Мое твое прошлое
Дождь шел уже четвертый год, и это стало надоедать Алтее.
Вначале было даже приятно – каждый вечер детей убаюкивал нежный шум за окном, и все засыпали очень легко. Грибов было видимо-невидимо, и целый год семья с удовольствием питалась только супом из подберезовиков, грибными оладьями, котлетами из шампиньонов и опятами, пожаренными с картошкой.
Алтея вздохнула и вытерла покрасневшие руки о передник. Всему хорошему приходит конец. На второй год все грибы стали совершенно ядовиты, и пока это поняли, в городке успело скончаться двадцать три человека.
По сравнению с обычной смертностью – один-два человека в год, смерть от укуса змеи, поваленное дерево, молния, попавшая в макушку – это было существенно.
Алтея снова вздохнула и села было плести коврик. Это у нее получалось замечательно – замечательно сплетенные коврики украшали практически каждый миллиметр большой и темной из-за дождя комнаты: пол, скамью, разномастные стулья и кресла, сундук, стол, комод. Все зеркала были занавешены коврами.
Алтея посмотрела в такое зеркало, увидев лишь хитросплетения цветных линий – всех до единой красных, но разных оттенков – вздохнула и присела было плести коврик, но тут же вскочила.
- Ах, нет, - пробормотала она. – Сейчас внезапно раздастся стук в дверь, зайдет Марва и скажет: что-то происходит на площади. Надо бы собираться.
Алтея накинула на плечи цветную шаль – всю из зеленых нитей, но разных оттенков, и тут внезапно раздался стук в дверь. Дверь была заперта на засов, но Марву, как всегда, это не остановило. Она просунула в дверной проем свою патлатую голову и спокойным скрипучим голосом проговорила:
- Что-то происходит на площади, - и, подумав, добавила. – Я так взволнована.
Алтея почувствовала, что грудь ее вздымается часто-часто, и взглянула на свои руки. Руки побледнели. Что-то было там, на площади, что-то совершенно особенное. Для нее. Алтея силилась вспомнить.
- Идешь? – сказала голова Марвы.
Алтея молча подошла к двери, оттолкнула Марву и вышла из дома.
***
На площади, окруженной черными деревьями, собрался почти весь городок, включая мужа и дочерей, и Алтея почувствовала себя страшно одинокой. Дождь шел. Все, разумеется, были сухие – купол над площадью закончили еще полтора года назад, еще раньше на улицах между домами перекинули длинные доски. Город спрятался под крышей, и это было хорошо. Сухо и достаточно светло – достаточно.
В центре площади стоял молодой человек и вид имел совершенно потерянный. Алтею сразу пропустили в первый ряд, и при взгляде на юношу она вздрогнула и посмотрела на свои руки.
Руки были белые.
Молодой человек не озирался, не оглядывал окружившую его толпу, что было бы вполне естественным в его положении. Сквозь длинные волосы каштановой, давно не стриженной челки он бессмысленно вглядывался в людей перед ним до тех пор, пока те не расступились, пропуская Алтею.
Молодой человек смотрел на нее, и глаза его были прозрачно-голубые. Алтея, невысокая, с покатыми плечами и очень прямой спиной, глядела на свои руки.
Он никогда ее не встречал.
Она его вспомнила.
***
Хасперу было семнадцать. Был он среднего роста, хорошо сложен, одет в светло-голубую сорочку, земляного цвета штаны и высокие сапоги с длинными следами царапин на голенях. Сидя в Алтеиной кухне, он наблюдал, как хозяйка ходит туда-сюда: моет овощи, режет мясо, помешивает кипящую в котле над камином воду. Камин был плотно затворен, и каждый раз перед тем, как приоткрыть его, Алтея оглядывалась на Хаспера. Хаспер дрожал и делал вид, что смотрит в другую сторону.
Дождь стучал. Хаспер глядел на сухие, идеально чистые окна. Алтея молчала, в голове напевая никем еще не придуманную мелодию.
При Хаспере нашли два письма. Написаны они были с разницей в 16 лет, совершенно разными людьми, одинаковым, ровным, красивым почерком. Бумага и чернила тоже были ровно те же самые.
Первое письмо – записка приходскому священнику. Записка была от девушки, и девушка извинялась, что сама не способна прокормить его, Хаспера.
