Новогодняя открытка

Моей Ба

Моя горячо любимая бабушка (царство ей небесное) писать не любила. Почему?

Ну, наверное, потому что не умела.

Прожила она свой век самовыражаясь посредством языка разговорного, иногда кроткого и певучего, а иногда и могучего, раскатистого, где отдельные ёмкие слова звенели, как свежие гвозди под кувалдой жизненных обстоятельств.

Проверяя же мои школьные сочинения, она докладывала родителям о моих успехах всегда одной и той же фразой: «Молодец, молодец! ЧистО-о-о написал…»

Что я там написал, ей, конечно же, было неведомо, однако круглые аккуратные буквы радовали её доброе сердце.

Когда же я ошибался, и карандашом зачёркивая неправильную букву, надписывал над ней верную, что правилами школьного кондуита было, в общем-то, не запрещено, она напрочь отказывалась визировать моё творение, и заставляла переписывать «набело», чтобы было «чистО».

Иногда я развлекал её чтением свежих газет и замысловатых рецептов отрывного календаря. Ну, и, конечно, озвучивал письма, приходящие на её имя от родственников. К рецептам и газетным передовицам моя Ба относилась иронично скептически, письма же выслушивала с предельным вниманием, заставляя перечитывать их по несколько раз, при этом непременно вставляя свои комментарии.

То она, качая головой, сокрушалась над неблаговидными поступками своего племянника: «Ирод! Вот ведь Ирод –то, - то припечатывала всесокрушающим, - Итит его мать!» – загулявшего деверя. А то и ворчала на своего брата за его неразборчивые каракули, с которыми у меня возникали проблемы по расшифровке, в конце прослушивания вынося свой бескомпромиссный вердикт: «Писал-то, небось, «под мухой»!»

Мне тут же представлялся скорбный дед Фёдор и, сидящая на нём здоровенная муха, что была больше самого деда раза в два. Она злобно жужжала и мешала согбенному под её тяжестью корреспонденту излагать свои мысли.

Когда же моя Ба задумывала ответить на письмо, то мы оба садились за стол, и начиналась мука сочинительства.

Сначала она быстро и достаточно бойко диктовала мне предложения, а я по мере своих ученических способностей переносил их на листочек в клеточку. И уже через каких-то полчаса первый вариант совместной рукописи был готов.

После этого я читал Ба, что получилось.

И вот тут-то нас ожидало мучение. Ба принималась за правку!

Она начинала сомневаться над правильностью написанного. Ей, то не нравились сами слова, то сформулированные ей фразы, а то и вовсе казалось, что на бумаге написано совершенно не то, о чём она хотела сказать.

Промучившись ещё какое-то время и, смяв несколько клетчатых листов, она, наконец, решительно доставала из специальной коробочки почтовую открытку, и клала её передо мной со словами: «Пиши здесь! Здесь негде чудеса расписывать! А письмо-то прочитают, да ещё и подумают, что бабка с ума сошла, а то и того хуже - скажут «под мухой» писано!»

Я тут же непроизвольно вжимал голову в плечи, опасаясь нападения гигантских мух, и брался за ручку.

Вот одно из этих лаконичных посланий я и держу сейчас в руках. Старая поблёкшая новогодняя открытка, а на обратной стороне моей детской рукой написано поздравление Ба своей сестре в Рязань – «Нинка! С Новым Годом!» и чуть ниже огромными буквами – «ЗВОНИ!»

А не отправлена она была только потому, что в слове звони, буква «з» слишком уж «клюнула носом», и поэтому вся проделанная писцом работа выглядела «не чистО»…