Пропавший без вести

Ранняя весна всегда действует на нервы. На календаре она есть, а на улице — нет. Лёша Гордеев искренне считал март зимним месяцем, и так же искренне его ненавидел. Когда он шёл с работы, пальцы щелкали крышкой зажигалки. Гордеев курил только за компанию с приятелями, но зажигалку носил с собой всегда. Щёлкающая крышка нашёптывала: “Кому-то хуже, чем тебе”. Подслеповатые холодные огни небоскребов тоже, казалось, жалели его, снисходительно подмигивали лже-курильщику.

Иногда Гордеев думал, не будь этих надменных высоток, обшарпанных хрущевок, крикливых торговых центров, он лёг бы где-нибудь и больше не шевелился. Город одновременно злил и утешал, не давал застыть в апатии, бесконечно гнал его что-то делать. “Но что именно?” — каждый раз, когда Лёша об этом задумывался, хотелось врезать кому-нибудь по хребту. Ломом.

Сумерки закрутились дымом вокруг лучины его сознания. Глаза кольнуло, и на мгновение Лёша увидел дрожащую треугольную морду, нависшую над переулком. Та скалилась багровыми сполохами и тянулась к выходу на широкую улицу, но, заметив человеческий взгляд, сжалась и нырнула глубже в тень. “Привидится же, — вздрогнул Гордеев. — Пошёл, блин, коротким путём. Забыл, почему не люблю ходить здесь. Не переулок, а маньяцкая”.

Подходя к дому, он увидел свет в окнах. “Надя пришла пораньше, наверное”, — сообразил он, поднимаясь в квартиру. Шипение масла на кухне подтвердило его догадку.

— Что едим сегодня? — спросил Лёша, плюхаясь на стул. Он стыдливо радовался, что сегодня ужин готовит не он. Последнее время его девушка допоздна засиживалась в офисе.

— Без изысков. Жареная картошка, — ответила Надя, не отвлекаясь от сковороды.

Лёша подумал, что надо было её обнять, когда зашел. Но он боялся, что Надя почувствует натянутость ласки. Она всегда понимала, когда он делал что-то, потому что хочется, и когда — потому что надо, и ценила только искренние жесты.

— Как успехи с центром? — спросил Гордеев.

— Сегодня ответ по гранту пришёл, — отозвалась Надя. — Сможем нормально открыться!

— Дали наконец? Поздравляю.

— Да, — Надя прикрыла глаза и улыбнулась. — Хватит на аренду офиса, даже на несколько койко-мест.

— Трудным подросткам теперь есть куда прийти за помощью? — Лёша гордился тем, что она делала. Он не верил, что смог бы так же бескорыстно помогать людям.

— Завтра будет, — промямлила Надя с набитым ртом. — А как твой день?

— Не нашёл и десятка отличий от вчерашнего, — хмыкнул Лёша. — Достала эта работа.

— Может, поищешь другую?

Лёша вздохнул. Он не первый раз слышал этот вопрос.

— Не знаю, — он пожал плечами. — Какую?

— Такую, чтобы тебе было интересно, — слова Нади звучали логично, но в свои неполные тридцать Гордеев уже не верил в интересную работу. — Чем бы ты занимался, если не приходилось бы зарабатывать деньги?

— Тем же, чем все богачи. Устраивал скандалы, — отшутился Лёша.

— Вот поэтому ты и хандришь, — она встала из-за стола, потрепала его по плечу.

Она ушла смотреть любимый сериал, а Лёша так и остался сидеть над масляной тарелкой. От Надиной правоты защипало в носу. Свет в кухне будто слегка поблек. Чтобы занять руки, он решил вымыть посуду. “Чем бы я занимался? — повторил про себя Лёша. Ему тут же захотелось шваркнуть тарелкой об стену. — Когда все твердили, что поступать надо на юриста — я поступил. Мама довольна. Папа хотел, чтобы я стал настоящим мужчиной — я пошел в армию. Вернулся — устроился по специальности, на пятидневку. Как положено. Даже с Надей…”

Рука дрогнула, и тарелка тревожно звякнула о кран. Мысль о том, что их с Надей любовь тоже фальшивая, надуманная, ужалила его, как тропическая медуза. Лёша очень уважал эту девушку. Но в любви признался только потому, что они провстречались полгода, и стало пора.

Лёша подошел к окну и уставился в никуда. Вид — такой же скучный, как и его жизнь: панельная многоэтажка напротив, узкий проезд внизу, нелепая вывеска на углу. Над подъездом в доме напротив загорелся свет. Лёша разглядел странный силуэт в белёсом прямоугольнике окна, будто на стекло изнутри налипла гигантская многоножка. “И не лень страшилищ всяких рисовать”, — мелькнуло у него в голове.

