне, и народ чехов - жив!
- И при чем это?
- А при том, что сколько бы дурных баб не собралось, остались настоящие женщины - жены, дочери, матери. Те самые, что знали себе цену. Такие в сказки о рабстве не верили и к Власте не шли. Остались с родителями, с детьми, с мужьями. Они и продолжили род Чеха.
- Эвона как! - удивился дьяк.
- Сам же говорил - все они разные! - улыбнулся новгородец.
- Ладно, я пойду - поежился Сенька - моя, хоть и ругливая, да без ужина никогда не оставит. И битого и пьяного меня кормить не забывала. Думаю, ножа она на меня не точит.
- Смотри, чтобы меда и рога тебя дома не дожидалось! - как всегда глупо пошутил стрелец.
- Рога я тебе сам назавтра обломаю! - огрызнулся Сенька и вышел за дверь.
+3
23:09
255
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
Анна Неделина №3

Другие публикации