Казак и болотная дева

Полковник хлопнул Сашко по плечу и лукаво прищурился:

– А много ли ты, братишка, в последней сече ляхов порубал?

– Шесть, – ответил Сашко, но тотчас поправился: – Пять.

Пикой-то он гайдука прямо в бочину ткнул, но видел, как тот, зажимая рану, в кусты сиганул. Может, выжил. Так зачем зря брехать?

– Добре, хлопчик, – кивнул полковник. – С саблей ты лихо пляшешь, да и с пистолем управляться умеешь. Потому на войне из простых парубков запросто можно в куренные скакнуть. А посему, Сашко сын Захаров, с сего часа будешь сотником! – И видя, что казак лишь вздохнул, нахмурился: – Выше голову, пан, с нами Бог! А за подвиг ратный быть вам всем в Раю нынче же! – И тихо добавил: – Вы их хотя бы час подержите, а там как Бог даст.

Сашко кусал длинный ус и с тоской смотрел, как удаляется прочь гружёный обоз. Вот и смертушка на подходе. Чтобы с сотней цельную армию держать – слыханное ли дело? Да только в их курене трусов давно повывели. А значит, так тому и быть. Если правду говорили кошевой и куренной химородник, то за геройство сам Архангел Михаил перед ними райские врата отомкнёт.

К чести сказать, никто из хлопцев не роптал. Сашко пересчитал своё воинство и снова тяжело вздохнул. «Всего шестьдесят семь. Даже сотни не оставили». Он огляделся по сторонам. Место хорошее. Поле. Ветер ковыль шевелит. Рядом лес густой. Слышно, как пичуги поют. Здесь и голову сложить любо, чай не в болоте сгинуть. Сотник встрепенулся. Однако же, пора и делом заняться. Перво-наперво шестов нарубить да заострить как следует, против конницы верное дело. Эх, жаль, рва нет. Но рыть некогда и не с кем. И в засаде никого не спрячешь – людишек мало.

Только и успели с шестами управиться, а вражины уже тут как тут. Сашко неторопливо, с преувеличенной аккуратностью развязал котомку и извлёк на божий свет польский шлем с медными нашлёпками. Трофейная вещь, тяжёлая, но надёжная, дважды жизнь спасала. Раньше хлопцы смеялись над нелепой ерихонкой: «Сашко, ты в ей прямо лыцарь». Сейчас было не до смеха.

Ружья и пистоли заряжены. Больше одного залпа ляхи сделать не дадут. А дальше пойдёт потеха с саблями, топорами да кинжалами. А это казачки умеют, вдоволь напитают землицу кровушкой.

Поляки шли махом. Да и куда спешить. Тяжёлый обоз и на рысях догонят. Сашко приподнял голову. Ковыльные колоски щекотали лицо. Ветер почти стих. Лепота. Даже помирать не хочется. Он поудобнее обхватил ружьё за шейку, пристроил затылок приклада к плечу и старательно прицелился.

– Батько, когда палить? – выкрикнул кто-то из молодых.

– Цыц, – оборвал его сотник. – Далече ешо.

Ковыль невысок, не более трёх пядей, но ляхам их не видно. Жалко, только по одному ружью у каждого. А из пистолей с такого расстояния не достать.

Близко подпустил Сашко вражин, на четверть казённых саженей. До последнего терпел. Сам весь извёлся в ожидании. Зато уж заорал так заорал:

– Пли, родимые!

Громыхнуло так, что уши заложило. Пороховым дымом всё впереди затянуло. А когда развиделось, не удержался Сашко от весёлого свиста. Знатный урон его казачки шляхте заделали. На земле кони бьются, ржут. Кто-то из ляхов в стременах запутался, так и волочит его по траве буланая лошадка. А впереди аж черно от тел. Лежат подлые вороги. А другие прочь в галоп пустились. А много их, спаси Господь. Очень много.

– Встать! – рявкнул Сашко. – Колья готовь! В землю!

Казачки приучены. Вперёд шаг левой. Правую пятку вывернуть. Шест прижать к ноге. Спину выгнуть.

Мелькнула мысль: «А ежели напугались ляхи, так может, время на перезаряд дадут. Как было бы знатно вторым залпом вражин попотчевать».

Пустое. Увидели, насколько их мало. Уже коней разворачивают, саблями на солнце сверкают и орут, будто ведьмаки на шабаше.

– Держать строй!

Налетели тучей грозовой со свистом да улюлюканьем. И пошла забава. Первую волну угомонили. Только за ней вторая и третья. Вопли, стоны, лязг сабельный, пистолетные бахи и кровь, кровь…

• * * *

Сашко открыл глаза. Только что небо голубым было, а сейчас серое, как саван покойника. Приподнялся на локтях. К горлу дурнота подступила и повело влево. Ткнулся лицом в ковыль. «Неужто живой?». В голове словно легион бесов отплясывает. Не удержался, блеванул. Вроде полегчало. Но башка гудит, словно колокол. Это ничего, голова у Сашко крепкая. Столько раз по ней, родимой, били. В осемь годков так рукоятью колодезной прилетело, что седмицу в лёжку валялся, все думали – помрёт, а он выкарабкался. Потом через десяток лет крымчак пистолем приласкал, яблоком медным прямо в висок. Снова выжил. А сейчас что же?