Многоножка затряслась, голова извернулась и потянулась вверх. Гордеев шарахнулся от окна. “Додумались дома так близко строить, — его передернуло от отвращения. — Только глюков мне не хватало”.

***

Проулки, тупики, окна аварийных домов, прогалы арок между бетонными блоками — город смотрел на Лёшу хищными глазами. Они начали замечать его, как он — их. Многоножка, налипшая в окне дома напротив, выписывала своим сегментированным телом зловещие символы каждый раз, когда он цеплял ее взглядом.

Кошмары ночью, кошмары наяву. Он стал таким нервным, что даже у сердобольной Нади не хватало терпения.

— Сходи ко врачу! — крикнула она во время последней ссоры.

Гордеев и сам считал, что нормальный человек на его месте давно бы пошёл к психиатру. Но когда из темноты на него смотрели чьи-то злые глаза, он чувствовал, как внутри закипает энергия. Не видения развивали неврастению. Его раздирала одновременная близость и невозможность битвы, что чует пёс на привязи, завидев крадущуюся в курятник лису.

После ссор он уходил из дома, шлялся по улицам, пока рассвет не сбивал его с ног напоминанием о необходимости сна. Заваливался в бары, слушал пьяные истории, чужой смех, упивался весельем вокруг. Когда не горишь сам, поневоле тянет к чужому пламени. Вскоре Гордеев стал замечать других подобных себе: они приходили поодиночке, ничего не заказывали — их будто вообще не замечали сотрудники. Существа сливались с обстановкой: истукан в углу; пышное изваяние возле сцены; носатый карлик у входа в кухню.

Лёша не взялся бы сказать, что они воплощают. При солнечном свете он не мог толком вспомнить облик существ: их не хотелось рвать на части, и образы таяли в памяти.

***

После одной из таких ночных прогулок Лёша застал Надю на кухне с кружкой тёплого молока. Она не спала, ждала его, усталая и виноватая.

— Я тебя только мучаю, — выпалил он, сам терзаясь тревожным стыдом. — Прости.

— Не знаю, что с тобой творится, — тихо отозвалась Надя, — но само по себе это не пройдет. Тебе нужна помощь.

— Только поэтому ты до сих пор здесь, правда? — Лёша сел рядом, дрожа, накрыл ее ладонь своей. — Другая уже сбежала бы. И правильно. Хватит меня жалеть.

Собственные слова отдались у него в ушах чем-то горьким и неотвратимым. Надя закусила губу.

— Да, мне тебя жаль, — она опустила глаза.

— И ты меня не любишь.

Она покачала головой. По лицу скатилась прозрачная капля.

— Вот и хорошо, — улыбнулся он, надеясь, что Надя хоть на этот раз не почувствует в голосе фальши.

Надя вскинула голову.

— Так мы… — она всхлипнула.

— Я рад отпустить тебя. Просить тебя остаться — подло, — Лёша глубоко вдохнул, протолкнул комок в горле. — Удивительно, что ты вообще была рядом всё это время.

— Тебе было бы слишком тяжело одному, — Надя пожала плечами. — И я не могла уйти, потому что… ну, потому что ты…

— Что я?

— Ты хороший. Я не хотела тебя обижать.

Лёша обнял ее, и Надя беззвучно расплакалась. Он никак не мог поверить, что решился всё закончить, тем более вот так. Оставалось утешать себя, что это первое решение, принятое по собственным принципам.

***

Лёша бродил по городу все выходные. И всё чаще видел их — вписанных в круг городской суеты существ. У каждого дома нашлись свои мирные жители и вредители. От последних в Гордееве закипало звериное бешенство.

Для начала Лёша решил разобраться с многоножкой. Дьявольский серпантин её тела не сулил жителям дома ничего хорошего. Гордеев вошёл в подъезд, щёлкая крышкой зажигалки. С каждой ступенькой по телу прокатывалась густая вибрация, отдающая кровавыми искрами и звуками медного бубна. Он уже различал шуршание хитина, видел кончики отростков на мандибулах.

С верхних этажей послышался истошный лай. Гордеев рванут к многоножке, но его опередил яростный комок зубов и когтей. Только их он сперва и разглядел, когти, скользящие по матовому панцирю.

— Зараза, — ругнулся Гордеев.

