Ночь над Синаем

…Сумерки быстро поглощали остатки дневного света. Бурые холмы равнины медленно исчезали в сгустившейся синеве. На западе, отгорая багровыми отсветами ушедшего солнца, угасал далекий горизонт. От чахлых кустов и горячих камней потянулись длинные тени. Сумрак наползал на широкую долину, тени шевелились словно живые. Одни укорачивались, другие удлинялись, пока не остались только там, куда доставал свет костра.

В вышине засияли гроздья звезд: небо щедро впитывало идущее от земли тепло, отдавая его светилам, и те - разгорались все ярче и ярче, словно пытались затмить своим блеском красные языки пламени маленького костра. У огня двое мужчин: пожилой и совсем еще юный, почти мальчик. Поодаль, завернувшись в пропыленный плащ из овечьей шерсти, на голой земле крепко спал еще один. Рядом с ним, положив на вытянутые лапы крупные головы, лежали ханаанские псы. Они чутко дремали. Их острые уши подрагивали даже во сне, улавливая звуки темноты, погрузившую в непроницаемую мглу унылую пустыню.

Старший из людей помешивал сухой веткой закипавшее в подвешенном над огнем котелке варево. Зачерпнул из большой сумы горсть сухого козьего творога, мелко крошенное вяленое мясо, сыпнул в посудину. Запахло кислым, сбродившимся молоком.

- Потерпи! – обронил он, глядя на нетерпеливо сглатывающего голодную слюну юнца: - Пусть мясо хоть немного отопреет, размякнет…

Из-за холмов выплывала величавая луна. Ее желто-багровый диск, казалось, заполнил собою половину неба. И сразу, встречая свою повелительницу, со всех сторон завыли, застонали и заплакали детскими голосами шакалы, ночные хозяева пустыни. В свет костра вбежали две юркие лисички с огромными, печальными глазами и очень большими ушками. Одна из них недоверчиво смотрела на людей, с хрустом разгрызала пойманного в свете огня жесткокрылого жука.Жевала быстро, торопливо, и, также быстро, юркнула в темноту.

Дремавшие псы не реагировали на шум и проворных зверушек. Для них это была обычная, не несущая в себе опасности жизнь, которая начиналась после заката солнца. Легкий ветерок доносил терпкий запах овец и коз: под бдительным присмотром, неподалеку от огня, отдыхала небольшая отара.Уставшие за день овцы вздыхали, кашляли, остро пахло мочой и шерстью.

Но, внезапно, псы насторожились. Мгновенно сбросив с себя охватившее их сонное расслабление, они, молча умчались куда-то в сторону. Люди вскочили со своих мест, напряженно всмотрелись во мглу. Вскоре послышался громкий лай. Старший облегченно вздохнул, вернулся к прерванному занятию.

- Не страшно! Псов подняли не волки, я знаю голос своих собак! – успокоил он юношу: - К нам кто-то идет, и наверняка, это одинокий путник.

Псы умолкли. В темноте послышался шорох лап и дыхание, они приближались к стоянке своих хозяев. В их окружении колыхалась длинная тень человека.

- Мир вам, добрые люди! – склонил голову пришедший, нисколько не опасаясь сопровождавших его псов.

- И тебе – мир, странник! – настороженно ответил старший пастух: - Проходи к огню...

Юноша отбежал в сторону: покряхтывая от натуги, притащил к костру плоский камень, накрыл его откуда-то вынутой тряпицей. Путник поблагодарил его кивком головы. Опираясь на длинный посох, с трудом опустился на предложенное сидение. Выпрямил спину, протянул к теплу широкие ладони: довольно щурил спрятанные под косматыми бровями, блеклые, выцветшие от старости, глаза.
Пастух осторожно снял с огня котелок, подбросил в костер пучок хвороста. Пламя на мгновение притихло, и с треском, поглотив сухие ветви, взметнулось вверх, выбрасывая в небо игривые искры. Лежавший в тени человек зашевелился, поднялся и подошел к огню. Бросил на пришельца равнодушный взгляд, слегка кивнул ему, протянул старшему свою чашку.

- Если у тебя есть чаша, дай ее мне… Я наложу тебе еды! – сказал гостю пастух, наполняя протянутую товарищем посудину.

Путник покопался в тощей суме. Вынул простую, вырезанную из дерева чашу. С благодарность принял горячее варево, отпивал его мелкими, скупыми глотками. Вскоре котелок опустел. Юноша отошел в сторонку и стал протирать его сухим песком. Затем, плеснул в посудину немного воды, сполоснул, и снова, доверху заполнив из бурдюка, подвесил над огнем.