Вспомнился бой. Быстро же его угомонили. Только и сумел двух ляхов положить. Первого лошадь придавила, так он ему саблей в глаз ткнул. Второго снизу достал, брюхо вскрыл, что кишки наружу полезли. А третий… третий ловок оказался. Сашко его кобыле ноги подрубил. Так лях успел спрыгнуть и саблей полоснуть. Только сотник удар отбил и сам в рожу ткнул. Уклонился вражина и, видать, понял, что не сдюжит супротив Сашко – пистоль выхватил да и разрядил казаку в лицо.

Сашко стащил с головы шлем. Вот так вмятина. В левую бровь целил. Ещё чуток, и пробил бы. Вздохнул тяжело. «А я даже и стрельнуть не успел». Вот они, оба пистоля, за кушаком торчат. Зря ты, пан полковник, меня в сотники записал, не дорос я умением.

Однако же, вечер на дворе. То, что нас порубали – ясно. Сколько продержались хлопцы? Сумели ли возы под крепость загнать?». Ответов не было. Сашко огляделся. По земле стелился туман, липкий и белёсый. Дальше двух десятков саженей и не углядишь. Только вдруг услышал голоса. Прислушался. Пшикают окаянные. И тотчас выплыли из тумана фигуры.

Сашко вжался в землю. Ощутил, как царапает лицо шершавый ковыль. Тёмная масса неспешно надвигалась. Вот уже и фигуры видны. Трое. Последний ведёт под уздцы коня. Двое ляхов из простецов. А один, судя по одёже — вельможа. Меховая шапочка с пером. Кожаный контуш. Жупан золототканый.

Шагавший первым вдруг радостно взвизгнул, пнул ногой кого-то невидимого Сашко:

– Żywy, pies!

В руке вельможи сверкнул позолоченный шестопёр. Он низко наклонился и со словами: –Zdechnij, gadzino! – взмахнул оружием. Сашко отчётливо услышал хлюпающий удар.

Поляки засмеялись. А сотник потянул из-за кушака пистоли. Страха не было, в душе разгоралась холодная ярость. Он слышал вскрик добитого и был уверен, что узнал голос Василька, самого молодого из хлопцев.

Ляхи неторопливо шли прямо на Сашко. Когда им осталось пройти лишь пару шагов, казак встал. Губы искривились в волчьем оскале:

– Dobry wieczór, свиные морды!

Поляки на мгновение опешили, но уже в следующий миг один из них схватился за рукоять сабли, а знатный шляхтич замахнулся шестопёром. Сашко выстрелил с двух рук, успев отметить, какое юное лицо у богатого ляха, усов даже нет. Наверное, не старше Василька. Из-под меховой шапочки скользнула алая струйка крови, глаза закатились. Он ещё стоял на ногах, когда сотник отпихнул его в сторону и прыгнул на последнего оставшегося в живых врага. Успел полоснуть саблей по плечу, но рука неожиданно ослабела, а к горлу подкатила тошнота. Сашко упал на четвереньки, выплюнул тягучую мокроту. Земля уходила из-под ног, глаза застилала тёмная пелена.

Поляк, зажимая рану, уже бежал прочь и вопил:

– Pomocy! Kozacy!

Сотник с трудом поднялся. Рядом всхрапывал и косил карим глазом конь ляха. Сашко поймал его за уздечку, похлопал вздрагивающую шею и неловко забрался в седло. Ударил сапогами по рёбрам и погнал в сторону леса.

Голова кружилась, в висках пульсировала боль. Ветки хлестали казака по лицу, но он не замечал. Проскакав не больше версты, Сашко потерял сознание и кулём сполз вниз.

Видать, не долго в беспамятстве был – стемнеть не успело. Конь, ясное дело, ждать не стал — утрусил. Сашко огляделся. Лес густой вокруг. Это хорошо, в нем схорониться легче. На дороги сейчас выходить опасно – ляхи там. А кружным путём по лесочку, даст Бог, и к крепости выйти можно. Сотник присел на поваленное дерево, перезарядил пистоли и вытер пучком травы окровавленную саблю. Вспомнил, что оставил на месте боя «счастливую ерихонку», но только рукой махнул – пустое. Трижды жизнь спасла, и на том спасибо. Поднялся, отметив, как разом плеснулась в голове огненная боль, а в очах потемнело. Знатно принял вражью пулю медным лбом. Ничего, до свадьбы заживёт.

Он неторопливо шёл по лесу, когда услышал недалече женский вскрик.

«Баба? Откуда? Вроде селений рядом не должно быть. Была одна плохенькая деревенька в трёх верстах. Только сказывали люди, что мёртвая она. Ляхи мужей порубили, а жёнок татарам в полон продали».