В углу у мусоропровода стояла сломанная швабра. Лёша схватил её, примерился, поддел перекладиной сколопендру и сдернул на пол. У многоножки оказалась огромная нелепая слюнявая пасть, которой она пыталась ухватить противника. Лёша придавил ей голову шваброй, а хвост - ногой. Над мягким, едва прикрытым прозрачными пластинами брюхом зависла клыкастая пасть.

— Давай, брат, рви её!

Клыки вспороли многоножку, как серп — рогожу. Лимфа брызнула фонтаном гнили. Сколопендру скрутило судорогой, и она истлела прямо у Лёши на глазах.

Его внезапный союзник наконец-то проявился полностью, сотканный подсвеченными клубами чёрного дыма. Трёхлапый пёс, словно по кусочку собранный из всевозможных пород собак: вытянутая морда овчарки, но с тяжелой питбульской челюстью; лапы длинные, как у борзой, но куда более широкие; мохнатый, как маламут; с разноцветными глазами и пёстрой шерстью.

Лёша назвал нового друга Буяном. Тот всюду ходил за ним, грозно рычал при виде сумрачных монстров и лаял на манекены в витринах — они склонялись к прохожим сквозь стекло, жадно ловили потоки внимания. Другие люди не замечали Буяна, даже когда он рвал с утробным рёвом очередную добычу.

Они кружили по городу, пока ноги не вынесли Лёшу к заброшенному дому. Гордеев считал это место дурным, но почему-то не повернул назад. От обугленной пятиэтажки исходила вязкая, тяжелая безнадёга; даже Буян перестал сопеть и подгавкивать. Где-то на первом этаже мелькал робкий луч света от фонарика.

В доме Гордеев увидел мальчика лет тринадцати. Растрепанный подросток горбился от огромного рюкзака со спальным мешком. “Собрался переночевать в заброшенном доме,” — решил Лёша.

Спустя мгновение Гордеев заметил еще одну фигуру, тёмную, искореженную вплавленными осколками стекла. Он разглядел только взбухший обугленный горб, дистрофичные конечности, потрескавшийся безволосый череп. Существо пялилось подростку в лицо, повторяя каждый поворот головы. До Лёши донеслось чавканье и причмокивание, и он вздрогнул: “Что можно делать с такими звуками?”

Буян почувствовал опасность раньше него. Пёс прижал уши и рванул к горбатой твари. Широкие лапы толкнули горбуна. Мальчишка отшатнулся, споткнулся и привалился к обломку стены. Лёша подскочил к нему и увидел затянутые ужасом белки глаз. Он пощупал пульс: слабый, замедленный.

Буян рычал, бил существо, но когти не наносили видимого ущерба. Лёша прыгнул к ним, ударил монстра по голове. Кулак будто прошил горсть пыли.

Чудище впилось в Лёшу взглядом. На плоском лице распахнулась огромная треугольная пасть; вместо зубов и языка зияла втягивающая воздух бездна. Движения бесцветных глаз без зрачков и радужки оставляли дымные следы. Дым тёк к его лицу, проник в ноздри, окутал голову. Лёша почуял гарь. Дыхание стянуло. Перед глазами замелькали перцовые искры…

Буян заходился истошным лаем, но Гордеев не мог его слышать. Он задыхался, лёгкие иссыхали от колючего дыма, уши заложило какофонией взрывающихся стёкол, криков, стервозного воя сирен. “Это иллюзия, — убеждал себя Лёша. — Грёбаный морок!” Вот только вдохнуть всё никак не получалось. Пусть пожар лишь видение — удушье было реальным.

Его захлестнуло волной ярости. С тем же чувством он стаскивал на пол проклятую многоножку. “Хочешь, чтобы я задохнулся в твоём кошмаре? — злоба пролилась на его разум очищающим потоком. Гордеев нашарил в кармане зажигалку. — Гори в нём сам!”

Дымные полосы окрасились киноварью. Горбун отпрянул, дёрнулась нижняя челюсть, но он не смог захлопнуть пасть. Из глотки вырвался вал пламени, охватил плоское лицо, залил трещины черепа, заплясал на стеклянных шипах горба.

Огонь охватил уродливое порождение полностью, и монстр исчез, испустив свистящий, всасывающий вздох. Мальчик у стены шумно вдохнул, моргнул и наконец заметил Лёшу.

— Ты кто? — пацан подобрал фонарик, направил на него луч.

— Алексей, — ответил тот, осматривая себя: зажигалка и руки покрылись сажей.

— Чё припёрся? — пацан ощетинился, укрылся за хамством. — Бомж что ли? Вали отсюда, я тут жить буду.

— Почему? — не понял Алексей. Где-то на краю сознания мелькала истрепанная адреналином мысль, что надо сделать что-то ещё.

