Пустоцвет

Это продолжение рассказа Зрение

Третью неделю подряд весь город говорит о моей старшей сестре. Валя Якимова — одаренная девочка. Круглая отличница, активистка, староста класса. Первые места на региональных олимпиадах по алгебре, в местной газете ей даже посвятили статью на целую страницу. В начале этого учебного года директор в шутку сказал на линейке: «Если Валентина Якимова не возьмет золотую медаль, я сложу с себя полномочия». А может, и не в шутку, но это неважно: все прекрасно понимали, что при таких условиях полномочиям директора ничто не угрожает.

А впрочем, теперь неважно вообще все. В позапрошлый понедельник Валя закрылась в ванной и наглоталась таблеток из домашней аптечки. Я вернулась из школы, а дома какие-то люди в белых халатах, и мама в слезах, и папа уводит меня в комнату, повторяя «посиди тут, не выходи пока, пока не выходи, хорошо?». Дальше все застлал черный туман, и воспоминания растворились в нем как в кислоте, оставив только разрозненные обрывки — занавешенные зеркала, много родственников, бесконечный говор, плач. Даже похороны будто промелькнули мимо. Мама сказала, пришло почти полгорода, а я не помню, чтобы хоть с кем-то перемолвилась. Вообще ничего не помню, разве только то, что был неуместно ясный и теплый октябрьский денек, и что я едва не упала, когда наклонилась, чтобы бросить горсть земли.

Мгла вымывалась из меня неторопливо. Сначала появился аппетит, потом отступила боязнь ванной комнаты с аптечкой на верхней полке, дальше все потихоньку начало набираться светом. Реальность снова стала понятной и последовательной. В голове все уложилось, пусть и кое-как.

Сегодня я впервые с того понедельника заставила себя прийти в школу. Утопая во мгле все это время, я не переставала осознавать, что жизнь снаружи продолжает идти своим чередом, поэтому в конце концов придется наверстывать упущенное. И лучше начать как можно раньше.

Стоит появиться в вестибюле, как несколько Валиных одноклассниц подлетают шумной стайкой и многословно выражают сочувствие. Безостановочно киваю, не разбирая ни слова. Если представить себя внутри невидимого кокона, все эти шевелящиеся губы в кораллово-розовом блеске и налитые слезами глаза кажутся всего лишь плоской картинкой. Без веса и смысла.

Остальные просто отводят взгляды, делая вид, что не произошло ничего особенного. Это напрягает гораздо меньше.

— Верка! — кричит Соня.

Мчится из другого конца вестибюля, чтобы заключить меня в объятия, едва не сбив с ног. Вдыхаю запах мандаринового шампуня с кучерявых волос и невольно улыбаюсь:

— Задушишь.

Соня отстраняется, оглядывая меня с недоверием.

— Написала бы хоть, что явишься, — говорит. — У меня чуть сердечко не выскочило. Думала, еще долго тебя не увижу.

— Да я спонтанно как-то решила, — пожимаю плечами. — Проснулась рано, вот и подумала, что можно уже и в школу.

Сонька берет меня под руку и ведет в коридор, прочь от любопытных глаз.

— А тут новость, — шепчет. — Слышала, может?

— Нет, я… Я ни с кем за это время не разговаривала толком. Вообще как-то выпала. Что за новость, хорошая?

— Прекрасная. К нам новенький пришел, вот дня три назад. Красавчик, не могу!

Соня мечтательно закатывает глаза, щеки наливаются румянцем. Киваю пробегающим мимо одноклассникам, мысленно прося не подходить с вопросами и дурацкой вежливостью.

— А самое прекрасное знаешь что? — продолжает Соня. — Он на химии с тобой сидит, Жанна Викторовна так посадила.

Вздыхаю:

— Лучше бы разрешила нам с тобой сидеть вместе.

— Ага, дождешься. Идем, сейчас как раз химия, он уже там должен быть.

Она тянет меня за руку на второй этаж. Вокруг шум, гам и суета. Орут первоклашки, хихикают на подоконниках девчонки, стучат каблуки по бетонному полу. Верчу головой, рассматривая все будто неандерталец, оказавшийся в торговом центре. Как же быстро отвыкла от такого бурного течения жизни.

— Вон, посмотри! — говорит Соня, когда останавливаемся рядом с кабинетом химии.

Заглядываю в приоткрытую дверь, выискивая свою парту, и морщу нос:

— Фу, он же рыжий.

— Поцелованный огнем! — поправляет Соня. — И не надо так громко, а то кто-нибудь оскорбится.

— С каких это пор ты защищаешь рыжих? — удивляюсь. — Что-то когда к тебе Кузнецов шары катал, ты каждую его конопушку нафиг посылала.

— Ты не понимаешь, это другое. Кузнецов мерзкий до ужаса, а этот прям котик. Видишь?

— Нет, он же к нам спиной.

— Ну ничего, у тебя целая химия впереди.

С сомнением разглядываю рыжеволосый затылок и темно-синюю футболку. Новенький сидит почти неподвижно, только ручка в пальцах чуть заметно подергивается, чиркая что-то на полях тетради.

— Как его звать-то? — спрашиваю.

— Влад Стаменев. Он еще толком ни с кем не познакомился, только с пацанами курит за школой. Так что надо брать коня за рога, пока какие-нибудь шмары на него губы не раскатали.

— Если у коня есть рога, я лучше вообще подходить не буду, — фыркаю.

— Ой, что к словам придираешься! Ботаничка такая, вся в сестру!

Соня тут же осекается, спохватившись, что сказала лишнее. Глаза как блюдца, лицо виноватое, пальцы нервно поправляют воротник.

— Да расслабься, — говорю. — Это не запретная тема.

Она облегченно выдыхает и с заговорщицким видом наклоняется ближе:

— В общем, если сама его не захочешь, склоняй как-нибудь в мою сторону, типа «смотри какая Сонька классная», хорошо?

Ответить не успеваю — дребезжит звонок, и на горизонте тут же объявляется Жанна Викторовна. Поправляя на ходу очки, она трубит на весь этаж:

— Девятый «В», марш в кабинет! Кто опоздает, будет сидеть в коридоре!

***

Оказывается, ненавязчиво рассмотреть сидящего с тобой за одной партой — та еще задача. Едва стоит покоситься в сторону Влада, как он тут же смотрит в ответ, мгновенно ощущая внимание. Каждый раз приходится отводить взгляд, делая вид, что изучаю полуживые фиалки на подоконнике. Настоящая пытка.

К концу урока, почти сгоревшая со стыда, я все же имею достаточное представление о внешности новенького. Пожалуй, даже смогу составить фоторобот, если попросят — непослушные рыжие волосы, правильный овал лица, миндалевидные глаза, цветом напоминающие бабушкин янтарный браслет. Прямой нос, тонкие губы. А еще бесчисленное множество веснушек, тут даже Кузнецов ни в какое сравнение.

В целом неплохо, конечно, но далеко не фантастика. Сонька явно перестаралась со всеми этими «котик» и «красавчик».

После звонка смахиваю тетрадь с учебником в сумку и быстро выхожу, ни на кого не глядя. Окружающие вежливо обходят стороной, будто я открытая рана, которую лучше не трогать, чтобы поскорее зажила.

Сонька окликает в коридоре:

— Ну ты куда так!

Включаю дурочку:

— На алгебру, куда еще?

— Какая алгебра, давай рассказывай!

Влад как раз проходит мимо, и мы притихаем, приняв невинный вид. Он бросает на меня короткий взгляд, сливается с компанией парней и все вместе они, хохоча и толкая друг друга, удаляются по коридору.

— Ну что, как? — нетерпеливо подпрыгивает Соня. — Такой сладкий, да?

— Обычный, — гляжу на нее устало. — Ну в смысле, он норм, конечно, но не настолько, чтоб прям течь как ты.

— У тебя просто вкуса нет, значит. Я вот его как увидела, так крышу и снесло.

— Пройдет. У тебя в шестом классе также было с тем новым физруком, надолго не хватило.

— Шестой — это шестой, а сейчас все серьезно уже. Мама говорит, что того, в кого влюбляешься в шестнадцать лет, будешь помнить до конца жизни, даже если у вас ничего не получится. Она сама с папой как раз в шестнадцать познакомилась.

— Как скажешь.

Окна заливают все утренним солнцем, но внутри меня будто глубокий сырой колодец. От Сонькиной болтовни уже гудит голова, а школьный шум кажется нестерпимо громким. Не надо было приходить.

***

Когда иду домой после уроков, кто-то зовет меня по имени. Оборачиваюсь и замираю: Влад догоняет быстрой походкой, приветливо улыбаясь. Подпрыгивают на голове рыжие вихры, тяжелые ботинки шлепают по лужам. Целый день я изо всех сил старалась больше не смотреть в его сторону, чтобы не подумал ничего лишнего, а теперь вот это.

— Ты ходишь домой этой дорогой? — спрашивает, приблизившись.

— Да.

— Значит, нам по пути.

Постояв пару секунд в неловкой заминке, мы продолжаем путь вместе, и я уже не стесняюсь пялиться. Влад выше почти на голову, выражение лица беззаботное, куртка легкомысленно расстегнута, хотя осенний холод неумолимо набирает обороты. Пока раздумываю, с чего начать беседу, он спрашивает:

— Твоя фамилия Якимова, да?

Киваю.

— Такая же фамилия у одиннадцатиклассницы, про которую все говорят. Ну, которая это самое. Вы просто однофамилицы или…

— Она моя сестра.

После долгого молчания он говорит:

— Всех так удивило, что это произошло. Говорят, она была на хорошем счету, и никто не ждал такого. Известно, почему она это сделала?

— Нет. Валя не оставила записки. Никто ничего не знает.

— И незадолго до этого тоже не было намеков? Может, она говорила что-нибудь необычное?

— Вроде нет. Ходила хмурая, но я решила, что это из-за учебы. Она же в выпускном классе была, там забот выше крыши.

Любопытство Влада настолько прямолинейное и непосредственное, что даже не задевает. Он не изображает сострадание и не строит бровки домиком, показывая, как ему печально. Всего лишь расспрашивает о том, что интересно — и в этом гораздо больше искренности.

— Наверное, не очень красиво с моей стороны так лезть в душу, — говорит он, будто услышал мои мысли. — Просто мне кажется, ты не будешь против, если я смогу помочь.

— В смысле помочь?

Смущенно отворачивается:

— Не совсем верное слово подобрал, не бери в голову.

Несколько минут идем в тишине, а потом Влад спрашивает:

— Покажешь мне город как-нибудь? Я тут совсем недавно, почти ничего не видел.

Вот уж чего не хватало.

— Если будет время, — говорю. — Откуда ты приехал?

— Издалека, хотя все относительно. Часов десять езды, если на машине. Маме предложили тут хорошую работу. Мы немного подумали и решили, что там нас ничего не держит, поэтому вот мы здесь.

— Я бы не смогла так просто все бросить и свалить в неизвестность.

— Иногда нужно поддаться обстоятельствам и посмотреть, что будет, — улыбается. — Может быть, именно это и есть предназначение.

Он останавливается на повороте и показывает рукой:

— Мне туда, вон тот дом, видишь? Можешь зайти на чай, если хочешь. Мама любит гостей.

— Точно не сегодня. Нет настроения.

— Понимаю.

Долго не двигаюсь с места, глядя, как Влад уходит. Сумка болтается на плече, ветер играет полами куртки. Осознание странности его слов медленно доходит до мозга, и по спине бегут мурашки. Если в этом есть скрытый смысл, лучше до него не докапываться.