- Будем пить отвар из трав! – пояснил старший пастух, провожая взглядом своего товарища. Тот, насытившись, снова улегся, но уже на подстилку, укутался плащом и прикрыл глаза: - Не обращай на него внимания: он приболел… Это мой брат. А мальчик, мой сын… Мы свободные люди, пасем своих коз и овец. Меня зовут Иосифом, сына – Лейбой… А ты, отец, как оказался в пустыне? Один… ночью…

- Мне привычны и день и ночь! – ответил старик: - Если поблизости нет жилья или людей, ложусь у своего костра. Если вижу огонь, иду к нему! Я странник, у меня нет своего угла и вся земля – это мой дом…

Он немного отдохнул. Морщинистое, покрытое заметным даже в темноте загаром, выдубленное ветрами и солнцем, лицо, порозовело. От тепла и горячей пищи выступил бисер мелкого пота. Старик утерся рукавом заскорузлой рубахи.

- И ты не боишься один? – недоверчиво спросил Лейба: - А если тебя ограбят, или убьют?

- Чего мне бояться? – спокойно возразил старик: - С меня нечего взять! Мой меч – смирение, защита – бедность… С ними я прошел половину мира! – он расслабил заскорузлые ремешки жестких сандалий. Протянул к теплу мозолистые ступни, с наслаждением шевелил узловатыми пальцами ног.

- У нас нет разбойников! – прохрипел голос из темноты. Оказывается, брат пастуха не спал. Он прислушивался к разговору, тело его бил крупный озноб: - Их ловят и распинают на перекладине…

- Я слышал, у вас распинают на кресте! – осторожно поправил его путник.

- Нет! – упрямо ответил больной: - Мы не знаем что такое крест. Власти казнят грабителей и насильников на перекладинах.

Иосиф подошел к брату. Заботливо поправив на нем плащ, подал горячее питье.

- Не обижайся на него, он болен! – снова попросил он старика: - Брат, наверное как и ты, повидал немало. Он долго служил легионером в римской центурии. Где-то, в далекой Месопотамии, подцепил болотную лихорадку и теперь она съедает его силы...

- Ты бродишь по свету? Расскажи, дедушка, где ты был? – глаза юноши загорелись жадным любопытством. Забыв о почтении, он прервал своего отца.

- Разве можно рассказать о том, что я видел за долгую жизнь? Ну, хорошо! – сжалился путник над разочарованным его ответом мальчиком: - Я был в Морее, собирал там оливы вместе со свободными земледельцами. Еще, пил молодое вино из винограда, выросшего на склонах афинских холмов. Я помогал виноградарям возделывать землю, а они давали мне кров и пищу…

- Ты говоришь о свободных людях? – перебил его Иосиф: - Разве, там не рабы обрабатывают землю и пасут скот?

- Я не люблю иметь дело с рабами. Рабы бывают гордыми, и даже – заносчивыми.

- Почему? Чем может гордиться раб?

- Тем, что он принадлежит богатому хозяину, и значит – он выше меня, бродяги, не имеющего ничего… даже – своего господина.

- Такое есть и у нас! – согласился пастух: - Но не все рабы одинаковы.

- Конечно! И среди них есть достойные люди, но еще, есть очень много покорных. Или, напротив - озлобившихся на свою судьбу и на весь мир! Я не люблю иметь с ними дело! – повторил старик: - Я беден, но свободен.

- Оставим их, отец! Это их доля!– сказал Иосиф: - Но не будем к ним жестокосердными. Не все попадают в рабство по своей воле.

- Ты обвиняешь меня в жестокости? – удивился старик: - Напротив: если бы я имел сердце, такое большое, как самый большой камень в этой сухой пустыне, то тогда возможно сумел бы пропустить через него все те радости и невзгоды которые я видел, и через которые прошел сам! Но у меня обычное, человеческое сердце… к тому-же – оно состарилось! Я сострадаю и радуюсь как могу! Наверное, как многие из людей. Люди одинаковы везде: в горах и пустынях, на земле и на островах…в Афинах или в Риме…

- Ты был в Риме? – ахнул Лейба: - Рассказывай! Скорее рассказывай! Какой он, Рим?

- Обычный! – равнодушно пожал узкими плечами старик: - Только, он огромен! Он вместил в себя все: красоту храмов и убогость алтарей в хижинах бедняков….блеск золота и тусклый отсвет медного обола. Изысканные яства и чесночную похлебку из бараньих голов. Там, рядом с дворцами патрициев уживаются трущобы ремесленников и нищих. Но римляне горды тем, что они граждане империи. Это плохо: они стали презирать труд, требуют от Сената бесплатного хлеба и зрелищ! Но за все расплачиваются рабы, и для Рима - это может плохо кончиться. Хотя, я тоже, вместе с гражданами, требовал своего, того что и они...

- Ты гражданин Рима? – удивился пастух.

- Нет! Мой «рим» - вся Земля! Я более свободен, чем самый знатный гражданин. Но я жил там, и знаю нравы этого города. Он, несмотря на могущество, очень слаб. Рим погряз в праздности и пороках. Ради утех и богатства граждане идут на все, теряя человеколюбие, презирают чужую свободу! Рим, начал превращать народы в рабов... Наверное, у него будет плачевное будущее…

- Так куда ты идешь, отец? – воскликнул Иосиф: - Тебе не по нраву Рим, величайший из городов мира? Тогда, что ты хочешь найти в нашей пустыне?