— Тебе какое дело? Отвали!

Алексей посмотрел на пацана внимательнее. Против света фонарика мало что получилось разглядеть, но у Гордеева проснулось какое-то звериное чутье. Он почуял кровь.

— Часто бьют? — спросил он. Подросток скривился.

— Да пофиг. Домой не вернусь. Чё пристал?

— Моя подруга открыла приют. Для детей, у которых родители — уроды. Там тепло. И кровати есть.

Мальчик опустил фонарик, почесал висок.

— Типа детдом?

— Нет. Центр прохождения психологической реабилитации. Фактически — интернат, — объяснил Алексей.

— И где он?

Надя так и не рассказала ему, где арендовала помещение под центр. Он хотел позвонить, но вдруг понял, что знает, где это. Лабиринт улиц всплыл из подсознания, отметил золотом путь. Алексей почувствовал, как к нему жмётся Буян — тот, похоже, остался по-прежнему невидим для подростка.

— На Садовой, — ответил Гордеев. — Если хочешь, я тебя отведу. Как тебя зовут?

— Роман Андреевич, — вскинул голову пацан.

Алексей протянул ему руку. Подросток фыркнул, но тут же сообразил, что это для рукопожатия, и крепко сжал его ладонь.

***

Надя почти не удивилась, увидев Алексея с мальчишкой. У неё пропали сероватые тени под глазами, она снова улыбалась, глядя на него.

— Собирался ночевать в заброшенном доме? — Надя покачала головой. — Отчаянная смелость. А ты что там делал?

— Гулял, — Алексей пожал плечами.

— Спасибо, что привел его сюда, — она задумалась. — А я разве говорила тебе адрес?

— Наверное, я же нашёл.

— Логично, — рассмеялась Надя. — Какой ты растрепанный… А линзы давно носишь?

— Какие линзы? — не понял он.

— Ну, у тебя глаза жёлтые такие, как у собаки. И как будто светятся чуть-чуть.

Буян согласно гавкнул. Надя, естественно, не услышала.

— Правда? — он не знал, что на это ответить. — Я пойду. Пока, Надь. До свидания, Роман Андреевич!

***

Алексей не помнил, когда последний раз ел и спал. Он понимал, что это ненормально, но не собирался что-то менять. С появлением Буяна ему больше не хотелось утопиться в канализации. Лучше оставаться психом, чем возвращаться к прежней жизни.

Он стал чаще замечать попавших в плен городских порождений людей. В хаосе торгового центра Алексей вытащил девчонку из облака электронной паутины. Тонкие голубоватые волокна залепили уши и частично оплели лицо, так, что она едва ли могла бы повернуть голову в сторону от планшета. По волокнам сновал крохотный светящийся паучок. Девчонка его, конечно же, не замечала. Впрочем, когда Алексей раздавил паука и оборвал часть паутины прямо на ней, она не заметила и его.

Гордеев решил проверить места, где бывал раньше. В доме родителей убил еще одну многоножку — та обвилась вокруг руки одного из жильцов и метила слюнявой пастью впиться в позвоночник. С крыши гаража за школой отколол несколько жутких скользких актиний: их усики жадно тянулись к сигаретному дыму, когда подростки приходили тайком курить.

В психдиспансер, где ему пару лет назад выписали антидепрессанты, Алексей пошёл в последнюю очередь. Ему представлялось, как он просыпается на жёсткой койке в маленькой комнатке, а рядом больше не фыркает, встряхиваясь, трёхлапый Буян. Но не пойти туда значило, что он сам считает себя психом.

— Давно стоишь? — окликнул Гордеева мужчина в прямоугольных очках.

— Я? — он невольно вздрогнул. — Не знаю. Секундомер забыл включить.

— Кусачий, — хмыкнул мужчина, — прямо как твой товарищ.

Буян энергично гавкнул в ответ.

— Вы и его видите? — удивился Алексей.

— Я вижу побольше твоего, сопляк.

Гордеев и не подумал обижаться на такое обращение. Он решил было, что мужчина в белом халате, немного напоминающий Чехова, — психиатр. Но это едва ли вязалось с тем, что тот сказал, и ещё меньше — с выражением лица. Глаза смотрели цепко, сурово, даже свирепо. Алексей присмотрелся: темно-жёлтая радужка переливалась волчьими огоньками. Внутренний зверь напрягся, узнав соперника.

— Вы давно такой? — спросил Алексей.

— Давно. Лет сто, наверное, — пожал плечами “Чехов”. — Я едва помню о ходе времени. Как зовут?

— Его — Буян, — он показал на пса. — Я Алексей.