***

Во сне я шагаю по летнему полю, собирая большие алые маки. Лепестки взмывают в воздух и кружат над головой как бабочки. Кто-то выкрикивает мое имя, но вокруг ни души — только бесконечная зелень до самого горизонта да покачивающиеся на ветру цветы. Срываю очередной, и из стебля течет густая кровь, марая пальцы вязкими каплями. Только тут замечаю, что весь огромный букет в моих руках кровоточит, и брезгливо отбрасываю. Лепестки разлетаются по сторонам брызгами, земля пропитывается красным, под ступнями хлюпает бордовая жижа. Открываю рот, но вместо крика горло исторгает поток крови.

Открываю глаза. Рассветные сумерки окрашивают комнату серыми тонами — здесь все блеклое и бесцветное, ничего красного. Не успев перевести дыхание, я осознаю, что тело не подчиняется. Каждая мышца одеревенела, на груди будто лежит гранитная плита. Разинув рот, пытаюсь обуздать раздирающую изнутри панику. В детстве, когда я мучилась сонными параличами, папа учил не спать на спине. Говорил, это лучший способ избежать паралича. А если уж избежать не получилось — успокойся и терпи, пока не пройдет.

Теперь я лежу на спине и терплю, краем глаза отмечая шевелящуюся в углу тень. Это тоже не ново — в такие моменты силуэты и образы блуждают по самому краю обозримого, но никогда не подходят ближе. Им нравится оставаться неизвестными, неразгаданными, неопознанными.

Скрипят половицы, тень приближается. С трудом скосив глаза, я различаю тощую человеческую фигуру. Она делает еще шаг и наклоняется надо мной, давая рассмотреть лицо. Синевато-белое, с широко распахнутыми глазами и плотно сомкнутыми губами. Такое родное и одновременно чужое. Валя.

Пытаюсь кричать, но получается только хрипеть. Валя наклоняется ближе. Явственно чувствую, как ее волосы щекочут мой лоб. Это слишком реально, чтобы быть галлюцинацией.

Она тихо говорит:

— Я ходила в Башню.

А потом контроль над телом возвращается, и я резко сажусь в постели, все еще влажно хрипя. Сердце мечется в грудной клетке, по спине ползут струйки холодного пота. Все качается перед глазами: стены, стол, шкаф, заправленная Валина кровать. Все трясется и ходит ходуном, но главное видно отчетливо — я одна. В комнате никого нет.

Тяжело дыша, соскальзываю с постели и шаркаю к окну. Пальцы хватаются за шторы, тусклый свет заполняет комнату. Улица снаружи еще не успела проснуться: машин нет, двери магазина напротив закрыты. В соседней многоэтажке горят редкие окошки, можно даже различить сгорбленный над столом силуэт в одной из кухонь. Все привычно и бесцветно.

Медленно вдыхаю и выдыхаю. Показалось, приснилось. Надо взять себя в руки, собраться с мыслями. Просто я еще толком не пришла в себя, вот и мерещится то, чего…

Не успев додумать, невольно прижимаюсь носом к стеклу: в арке меж двух домов через дорогу застыли люди. Пятеро или шестеро, сложно определить. Странно неподвижные, они совершенно точно смотрят на меня. Щурюсь, силясь различить детали, но тут они разворачиваются и удаляются. Успеваю рассмотреть только светлое платье — оно цепляет взгляд, потому что кажется неуловимо знакомым. Возможно, похожее носит кто-то в школе, или оно мелькало в навязчивой рекламе по телевизору.

Уже потом, когда незнакомцы скрываются, до затуманенного испугом мозга доходит: в точно таком же платье похоронили Валю.

***

Влад догоняет меня после уроков:

— Решила пойти другой дорогой?

Щеки раскраснелись от бега, дыхание вырывается изо рта жидкими облачками пара. Куртка опять расстегнута, шея с острым кадыком совсем беззащитна перед холодом. Ежусь, борясь с неуютным желанием обмотать ее шарфом.

— Я не домой, — говорю. — Мне надо в… другое место.

— Проводить? — тут же предлагает он. — Я свободен сегодня, как раз думал, чем бы заняться.

С сомнением оглядываюсь на школу. Идти одной не хочется, но Сонька отказалась, а Влад… Это все же лучше, чем ничего.

— Если хочешь, — отвечаю неуверенно. — Я иду в Башню. Знаешь, что это?

— Нет, впервые слышу.

— Тогда расскажу по дороге, — усмехаюсь. — Если передумаешь, я пойму.

Вскидывает брови:

— Почему должен передумать?

Медленно ступаем по тротуару, и я не решаюсь поднять глаза от влажного асфальта. Кроссовки шаркают, распинывая грязные опавшие листья, лужи отражают небо с редкими нечеткими облаками.

— Это недостройка в новом районе, — говорю. — Туда никто не ходит, все боятся.

— Почему?

— Плохая репутация. Там с самого начала все шло как-то наперекосяк. Собирались отгрохать элитную многоэтажку, но потом то ли финансирование урезали, то ли еще что-то такое… В общем, строительство заморозили, обнесли это все бетонной стеной и вроде как забыли.

— И чего здесь бояться?

— Просто через некоторое время там пацан один убился. Миша Миронов. Залезли с друзьями после школы, играли. Сорвался, в общем. Года четыре назад.

Влад глядит заинтересованно:

— Сколько ему было?

— Девять вроде.

— Из нашей школы?

— Да. Шумный такой, постоянно на виду, все его знали. Почему спрашиваешь?

— Просто так. Хочется его представить.

— Так вот, — продолжаю. — Говорят, будто бы его призрак с тех пор блуждает по Башне и пытается устроить несчастный случай тем, кто туда приходит. Типа скучно ему там одному, компанию себе сделать пытается.

Влад отвечает не задумываясь:

— Глупости. Мертвые, если возвращаются, не гуляют по недостройкам, а идут к тому, кто им больше всего дорог.

Звучит настолько легко и непринужденно, что я невольно поднимаю глаза, ожидая увидеть улыбку, но Влад совершенно серьезен.

— Над таким нельзя шутить, — говорю. — Это же… ну, неправильно.

— Я и не шучу, — пожимает плечами.

Все-таки надо было идти одной. Или вообще не идти.

— В общем, Башню не особо любят, — тараторю, чтобы поскорее закрыть тему. — Мы ходили туда однажды с девчонками, там в ограде проем есть небольшой, плиты неплотно стоят. Пошарились немного по первому этажу и убежали. Стремно там как-то.

— Это вы себе накрутили просто. Сказки про приведений для того и нужны, чтобы нервы пощекотать. А на самом деле умерших не надо бояться, они просто хотят быть с теми, кого любят.

— Откуда тебе знать?

— У меня свои источники, — усмехается. — Может, расскажу тебе когда-нибудь.

Стискиваю зубы до боли в скулах. Какая беспросветная чушь. И ведь не прогонишь его теперь, сама же позвала. Поскорей бы это все кончилось. Вернусь домой, залезу под одеяло и буду лежать, ни о чем не думая.

— А мы-то зачем туда идем? — спрашивает Влад после долгого молчания.

— Я… Я видела… То есть, мне сказали, что Валя туда ходила. Вот и думаю, может, это связано. Может, она там… нашла что-то.

— Кто сказал?

— Не помню. Какая разница?

Влад смотрит пытливо, будто трогает глазами. Хочется встряхнуться, чтобы сбросить с себя этот взгляд как ядовитого паука.

— Просто интересно, — отвечает, наконец отводя глаза.

Когда над домами вырастает угловатый силуэт Башни, я готова прыгать от радости. Прибавляю шаг, забыв обо всем остальном. Небольшой пустырь, поросший жухлой травой и заваленный мусором, за ним бетонная стена, надо немного обойти, и вот: одна из плит кренится, открывая малозаметную брешь — взрослый вряд ли пролезет, но подросток запросто. Воровато оглядываюсь, а потом ныряю внутрь, марая рукава. Влад ровно дышит в затылок, ни на секунду не отставая.

Мы замираем перед широким кирпичным домом — пять этажей, а выше только неровные края, похожие на неприветливый оскал. В пустые окна видно темные проходы и голые стены, ничего больше. Сжимаю кулаки в карманах, пытаясь оттолкнуть накатившее волнение. Чудится, будто подошла к краю черной бездны — достаточно одного неосторожного шага, чтобы упасть.

— Это всего лишь дом, — улыбается Влад, заметив мое напряжение. — Даже не дом, а просто стены. Бетон, кирпич и железо. Бояться нечего.

— Я и не боюсь, — говорю. — Просто немного не по себе.

Внутри холодно как в морозилке. Под подошвами хрустит грязь, сквозняк обдувает щеки. Пряча подбородок в воротник, я ступаю вперед, совершенно растерянная. Просторный подъезд с высоким потолком, лестницы без перил, множество одинаковых комнат, так и не ставших квартирами — ничего нового. Мы видели все это, когда приходили с подругами в прошлый раз. Глупо было надеяться, что теперь тут что-то другое. Я всего лишь увидела страшный сон с Валей, вот и все. Недостройка не таит никаких ответов.

— Кстати, а почему Башня? — спрашивает Влад, когда я заглядываю в очередной дверной проем. — Башня — это ведь что-то длинное и высокое. Тут скорее форт или цитадель, как считаешь?

— Понятия не имею, не я же придумала.

Поднимаюсь по лестнице, разглядывая каждую случайную трещинку на ступенях. Второй этаж ничем не отличается от первого, а третий — от второго. В прямоугольники окон видно дома неподалеку, мигающий светофор, ползущие по дороге автомобили. Отсюда все это кажется какой-то другой реальностью, ненастоящей и недосягаемой.

Где-то в глубине дома хлопает крыльями спугнутая птица, и я вздрагиваю, оборачиваясь.

— Нельзя же так нервничать, — смеется Влад. — Тут совсем никого. Ау!

Стены отражают его голос, множа и разнося во все концы. Разбитая тишина восстанавливается за несколько секунд, но гулкое «ау» так и стоит в ушах, не давая сердцу угомониться.

— Потише можно? — шепчу. — Здесь так-то запрещено находиться.

— Я не подумал, извини.

Он виновато поправляет рюкзак на плече, и из расстегнутого кармана выпадает учебник по литературе. Беспомощно шелестя страницами, он проваливается в проем между лестницами и скрывается из виду.

— Блин, — вздыхает Влад, заглядывая вниз. — Он же библиотечный, надо доставать.

— Иди ищи, — киваю. — Я осмотрюсь пока.

С облегчением перевожу дыхание, когда он убегает вниз. Одиночество, пусть это даже одиночество в Башне, все же гораздо приятнее, чем компания Влада. В нем скрывается нечто такое, что не получается понять, и это отталкивает.

Бегло осмотрев третий этаж, я поднимаюсь на четвертый и раздумываю, стоит ли лезть выше, когда за спиной раздается отчетливое шарканье ступней по бетонному полу.

— Кто здесь? — окликаю вполголоса.

Снизу доносятся еле различимые шорохи и раздраженная ругань — Влад все еще ищет учебник. Звук шагов повторяется совсем близко. Кажется, это в ближайшей от меня квартире.

Спрашиваю, незаметно отступая к лестнице:

— Тут кто-то есть?

Наверное, бомж или бродячая собака. Или маньяк-психопат. Или призрак Миши Миронова. Убегать придется медленно, потому что в таком месте любой неосторожный шаг может оказаться последним. Обидно будет стать новой городской легендой, всего лишь навернувшись с лестницы.

Пока воображаю, как буду семенить по ступенькам, из проема, откуда раздавались шаги, показывается тонкая девичья рука. Пальцы с грязными ногтями ложатся на стену, а потом выглядывает лицо: бледная кожа, темные круги под глазами. Волосы спутанные, длинные, необычайно белые — никогда в жизни таких не видела.

— Ты кто? — спрашиваю хрипло, совсем забыв, что только что собиралась убегать.