Смысл второго письма ускользал. Было оно от мужчины, не священника, судя по слогу. Мужчина этот, по-видимому, приютил некогда Хаспера – но когда, зачем и, главное, куда он его отпустил, из содержания письма понять было решительно невозможно. Единственное, что в письме говорилось совершенно прямо, так это то, что Хаспер должен пить много молока.
Хаспер сидел на кухне, попивал молоко, а Алтея думала, что вот наконец-то она и стала многодетной матерью. К двум дочерям добавился приемный сын.
Говорок дочерей слышался из соседней комнаты. Были они золотоволосые, голубоглазые, и больше всего на свете любили играть в куклы. И еще отрывать ножки паукам, но Алтея старательно отучала их от этого увлечения.
Правду сказать, из-за четырехлетнего дождя пауков развелось много.
Хаспер смотрел на Алтею.
- У вас тени нет, - сказал он. – Это хорошо.
- Дождь, - отозвалась та, - дождь четыре года. Откуда взяться теням. Посмотри сам.
Хаспер на всякий случай посмотрел вокруг, хотя это было первое, что он сделал, переступив порог. В комнате не было ни одной тени.
- Хорошо, - повторил он.
Алтея промолчала.
- Как называется ваш городок?
- Ансельбах. Это в честь одного знаменитого ученого.
- Что он открыл?
- Не имею понятия. Думаю, в городе вряд ли найдется хоть один человек, который бы знал.
Хаспер помолчал.
- Дождь у вас.
Антея месила тесто и не ответила.
- Это хорошо. Тени исчезают в дождь.
Входная дверь со скрипом открылась, послышались тяжелые шаги и радостный визг девочек.
Алтея повернулась, и Хаспер увидел, что губы ее плотно сжаты.
- Пожалуйста, выйди. Я буду варить для Герделя кофе, и ты опять заболеешь.
Хаспер болел от запаха кофе, пива и меда. Делался пьяным от винных паров, и все плотно закрытые бочонки из погреба пришлось увезти к Алтеиным тете и дяде. Хаспер умел читать в темноте, в любой момент показать, где находится север, даже если его перед этим долго раскручивали, а с глаз не сняли повязку. Есть он мог только лепешки из пресного теста и, по его словам, больше всего на свете не любил молоко.
Молча прихватив со стола грубую глиняную кружку с молоком, Хаспер ушел в комнату.
***
На восьмой год дождя Алтея стояла, пристально вглядываясь в Хасперово лицо.
- Что-то с тобой не то.
К тому времени Хаспер успел стать в городке знаменитостью. Жители называли его «потерянным мальчиком», навещали его каждый в свой день месяца, приносили молоко, за что Алтея была им очень благодарна. Раз в год с визитом в красивой, украшенной лентами повозке из дома напротив приезжал мэр. Внимание это казалось Хасперу странным – он не делал для горожан ровным счетом ничего особенно, разве только демонстрировал свое видение в темноте и показывал фокусы с магнитом. Все магниты при Хаспере начинали вести себя странно – они принимались крутиться и считали, что Хаспер – север.
Последние несколько дней Алтея глядела на него тревожно. Последние года два Хаспер ходил как пришибленный и казался еще более потерянным.
- Послушайте, - сказал он, когда однажды она вошла в комнату, где он читал, подняла на ноги и стала пристально вглядываться в его лицо. – Послушайте, сколько лет вашим дочерям?
Она не ответила.
- Мама, - он запнулся. – Мама, ваши дочери: сколько им лет?
- В самом деле, - проговорила она задумчиво. – Я-то надеялась, что показалось.
- Что такое? – встревожился он и на всякий случай оглядел комнату.
Теней не было.
Хаспер немного успокоился.
- Ты как будто, - начала она и замолчала. – Ты как будто мужчина.
Хаспер удивился.
- А вы, стало быть, думали по-другому?
Она не ответила.
- И вот это… этот… - она протянула руку и коснулась его головы. Хаспер улыбнулся – было приятно. Когда он от запаха кофе болел и лежал в жару и бреду, Алтея сидела рядом и осторожно гладила его волосы.
- Ай! – это было неожиданно и очень больно. Алтея держала в руке его волос и смотрела этот волос, как на отвратительное насекомое.
- Просто волос, - пожал плечами Хаспер.
- Он же седой. Это же… невозможно.