Крик повторился. Сашко, прячась за деревьями, пошёл на него. Под ногами захлюпало. Похоже, топи начинаются. И точно, вон между кривых осин болото, поросшее зелёной ряской. Гиблое место. Откуда здесь людям взяться? Да только взялись. Сашко глазам не поверил, когда прямо на него выскочила девица в белой рубахе до пят. Волосы распущены, на бледном личике ужас.

Ещё бы ей не испугаться, когда за ней трое мужиков гонятся. Три крепких молодых ляха. Бегут и хохочут, нехристи.

Девка прямо в Сашко ткнулась, взвизгнула и плюхнулась на траву мягким местом. Ляхи тоже не сразу сотника углядели. Темнеет, да и коричневый кафтан не слишком заметен. А когда заметили – поздно было. Сашко полоснул первого по усатой морде. Хороший удар получился, башку почти надвое развалил. Второму саблю в живот вогнал, а в третьего нож метнул. Да, видать, ослабел из-за ранения. Дрогнула рука. Не в грудь клинком попал, а в левое плечо.

Поляк зашипел, выдернул нож из раны, швырнул в сотника – промахнулся. Оскалился зло и с лязгом вытянул из ножен саблю. Хорошая сабля, крымская. Кривое лезвие, словно жидкий металл блеском играет. Да и сам поляк не из последних воев оказался. В этом сотник убедился, когда попытался зарубить ляха с наскока. Не вышло. Ловко тот с саблей пляшет. Умело удары отбивает и сам остриём ужалить норовит, то справа, то слева. Да только и Сашко не лыком шит, с малолетства сабельному бою обучен. Закусил губу и ну вражину гонять. Тот аж попятился. Так до самого болота и допрыгали. Рубятся на самом краю. Лях уже по щиколотки в вонючей водице стоит. И в глазах страх заплескался. «Погоди, ещё чуток – и достану, собаку». Да только рано Сашко возрадовался. Накатила враз дурнота, так что белый свет в очах померк. Ноги подогнулись, шмякнулся на колени, сабля такая тяжёлая стала, сама из руки выскользнула.

Уже опрокидываясь на землю, увидел вдруг сотник, как девчонка простоволосая за спину к нехристю пробралась и вцепилась в того словно клещ. Так оба в болото и бухнулись. Только круги по зелёной ряске пошли. А дальше не разобрал. Земля навстречу бросилась, и тьма наступила.

Сашко открыл глаза. Вот и ночь. Только слишком светлая. Или от луны свет такой яркий? Приподнялся на локтях, огляделся и вздрогнул. Голубое свечение шло от болота. Призрачное лазурное сияние курилось над водой, оплетало бирюзовыми змейками близстоящие деревья и играло холодными искорками на волосах девушки…

Она смотрела на него большими блескучими глазами и улыбалась.

«Радуется, дура. Только от страха умирала, а сейчас зубы выпячивает. Странно, что не сбежала. А если ляхи вернутся?».

Сашко вдруг вспомнил, как девка упала вместе с поляком в болото. «Месяц червень на дворе, а ночи всё одно студёные. В такой воде искупаться – запросто лихоманку поймать можно». Но, похоже, девица крепкая. И бесстыжая. Вон как смотрит на него, будто кошка на сметану. Сашко нахмурился:

– Ты кто такая? Где живёшь?

Та лишь покачала головой, белозубо улыбаясь.

– Оглохла? – повысил голос казак. – Чьих ты?

Девица неожиданно рассмеялась. Голосок у неё оказался звонким, как колокольчик.

– Только глаза открыл – и командовать. А сам хворый да слабый. Выпей целебного отвара. Как поправишься – поговорим.

– Я здоров, – ударил себя в грудь Сашко и скривился от боли в левом виске. «Вот ведь напасть. Сроду такого не было. И перед бабой стыдоба».

– Вижу, как здоров, – прыснула та, протягивая ему деревянную плошку с какой-то жижей. – Пей неспешно, малыми глотками.

Сотник принюхался. Скривился.

– Воняет помоями. Отравить надумала? Что за дрянь?

– Зелье от твоей хвори. Аль боишься, казаче?

– Я?! – хмыкнул Сашко и залпом выпил содержимое плошки. Глотку словно огнём обожгло. – Шо за бурда?! Крепче дедовой горилки! Чего намешала?

– Сказала же, малыми глотками! – недовольно покачала головой девица. – Хвощ, чабрец, огонь-трава, лягушачьи яйца, сок пиявок, болотная водица и русалочий наговор.

– Шо?! – казак выпучил глаза. – Да ты как такое удумала, курва? Смеяться вздумала, вздорная баба?!

Девица действительно заливисто расхохоталась. Ловко уклонилась от пятерни казака и отбежала на несколько шагов. Лицо вдруг стало грустным:

– Вижу. Поправился. Хворым помирать плохо.