Она выходит, и я открываю рот от удивления. Молодая девушка, невысокая, одета в пыльную ночную рубашку до пола. Брови и ресницы того же странного цвета, что и волосы, отчего кажутся фальшивыми.

Она говорит:

— Меня зовут Алиса.

Тихий голос похож на шелест листвы. Сглотнув, я делаю осторожный шаг вперед:

— Как ты здесь оказалась?

— Мне надо было спрятаться, чтобы никто не видел. Это место подошло лучше других.

— Зачем спрятаться? Тебе что, нужна помощь?

Улыбка трогает тонкие потрескавшиеся губы. Бросив взгляд в сторону лестничного проема, откуда все еще слышен бубнеж Влада, Алиса отвечает:

— Это вам нужна помощь. Вам всем.

Только теперь замечаю, что там, где она прикасалась к стене, на кирпиче остались островки черной плесени. Глаза у Алисы тоже черные как две кляксы, будто зрачки расширились настолько, что заполнили всю радужку.

— Кто ты такая? — выдыхаю.

Усмехается:

— Она тоже так спросила. Сразу видно — сестры.

По нутру мгновенно расползается холод, ноги делаются ватными, руки сжимаются в кулаки.

— Это про Валю? — спрашиваю. — Ты ее видела?

Раздается уверенный топот по лестнице, и я оглядываюсь. Влад быстро поднимается, широко улыбаясь и размахивая книжкой. Со страниц срываются пылинки и разлетаются по воздуху мелкой невесомой крупой.

— Думал, не найду! С кем ты разговаривала?

Поворачиваюсь к Алисе, но ее уже нет. Только пустые коридоры, бесчисленные дверные проемы и строительный мусор на полу.

— Ни с кем, — отвечаю заторможенно.

— Разве? Я слышал твой голос.

— А я твой, — выдавливаю улыбку. — Не только тебе можно разговаривать с собой.

Он подозрительно хмурится и приближается к проему, откуда появилась Алиса.

— Смотри, плесень, — говорит. — Откуда она здесь? Не сыро же вроде. Я слышал, что… Офигеть!

Тороплюсь к нему, и вместе мы замираем на пороге, не рискуя входить. Стены внутри сплошь заросли грибковыми узорами. Сквозняк играет свисающими с потолка седыми прядями паутины, пол укрыт плесенью будто мхом. Осторожно втягиваю носом воздух: пахнет гнилостно, как из разрытой ямы.

— Кого ты видела? — спрашивает Влад.

— Н-никого.

— Это же неправда. Тебе что, запретили говорить?

Опускаю глаза. Сама не знаю, почему смолчала про Алису. Это какое-то наитие, мимолетное и малопонятное, но совсем не кажущееся случайностью.

— Тебе угрожали? — не умолкает Влад. — Не бойся, я же с тобой. Можешь все рассказать.

— Я же сказала, никого тут не было, — говорю, глядя в пол. — Я только поднялась, и ты вот пришел.

Он заносит ногу над заплесневелым полом, будто размышляя, входить ли, а потом все же отступает. Брови опущены, ноздри раздуты, на виске пульсирует жилка. Подозрительное беспокойство.

— А что ты так разволновался-то? — спрашиваю. — Кого я тут должна увидеть?

— Возможно, кого-то необычного, — отвечает после паузы, делая упор на последнее слово. — Смотри, тут ведь явно что-то не так.

Заставляю себя принять беззаботный вид:

— Каждый день вижу кучу необычных людей. Особенно в школе. Хочешь, буду фоткать для тебя? Дашь номер, чтобы пересылать в…

Влад поднимает на меня глаза, заставляя осечься — взгляд серьезный и острый, с каким-то еле уловимым проблеском грусти.

— Не понимаю, почему не хочешь рассказывать, — говорит, — но хочу, чтобы ты знала — я не враг. И никому не желаю зла.

Тщетно пытаюсь подавить нарастающее чувство вины. Нельзя быть такой строгой к новенькому всего лишь потому, что показался странноватым. Пора научиться смотреть на все с разных точек зрения.

— Мне можно сказать, — продолжает Влад. — И я постараюсь помочь.

В памяти всплывает лицо Вали, когда она наклонилась надо мной сегодня утром. Потом глаза Алисы — будто бусины из черного агата. Трудно разобрать, реально всё или только плод воображения. Быть может, так сказываются последствия нервного потрясения. В любом случае это касается только меня.

— Здесь никого не было, — говорю. — Только ты и я.

Помолчав, Влад слабо улыбается:

— Думаю, это к лучшему. Пошли домой.

***

Следующим утром Сонька ловит меня у питьевого фонтанчика и тащит в закуток за раздевалками. Вертит головой по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, и наклоняется, дыша в лицо мятной жвачкой:

— Так это правда? Я тебе вчера тыщу сообщений отправила, до сих пор все непрочитанные!

— Я не заходила в сеть, — говорю, пытаясь понять хоть что-нибудь по ее хитрой улыбке. — Там за последнее время столько понаписали, все эти соболезнования, сил нет разгребать. А что стряслось?

— Как это что стряслось! — закатывает глаза. — Кто-то ходил в заброшку с новеньким! Второй день знакомства — не слишком быстро? Надо хотя бы для начала построить из себя приличную девочку. Набить цену, понимаешь?

Возмущаюсь:

— Ой, ну тебя! Мы не для этого ходили. Между прочим, я тебя туда звала, если помнишь. Кто тебе вообще сказал?

— Ленка. Она же там живет рядом, в окно увидела, — Соня выглядит одновременно расстроенной и обнадеженной. — А зачем туда вообще?

— Да блин, как сказать. Мне Валька… приснилась утром, говорила что-то про Башню. Я и решила сходить. Бывают же вещие сны, или типа того.

— Бывают, — с готовностью соглашается Соня. — У меня когда прадед умер, мы его медали не могли найти. Думали, украл кто-нибудь. А он потом бабке снится и говорит, мол, посмотри в валенке на веранде. Она утром посмотрела, и знаешь что? Там они, все до одной. Спрятал, чтобы не утащили, он всю жизнь над ними трясся. Ну так что, Стаменев-то как там с тобой оказался?

— Да увязался хвостом, я и не стала отказываться. Одной страшно, а ты кинула.

— Надо было сказать про сон, я бы пошла! А ты молчок, и лицо загадочное. Я же не знала, что серьезное дело, думала, дурью маешься. А ты у него про меня не спрашивала?

— У кого?

— Да у Стаменева, у кого еще-то!

Сверху слышится крик, потом удар хлопнувшей двери. Истеричный женский голос, спокойный мужской. Любопытные тут же сбегаются к лестнице, торопясь увидеть все собственными глазами.

— Скандал какой-то, — предвкушает Соня, тут же забыв про Влада. — Пошли посмотрим!

Рядом с учительской толпа зевак. В центре внимания директор, покрасневший, растерянный, негромко оправдывающийся. Вокруг него вьется худая женщина в расстегнутом пальто, шапка сползла на затылок, волосы растрепались, сумка болтается на локте дохлой медузой. Лицо кажется знакомым, и я наклоняюсь к уху Сони:

— Это кто такая?

Она пожимает плечами, но кто-то из толпы отвечает:

— Мать Миши Миронова.

— Что ей надо?

— Бесится, что его не хотят восстанавливать в школе.

От удивления язык прилипает к нёбу. Пока растерянно моргаю, директор наконец выходит из себя и повышает голос:

— Милейшая, если вы прямо сейчас не покинете здание, я вызову санитаров! Давайте не будем никому портить жизнь.

Мать Миронова тычет пальцем ему в грудь:

— Вы быстро передумаете, когда я приду к вам с сыном. Вам придется. Это правда.

А потом разворачивается и цокает каблуками к выходу сквозь поспешно расступающуюся толпу. Все изумленно переглядываются, гомон стоит как на базаре. Утерев со лба пот, директор поднимает руки:

— Расходитесь по кабинетам, урок вот-вот начнется!

Соня хватает за рукав Лену, глазевшую здесь до нашего прибытия, и вместе мы отступаем к лестницам. Толпа быстро рассасывается, тут и там вполголоса обсуждают произошедшее, лица напуганные и бледные.

— Вы охренеете, — шепчет Ленка, не дожидаясь вопросов.

Глаза выпучены, на губах недоверчиво-восторженная улыбка, какая бывает, когда смотришь, как кто-то вытворяет нечто сумасбродное.

— Лично я уже охренела, — отвечаю.

— Просто цирк! — выдыхает Ленка. — Эта дурная ворвалась в учительскую и такая, мол, Миша хочет вернуться в школу, у него тут друзья. Говорит, типа он к ней ночью приходил живой и рассказывал, как по всем соскучился.

Соня крутит пальцем у виска:

— Так она сразу после его смерти поехала, все знают. Каждый день на кладбище, то цветочки ставит, то фотографию протирает. Лучше бы он вызвал санитаров все-таки.

— Цветочки — это одно, тут можно понять, — возражаю. — А такая истерика — это как-то ненормально уже. Здесь надо разбираться.

— Так я и говорю же — поехала, — отмахивается Соня. — Вообще не удивлюсь, если еще и зарежет кого-нибудь.

Надрывается звонок, и Ленка подпрыгивает:

— Ладно, девки, у меня биология. А ты потом расскажешь, чем вы там с рыжим занимались в Башне, а то я из окна не разглядела толком.

Она убегает, теряясь в пустеющих коридорах, а я осуждающе гляжу на Соню.

— Что? — хлопает ресницами. — Я тут вообще ни при чем.

***

Дни капают редко и гулко, как вода из плохо завинченного крана. После уроков Влад всегда терпеливо дожидается меня у школьной ограды, и вся дорога проходит в неловких неуютных разговорах ни о чем. Он постоянно задает глупые вопросы, на мои отвечает невпопад, то и дело выдает непонятную чушь, смеется над своими же шутками. Мне остается только вежливо улыбаться и кивать. Это все равно что нести в руках огромный камень и не знать, когда разрешат положить.

Со временем до меня доходит: Влад не научился общаться, потому что его все избегают. Судя по редким рассказам о прошлом, друзей у него никогда не было.

— Такое чувство, что вокруг меня какие-то эти электромагнитные бури, которые никто не может вынести, — говорит он, отводя глаза. — Понимаешь?

Это сложно не понять. По пути в столовую на большой перемене я все чаще замечаю, что теперь Влад курит отдельно от остальных пацанов. А если пытается приблизиться, они как бы невзначай гасят бычки о подошвы и расходятся. Даже Соня недавно вдруг заявила, что «от него какой-то мороз по коже», и направила свои романтические флюиды на старшеклассника из другой школы.

— Хорошо, что ты не такая. — Влад глядит с нежностью, говоря это. — Ты не убегаешь. Я почему-то сразу почувствовал, что с тобой будет не так, как с другими.

И я выдавливаю улыбку в ответ, почти физически ощущая, как воображаемый камень в руках увеличивается в размерах. Давно пора сдать назад и оборвать это общение, но жалость к Владу слишком велика, поэтому я просто плыву по течению, съедаемая чувством вины. Это как возиться с больным щенком, зная, что его придется усыпить.

Через две недели вся школа убеждена, что мы встречаемся. Даже не пытаюсь оправдываться — по собственному опыту знаю, что это бессмысленно. Все видят, как мы ежедневно уходим домой вместе, да и Ленка уже невесть какие слухи пустила. Здесь невозможно бороться и обижаться. На их месте я вела бы себя точно так же. Жаль, что я не на их месте.

— Мама хочет с тобой познакомиться, я ей рассказал о нас, — говорит Влад, и я с упавшим сердцем догадываюсь: он думает как остальные. Или надеется, что все к тому идет.