Хаспер смотрел на нее.
- Сколько лет вашим дочерям? – спросил он.
- Ты из какого-то странного мира, - она покачала головой. – Другого мира, и мир этот странно устроен.
- Сколько лет вашим дочерям? – снова спросил он. Она подняла на него глаза.
- Сорок и тридцать пять.
Она покачала головой еще раз и вышла из комнаты.
***
Ожидался праздник: пятьсот лет с рождения Ансельбаха, ученого, в честь которого был назван город. В честь этого события на городской площади должны были развести огромный костер.
- Откуда вы знаете, когда родился этот ученый? – спрашивал Хаспер, дрожа.
Все пожимали плечами и отвечали только:
- Мы знаем.
За день до этого радостного события семью Алтеи посетил мэр.
- Сегодня к нам приедет мэр, - печально сказала Алтея за завтраком.
- Но он ведь был у нас с месяц назад, - заметил Хаспер. Он чувствовал себя странно. Вчера все городские дети, сколько их есть, пришли в дом, и Хаспер обнаружил себя стоящим в кругу из магнитов в центре комнаты. Дети посмотрели, как магниты указали на Хаспера, мол, север – вот он, молча забрали их – каждый свой – и вышли из дома.
Алтея только вздохнула. Гердель ел молча и внутренне ожидал, когда Хаспер уйдет и можно будет спокойно варить кофе. Девочки разглядывали паутину под потолком.
Мэр торжественно проехал в своей украшенной лентами повозке разделяющие дома десять шагов. Перед его уходом Хаспер взмолился:
- Послушайте, ну что вам стоит не разводить завтра этот костер? Разве это так необходимо, так нужно для праздника?
Мэр, высокий и грузный, поглядел на Хаспера с жалостью:
- Для праздника это вовсе не нужно. И, тем не менее, мой бедный потерянный мальчик, мы его разведем.
- Что такое? – вскричал Хаспер. – Почему?
- Двенадцатый год идет дождь, - медленно проговорил мэр. И добавил, внушительно и грозно: - Мы помним.
Когда он ушел, Хаспер бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку. Гердель смотрел на него.
- Надо бы сменить повязку.
Неделю назад одна из дочерей опять забыла прикрыть заслонку на очаге, и Хаспер был ранен, и ранен жестоко.
Алтея молча терла на кухне свои бледные, бледные руки.
***
В утро праздника вместо дождя пошел снег, и строители спешно разобрали купол. Снег был белый-белый, груда дров в центре площади – черная-черная. Деревья, высаженные вокруг площади, тоже были черные, и потому, казалось, взирали на дрова с ужасом. Здесь был почти весь город, и Алтея стояла в толпе с мужем и дочерьми и чувствовала себя страшно одинокой. Она вспомнила, как когда-то давно Хаспера нашли прямо тут, на площади.
- Не выходи из комнаты, - сказала она ему, накинув на плечи цветную шаль, всю из нитей разных оттенков желтого. – Не выходи, запри дверь на засов.
Огонь разгорелся скоро. Глядя, как пламя пожирает дрова, все черные, Алтея куталась в шаль, ощущая холод. Все жители города – кажется, здесь были все-таки все – стояли кругом, и свет от огня касался их щек, носов и подбородков. Тени плясали на лицах.
Никто не хлопал в ладоши, не пел, не кричал. Никто не произнес ни слова.
Когда костер догорел, все молча развернулись и покинули площадь.
Алтея почувствовала, что грудь ее вздымается часто-часто, и, не выдержав, побежала. Светлой птицей вспорхнула она на крыльцо, рванула дверь и вбежала в комнату. Хаспер с глиняной кружкой в руке поднялся ей навстречу.
***
Его нашли на следующее утро в центре площади. Он лежал, и на теле его были одна, две, три – множество колотых ран. Единственная цепочка следов на снегу, ведущая к телу, была его собственной.
- Это не я, не я сам, - прохрипел он Алтее, упавшей на колени подле него и гладившей его волосы.
- Знаю, знаю, - прошептала она. – Помню.
Он взглянул на нее прозрачно-голубыми глазами, вздохнул и умер, и в то же мгновение по щекам Алтеи потекли слезы.
Купол вернули, но площадь, как и вчера, укрыта была в снегу.
И тени лежали под всеми деревьями.