Прогноз погоды на завтра

- Васильич, куда завтра хоронить-то будем? - волновался Захар, старший могильщик и мой ментор.
- А что? - спокойно осведомился Васильич, бригадир и некоронованный император кладбища.
- Две могилы открыты, а покойников трое будет, - с тревогой сообщил Захар. - Трактор сломался, не руками же копать.
- Что там с погодой? - продолжал рекогносцировку Васильич.
- С погодой? - Захар посмотрел на переменную облачность. - Хрен ево знает. Что там с погодой, студент? - Захар перевёл ответственность на меня.
- Ожидаются проливные, - быстро ответил я.
- Слушай приказ по кладбищу, - заключил Васильич. - Хороним двоих, не закрывая. Ждём подтопления. Там, где вода по гроб - опускаем третьего.
- А как же потом? - испугался Захар.
- До “потом” ещё дожить надо, - отмёл сомнения Васильич.

- Вишь, студент, - вздохнул Захар, когда мы остались вдвоём. - Кладбище - дело серьёзное.
Мы пошли в бытовку пить чай. Весна запаздывала - было холодно.
- Не одобряю, когда покойникам делают макияж, - Захар начал излюбленную тему. - По мне, натуральный труп, без краски, смотрится куда честнее, даже живее. Смерть ведь всё равно уже не обманешь, не спрячешь. Тута она, пришла.
Захар посмотрел на меня, словно спрашивая, одобряю ли я макияж.
- Да что ж ты творишь-то? - он выхватил у меня из рук чайник. - Сколько учить? Заварник ошпариваем, через пятнадцать секунд сливаем, и уже потом сыплем заварку. Давай я сам, - беззлобно оттолкнул он меня. - Включи там что-нить, из твоего.
Стоявшая в углу бытовки радиола первого класса “Ригонда” на фоне прочей скудности казалась инопланетным кораблём. Каждое утро Захар бережно стирал с неё пыль, но сам никогда не включал. Когда я принёс чемодан пластинок, он воодушевился и с восхищением перебирал разноцветные конверты:
- Ты всё это слушал?
- Половину, - соврал я.
Коллекция у меня была специфичная, но пришлась ему по вкусу. Когда я ставил диск, он всегда интересовался:
- Что это?
Я редко выбирал, брал то, что оказывалось под рукой:
- Стравинский. “Весна священная”.
- Ага, - одобрил Захар, прислушавшись. - Мягко стелит.
И продолжил:
- Деревенским проще, чем городским. Там, в деревне, вообще круг жизни очертан просто. Весна - любовь, лето - пашем, осень - убой, зима - постимся. Говорят же, крестьяне легко умирают. А вот сложным натурам, там интеллигентам, бизнесменам, учёным, деятелям всяким городским, со смертью согласиться очень нелегко. У них же вся жизнь по полочкам, всё под контролем. Сам себя сделал. Никому не кланялся. А тут, нате. Инсульт, и в коробочку… Это для бизнеса очень скучно.
Захар разлил чай, наклонился над чашками, созерцая пар:
- Во, смотри, эфиры летят. Это же чудо какое! Додуматься ещё. Вот, студент, кто по-твоему чай изобрёл?
В этот момент “Ригонда” вскрикнула духовыми.
- Ага, - снова одобрил Захар. - Продирает хорошо. Аж, до души.
Он посмотрел на меня:
- Ты ведь - городской. Даже, типа, учёный. Принять смерть нелегко, наверно?
- Ничего, я крепкий, я попробую.
- Хм. В Бога ты не веришь. В себя только веришь. Вы - молодёжь, ни во что не верите. А без Бога умирать-то ой как нелегко.
- Ты как-будто веришь. Что-то я не видел тебя молящимся. Ты, что, в церковь ходишь?
- Я сам молюсь... и возле Бога. Недалеко.
Он подумал и добавил:
- Умру и ближе к Богу стану.
- Уверен?
- Уверен.
На целых два метра ближе. Бог где-то под землёй. Вот тут, - Захар показал себе под ноги.