Впрочем, переживать из-за этого нет сил. Почти каждую ночь я просыпаюсь от неясной тревоги и долго лежу в темноте, разглядывая потолок и прислушиваясь к малейшим шорохам. Чужое присутствие ощущается совершенно явно, но я знаю: если включить свет, комната окажется пустой. Иногда, повисая в пограничном состоянии между дремой и бодрствованием, я шепотом зову Валю, и тогда лицо обдувает легким ветерком. Шевелятся занавески, подрагивают тени на стенах. Она постоянно рядом, но не хочет показываться. Глубоко в душе я благодарна за это, потому что слишком боюсь увидеть ее снова.

Алиса тоже не выходит из головы. За прошедшее с нашей встречи время я почти смогла убедить себя, что придумала ее, но все равно раз за разом вспоминаю бледное лицо и черные глаза. Едва уловимый изгиб улыбки, узкую ладонь с хрупкими пальчиками. Она откуда-то знает, что я сестра Вали, значит, все как-то связано. И единственный способ понять хоть что-нибудь — это вернуться в Башню, но от одной мысли об этом нутро сжимается в холодный комок. Проще верить, что Алиса — плод воображения. Поэтому я только выжидаю, утопая в бездонной серости одинаковых дней и беспомощно надеясь, что все закончится само собой.

***

Влад говорит будто невзначай:

— Я вчера ходил в Башню.

На лице легкая задумчивость, взгляд направлен куда-то вверх. Изо всех сил удерживая бесстрастный тон, я спрашиваю:

— Зачем?

Блеклое солнце новорожденной зимы висит в небе как крошечный диод, совсем не давая тепла. Уроки кончились двадцать минут назад, и мы шагаем привычной дорогой, вдыхая холод и выдыхая облака пара.

— Хотелось посмотреть, — отвечает Влад. — Проверить.

— Что там проверять?

— В Башне кто-то есть, ты же знаешь.

Сердце сбивается с ритма, кровь приливает к вискам.

— Ничего я не знаю.

Он бросает короткий усталый взгляд:

— Как скажешь.

— Так и что дальше? — спрашиваю, выдержав паузу. — Нашел кого-нибудь?

— Нет. Только та странная комната, которая вся в плесени и паутине. И еще по всему зданию следы попадаются, тут и там. Черные, тоже плесень. Не могу понять, кто их мог оставить.

— Почему их кто-то обязательно должен оставить? Мало ли откуда могла взяться плесень.

— Я чувствую того, кто там обитает.

По затылку пробегают мурашки, и я поднимаю глаза:

— Как это — чувствуешь?

Почти минуту он не отвечает, угрюмо глядя под ноги, а потом тихо говорит:

— В мире существуют не только люди. Есть много тех, кого ты не замечаешь или не хочешь замечать. Они живут сами по себе, занимаются своими делами и обычно не пересекаются с нами. Почти всегда они слабые и неинтересные. Но иногда попадаются твари, которые обладают серьезными способностями и стараются навредить невинным. Я сталкивался с такими, и не раз уже. Обычно с этим не возникает больших проблем. Но тот, кто сидит в Башне, он… очень странный.

— Почему странный? — спрашиваю, попутно силясь переварить услышанное.

— Он такой сильный, что я даже прямо сейчас чувствую эту силу. Впитываю ее и сам становлюсь сильнее. Это феномен какой-то. По идее, он должен как-то действовать, вытворять что-нибудь, а он только сидит на месте и никому не показывается. Понимаешь?

— Нет, — выдавливаю кривую улыбку, надеясь обратить все в шутку. — Это все бредятина просто. Ты сейчас говоришь как псих какой-нибудь, лучше не повторяй такое на людях, а то сразу загребут.

Влад бурчит под нос:

— Сля мё фэ шье.

— Это что-то матерное?

— Нет, я сказал, что злюсь. По-французски.

— Ты знаешь французский?

— Учил немного года три назад, — он неожиданно смеется. — Если честно, моя учительница двойку влепила бы за такое произношение. Я уже почти забыл правила и всякие там нюансы, но мне нравится в голове это все проговаривать. Вслух обычно сдерживаюсь, чтобы не позориться.

С интересом наблюдаю, как расцветает его лицо. Будто отступают мутные воды, показывая усыпанное самоцветами дно. Это длится всего мгновение, а потом Влад снова делается необъяснимо колючим, никак при этом не меняясь внешне.

— У всех есть предназначение, — говорит. — И мне теперь понятно, что я оказался в этом городе, потому что должен встретиться с существом из Башни. Только не понимаю, как до него докопаться.

***

Вечером я расхаживаю по комнате, не находя себе места. Слова Влада не укладываются в голове, обжигаясь и царапаясь. Теперь понятно, что Алиса существует на самом деле, вот только от этого ничуть не легче. Если перестать отрицать услышанное и произошедшее, то придется поверить в нечто запредельное, в существование всех этих «существ, которые живут сами по себе и занимаются своими делами». Это совершенно ненормально, но только так можно что-нибудь объяснить, или хотя бы попытаться. Все происходит не внутри меня, а снаружи. А значит, все происходит по-настоящему.

— Куда собралась? — кричит из гостиной папа, когда я шуршу в прихожей, надевая куртку.

— Сонька в гости позвала. Я не допоздна.

Башня кутается в сумерки, чернея на фоне темно-синего неба. Окна соседних домов тлеют в потемках как кончики зажженных сигарет, неподалеку раздается музыка из открытой машины. Натягиваю капюшон и ступаю вдоль бетонного ограждения, сутулясь и постоянно оглядываясь. Если Ленка увидит меня и в этот раз, новые слухи будут гарантированы.

Внутри каждый шаг кажется оглушительным. Темные дверные проемы смотрят с любопытством, готовые в любой момент проглотить незваного гостя. Включив на телефоне фонарик, я медленно поднимаюсь по лестнице и уговариваю себя не сбежать. Сердце колотится как сумасшедшее, гоняя по венам чистый холод, ноги захватила ватная слабость. Луч света выхватывает грязные ступени и кирпичную кладку, удлиняет тени валяющегося на полу мусора. По зданию порхают звуки — шелест птичьих крыльев, шепот сквозняка, неясные далекие шорохи. Во всем слышится что-то потустороннее.

Поднимаюсь на четвертый этаж и невольно задерживаю дыхание, как будто нырнула в бассейн. Посмотрю одним глазком — если никого нет, сразу уйду. Не буду выискивать и звать. Просто посмотрю и уйду. Посмотрю и уйду.

Свет заползает в комнату Алисы, когда замираю на пороге. Тут все по-прежнему — плесень и паутина. По стенам расходятся сети трещин, сквозь окно видно дом напротив. Перемигиваются окошки, мелькают человеческие силуэты. Там кипит жизнь, пока здесь, всего лишь в нескольких сотнях метров, все безнадежно остановилось.

Поводив лучом по углам и никого не найдя, я перевожу дыхание. Можно уходить. Хорошо это или плохо — разберусь потом, а сейчас поскорее прочь.

— Привет, — раздается сзади.

Вскрикнув, резко оборачиваюсь. Алиса всего в паре шагов от меня. Рот изогнут в улыбке, глаза совсем не щурятся от ударившего в лицо света. По волосам переливаются серебристые блики, кожа желтовато-белая как страницы старой книги.

— Почему так испугалась? — спрашивает, подаваясь вперед. — Ты же пришла, чтобы увидеть меня.

— Не испугалась, — говорю, невольно отступая. — Просто ты так подкралась, я не ожидала.

Она пожимает плечами, не сводя неподвижного взгляда с моего лица. Совсем не ежится от холода, хотя блуждать по продуваемому зданию в ноябре, одевшись в одну только ночнушку — сомнительное удовольствие даже для закаленного. Не дождавшись вопросов или возражений, я негромко говорю, будто оправдываясь:

— Мне просто хотелось посмотреть. Ну, убедиться, что ты настоящая. Я думала, мне привиделось, или галлюцинация там какая-нибудь, а потом Влад, мой одноклассник, сказал, что…

— Влад был здесь, — отвечает Алиса, переставая улыбаться.

Только тут замечаю, что из ее рта не вырывается пар при разговоре.

— Почему ты не показалась ему? Он очень хотел, сказал, что чувствует силу и…

— Я его боюсь.

Повисает тишина, и я невольно оглядываюсь, будто из темноты в любую секунду может кто-то напасть. Голос Алисы становится вкрадчивым:

— И ты тоже боишься.

— Он… странный, конечно, но я не боюсь, я просто… Мне как-то не по себе, вот и все. Это не страх.

— Вокруг него ходят отвергнутые мертвые. Живые чувствуют это, поэтому стараются держаться подальше. Это и есть страх, просто вы его не осознаёте.

Сжимаю телефон крепче, пытаясь унять дрожь в пальцах, но свет фонарика все равно скачет по стенам как отражение луны на волнующейся водной поверхности. Возможно, будь сейчас день, я бы цеплялась за объяснения и логику. Но обступившие со всех сторон мрак, холод и пустота заставляют верить во все услышанное.

Шепчу:

— А ты тоже мертвая?

— Нет. Но и живой никогда не была.

Алиса движется — босые ступни выглядывают из-под подола, касаясь бетонного пола и оставляя черные пятна. Развеваются прядями длинные волосы, руки взмывают как крылья, шурша тканью.

— Я появилась в незапамятные времена, когда человечество только зародилось. И одновременно в далеком будущем, когда оно перестало существовать. Я живу вне времени, сразу везде, в каждом мгновении, которое уже случилось и в каждом мгновении, которое может случиться.

Она ходит вокруг, и я невольно поворачиваюсь, не отрывая взгляда от складок ночной рубашки. Мелодичный голос журчит чистой водой, лаская слух и приглушая тревогу.

— Я живу, пока живет человечество, и умру, когда оно умрет. Потому что я — ваша боль и ваши страхи, отражение всех ваших мучений. Чем больше вы страдаете, тем сильнее я становлюсь.

Вскидываю голову:

— Поэтому ты заставляешь нас мучиться? Чтобы стать сильнее? Валя, она ведь...

— Не заставляю, — перебивает Алиса. — Я никогда не вмешиваюсь, всего лишь впитываю то, что происходит. Поверь, мне хватает пищи. Боль на земле всегда в избытке, множить ее просто незачем.

Алиса касается стены, и в тусклом свете фонарика видно, как плесень въедается в кирпич, кроша его сеткой трещин.

— Именно поэтому я обитаю в местах, где меня никто не найдет. Прячусь и пытаюсь жить в тишине. Когда имеешь силу, которая так велика, что не укладывается в рамки разумного, приходится ее скрывать. Люди думают как ты: раз я питаюсь болью, значит, буду ее причинять. Раз я сильная, значит, буду применять силу во вред. И ничего не объяснишь, им надо сразу убивать и истреблять. А тех, кого не получается убить, надо заточить. Со мной такое однажды случилось — поймали, заманили в другой мир. Я так долго там просидела. Много, очень много лет.

— Другой мир?

— Тот, куда вы уходите в своих мыслях. Во снах. Вам там легко и свободно, а я как в клетке, как будто связана по рукам и ногам. Меня закрыли там, так глубоко, что никто не должен был отыскать, но мне невероятно повезло. Одна девочка нашла меня и выпустила. Дети прекрасны, потому что не испорчены внутренним мраком. Это она придумала мне имя. Мне давали много имен, но это я решила оставить. В знак благодарности.

— Если ты существуешь сразу во всех временах, значит, должна знать будущее? Как ты не предвидела, что тебя поймают?

Алиса улыбается:

— Все будущие события делятся на неотвратимые и способные меняться. Существуют моменты, после которых реальность разветвляется на разные варианты. Какой из вариантов станет реальным — нельзя знать заранее. Это зависит от чьего-нибудь выбора, спонтанной идеи или другой случайности. Поэтому некоторые детали будущего не меняются, а некоторые невозможно предугадать.

