Вилкомания

Карлик-художник Федор всегда рисовал на портретах вилки. Еще куда ни шло, когда он помещал сей столовый прибор под шиньон знатной дамы, навроде заколки или кокетливо выставлял блестящие зубчики из-за кустов на заднем плане – мало ли что там, в кустах может быть. Оказия приключалась, когда он давал себе волю и ставил злополучную вилку прямо под нос пузану, кавалеру ордена Святой Анны. Тот охал, бил себя по щекам, словно желая согнать непрошенные серебряные усы, а затем долго бранился и писал жалобы в академию, чтобы больше таких художников не выпускали. Однажды одержимый художник и вовсе посягнул на запретное. Изобразил обнаженный огурец в царском венце, и, разумеется, все это на вилке. Всякий, кто смотрел на эту картину, тут же хотел похмелиться рассолом и кинуть бомбу в государя-императора. В мастерскую пришли жандармы. Их глава высморкался на ближайшую вилочную картину и арестовал перемазанного зеленой краской карла – тот как раз рисовал блестящую и бугристую жопку с нежно-салатовым бархатным хвостиком. Позже знатоки назовут этот период творчества Федора «Опрометчиво-огуречным», а из всех полотен сохранится только «вакханалия при дворе» - злые сатрапы колют трезубцами сморщенные огурцы в лаптях.

В тюрьме он продолжал малевать на стенах колючие столовые приборы, воровал заточки и по ночам шептался о чем-то сам с собой.

Надзиратели смеялись над ним и говорили: «Видели мы разных маньяков. Одни сусуальные, другие душегубные, но, чтобы вилочные?! Такого не только в нашей губении – во всём свете не сыщешь!».

А Федор блаженно жмурился и продолжал рисовать вилки. Вскоре камера приобрела вид комнаты со своеобразными обоями. Тут на художника и обратил внимание знаменитый психиатр, Леопольд Хвостецкий. Сам доктор попал в тюрьму по сущему пустяку: в шутейном разговоре с приятелем обмолвился о тараканах в голове Государя. Мол, если этих тараканов из головы монарха выудить и поставить друг на друга, то получится цепочка до самой Луны. Приятель оказался тайным филёром и донёс кому следует. Хвостецкого арестовали и, ввиду переполненности острога, поместили в одну комнату с карлой. Доктор оценил талант художника, а так же проникся его убежденностью в выбранном направлении. Он даже написал трактат «об функциональной одержимости и неисследованных окклюзиях в мозговых лабиринтах некоторых индивидуумов, неизвестной хворью отмеченных».

Так они и сидели вместе почти два года. Психиатр изучал поведение сокамерника и писал книгу. А Федор оттачивал мастерство изображения сверкающей вилки посредством распыления угля и растушевывания грифельного стержня. Но однажды дверь темницы распахнулось и вошли солдаты и матросы. Они объявили, что царя больше нет, тюрьмы отменяются, а все арестанты нынче свободные люди свободной республики.

Федор вернулся домой, но оказалось, что дома больше нет. Вернее дом был, но не его, а какой-то неизвестной дамы, по имени Коммуна…

Хвостейкий не оставил друга, забрал к себе в клинику и сделал почетным пациентом. Дела у психиатра шли в гору, на волне всеобщего безумия очень были нужны специалисты по этому профилю. Он издал книгу про Федора и его загадочную манию и стал знаменит даже за рубежом. Мир узнал о художнике, рисующим вилки и проникся к нему симпатией и восторгом. Картины низкорослого скромного живописца покупались за золото, а единственное полотно из серии «Опрометчиво-огуречное» приобрел за миллион фунтов стерлингов сам Дэвид Ллойд-Джордж.

Хвостецкий даже забросил на время психиатрию и занимался лишь тем, что организовывал выставки, на которых изумленная публика глазела на такие знакомые, но, словно увиденные впервые, столовые приборы.

А Федор рисовал и рисовал. Картины тот час забирал доктор, но Федору не было до этого дела. Он спешил изобразить любимый прибор в новом неожиданном ракурсе. Так появились «Женщина с вилкой», «Мужчина в трико и серебряная вилка», «Три вилки», «Иван Грозный убивает сына вилкой», «Два удара – восемь дырок» и многие другие…

А потом Федор умер…

Хвостецкий на поминках рыдал громче всех и подсчитывал убытки.

А маленький художник лежал в гробу с застывшей улыбкой счастливого человека. И на груди покоилась, подаренная почитателями его таланта, изящная золотая вилочка. Фамилия у живописца была сложная и труднопроизносимая, Ктарбсбенбульдер, а потому её давно переименовали в короткую и понятную – Вилкин. Художник, которого при жизни многие обижали, обрёл, наконец, заслуженную славу и признание потомков. Покойся с миром, Федя Вилкин. И может быть, вилкомания не абсурд, а тайный дар непостяжимого Вселенского Разума?