— Алексей с древнегреческого переводится как “защитник”, — заметил мужчина. — Забавно. Меня зовут Константин. Я тут раньше работал.

— А сейчас?

— Технически — и сейчас, — он скрестил руки на груди. — Ну, ты увидел скрытую жизнь города. Что будешь с этим делать?

Алексей развел руками. Мол, а с этим надо что-то делать?

— Да уж, — ухмыльнулся Константин. — Ты и раньше-то жил, как получится, правда? И даже став частью тайного мира, продолжаешь плыть по течению.

— Это плохо?

— Это никак, — Константин поправил очки, сжал губы. — Ты сейчас только на малую толику человек. В остальном — что-то иное. Но ни в той, ни в другой твоей сущности нет смысла. В одной уже нет. В другой — ещё нет.

— Но почему? — Алексей задумался. — А как же — защищать людей?

— Я когда-то тоже так решил, — Константин почесал короткую бородку. — Когда только начали открываться всякие ночные клубы. Из одного такого люди выходили сами не свои. Некоторые сразу в больницу или на кладбище. И знаешь, что я подумал?

— Что там порождение, — уверенно ответил Алексей.

— Именно, — вздохнул Константин. — Сколько я его выслеживал! Приходил днём. Толкался между людей ночью. Обшарил служебные помещения. Никого. Только мелкий бес в колонках. Басы подкручивал, говнюк.

Стемнело. В кабинетах психдиспансера гасли одна за другой лампы. Врачи потянулись из служебного выхода по слякоти домой. Алексей вдруг понял, что едва ли может отличить одного от другого. “Надо же, — вяло отметил он. — Уже настоящая весна. Промозглая, серая. Первая моя весна без мыслей об удавке”.

— Вы его так и не нашли? — предположил он.

— А не было никого, — усмехнулся Константин. — Только барыга с “марками”. И дешёвое пойло. Люди ведь и сами прекрасно друг друга калечат.

— Но не так, — он упрямо покачал головой. — Я видел призрака. Он мог съесть мальчишку.

— Наслышан, — кивнул Константин. — Подумай лучше о том, почему мальчик вообще оказался там.

— Но ведь в итоге стало лучше! Я его защитил! — выкрикнул Алексей.

— Ты можешь защитить их от города, — отрезал желтоглазый “Чехов”. — Но не от них самих. Проблемы людей могут решать только люди. Придётся выбрать.

— Это вам пришлось, — возразил Гордеев. — Спасибо за предупреждение. Я справлюсь как-нибудь по-своему.

— Идиот, — прошипел Константин. — Город сожрёт тебя и костей не выплюнет. Ни один человек, ни одно порождение о тебе не вспомнит! Вернись к нормальной жизни, пока можешь!

— К нормальной — это к какой? К офисной работе пять дней в неделю? — скривился Алексей. — В той жизни меня ничего не держит. Да и какое вам дело?

Константин покосился на него и отвернулся.

— Скоро станешь, как я, — буркнул он. — Начнешь тереться у психушки в надежде вернуть утраченную человечность, людской рассудок.

— Может быть, — вместо желтоглазого хищника Алексей увидел бледного, уставшего старика. — Лет через сто. Хотите вернуть человечность — начните с пороков. Это вам.

Алексей вложил в ладонь Константина свою зажигалку, кивком попрощался и ушёл.

***

Алексей стоял возле интерната. На этот раз Надя его не узнала. Даже не увидела.

— Как дела, Роман Андреевич?

— Нормально, Лёх, — подросток поглядывал на него искоса, но страха не выказывал. — Надежда Витальевна классная. Не гнобит никого. За сигареты не всекла мне даже.

Он умолк, выжидательно глядя на старшего товарища.

— Ну? — с улыбкой спросил Алексей. — Спрашивай.

— Она тебя не помнит, — выпалил Рома. — Думает, что я сам пришел. Но вы с ней тогда разговаривали, и она тебя узнала.

— Бывает. Память девичья, называется, — съехидничал Алексей.

— Да как же! — фыркнул подросток. — А я вот наоборот, вспомнил кое-что. Как будто ты дрался с кем-то.

— Дрался — громко сказано, — буркнул Алексей.

— Я этого не забуду, — еле слышно прошептал Рома. — И тебя не забуду, как Надежда Витальевна, обещаю!

— Спасибо, Роман Андреевич. Ну, бывай.

Алексей вдыхал ночной воздух и улыбался. Вчера он увидел свое лицо на ориентировке “Пропал без вести”. Город не стёр его следов. Он так и останется между двух миров — пограничник, страж, хранитель.

И выбирать не придётся.