Оглядываюсь на оконный проем — дома с горящими окошками на месте, люди занимаются своими делами, можно даже различить музыку из машины, что я слышала, когда подходила. Все реальное, привычное и незыблемое. В таком мире не может существовать никаких духов, питающихся болью и замурованных в мире снов. Зажмуриваюсь так крепко, что под опущенными веками рассыпаются искры.

— Ты хотела узнать, кто я, — говорит Алиса. — Вот тебе ответ.

Открываю глаза. Она стоит так близко, что можно протянуть руку и коснуться плеча. Это тоже реально и незыблемо, но не знаю, как такое можно принять.

Хрипло выдыхаю:

— Говоришь, твоя сила такая большая и немыслимая. И при этом ты боишься Влада?

— Он может проглотить меня за секунду, всего лишь прикоснувшись. Тогда моя сила перетечет в него, и ничем хорошим это не кончится.

— Что ты имеешь в виду?

— Все, что к нему относится, невозможно предвидеть. Каждый его поступок порождает множество вариантов будущего. Никак не угадаешь, какой окажется правильным. Влад пришел в мир, чтобы изменить привычное течение, и я не знаю, можно ли это предотвратить.

Вдыхаю холодный воздух, почти слыша, как натужно скрипят шестеренки в мозгу. Перед глазами стоит веснушчатое лицо Влада с вечно задумчивым выражением. Его странные слова и вопросы порой удивляют, но не может же все быть настолько серьезно.

— Как он может изменить течение? Почему такой опасный? — спрашиваю. — Он что, типа посланник ада?

— Нет, — усмехается Алиса. — Есть то, что стоит выше ада и рая, то, чему подчиняется абсолютно все — это Порядок и Хаос. В той или иной мере они пропитывают каждую деталь, каждую незначительную вещь в мире. Это суть всего. Пока цел Порядок, мир существует и процветает. Хаос же стремится выбить все из равновесия. Разными способами и в разные времена. Иногда он предпринимает одну попытку раз в сто лет, иногда — раз в тысячу. Можно сказать, тебе повезло жить в такой момент и увидеть все своими глазами.

— В смысле, это не в первый раз?

— Не в первый. Но сейчас это особенно опасно. Раньше люди были более открыты к тому, что не укладывалось в рамки привычного. Не отрицали и не пытались закрывать глаза. Они видели, когда начинала расцветать необъяснимая опасность, и давили ее в зародыше, пока это возможно сделать голыми руками. Сейчас другие времена — демоны могут рушить целые дома, а вы будете придумывать логические объяснения и ничего не делать. Хаос воспользовался этим. Он наделил Влада частицей себя, когда тот был еще в утробе — дал столько, сколько может вместить младенец, и теперь ведет его к цели, помогая и подсказывая, как стать сильнее. Если Влад наберет достаточно силы, Порядок будет не спасти.

Качаю головой:

— Бред какой-то. Такого не может быть. Почему я должна тебе верить? Валя говорила со мной, сказала, что из-за тебя… Она сказала, что была здесь. Что ты с ней сделала?

Алиса открывает рот, но тут снизу слышатся шаги, и я оборачиваюсь, наводя фонарик на лестницы. Там тоже скачет свет — кто-то торопливо поднимается, шаркая подошвами и тяжело дыша. Пока раздумываю, куда спрятаться, в пролете появляется знакомая рыжая шевелюра. В глаза бьет луч, и я машинально прикрываюсь ладонью, выкрикивая:

— Влад!

Алисы уже нет. Я даже не услышала, как она ушла.

Влад быстрым шагом обходит коридор, светя в проемы. Вид взволнованный и взъерошенный, будто его разбудили среди ночи хлопушкой.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю.

— А ты?

— Я… я гуляла. Хотела проветриться немного.

— Здесь? По темноте? — бросает на меня колкий взгляд. — Одна?

Пока ищу ответ, Влад присаживается на корточки, изучая черные следы Алисы.

— Ты разговаривала, я слышал. И тебе кто-то отвечал, другой женский голос. Опять сама с собой, да? Почему ты меня обманываешь?

Он выпрямляется и подходит так близко, что я чувствую горячее дыхание на лице. Прилагаю большие усилия, чтобы не отпрянуть. Как загнанному волчонку, мне остается только кусаться.

— А что ты со мной таким тоном разговариваешь? — задираю нос. — Где хочу, там и хожу, не должна ни перед кем отчитываться. Мало ли что мне тут надо. Сам-то зачем явился?

— Потому что почувствовал, что здесь что-то поменялось. А это ты пришла, и он… то есть, она на тебя отреагировала. Почему она мне не показывается?

— Вообще не понимаю, про что ты говоришь.

Он указывает на меня пальцем:

— Оно и видно, что не понимаешь! Это все слишком важно, чтобы ты тут в секретики игралась. Я должен знать, мне надо с ней встретиться! Это должно произойти, это предназначение!

Раздражение вскипает и бьет через край.

— Да пошел ты со своим предназначением. Ходишь и несешь фигню как дурачок какой-то. Вел бы себя как все, и нормально бы с тобой общались.

Влад отступает, глядя так, будто получил пощечину. Разворачиваюсь к лестнице и ухожу, мысленно молясь, чтобы не догонял.

***

Когда возвращаюсь домой, в гостиной какая-то истерика. Слышно плач, возгласы и споры. Торопливо сбрасываю кроссовки и шагаю, на ходу снимая куртку, но замираю на пороге, так и не раздевшись.

Мама сидит на полу посреди комнаты, руки закрывают лицо, спина содрогается от рыданий. Папа замер рядом, поглаживая ее по спине и раз за разом повторяя:

— Как это случилось? Так не должно быть! Это неправильно.

В кресле, сложив руки на коленях, расположилась Валя. Голова чуть склонена, длинные темные волосы слегка растрепаны, взгляд тоскливый и холодный. Светлое платье ничуть не помято, будто надето только что. Сглотнув, я открываю рот, но слова присыхают к языку, и получается только хрипеть.

— Ты видишь ее? — спрашивает папа, заметив меня. — Она правда здесь?

Заторможенно киваю, и он качает головой, не переставая гладить маму. Подхожу ближе, рассматривая Валю и пытаясь понять хоть что-нибудь. Бледная, босая, она не сводит с меня взгляда, будто ждет расспросов. А я не знаю, с чего начать.

— Может, она была в коме? — негромко говорит папа. — Или заснула этим сном, как там его... Ну, когда людей хоронят, а они потом просыпаются, такое же бывало...

— Это не она, — глухо отвечает мама, не отнимая рук от лица. — Такого давно не бывает уже, что ты городишь? Врачи констатировали смерть, а даже если бы нет, столько времени прошло... пока она там лежала... Она... не выбралась бы, даже если бы...

Слова сменяются рыданиями. Стою неподвижно, с висящей на плечах курткой, и разглядываю ожившую сестру. Неподвижно застыв, она смотрит в ответ, по-прежнему не говоря ни слова. Лицо будто выполнено из мрамора, капилляры в глазах синие. Одна часть меня порывается рассмеяться, заключить ее в объятия и кружиться по гостиной, а другая чернеет от подозрений и неестественности происходящего. Эта, другая часть, гораздо больше и увереннее.

Тихо спрашиваю:

— Как ты вернулась?

— Нет! — выкрикивает мама. — Не говори с ней! Отойди! Отойди, я сказала!

Она вскакивает и дергает меня за локоть, волоча подальше от кресла. Чувствуя себя тряпичной куклой, я безвольно подаюсь назад.

— Она просто появилась здесь из ниоткуда, села и сидит, — говорит мама. — Просто появилась из воздуха, это не Валя, нет. Не говори с ней, слышишь? Я не знаю, кто это. Нам надо убежать от нее, нам надо...

— Это Алиса тебя вернула? — спрашиваю.

В глазах Вали мелькает беспомощная тревога. Размыкаются сухие губы, но тут мама кричит:

— Молчи! Катись отсюда, сейчас же! Уходи, уходи! Оставь нас в покое!

Валя опускает голову, и в следующую секунду кресло пустеет. Только продавленная подушка подтверждает, что все было на самом деле.

— Видела? — шипит мама. — Это все какие-то... непонятные силы. Это чертовщина, самая настоящая чертовщина... Кто-то использует ее облик, какие-то непонятные силы...

Всегда сдержанная и спокойная, теперь она похожа на сумасшедшую. Лицо распухло и покраснело от слез, воспаленные глаза бегают по сторонам.

— Моя доченька, — шепчет. — Я не дам тебя в обиду. Я больше не переживу такое, я...

Вырываюсь из ее хватки и бросаюсь к себе в комнату. Пальцы машинально поворачивают щеколду, звонко клацает замок. Тяжело дыша, прижимаюсь к двери лбом и слушаю, как папа утешающе воркует дрожащим голосом, уводя маму в спальню. Случившееся не укладывается в голове, встает в горле костью, не давая думать ни о чем другом. Если раньше появления Вали можно было списать на сон или надуманные предчувствия, то теперь придется принять как реальность. Еще одна лишняя деталь пазла, которую придется втискивать в картину привычного мира.

Давясь слезами, я медленно оседаю на пол. События последних дней похожи на непрекращающиеся удары по голове. К такому не привыкнуть, надо бороться, отталкивать, прятаться. Слишком много всего свалилось, никак не разгрести. Алиса делает непонятно что, а Влад...

«Вокруг него ходят отвергнутые мертвые».

Догадка, острая и пронзительная, вспыхивает ярким лучом. Валя пришла ко мне после того, как Влад про нее расспрашивал. А потом он интересовался Мишей Мироновым, и на следующий день тот скандал перед учительской. Алиса здесь ни при чем, она и правда не вмешивалась. Это ведь с самого начала было очевидно.

Какая же я дура.

***

Почти не спавшая, я прихожу в школу только к третьему уроку. В голове каша, лица вокруг путаются и сливаются. Смех и разговоры давят на барабанные перепонки, смешиваясь в нескончаемый гул. Кто-то толкает в плечо, перед глазами мельтешит взбудораженная Соня.

— Слышала новость?

— Какую? — спрашиваю неохотно, раз за разом осматриваясь.

— Мать Миронова в дурку загребли! Допрыгалась.

— За что в дурку?

— Так она бегает и всем рассказывает, что живой он. Типа приходит к ней, когда никто не видит. Прикинь? А ты чего такая помятая?

— Не выспалась. Где Влад?

Сонька ехидно улыбается:

— А он не пришел сегодня. Тоже не выспался, видимо.

— Как не пришел? — хмурюсь. — Что случилось?

— Ты у меня спрашиваешь?

Подумать только, за все это время мы с ним даже не обменялись номерами. Глубоко дышу, борясь с замешательством. Будто стою у подножия горы, и снежная лавина несется прямо на меня. Бежать, бежать без оглядки.

— Знаешь его адрес? — спрашиваю. — Влада?

— Ну да, — тянет Соня. — Я подглядывала в журнале, когда он только пришел к нам, думала, что на всякий… Что с тобой творится-то?

Вытряхиваю из сумки телефон:

— Диктуй, я записываю.

***

Дверь открывается после первого же звонка. На пороге высокая худая женщина в шелковом халате. Каштановые волосы собраны в пучок на затылке, рука сжимает исходящую паром кружку. Запах кофе со сливками течет в подъезд, щекоча ноздри.

— Здравствуйте, Влад Стаменев здесь живет?

— Здравствуй, да! — она отступает, открывая шире. — Проходи.