Завтра пошёл ливень. Захар послал меня к черту на кулички за деталью для трактора. “Делай, что старшие говорят,” - огрызнулся он на моё возражение, что я не мальчик для посылок, - “тоже мне - индивидуум”. Я попал на обеденный перерыв, потом детали не оказалось, потом кладовщик пропал, потом сказали звонить завтра. Вернулся уже к концу дня.
Дождь утих. У трёх свежих могил Захар рассчитывался с Тошей и Гошей, торчками, которых он иногда звал подсобить.
- Пойдём, чайку попьём - позвал меня Захар.
Мы пили чай и слушали Стравинского...
- А я, вот, горжусь, что я могильщик. Имею достоинство священнодействовать, провожать человека в последний путь, - вещал Захар. - Достойная профессия - могильщик. Имей в виду, студент.
Он замолчал.
- Но гадко то, что делая эту достойную работу, я всё равно обманываю. Обманывать нельзя, обманывать Бог не велит. Но я знаю и поступаю неправильно. Обмануть, и кого? Усопших, тех, кто уже ничего не скажет. Разве не гадко? Гадок человек...
- Шакал ты паршивый, Захар, - пошутил я, намекая на известный фильм.
- Ты, это, студент. Мы друзья, но не наглей. Я и отвесить могу. Я, может, в душе благородный человек. Вообще, вот, завтра пойду и кровь сдам для больных. Что там у нас с погодой на завтра?
- Завтра - солнце.
- А я в школе на баян ходил... - сообщил Захар, - думал артистом буду, буду народ радовать. Хороший преп был, пока…
Захар помолчал и продолжил:
- Дай Бог ему здоровья... Точно, кровь сдам.

Назавтра он пришёл поздно.
- На, - говорит, протягивая талон на обед, - покушай, отощал на стипендию-то.
- Сдал кровь, что ли?
- Говорят, провериться надо, гемоглобин низковат. Спрашивали, как силы? А я говорю, что мне ваши силы, я и так могу. Хотя честно, что-то к концу дня уставать стал. Авитаминоз, наверно. Когда уже весна?
Он смотрел на меня как на пророка, ожидая чудо. Лишь бы потом не побил камнями.

Через неделю Захар пришёл грустный:
- Говорят, на обследование ложиться. Анализы типа плохие. Рак, может быть.
Отвёл глаза. Бухнул на стол банку.
- Какаво я теперь варю. Как чай, только лучше будет, серьёзнее укрепляет.

- Гаммы и арпеджио на баяне я быстро освоил. Захотелось чего-то. Увидел у препа ноты, “Детский альбом” самого Чайковского. Я уже знал, кто такой Чайковский. И решил это сыграть. Первая пьеса называлась “Утренняя молитва”, по мотивам церковных стихов: “Господи, воззвал к тебе, услыши мя, вонми гласу моления моего.”
Сижу, ищу кнопки, “услыши мя, Господи” напеваю. А тут преп подбегает, злой, ноты выхватил, чего, кричит, харю свою в искусство тычешь. Где Бог - где ты? “Фа-фасоль” научись сначала, а потом уж классику уродуй.
Захар зябко поёжился.
- Ну, что, когда уже тепло-то будет? Чувствуешь ответственность, студент? Давай разговаривай, с кем ты там разговариваешь. Без цветов умирать - прискорбно. Давай нам весну.

- Дожили до “потом”, - сообщил Васильич.
- Как это?
- Два гроба в одну могилу не опускают. Пустой холмик рядом не насыпают. Мошенничество это называется. Раскололись ваши Гоша и Тоша, уроды. Заложили Захара. Сидит Захар в СИЗО, ожидая осуждения.
- А я что?
- А ты - что, - озлился Васильич, - живи. Бог тебя поберёг. Ты - молодой ещё. Живи. С Захаром разберёмся, не беспокойтесь.

На свидании Захар был неожиданно бодр и спокоен.
- Посадят, наверно. По пластинкам скучаю, зато инструмент есть. Два часа в день разрешают играть. Васильич позаботился. Выучу пьеску-то, тебе сыграю. Увидишь.
Улыбнулся:
- Как там с погодой?
Почесал голову, смущённо сказал:
- Сон я увидел. Бегу как в детстве, руки в стороны, дождь льёт, а мне нипочём. Мне больше надо.
И вдруг взлетаю, это… в небо, так просто, словно невесомый. И чувствую, весна вокруг, цветы, тепло.
И думаю себе, похороните меня на небе. Похороните. Даже, если Бога там нет.