Сашко потряс головой. Действительно, боли больше не было. Да и ощущение, что силёнок прибавилось. Сейчас бы и телегу одной рукой перевернул. Ай да ведьма. Такой знахарке цены нет. Он с уважением посмотрел на девушку. А ведь красива плутовка. Сразу и не заметил. Глазищи огромные раскосые, губки пухлые, а волосы длиннющие и пушистые, как хвост у кобылы кошевого атамана. И фигурка такая ладная. Задрать бы на ней рубаху да завалить на травку. Рубаха… Сашко почувствовал, как сердце в груди ёкнуло. Она же с ляхом под воду ушла. Прямо в самую глубь. В смрадную болотную жижу… Так почему одёжа на ней сухая, чистая, словно белёная?

– Кто ты? – спросил и ощутил, как голос дрогнул. Не простая баба. Ой, не простая. Ведьма – точно.

– Люб ты мне, Сашко, – вздохнула та. – Так бы говорила с тобой до зорьки, только времени нет.

– Откуда проведала моё имя? – напрягся казак.

– Мне многое открыто, – лукаво улыбнулась девица. – Это через тебя злые люди ко мне пожаловали. Ты ведь на поле сына ихнего полковника подстрелил. Ищут тебя. Радостно мне стало, что ты за меня вступился, оттого и помогла. А теперь ты мне поможешь.

– Загадками говоришь. Только не люблю я их. Говори прямо, что ты есть такое?

– Узнаешь со временем. А теперь уходить тебе надо. Оглянись вокруг. Уже идут за твоей головой…

Сказала так и белой ручкой повела. Глянул Сашко по сторонам и аж взмок. Кругом между дерев факелы горят, и речь польская слышится. Окружили, нехристи. Вырвал казак из ножен саблю, пистолет из-за кушака вытянул. «Вот она, смертушка. И стоило колдовской отвар пить, раз всё одно в землю ложиться? Стоило! Теперь ляхи дорого заплатят за гибель хлопцев!»

Злой кураж в крови взыграл, заблестели глаза в предвкушении славной рубки. Жаль только девчонку – не пощадят её ляхи. А может, сумеет схорониться? Не зря же ведьма. Может, где отлежится, пока Сашко вражинам бошки рубить будет?

– Прячься, дурёха! – прошипел сотник. – Я их уведу от тебя. Авось выживешь.

– Глупый ты, Сашко, – рассмеялась та. – Не ты, а я спасать твою жизнь буду.

– Ты что говоришь, безумная?! – напустился на неё сотник, и вдруг замолчал, потому что вспыхнули глаза ведьмы зелёным пламенем. Села она на берегу, а в руке у неё костяной гребень. И стала расчесывать волосы свои роскошные, неторопливо и величаво.

«Сдурела баба, – с горечью подумал казак. – Как есть – сдурела».

Факелы всё ближе. Кольцо сжимается. Ляхи громко переговариваются.

«Время помирать», – про себя сказал Сашко и взвёл курок пистоля. Последний раз оглянулся на деву и замер. С её волос скатывались крупные капли воды. Вспыхивали, мерцали голубыми искорками, а в небесах вдруг громыхнуло. Расчертила ночное небо молния, одна, другая. Подул ветер, да такой холодный, что у Сашко затылок заледенел. А потом ливануло. Да так, что в двух вершках ничего видно не стало. Каскады воды с грохотом обрушились на землю, сминая кусты и срывая листву с деревьев. Отродясь не видывал Сашко таких ливней. Только вдруг понял, что сам он словно под невидимой крышей стоит, ни капли на него не падает. А девчонка смотрит на него и улыбается. И на неё дождик не попадает. Хотел спросить, как возможно такое чудо, только ведьма головой покачала и тихо сказала:

– Иди, любый мой, по сухой тропинке. Придёшь в деревню к хромому Богдану. Злой он человек, гостей не жалует. Но тебя примет, потому что скажешь такие слова: «Привет тебе, Богдан, от Олеси – Вороны. Клялся найти её, а доселе не собрался».

Сашко смотрел на неё блаженным взглядом, шевельнул губами, силясь сказать, только ведьма прикрикнула:

– Иди! Я дождусь тебя.

И Сашко пошёл. По странному неподвластному дождю проходу. Где-то рядом вопили ляхи, стараясь перекричать вой ветра, с хрустом рушились вековые деревья, в чёрных небесах раскачивалась и дёргалась, как фонарь на верёвке, полная луна. Он шёл и пытался вспомнить хоть одну молитву.

Шёл долго. Только вдруг ливень за спиной шуметь перестал. Оглянулся – точно, отбушевала стихия. Вокруг ночь такая, хоть глаз выколи, а впереди огонёк между деревьев мерцает. На него и вышел.

Просевший домишка. У окна, бычьим пузырём затянутого, факел пылает. Знать, есть живые люди.

– Эй, хозяева! – крикнул Сашко. – Гостей принимаете?