Пока неловко озираюсь в прихожей, женщина отпивает из кружки и закатывает глаза:

— Я ему говорила, что это не оставят без внимания. Он же новенький, нельзя прогуливать. Сперва надо создать хорошую репутацию, а там уже позволять себе такие вещи. Знаешь же ту поговорку — «сначала ты работаешь на репутацию, а потом она работает на тебя». Я Тамара, кстати. Мама Влада.

— Очень приятно. Я не из-за прогула пришла, а по другому…

Тамара мягко улыбается:

— Ты забыла представиться в ответ.

— Ой, извиняюсь, я…

— Милая, говорить «извиняюсь» неправильно, надо «извините», — указательный палец с перламутровым ногтем поучительно взмывает вверх. — Ты же почти взрослая, как можно не знать элементарные вещи?

Терпеливо вздыхаю.

— Извините. Меня зовут Вера, я одноклассница Влада.

Тамара отступает на шаг, чтобы осмотреть меня в полный рост. В глазах вспыхивает интерес.

— Так ты Вера! Что ж молчала-то? Якимова, да? Он столько про тебя рассказывал! Почти каждый день выслушиваю, какая ты замечательная, даже иногда ревную, если честно. Только не говори ему, что я так сказала, да и вообще ничего не говори, а то вдруг это секрет.

Она ставит кружку на трюмо и наклоняется ко мне, игриво щурясь:

— Ты у него первая. По крайней мере, я раньше не замечала, чтобы Влад встречался с девочками. А это ведь странно — при таких-то внешних данных. Честно говоря, я уже начала побаиваться, что…

— Он дома? — перебиваю, не в силах больше терпеть нескончаемый поток слов.

— Да-да! С утра говорит, мол, никуда не пойду, не хочется сегодня. Ну а я что? Не тащить же его в школу за шкирку, здоровый лоб уже. Разувайся пока, а я схожу предупрежу, а то мало ли чем он там занимается.

Пока стаскиваю кроссовки, Тамара скрывается в глубине квартиры. Слышно осторожный перестук ногтями по двери, потом неразборчивый бубнеж. Осматриваюсь: обои с розовыми цветами, люстра в виде бабочки, пальто на вешалке, небрежно составленная обувь на полке. Всё примерно как в десятках и сотнях других квартир. Не так я себе представляла обитель посланника Хаоса.

Тамара возвращается, не уставая слащаво улыбаться:

— Иди, он ждет. Мультики смотрел, представляешь? Мужчины никогда не взрослеют. И не бойтесь, я вас не буду беспокоить.

В комнате Влада душно и сумрачно. Окно занавешено, вещи свалены на стул, открытый зев школьного рюкзака в углу демонстрирует неразобранные учебники. Сам Влад, в белой майке и пижамных штанах, сидит на незаправленной постели с ноутбуком на коленях и глядит на меня исподлобья. Волосы топорщатся в стороны как застывшие языки пламени, губы поджаты.

— Привет, — говорю негромко, переминаясь с ноги на ногу.

— Привет, — откликается эхом.

После недолгого молчания спохватывается, убирает ноут в сторону и подскакивает.

— Садись, — говорит, сгребая в охапку вещи со стула. — Налить чай? Или кофе?

— Нет, спасибо.

Пока он заталкивает вещи в шкаф, я устраиваюсь на краешке стула, неловко сутулясь. По пути сюда так и не получилось привести мысли в порядок. Теперь слова путаются и теряются, не давая начать разговор.

— Со мной все в порядке, — говорит Влад, заправляя кровать. — Просто не захотелось в школу, вот и все. Не болею, не умер.

Думает, я пришла, потому что беспокоилась из-за его отсутствия на уроках.

— Просто настроение что-то не то, знаешь. К тому же, друзей у меня все равно нет, кто захочет общаться с дурачком, да ведь? Так что я думал, никто не хватится даже.

Раскрывает шторы, свет врывается в комнату. Щурясь, я поднимаю голову. Придется говорить прямо, чтобы поскорее подойти к сути.

— Влад, я здесь не потому, что волновалась о тебе. И мне не стыдно за то, что наговорила вчера. На правду не обижаются, если что.

Он оборачивается, глядя растерянно. Из-за поникших плеч кажется ниже ростом и беззащитнее. Отвожу глаза:

— Я тут из-за другого.

Опустившись на кровать, он прикрывает лицо ладонями от стыда:

— Конечно. Ты пришла из-за сестры. Я и правда дурак.

Сердце сбивается с ритма.

— Так ты знаешь? — спрашиваю, тяжело сглотнув. — Ну, про Валю? Что она…

— Вернулась к вам вчера, а вы ее прогнали. Знаю, разумеется.

— Я… Просто мы не были к этому… Как…

— Почти все так реагируют, — говорит он, опуская руки. — Это очень грустно.

— Кто все? Что это значит?

Влад поворачивается к окну. Дневной свет плещется в его глазах, придавая радужке золотистый оттенок.

— Люди так страдают, когда теряют близких. Плачут, кричат, отказываются от еды. Хотя кому я говорю, ты знаешь это лучше многих.

— Это нормально, — пожимаю плечами, стараясь выглядеть равнодушной. — Так должно быть.

— Да. Но когда умерший возвращается, его сразу шлют подальше. Это тоже нормально?

— Я… н-не знаю. Мертвые не возвращаются. Раньше не возвращались, по крайней мере.

— Ну и что? Теперь будут возвращаться. Людям придется научиться жить с этим.

Душу заполняет ощущение чего-то безнадежного и непоправимого.

— В смысле? — спрашиваю. — Что ты имеешь в виду?

— Сама знаешь. Видела же свою сестру.

Тут окончательно осознаю, зачем искала Влада. Уставшая отрицать, теперь я готова признать то, что с самого начала казалось кощунственным и жестоким. Говорю, едва ворочая языком:

— Пожалуйста, верни ее обратно, — слезы обжигают щеки, в горле встает ком. — Влад, пожалуйста, пусть Валя уйдет. Не делай так больше. Никогда и ни с кем.

Он каменеет лицом, пальцы медленно сжимаются в кулаки.

— Это неправильно, — продолжаю. — Она умерла и больше никогда не станет живой. Такое случается, это естественный ход вещей, надо просто смириться, я… Вчера… я видела ее, видела всё. Она вернулась, но это не сделало ее живой. Ты поступаешь плохо.

Влад говорит ровным голосом:

— Ты не имеешь права просить за всех. Многие мечтают о таком и будут счастливы, если это случится с ними. Раз хочешь, чтобы твоя Валя ушла обратно, значит, ты не любишь ее и никогда не любила. А вот она сразу пришла к тебе, когда я ее вернул. Значит, ты самый дорогой человек для нее.

— Пожалуйста, Влад, — повторяю, глотая слезы. — Сделай так, чтобы она ушла.

— Я не смог бы, даже если бы хотел.

Это звучит как приговор, и я невольно прикусываю губу до боли.

— Я могу их возвращать в мир живых, но отправлять обратно — нет, — поясняет Влад. — Они остаются здесь. Те, кого прогоняют родные, приходят ко мне, они всегда где-то рядом. Твоя Валя тоже. Не переживай, она тебя больше не побеспокоит. Они слушаются меня и делают, как я хочу.

Утерев слезы, я глухо спрашиваю:

— И при этом ты продолжаешь их вытаскивать?

— Такие уж у меня способности. Они не будут пропадать без дела. Это мое предназначение — становиться сильнее и возвращать все больше умерших.

Поднимаюсь на неверные ноги.

— Ты называешь предназначением Хаос. Эти мертвые, которые рядом с тобой, они отпугивают живых, поэтому с тобой никто не общается. Ты никому не нравишься из-за них. Сам себе жизнь портишь.

— Кто тебе это сказал? — смотрит с недоумением. — Та, кто в Башне?

— Да. Та, кто в Башне. И я точно знаю, что она права.

Влад вскакивает:

— Расскажи больше! Я должен с ней встретиться.

— Конечно, чтобы забрать ее силу. Пошел ты.

Он ласково сжимает мое плечо, и от прикосновения по всему телу мгновенно расползается дрожь.

— Ты должна верить мне. Ты же такая хорошая, ты намного лучше всех остальных. Я не хочу, чтобы ты меня боялась. Просто пойми, я все делаю правильно, это же совершенно прекрасно, если как следует подумать. Просто пойми. Ты же лучше других. У меня никогда ни с кем ничего не получалось, а с тобой у нас…

Перебиваю, стряхивая его руку:

— Даже не думай. У меня просто не было сил тебя отшить, вот и все. Меня воротит от тебя точно так же, как остальных. И никто тебя не полюбит, кроме твоей ненормальной мамки, пока творишь эту дичь. Понял?

Влад подается назад, ошарашенно раскрывая рот. Растрепанный, побледневший, с поблескивающими в глазах слезами, он выглядит жалким как уличный котенок. Вроде и хочется погладить, но боишься что-нибудь подцепить.

Когда разворачиваюсь к двери, он тихо говорит вслед:

— Я вытащу сюда их всех, до единого, потому что родился для этого. И ничего тут не поделаешь.

***

Сонька бежит мне навстречу, когда подхожу к школе следующим утром. Запыхавшаяся, рот перекошен, куртка застегнута как попало. Непонимающе осматриваюсь. Перед главным входом толпа учеников: куча взволнованных лиц, перешептывания, тихие всхлипы. Здесь же Жанна Викторовна, прижимает к уху телефон, объясняя что-то слабым голосом. Никогда не видела ее такой растерянной.

— Не заходи, — выдыхает Соня, уводя меня подальше.

— Почему?

— Там Миронов.

Наружу под бесконечный гомон продолжают высыпать школьники. Кто-то размахивает телефоном, показывая всем желающим фотографию, кто-то недоверчиво улыбается, кто-то молча убегает прочь. Холодный осенний воздух так и дрожит от напряжения — кажется, если поднять руку, пальцы уколет электрический разряд.

— Говорят, пришел и сел за парту, — объясняет Соня. — Все сразу слиняли, а он не шелохнется.

Черт.

— А Влад где? — верчу головой.

— Не знаю, не видела. А что?

Обнимаю себя за плечи в попытке согреться, но мороз исходит изнутри, поэтому никак от него не избавиться. Ощущение причастности к происходящему давит на плечи тяжелой глыбой, словно всё только из-за меня. Как будто все эти школьники сейчас повернутся ко мне и будут тыкать пальцами, крича «виновата, виновата».

— В к-каком он кабинете? — спрашиваю, с трудом отталкивая нарастающую панику.

— Кто? — удивляется Соня.

— Миронов.

— В девятом, у них там биология. А зачем спра… Эй, ты куда?

Ни на кого не глядя, я пробиваюсь через толпу к входу в школу. Кровь шумит в голове морским прибоем, к щекам приливает жар. Вот бы проснуться сейчас в кровати и удивиться, что приснилась такая чушь.

В школе совсем пусто, только со второго этажа слышатся обеспокоенные голоса директора и кого-то из учителей. Не давая себе времени на сомнения, я перехожу на легкий бег. Болтается на плече сумка, гремя шариковыми ручками, от стен отражаются звуки частых шагов.

На секунду замираю перед широко распахнутой дверью девятого кабинета, а потом осторожно ступаю внутрь. Миша Миронов сидит за последней партой: белая рубашечка, черные брюки, прилизанные русые волосы. Над правым ухом влажно поблескивает розовая рана. Можно различить синеватые прожилки и белизну оголенной кости. Дышу глубже, глотая подступившую тошноту.

Он не сводит с меня глаз, пока медленно приближаюсь. Опустевшие парты с разложенными учебниками, стулья с небрежно сброшенными рюкзаками, пыльные цветы на подоконниках — всё будто на паузе, ни единого движения. Не кабинет биологии, а комната в музее.

— Привет, — говорю, остановившись в паре шагов.