- Не знаю! – честно ответил старик, и помолчав, продолжил: - Я иду всю жизнь. Видел столько, сколько может уместить моя память! Немало народов на земле…и они живут по разному, хотя многие желают одного: покоя и достатка! Но это – удел немногих. Повсюду одинаково: создают сотни людей, а пользуются плодами их трудов - единицы! Но я жил в лесах с германскими варварами: вот они, воистину свободны! И горды: но, гордость толкает их на безумства, они восстают против империи, против любой власти. И все люди, все племена и народы молят своих богов о милости, но я не познал среди их богов - достойных. Одни боги – жестоки и злы. Другие, ради жертвоприношений жрецам - попустительствуют людским порокам, и делают людей еще более порочными…Боги не делают людей счастливее. По крайней мере те, о которых я слышал.

- Если ты не принимаешь чужих богов и обычаи людей, то что ты найдешь у нас? - рассердился пастух: - Ты пришел, чтобы рассказать нам о нашем невежестве? Отвечай!

- Ты не понял меня, добрый хозяин! – смутился гость: - Я не осуждаю, я – ищу! Жизнь моя подходит к концу, и я чувствую, что во мне нет покоя, словно я что-то пропустил, прошел мимо и не заметил! В молодости я был любопытен и жаден до многого, что услаждало мое тело: теперь, я ищу то, что наполнило бы мое сердце и разум…

- Чем? – не понял мальчик.

- Покоем и радостью! И еще тем, что позволит мне оставить этот мир без сожаления и страдания, которые приходят вместе со старостью и смертью! Я ищу мира с самим собой, с людьми… со всем! Но пока не нахожу…

- Странно слышать тебя, старик! – промолвил Иосиф: - Тебе не нужно было бродить по свету. Жил бы как все, со своим народом, и не думал бы про то, что сам и потерял! Что ты хочешь найти у нас? У нас, как раз, есть все то – чем довольны мы, но не доволен ты! Куда ты идешь? И откуда?

- Я пересек море, долго жил в Александрии. Теперь иду в Йерушалаим!

- Радуйся, ты почти пришел! Тебе осталось всего пять дней пути на север! – недовольно проворчал Иосиф, и снова, настойчиво спросил: - Так что ты ищешь в нашем городе?

- Не сердись, почтенный! В Риме я слышал, что здесь был распят некто – Христос! И он пострадал безвинно… сам... за людей! У него, наверное, было то огромное сердце, которое смогло вместить все чаяния людей. Если это так, то это и есть то, что я ищу…

- Я ничего не слышал об этом! – удивился пастух: - У нас давно уже не было казней! Брат прав, разбойников у нас нет! А безвинно - так говорят все, кому выносит приговор сатрап.

- Может вы просто забыли? – тихо спросил старик. Ему было совестно, что он вызвал недовольство давших ему приют людей: - Действительно, это было давно! Лет двести тому назад, а может и больше!

- Сколько? – удивился хозяин стана: - О чем ты говоришь? Почему мы должны помнить о каком-то человеке, которого распяли на перекладине двести лет назад?

- Я слышал об этом! – подал голос из темноты, согревшийся горячим питьем, бывший легионер: - В Месопотамии его прозывают сыном Бога. Но здесь, его и вправду забыли.

- Наверное, он какой - нибудь, выживший из ума пророк и хулил наших богов! – угрюмо посмотрел на старика пастух: - Зря никого не казнят! Хватит пустой болтовни об этом: у нас есть свои боги и мы довольны ими! – он покосился, на жадно слушавшего их разговор сына: - Давайте спать! Скоро утро…

Иосиф постелил свой плащ нежданному гостю, недовольно хмурился.

- Если даже так как ты говоришь, – не выдержал он, и снова заговорил со старым бродягой: - Как ты узнаешь про него? Тебе никто ничего не расскажет.

- Я хочу прийти на то место где он принял смерть! Мое сердце подскажет, кем был тот человек, и что он нес людям.

На рассвете, старик поблагодарил пастухов и ушел.

- Будь осторожен в расспросах! – напутствовал перед этим его Иосиф, подав узелок с куском сыра и ячменную лепешку: - У нас не любят чужаков. Особенно тех, кто осуждает нашу веру.

- Разве я...

- Не важно! - перебил его хмурый Иосиф и повернулся к бродяге спиной.

- О чем он говорил, отец? – спросил Лейба, пристально смотря в быстро удаляющуюся фигуру неугомонного бродяги.

- Какое нам дело до него? Забудь, и пойдем к овцам! – Иосиф сердито прикрикнул на сына и ушел к животным, которые начали разбредаться по пустыне. Псы, повинуясь зову хозяина, потрусили за ним.

- Он ищет Бога, Лейба! – сказал мальчишке, осунувшийся после нелегкой для него ночи, дядя.

- Зачем? У нас же есть свои, наши боги? – изумился Лейба: - Зачем искать других?

- Он ищет своего, мой мальчик! На этом пути, у каждого – своя дорога… Идем! Твой отец и так, совсем рассердился на нас…