– Стой где стоишь! – раздался за спиной хриплый бас. – Дёрнешься – покойник.

– Стою, – смиренно сказал казак и для верности поднял руки вверх.

– Повернись. Медленно, – приказал голос.

Сашко повиновался. Рассмотреть человека было сложно. Это сотник в свете факела, как на ладони, а неизвестный тьмой надёжно укрыт. Только и видно, что высок ростом и держит что-то на уровне груди.

– Неспешно достань пистоли и брось на землю.

– Как скажешь, хозяин.

– Пять шагов назад, – приказал неизвестный.

Сотник попятился к дому и почувствовал, что прислонился спиной к бревенчатой стене. Человек подошёл, неторопливо наклонился и поднял с земли пистоли. «Хромает» – отметил Сашко. Теперь чужака было видно. Вооружён самострелом, а сейчас и пистолями завладел. Немолодой, похоже, пятый десяток разменял, голова вся седая.

Сунув оружие казака себе за кушак, незнакомец успокоился. В голосе появилась вальяжность:

– И откуда ты такой оружный здеся взялся? Только не ври – сразу стрелой угощу. Отвечай, собака, кто ты и чем промышляешь?

– Казак, – не стал лукавить Сашко. – Из куреня пана Броховицкого. Слыхал про такого?

– Не слыхал, – набычился хозяин. – Сам вижу, что не лях. Разбойник? Сколько вас? Кто дорогу ко мне показал?

– Много вопросов, Богдан, – ответил Сашко и усмехнулся, видя, как тот вздрогнул. – А дорогу к тебе одна гарная дивчина указала. Указала и повелела передать, что давненько ты к ней обещался, а доселе не собрался.

– Какая дивчина? – тихим голосом спросил Богдан.

– Олеся – Ворона. Знаешь такую?

Седой человек как-то сразу сник, опустил самострел и тяжело вздохнул:

– Вот, значит, как. Вспомнила, нечисть.

– Нечисть? – переспросил Сашко. – Почто так о ней? Она мне жизнь спасла. От хвори излечила и от ляхов схоронила.

– Пустое, – махнул рукой Богдан. – Ненадолго. Нет больше мужей, кто Ворону увидел. Все сгинули. Хитрая бестия.

– Не понимаю, о чём толкуешь. Ведьма она, конечно. Понял сразу. Но и должок забывать не следует. Должен я ей.

Богдан лишь покачал головой. Потом поманил Сашко за собой.

– Заходь в хату. Расскажу тебе сказочку на ночь.

Сидя за дубовым столом, сотник потягивал хозяйскую настойку и слушал странную историю.

– Давно это было, – рассказывал Богдан. – Сам я не из этой деревни. Только позвали меня селяне зловредную русалку унять. Отец мой сильный ведун был и меня мастерству обучил. Где молитвой, а где дедовым наговором изгонял я нечисть всякую. Тем и кормился. Попы не гнушались ко мне обращаться, ибо не всегда серебро и святая вода помогут. А тут такое дело получилось. Девица одна жила. Говорят, на неё в детстве русалка порчу навела. И стала она кривенькая да страшненькая, одна нога короче другой, за спиной горб вылез. Понятное дело, замуж такую никто не звал. Все только смеялись и обидеть норовили. А она жила, горемычная, злость копила. А как почернела сердцем – прокляла всех жителей, пошла и утопилась. Народец и переживал не сильно. Мол, сама виновата. Успокоились, забыли.

Только вдруг пошли напасти разом. Стали пропадать мужики и бабы, а иные сказывали, что в лесу русалку видели. Стала пустеть деревня. К кому только селяне ни обращались. К священникам, ведьмам, знахаркам. Беглопоповцы староверские и колдуны прочие тоже не помогли. А русалка обнаглела, даже днем её видели. Кого защекочет до смерти, кого в омут утянет. Страх на людей нашёл. Многие дома бросили да и съехали от греха подальше. Помнили, что русалка сказала: «Не успокоюсь, пока всех не изведу. Будет ваша деревня мёртвая, как и я».

Вот тогда я сюда и приехал. Почитай двадцать лет пытаюсь нечисть извести. Ибо поклялся Господу нашему, что не уйду, покуда злую ведьму не упокою. Давно деревня опустела. Да только слышу я временами её издевательский смех. Ждёт меня Олеся. Однажды стоял я на берегу лесного озера и шептал словно в бреду: «Слушай меня, Ворона, клянусь всеми святыми, что смогу избавить белый свет от тебя, дьявольское отродье, ты только покажись – уж я не упущу». И вдруг слышу её голос: «Богдан, не один ты умелец клятвы давать. Я тоже поклялась всех вас извести. Помни, ты последний. Скоро свидимся».

Богдан замолчал, нервно рассмеялся. Потом исподлобья взглянул на Сашко:

– А тут ты, хлопец, явился с приветом от неё. Как думаешь, случайно? Я так мыслю, что время наше пришло. Плохо, что не ведаю, где то озеро проклятущее, что её прячет. Тут водоемов много, каждый по двадцать раз исходил. Попробуй догадайся, где обосновалась.