— Привет.

— Как ты? Давненько тебя здесь не было.

— Кажется, никто не соскучился.

Голос у него глухой и равнодушный. Не помню, как разговаривал Миронов при жизни, но уверена, что совсем по-другому.

— Не соскучился, — киваю. — Потому что все с тобой попрощались. Ты знаешь?

— Знаю. Я же умер.

Молча хлопаю ресницами, сбитая с толку неожиданной прямолинейностью.

— Но я теперь вернулся, — продолжает тем временем Миша. — Почему они не хотят общаться? Разбежались все. Я просто хочу как раньше.

Собрав в голове слова как рассыпанный бисер, я тихо отвечаю:

— Иногда случаются такие… события, после которых уже нельзя, чтобы все шло как раньше. Надо привыкать к другому. Ты умер, поэтому тебя не должно здесь быть. Это грустно, и мне очень жаль, но это не изменить. Тебе придется уйти.

— Я не могу.

— Почему?

Миша пожимает плечами. Движение резкое и неумелое, как будто кто-то случайно дернул не ту нитку у марионетки.

— Я не знаю как. Не помню, что было раньше, только много темноты. И что было свободно и спокойно. А потом я опять появился здесь, и мама так радовалась, — голос становится громче и истеричнее. — А сейчас ее увезли в больницу, и там белые халаты, и с ней с что-то делают, и она почти все время спит, а когда просыпается, то не узнает меня.

Лицо искажается в гримасе отвращения, фиолетовый язык нервно облизывает потрескавшиеся губы.

— Поэтому я пришел в школу, хотел увидеть друзей, — продолжает, постепенно срываясь на крик. — А они все убежали! Больше никто не хочет со мной дружить!

Миша бьет кулаками по парте, и она с треском ломается. Выворачиваются острые щепки, соскальзывает на пол учебник. Вскрикнув, я пячусь назад. Миронов поднимается на ноги, выпучив глаза. Делает шаг в мою сторону, потом другой, и я уже готова спасаться бегством, когда он исчезает. Мгновение — и нет. Если бы не обломки парты и валяющаяся на полу книжка, сложно было бы убедить себя, что все произошло на самом деле.

***

В Башне холодно и пусто. Ежась, я поднимаюсь по лестнице и осматриваю стены. За прошедшие дни все сильно поменялось. Плесень теперь всюду — черно-зеленые узоры цветут в углах, на потолках и подоконниках. Вентиляционные отверстия затянуты паутиной, ступени крошатся под ногами, обнажая арматурный скелет. Трещины расползлись по кирпичу и бетону — кажется, одного пинка хватит, чтобы все здание сложилось как карточный домик.

— Алиса! — зову.

Эхо разбивается сотнями голосов, блуждая по пустым комнатам. Ветерок забирается за шиворот, по всему телу расползаются волны мурашек. Повторяю, едва не плача:

— Алиса!

— Я здесь.

Стоит в дверном проеме совсем рядом — и как я не заметила?

— Надо что-то делать, — говорю. — Я видела только что в школе, там Миша Миронов, а еще позавчера Валя, это все…

— Это все только начало.

— В смысле?

Алиса бросает взгляд в окно, где высятся серые многоэтажки.

— Прямо сейчас он возвращает их. Одного за другим.

— Кто, Влад?

— Даже не найдя меня, он постепенно наполняется моей силой. Она прямо в воздухе, любой может вдохнуть и использовать, если умеет. Влад умеет. Это всего лишь малая частичка, но ему достаточно, чтобы увеличивать собственные возможности. Чтобы выводить их больше и больше.

— Кого выводить? Мертвых? Значит, есть другие, да? Кроме Миши и Вали?

— Есть много других. И будет гораздо больше.

— Так нельзя! Миронов, он… такой сильный. Просто ударил по парте, и она сломалась, а он же ребенок. Почему так? Что они вообще умеют?

— Не знаю. Никому не ведомо, что они несут с собой. И чем обернется их пришествие.

Ощущение беспомощности сковывает тяжелыми цепями. Упрямо сжав кулаки, я цепляюсь за зыбкие шансы:

— Значит, тебе надо уйти отсюда. Срочно. Надо, чтобы ты была как можно дальше, и чтобы Влад не мог брать твою силу, тогда это остановится.

— Куда бы я ни ушла, он придет следом, и по пути будет поднимать умерших. Тогда это распространится на большие территории, будет больше паники и беспорядка. А пока я здесь, все хотя бы ограничивается одним городом. Так что останусь и буду ждать.

— Просто ждать? Чего?

— Когда что-нибудь определится. Сейчас будущее особенно подвижно. Как река — постоянно течет и меняется. Так много вариантов, сплошное месиво, ничего не разобрать. Хаос подошел совсем близко. Он несет много страданий.

Каждое слово Алисы толкает меня глубже и глубже во мрак. Перед глазами все еще стоит перекошенное лицо Миронова, в ушах отдаются его крики. Все так неправильно.

— Ты говорила, что не вмешиваешься, — щурюсь. — И сейчас тоже просто не хочешь, да? Тебе же даже лучше будет, если Хаос принесет страдания, ты же питаешься ими. Поэтому сидишь на месте и ничего не делаешь?

Алиса качает головой:

— Ты в отчаянии и хочешь обвинять кого попало. Я уже говорила: мне хватает боли, что есть сейчас. То, что грядет — это слишком. Над всеми нависла угроза, и надо мной тоже. Влад поглотит меня, если доберется. А дальше его уже не остановить.

Издалека слышится автомобильный гудок — снаружи ездят машины, мигают светофоры, спешат по своим делам прохожие. Там же один за другим возвращаются те, кто был оплакан и погребен. Каждый вырван из темноты мира мертвых в тоску мира живых, каждый обладает нечеловеческой силой и готов на непредсказуемые поступки. Привычный мир трещит по швам — я осознала это еще в тот раз, когда увидела Валю в гостиной.

— Моя сестра, она… — говорю шепотом. — Почему она… сделала это?

— Мы познакомились случайно, — отвечает Алиса после недолгой паузы. — Она увидела меня в окно, когда проходила мимо, и решила зайти, потому что подумала, что мне нужна помощь. Я не стала прятаться — хотелось общения. Во всем этом вневременьи бывает слишком одиноко. С Валей мы быстро подружились. Она стала приходить сюда, чтобы поговорить.

— И что ты ей такого сказала?

Алиса смотрит с сочувствием, застыв как восковая фигура.

— Однажды Валя попросила рассказать про ее будущее, — говорит. — Она хотела узнать, какое оно.

— И какое? — спрашиваю, внутренне сжимаясь.

Алиса подходит ближе, и я ощущаю исходящую от нее энергию. Как будто воздух трепещет от бесчисленных срекозиных крылышек.

— Люди вроде Вали — способные, одаренные, выдающиеся, — всегда уверены в своем большом будущем. Они живут ради серьезных целей и рассчитывают на успех во всем. Им с раннего детства внушают, что они особенные и достойны особенного пути. Многие из таких в итоге добиваются всего этого. Многие, но не все. Остальные никогда не обретают счастья.

Чувствуя, как к глазам подступают слезы, я шепчу:

— Что ты ей рассказала?

— Только правду. Валю ждала пустая жизнь со скучной работой без возможности вырасти в кого-то достойного. Сплошные ограничения и лишения. И никакой счастливой семейной жизни, потому что она была бесплодна. Существование в серости и одиночестве до глубокой старости, вот и все.

Тысячи холодных иголок впиваются в самую душу.

— Неужели это… Из-за этого вот она решила так… — выдавливаю сквозь всхлипывания. — Неужели этого достаточно, чтобы…

— Других вариантов будущего у Вали не было. И она решила от него отказаться. Такое право есть у каждого.

Выкрикиваю, брызжа слюной:

— Ты могла придумать что-нибудь! Наврать! Что, так сложно, что ли?

— Это сделало бы ей только хуже. Ложные надежды ни к чему не…

— Куда уж хуже! Ты просто не понимаешь, что наделала, ты же не можешь такое понять! Надо было вообще не показываться ей и не разговаривать, из-за тебя это случилось! Не нужно было вообще здесь появляться, ты все испортила, из-за тебя столько…

Ослепшая от слез и оглушенная собственным голосом, я не сразу осознаю, что кричу в пустоту. Алиса исчезла, оставив только черные пятна плесени там, где стояла. Утираю слезы, тщетно пытаясь выровнять дыхание. Нутро полыхает жарким пламенем, мысли путаются и теряются. Меня словно разорвали на куски, а потом склеили как попало.

В сумке жужжит телефон, рука машинально ныряет в кармашек. Дисплей высвечивает «Сонька».

— Да?

— Ты где?

— Я… — осматриваюсь, торопливо прикидывая, стоит ли говорить. — Я…

— У меня отец вернулся!

Сердце ухает в пятки. Говорю слабым голосом:

— Он же лет десять как умер.

— Я знаю! Пришла сейчас со школы, а он в зале сидит на диване, весь какой-то ненормальный, бледный как поганка, — в Сонькином голосе проступают визгливые нотки. — Я убежала сразу, к маме на работу сейчас бегу. Не знаю, как домой вообще возвращаться. Ты там как, нормально? Что творится-то?

— Я не…

Перебивает, срываясь на плач:

— Вер, что нам делать?

Чудится, будто холодные стены Башни сжимаются вокруг меня в кулак. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.

***

Мертвые заполоняют город.

Сначала они появляются в домах родственников. Одни принимают их с радостью, растерянностью или чувством долга, другие — в ужасе гонят прочь, не желая ни в чем разбираться. Эти, отвергнутые, шатаются по улицам, толкутся в магазинах, прячутся в подъездах и подворотнях. Появляются из воздуха когда захотят и исчезают когда захотят, чтобы потом возникнуть в другом месте.

Живые теперь редко выходят наружу. За окном спящие улицы с редкими неторопливыми прохожими, каждый из которых в любой момент может испариться. Осмелевшие бродячие собаки ворошат мусор, растаскивая повсюду рваные пакеты и гниющие картофельные очистки. По дорогам время от времени проносятся автомобили, никак не реагирующие на знаки и светофоры — ни к чему соблюдать правила, если никто не следит. В школах и детсадах никого. В первые два дня аэропорт и вокзалы ломились, переполненные людьми — те, у кого была возможность покинуть город, быстро ей воспользовались.

— Мать прогнала отца, — рассказывает Сонька по телефону на пятый день после появления Миронова в кабинете биологии. — Такая истерика была, ты себе не представляешь. Он ей говорил что-то, я не разобрала, потому что в комнате пряталась. Потом пропал, мы его больше не видели.

Все новостные сюжеты по телевизору только про наш город. На экране проплывают знакомые дома с занавешенными окнами и безжизненные тротуары. Тощая тетка в летнем платье, сидящая на скамейке и совсем не чувствующая холода. Маленький мальчик в песочнице, бездумно елозящий игрушечным грузовиком по грязи. Интервьюируемые округляют глаза на камеру, рассказывая о происходящем. Дальше — анонс нового сезона шоу про экстрасенсов, где они будут решать загадку таинственного воскрешения.

Источником же моих новостей остается Сонька, умудряющаяся поддерживать связь с кучей народа и постоянно быть в курсе всего.

— Ты в школу не ходила? — бубнит в трубку. — Ленка говорит, рискнула туда добраться позавчера — вообще ни души, даже охранник на пост не явился. Все по домам сидят. А знаешь Таньку Радину из восьмого «Б»? Черненькая такая, очкастая? У нее старший брат утонул недавно, а теперь вот вернулся, и они его оставили. Она рассказала, мол, в целом нормально, даже поговорить можно, он все помнит. Только странный какой-то, может сидеть сутками на одном месте и пялиться в стену, а потом бац — и нет его. А сегодня вот она проснулась ночью, и он стоит над кроватью, смотрит. Заорала, всех соседей перебудила. Говорит, что теперь шмотки собирает вместе с родителями, хотят свалить к какой-то тетке в деревню.

