Когда расправляется смятый кусок...
Расправился давно смятый и давно забытый кусок ткани, той, что называют тканью жизни.
Мы ехали в машине, приближаясь к реке. Меня внутри сдавливала мысль - а почему я никогда там не бывала, как так вышло, ведь оно мне так дорого, моё место у реки, первый дом моей цыганской жизни.. Невероятно! Ни разу не пришла и даже не подумала навестить.
На последнем перекрёстке прикрикивая и широко размахивая размахивая руками, весело регулировал блаженный, ни дать ни взять Нью Йоркский полицейский в час пик. Но где Нью Йорк, а где мой родной Канск? Сюрреализм сцены и момент жизни - да он ангел, он машет мне в солнечной пустоте улицы - Давай! Давай! Где ж ты так долго была?
Мы прибыли. Мой внутренний сканер на все стороны раскинул свои властные щупальцы, он не глуп, он знает, что мне необходимо заземлиться. Слева река, справа новая гостиница и я невольно начинаюсь морщиться - Ой, е- е-е-ей! Шик... А чуть впереди, у дома красного кирпича женщина красит кованный забор чёрной краской. И вырвалась из меня смелая птичка. Женщина нахмуренно покосилась. Но что же я кинусь к ней и вылью на её голову водопад - Зимой, когда папа забирал меня из детского сада, в двух замороженных окнах вашего дома был свет голубой и оранжевый, а там, где теперь гостиница, был домик, с высоченной трубой в небо и когда я спрашивала почему идёт дым из трубы?, папа отвечал - Это кочегары чай пьют. Причём тут эта женщина и то, что свет оранжевого и голубого окна бывает в небе, и нет для меня красивее пары, и я всегда радуюсь этому свету, этой тонкой связи? Большая и робкая птица билась во мне, женщина обмакивала кисть в черноту и напряжённо смотрела на меня. А я так и пошла дальше со своей большой птицей.
От речных зарослей ив вились комары, они оживленно накинулись на двух теплокровных. Моё прошлое принимало меня скромно и благостно. Я ступила на узенький клочок земли, где может пройти только один человек и мне на встречу шагнула маленькая девочка, шедшая с кем-то из своего дома в платьице фиолетовых цветов с зелёными листочками на белом. В этом месте она всегда спешила впереди родителей. На клочке мы сомкнулись, она пошла в будущее, а я дальше осматривать своё прошлое.
Моя улица "Садовая", если б ты знала сколько раз твоё имя поддерживало во мне бодрость духа, когда перекрёстки смыкались непроходимым углом или когда нависали серые стены, или когда надо было перешагнуть порог! В тех испытаниях я верила - если я родилась на улицей " Садовой", значит все еще устроится и наладится. Идя по ней в тот день, хотя она и не улица, а лишь земляной бережок, я была желанна. А вот возле бабушкиного дома и возле школы, даже выйти из машины не смогла, лишь одной ногой ступила. И что кому растолкуешь про невозможное, когда идикают и тычевокают.
Наш дом. Коренастый, в два этажа с разноцветными слоями краски. А я жила в белом. В нашей комнате новые окна, выше тоже новые, но все такая нескладная городьба. Широкие, настежь распахнутые ворота. Сорок лет не была здесь, а все вмиг признала и узнала. Наш курятник, который построил папа, где под крышей жил индюк, я хотела его посмотреть, полезла по лесенке, увидела, испугалась, да на обратной дороге на петуха наступила. Петух гонял меня по двору, я мчалась от него, да на высокое крыльцо, он за мной, я к нашей квартире, лихо прошмыгнула между папиных ног в открытую дверь! Из петуха сварили суп. Я его не ела, была очень сердита. В наследство от этой истории у меня надолго остался страх и неприязнь к голубям.
Задняя линия двора укреплена чередой сараев. Для своего возраста они имеют очень презентабельный вид, а цвет загорелой и обветренной древесины так и вовсе завидный. Первая дверь слева была наша, она единственная открыта, это так сразу развязало узелочки и что-то неведомое мне улетело вверх, как улетает вырвавшийся на свободу воздушный шар. Конечно, хорошо бы в музее собственной жизни побыть одной, бессмысленно и протяжно смотреть на что-то, чего-то касаться рукой, дивиться и не стыдиться слез.
Но я не одна, поэтому опираюсь на ненужные слова, как на костыли, обращаясь к своему деликатному попутчику. На крыльцо, где я была запечатлена как головастик в шикарной дымчато-розовой шапке бубушками, на спичечных ножках, в некрасивых синих сапожках с белыми клеенчатыми язычками, вышла молодая женщина. Она сходу рассказала кто где, называя знакомые фамилии. А я смотрела в дверной проем, в проход, где мама моет пол, пока я днём сплю и папа выпускает пойманную для меня синичку, потому что нельзя ловить птиц, когда они прилетают покормиться.