– Не в озере она живёт, а в болоте, – сказал Сашко.

– В болоте? – удивлённо вскинулся Богдан. – И место запомнил?

– Чай не дурной, на память не жалуюсь.

Хозяин стукнул его по плечу:

– Вот это добре, хлопче! Вот это порадовал! Сам Иоанн Креститель тебя мне послал! Говорю же, не зря всё. Предначертано мне клятву исполнить. Ночь ведь какая важная через два дня настанет. Ивана Купала. Мы с тобой эту Ворону в два счёта упокоим!

– Мы? – переспросил Сашко. – Извиняй, батько, только мне не по душе твоя охота. Сказывал тебе, что девка мне жизнь спасла. А ты мне её упокоить предлагаешь.

Богдан недоверчиво уставился на казака:

– Не пойму я тебя, хлопче, или ты не православный? Или не хочешь загубленную душу вернуть? Желаешь, чтобы Олеська всю жизнь во тьме маялась? Знаешь, как муторно таким и страшно? От вечного холода страдают, дьявол куражится. Никому такой судьбы не пожелаю. Должны мы вырвать её из лап сатанинских. Тело дьявольское сожжём, а душу отмолим.

– Тело у неё богатое, – кивнул Сашко. – Редко такую лепоту увидишь.

– Не её это тело, а дьявольское. Сама Ворона страшненькая была, горбатая. Решайся, паря. Скоро Иван Купала, потом трудно будет русалку достать.

– Говоришь ты складно, батько. Я, пожалуй, пойду с тобой. Только толку от меня не много. Я в молитвах и наговорах не силён. Могу из пистоля палить, пикой колоть, саблей рубать. Только на девку оружие не подниму, пусть она хоть трижды ведьма.

– Рубать её бесполезно. Лучше любой сабли купальские папоротник и очистительный огонь. А против злого колдовства есть у меня наговор особый. – Богдан встал и достал с полки под потолком берёзовый свиток. – Тебе только удержать её нужно будет, чтобы венок с головы не сбросила, пока я читать буду.

– Ох, не знаю, хозяин, сроду я с колдовством не связывался. А она точно мертва? С виду – живая.

– Мертва она, Сашко, давно мертва. Покойница под видом дивчины расхаживает. Да ты и сам поймёшь, когда держать её будешь. Лишь бы у тебя силёнок хватило. Нельзя ей дать вырваться, пока я читать не закончу. Времени у нас не много. Ты спать ложись, умаялся. А мне ещё нужно лошадиный череп выкопать, древо для очистительного костра подготовить, папоротник нарвать… зелье для болота…

– Чудные вещи говоришь: зелье для болота, древо для костра.

– Эх, милок, всё не просто. Если не запереть наговором болото – нырнёт она, и поминай как звали. А костёр купальский нельзя огнивом зажигать. Вот тут мне твои молодые ручки и понадобятся, тереть придётся, пока не полыхнёт сухая солома.

– Целая наука, батько, – зевнул казак. – Раз я тебе сейчас не помощник, пойду на твои перины. Глаза слипаются.

* * *

– Ну, хлопчик, с Богом. – напутствовал Сашко Богдан. – Всё ли запомнил, что сказывал? В таком деле каждая мелочь важна.

– Запомнил, не беспокойся. Не рано ли собрались?

– В самый аккурат. Пока дойдём – полночь настанет. Купала начнётся. А против праздника Крестителя ни одна русалка не устоит. Ты только речам её обольстительным не поддайся. Будет врать, что любит – знай, что это чёрт за неё говорит. Сама она одного хочет: весь род людской извести.

– Не поддамся, – нахмурился казак. – Она уже меня любым величала. Я ещё подумал: больно быстро влюбилась.

– Вот это правильно, хлопчик. Не верь нечисти болотной. Страх в сердце не пускай, молитвы по дороге твори.

Сашко только досадливо крякнул. С молитвами было худо. Как попал в это гиблое место, словно бесы всю святость из головы растащили. Вслух же сказал, что непременно будет по дороге псалмы читать.

Богдан положил перед ним две горошины белого металла:

– Не знаю, как дело пойдёт, а только заряди ты пистоли серебряными пулями. Не любит нечисть серебро.

– Добре, хозяин. За подарок низкий поклон.

• * * *

Вот и знакомое болото. Всё так же горит синим светом призрачным. Богдан аж с шага сбился, перекрестился неистово. Что за диво?

– Вот оно – жилище Олеси, – кивнул Сашко на клубящийся туман. – Сам бы не поверил, что такое возможно. А вот, погляди, и Ворона твоя сидит.

Но Богдан уже и сам увидел девушку. Вздрогнул, вцепился пятернёй в плечо сотника. Да так сильно, что Сашко зашипел:

– Чего ухватился, охотник? Или испужался?

Богдан дёрнулся, убрал руку, вскинул голову:

– С непривычки. Всё не верил, что найду её.