Я знаю, что в этом нет смысла. Все знают. В первые дни мэр предупреждал о возможности массовой эвакуации, но потом стало известно, чем это чревато: люди, поначалу принявшие вернувшихся родственников, а потом покинувшие город, рассказывали, что мертвецы преследуют их. Являются из ниоткуда, даже если сбежать на край света. Всегда рядом, пока не прогонишь. А прогонишь — будут блуждать где-нибудь поблизости, сея панику. Я читала уже о двух таких случаях в других городах.

— Кретины выставляют город в фильтре поиска и написывают всем, кто тут живет. Их так много, просто жесть какая-то, — жалуется Соня. — Я вообще не так хотела стать популярной.

В соцсетях и правда сущий бардак — личка ежедневно забита новыми сообщениями от совершенно незнакомых людей с расспросами о подробностях. Многие не верят — надеются, что это правительственный обман или какое-то грандиозное реалити-шоу. Сотни и сотни вопросов, подковыристых, недоверчивых, скептичных. Первое время я удаляла всё не глядя, а потом и вовсе перестала выходить в сеть.

— Я видела военную машину, — говорит Соня. — Вся такая бронированная, цвет такой, типа камуфляж. А Ирка из училища рассказывала, что слышала выстрелы и крики. Но про это ничего не известно толком. Может, их всех перестрелять хотят просто? Интересно, а их вообще убить можно? А еще говорят, были слухи, что всем запретят выходить на улицу, но пока не было агрессивных действий со стороны... ну, их. Они же не нападают вроде. А ты часто вообще на улицу выходишь?

За это время я покидала дом всего два раза. Оба — чтобы сходить к Владу. Оба — глубоким вечером, пока родители спали и не могли помешать. Спортивной ходьбой, ссутулившись, по самым освещенным улицам. Шарахаясь от любых прохожих и срываясь на бег при малейшем намеке на опасность. Ощущения при этом такие, будто ступаешь по дырявому мосту в кромешной темноте — ни за что не угадать, когда нога провалится в пустоту. Обе вылазки закончились тем, что я звонила в дверь Влада битых полчаса, но никто не открыл.

На восьмой день мама велит собирать вещи — уезжаем к дальней родственнице, пока здесь все не устаканится. Закрывшись в комнате, я сижу на кровати и придумываю весомые аргументы в пользу отмены поездки, когда телефон на тумбочке вибрирует. Сонька, конечно.

— Алло?

— Ты что в чате не отвечаешь? — звучит торопливо и взволнованно.

— Я же говорила уже, что не захожу в…

— Ленка там фотку кинула, ты должна видеть!

— Что за фотку?

— Твой рыжий рядом с Башней, а с ним целая толпа этих оживших! Ходят вокруг него как рабы какие-то! Они ограду поломали как нефиг делать, прикинь! Посмотри, Ленка только что скинула, там…

Не дослушав, бросаю трубку и кидаюсь в прихожую. Когда привлеченная шумом мама выползает из спальни, я выскальзываю наружу и, застегивая на ходу куртку, сбегаю по лестнице. Ушей касаются возмущенные выкрики, но я ускоряю шаг, не отвечая.

Небо сыплет снежной крупой, а ветер подхватывает ее и бросает горстями в лицо. Воздух царапает горло ледяными когтями. Натягиваю капюшон, стараясь дышать размеренно и не смотреть по сторонам. Дома проносятся мимо как в ускоренной съемке, кроссовки с хлюпаньем расплескивают слякоть, руки прячутся в карманы. Паника подгоняет раскаленным хлыстом — быстрее, быстрее, нельзя позволить случиться непоправимому. Все и так зашло слишком далеко.

Чем ближе к Башне, тем чаще встречаются мертвые. Длинноволосая бабка в цветастом платье, молодой мужчина с рваной раной на шее, лысая женщина. Месят голыми стопами грязь, равнодушно оглядываясь, когда пробегаю мимо. Провожают задумчивыми взглядами.

Силы почти иссякают, в легких разрастается настоящий пожар, но тут Башня проступает в белесой снежной дымке. Еле переставляя ноги, подхожу ближе и удивленно открываю рот: бетонное ограждение повалено на землю, тяжелые плиты разбросаны по сторонам как листы бумаги. Десятки и десятки мертвецов толкутся вокруг, безмолвные, бесстрастные, потерянные. Лавируя между ними, я продвигаюсь дальше, пока впереди не мелькает рыжая голова.

— Влад! — зову, ускоряясь. — Подожди!

Он оборачивается. Губы плотно сжаты, взгляд твердый и сосредоточенный.

Кричу:

— Послушай! Остановись, пожалуйста! Видишь же, какой кошмар ты…

Влад едва уловимо поводит плечами, и что-то меняется. Ожившие приходят в движение, смыкаясь вокруг него стеной. Упираюсь руками в холодные плечи и пытаюсь пробиться, но тщетно.

— Пожалуйста, хватит! Прекрати! Это все Хаос, ты делаешь плохие вещи!

Чьи-то стальные пальцы хватают меня за локти и оттаскивают прочь. Перед глазами мелькают лица с синими губами, спутанные седые волосы, желтозубый оскал.

— Пустите! Вы не хотите здесь быть, я знаю. Пустите, я…

Кто-то пинает по голени, и я валюсь в грязь, скуля от боли. Тут же пытаюсь подняться, но тяжелая нога опускается на спину, не давая тронуться с места. Сквозь мельтешение тел различаю Влада, медленно ступающего к одному из подъездов Башни. Пустые глазницы окон пялятся на него в упор, дыша студеным сквозняком.

— Выходи! — выкрикивает он, и голос разносится, будто усиленный гигантским рупором. — Хватит прятаться.

Башня отвечает тишиной. Чувствуя, как джинсы пропитываются талым снегом, я предпринимаю попытку ползти, но чья-то пятка резко опускается но мою кисть. Раздается хруст, боль обездвиживает тело, крик вырывается сквозь стиснутые зубы.

— Я знаю, что ты здесь, — продолжает Влад. — Ты не уйдешь, тебе некуда. Я найду тебя везде.

Минуты тянутся одна за другой, разбиваясь острыми осколками секунд — тик-так, тик-так. Время неумолимо, нельзя его терять. Немного совладав с болью, я повторяю:

— Остановись, пожалуйста. Ты говорил, что никому не желаешь зла. Я тебе верю. Ты не желаешь.

Влад совсем неподвижен.

— Но то, что творится — это же и есть зло, — говорю, неуверенно приподнимаясь на локтях. — Ты не хочешь этого, это кто-то другой через тебя делает, а ты думаешь, что должен. Это Хаос, а не предназначение, это…

Изнутри Башни доносится грохот. Оконные проемы выплевывают клубы пыли, стены покрываются глубокими трещинами. Прежде чем прихожу в себя, на ступенях подъезда появляется Алиса. Ветер играет складками грязной ночнушки, путает серебристые пряди волос. Глядя прямо в лицо Владу, она медленно шагает вперед.

— Нет! — кричу во всю глотку. — Стой!

Влад дергает головой, и мертвецы бросаются на Алису. Успеваю различить худого паренька в пиджаке, пожилого мужчину без рук, детскую фигурку, обожженную до черноты с ног до головы, костлявую женщину со следом от веревки на шее. Их так много, что все сливаются в пеструю массу, подвижную и смертоносную. В один миг вскакиваю на ноги, готовая любой ценой пробиться к Алисе первой, но тут воздух содрогается как от взрывной волны. По глазам бьет яркая вспышка, и все они, эти бывшие живые, разлетаются бескровными ошметками остывшей плоти. Меньше секунды — и пространство перед подъездом пустеет. Теперь здесь только Алиса, Влад и я.

Оглушенная и дезориентированная, я растерянно оглядываюсь. Те мертвецы, что не нападали, замерли неподалеку, глядя мутными глазами. Земля укрыта комьями сырого мяса, разбросанными руками и ногами, разорванной одеждой. Перекатываются жемчужные бусины, поблескивает обручальное кольцо, смеется желтая рожица, вытатуированная на бледно-голубом бедре. В нос бьет тошнотворный запах скотобойни. Медленным неловким движением я смахиваю с плеча кусок кожи с клочком русых волос. Ощущение нереальности захлестывает тугой волной, не давая верить в происходящее.

Из окон и дверей выползает плесень, разрастаясь по кирпичной кладке и покрывая собой все. Мясо под ногами расцветает темно-зеленой порослью, и я невольно пячусь, прикрывая нос рукавом. Слышно, как внутри здания обваливаются перегородки и осыпаются потолки, стены ходят ходуном, готовые вот-вот обрушиться. Прищурившись, я различаю, что земля вокруг Влада чистая — ни недавняя вспышка, уничтожившая мертвецов, ни плесень до него не добрались. Алиса перестала прятать силу, дала ей волю, но Владу это не причинило никакого вреда.

Чуть слышно выдыхаю:

— Уходи. Зачем ты... уходи. Уходи!

Алиса делает еще шаг, оказываясь с Владом совсем близко, и протягивает руку. Широко распахнув глаза, я хромаю вперед, спотыкаясь о гниющее мясо и хрипя из последних сил:

— Не надо! Отойди от него!

Помедлив, он осторожно дотрагивается ее руки. Прижимаю ладонь ко рту, сдерживая крик. Секунда растягивается в целую вечность, глубоко отпечатывая эту картину в памяти: Влад и Алиса друг напротив друга, лицом к лицу, соединенные робким прикосновением кончиками пальцев. Вот и все.

Но секунда проходит, и по руке Влада бежит чернота. Иссушая и сморщивая кожу, она быстро расползается дальше, под рукав куртки, а оттуда по всему телу. Он успевает обернуться и бросить на меня взгляд, смиренный и тоскливый, а потом веснушчатое лицо обращается в черную маску, глаза лопаются и вытекают, губы ссыхаются, обнажая зубы. Последний выдох выпархивает изо рта облачком черной пыльцы. Покачнувшись, Влад падает на землю с глухим стуком как высохшая коряга.

Башня затихает. Больше никакого грохота, лишь постепенно оседающая пыль. Оставшиеся мертвецы тают в воздухе один за другим, разорванная плоть под ногами тоже исчезает. Остается только заполонившая все плесень, и я ступаю по ней, не сводя глаз с обтянутого черной кожей скелета, который меньше минуты назад был Владом. Пустые глазницы смотрят в серое небо, снег оседает на запавших щеках крупными хлопьями. Ветер разносит облетевшие с черепа золотистые волосы.

— Это был единственный шанс, — тихо произносит Алиса, когда подхожу ближе.

Переспрашиваю шепотом:

— Шанс?

— Я должна была выйти к нему. Момент, когда мы прикоснулись друг к другу, порождал всего лишь два варианта будущего — в одном Влад поглощал мою силу, в другом позволял убить его, чтобы все закончить.

Медленно опускаюсь на колени рядом с Владом и касаюсь пальцев, похожих на сгоревшие спички. Внутри меня будто бескрайняя ледяная пустыня, где заблудились все чувства, замерзли все эмоции. Пытаясь пробудить в себе скорбь, чтобы захлебнуться ей как кипящим гудроном, я получаю только бесполезную беспомощную злобу на собственное равнодушие. После всего Влад так и остался для меня никем.

— Он выбрал второй вариант, — говорит Алиса. — Благодаря тебе.

Когда поднимаю глаза, ее уже нет.

Автор: Игорь Шанин

Фото взято здесь: https://vk.com/nataliadrepinaphoto