Олеся сидела у воды и с улыбкой смотрела на мужчин. Лицо её показалось Сашко ещё прекраснее. «Не похожа она на мертвечину, слишком лепа да подвижна. Вон, и крылья носа шевелятся, дышит знамо. Губки в усмешке кривятся. Набрехал ведун. Ведьма она, конечно, но не покойница».

– Здравствуй, любый мой! – зазвенел ласковый голосок. – Все глазоньки проглядела, дожидаясь тебя. Вижу, выгнал из норы старого барсука. Спасибо за дар. А ты, Богдан, чего мнёшься? Давно меня искал. Так вот, я перед тобой.

Богдан шумно засопел:

– Вот и встретились, нечисть. Пора тебе за погубленных людей ответ держать.

Олеся запрокинула голову и весело расхохоталась:

– Я забрала грешников. И ты, Богдан, грешник. Сколько лет в церкви не был, не исповедовался, не причащался? Поди, и не помнишь. И не страшно тебе умирать без покаяния?

– Закончу с тобой и отмолю грехи! – взревел ведун, выхватил из кармана глиняную бутыль, вырвал зубами пробку и вылил содержимое в болото. Потом скороговоркой произнёс какой-то заговор, показавшийся Сашко набором бессмысленных фраз.

Взбурлило болото, густой дым повалил. А лицо ведьмы исказилось от ненависти. Враз красота слетела, глаза зелёным полыхнули, губы дугой искривились, и показалось казаку, что зубы у неё в чёрные клыки превратились. Вскочила она на ноги и на Богдана кинулась, взмахнула рукой, и заорал тот от боли. Увидел сотник, как лицо ведуна прочертила глубокая борозда, и кровь хлынула.

– Держи её, Сашко! – заорал Богдан, отбиваясь от разъярённой ведьмы. – Держи крепко!

Но сотник и сам понял, что пора унять болотную деву. Ухватил сзади, прижал руки её к сочному девичьему телу, сдавил крепко. Ох и сильна девка, с такой не просто справиться. Извивается, словно сом жилистый, ногами лягается, головой взбрыкивает. Понял Сашко: долго не удержит. Но Богдан не сплоховал, вытащил из мешка венок, свитый из папоротника, подскочил к Вороне и напялил на темечко. И так страшно закричала Олеся, что Сашко едва объятия не разжал. Ведун извлёк из-за пазухи березовый свиток и стал читать торжественно и громко. И пока читал, заметил казак, что ведьма всё слабее дёргается. А как закончил, так и вовсе на руках бездыханной повисла. Опустил её Сашко на землю, растерянно посмотрел на напарника. Похоже, теперь девица и вправду мертва. Ещё больше побледнела, губы посинели, нос заострился, и не дышит совсем.

– Всё, – тяжело выдохнул Богдан. – Главное дело сделали. Спасибо тебе, хлопчик. Избавили землю от злой нечисти русалочей.

Сашко хмуро смотрел на залитое кровью лицо товарища. Что дальше?

Ведун угадал его мысли:

– Теперь Олесину душу спасать будем. Купальская ночь для очищения и молитвы. Я обмою тело святой водой и молебен отслужу. А ты, хлопчик, очистительный огонь добудь. Помнишь, что говорил? Не от огнива зажечь надо.

– Помню, – буркнул казак. Глянул, как ведун достаёт из мешка бурдюк со святой водой, тряпицы и мыло, как бережно кладёт на траву деревянный нательный крестик, и отвернулся. Смотреть на мёртвое тело Олеси не было ни сил, ни желания. А правильно ли сделал, что помог умертвить ведьмочку? Она спасла его от ляхов, излечила от хвори, а он… Да нет, правильно Богдан сказал про спасение души. Нельзя позволить той в геенне огненной сгинуть, не для того человек на свет появляется, чтобы тьме служить. Не получит сатана ещё одну заблудшую душу.

Однако костёр собрать нужно. Да не простой, а высоченный. Ведун наказывал, чтобы не менее двух аршин был. В лесу нужного дерева много. Сложить пирамидой, сухой травой обложить, а рядом в землю шест с лошадиным черепом вбить. Вроде, так. Всё ещё пребывая в сердечном томлении, Сашко со вздохом пошёл добывать поленья. Возвращаясь, неся подмышками два больших бревна, отчётливо услышал всплеск. Застыл как вкопанный. Потом бросил поклажу наземь и бегом припустился к болоту. Так и есть: неладное случилось. Пусто на берегу. Ни Богдана, ни Олеси.

Сашко закрутил головой по сторонам. Что за шутки? Или ведьма ведуна в омут утащила? Оттого и плескануло. И впрямь, качается болотная водица. Вдруг чёрный пузырь из глубины поднялся и лопнул. Отшатнулся казак, неистово перекрестился. Вот и спасли душу, называется…

Он медленно пятился от болота прочь, когда услышал за спиной знакомый переливчатый смех.

Обернулся. Так и есть. Стоит ведьма, улыбается. Как же так? Выходит, не подействовали наговоры ведуна. А как же купальская ночь? Венок из папоротника? Берестяной свиток?

Русалка продолжала смеяться:

– Смешной ты, Сашко. Неужели думал, что старый барсук меня погубить сможет? Не боюсь я ни святой воды, ни креста. Ни молитв, ни наговоров. Простым водяным девам они страшны. Только я, Сашко, не простая. Ох, не простая. Повезло тебе, любый мой, вечную любовь встретил. Не разлучимся мы отныне вовек. Что стоишь? Обними меня. Согрей огнём своим. Как увидела – полюбила.

– Не желаю я твоей любви, – процедил сквозь зубы казак. – Любовь по согласию бывает. А ты сама ко мне вяжешься. Ступай в своё болото, а меня не тронь.

– Тронула уже, – засмеялась русалка. – Кто меня коснётся – уже для этого света потерян. Закончилась твоя жизнь, Сашко. Пойдём со мной в вечность, или не нравлюсь тебе?

Сказала так и стащила с себя рубаху. Даже в страхе казак крякнул от восхищения, ибо не наделяла ещё природа дев таким богатством телесным. Кожа чистая, белая, словно мраморная. Бёдра тяжёлые, грудь – два шара с розовыми острыми сосцами. Приблизилась, взяла за руку, томно глаза закатила, язычком губки облизывает. Задрожал Сашко. Сам не понял, как сжал деву, под перстами будто бархат нежный ощутил. Опустил на траву, в податливые губы поцелуем впился. Стал гладить жадно спереди и сзади, и вдруг замер, ощутив под пальцами кости рёберные. Перевернул деву на живот и не удержался от вопля ужаса и отвращения. Как есть мертвец гнилой. Серая плоть требухой свисает, белеют кости, а на позвоночном столбе чёрные пиявки угнездились. Отшвырнул нечисть прочь, на ноги вскочил, отбежал на несколько шагов, дыхание от увиденного сбилось.

А та улыбнулась, поднялась, с укором посмотрела:

– Изъян нашёл, казаче? Так все мы не без изъяна. Не нравлюсь сзади – не смотри. – Протянула к Сашко руки: – Не убегай, любый мой. Бежать некуда. Мой ты отныне.

– Вот ты кто, – прошипел сотник. – Как я сразу не понял. Не русалка ты. Мавка!

– А коли и так? Чем плохо? Не обычная утопленница, каких тысячи. А первая среди них. Большая сила во мне сокрыта, и любовь моя такая же сильная. Поделюсь её с тобой.

– Не подходи, гадина! – взревел Сашко и выдернул из-за кушака оба пистоля. Навёл на мавку. – Стой где стоишь!

Не послушалась болотница. Пошла на казака, губы в усмешке кривя.

Выстрелил Сашко. Первая пуля в грудь попала. Но не остановилась мавка. Второй выстрел в глаз окаянной пришёлся. Правая глазница кровью плесканула. Покачнулась дева, замедлила шаг. Только улыбаться не перестала:

– Не боюсь я серебра, казаче. Потешила тебя, ну и хватит.

– Не хватит, курва! – осердился сотник. – Получи, сатанинское отродье! – сверкнула в свете луны сабля, отсекая мавке голову.

Тяжело покатилась шаром по траве, разбрызгивая чёрную кровь.

– Сдохни, нечисть!

Нагнулась мавка, подняла отрубленную голову, под мышку сунула, а та единственным глазом зырит и насмехается:

– Не навоевался ещё, любый мой? Только напрасно яришься. Сказывала тебе: кто меня коснётся – с явью распрощается. Видать, такая судьба тебе на роду написана.

– Врёшь, курва! – взвыл Сашко. – Не в болоте я родился! Не в болоте и помру!

Сорвался с места и сиганул в кусты. Побежал так, что ветер в ушах засвистел. А как оглянулся – увидел, что и чудовище безголовое за ним несётся. И быстро так, вот-вот догонит. Прибавил казак прыти. От страха летит быстрее мысли. Вот уж лес заканчивается, а впереди будто зарево поднимается.

Выскочил и понял: не зарево это, а сотни факелов. Ляхи лагерем стоят. Впереди толпа оружных на него глазеет. И слышит, как говорят:

– Paniepułkowniku, totenpies, któryzabił twojegosyna! (Пане полковник, это же тот пёс, что сына вашего убил!)

– Weź drania! (Взять мерзавца!)

Оглянулся назад Сашко. Среди деревьев призрачную фигуру высмотрел. Стоит и голову под мышкой держит. Даже голос разобрал:

– Нешто лучше страдания пытошные, чем моя любовь?

Ответил тихо, но знал: слышит его мавка:

– Лучше, ведьма. Намного лучше!

А потом повернулся Сашко к ляхам, потряс саблей и рассмеялся легко и задорно:

– Как же я вам рад, свиные морды!