Пан Межирический, холопский сын Главы 26-28
26.
На следующий день Василёк, с замирающим сердцем, ждал у калитки Малютина дома. В кармане зипуна лежал кусок воска, чтобы отпечатки с ключей сделать. Надюша, вся раскрасневшаяся и смущённая, приоткрыла ему дверь и взяв за руку повела в подвал. Когда спустились по каменной лестнице в огромную комнату под низкими прокопчёнными сводами, Василёк осмотрелся: всюду была свалена какая-то мебель и у стен стояли тяжёлые дубовые сундуки с добром. От главной комнаты отходили ещё проходы, а в дальней стене тускло блестела при свете свечи обитая железом дверь.
- А эта дверь куда ведет?
- Не знаю, мать говорит, нечистая сила там живет.
Василёк понял, что эта-то дверь ему и нужна. Но сначала... Он снял с Надюши шубку, кинул на пол. Потом и сам с ней на шубку опустился. Она была очень молодая и очень худенькая. Он легко провел рукой по её почти плоской груди, по узкому, тоненькому телу, вспомнил плотные, упругие бедра и налитую грудь жены. У него перехватило дух от страсти и желания. Но Елизавета была далеко, а здесь была эта девушка, и она ждала его любви и ласки. Василёк наклонился к ней, посмотрел в широко раскрытые доверчивые глаза и начал целовать, сначала нежно, потом всё жарче.
Когда Надюша наконец забылась сном рядом с ним, он взял с полу кольцо с ключами и сделал отпечатки в воске с ключей к калитке и дому. Потом вскочил и подошел к двери. Возился долго, но нашёл подходящий ключ который повернулся в замке, сделал и с него отпечаток. Открытая дверь вела в каменный проход к крутым ступеням поросшим склизкой плесенью; сквозь каменные стены и с потолка сочилась вода. Ледяные капли падали ему на голову, скатывались за шиворот рубахи и по спине, вызывая невольный озноб. Василёк шёл всё дальше и ему казалось, что его похоронили заживо в каменном мешке, в узком тесном туннеле под низким давящим потолком. От главного хода ответвлялись другие, тёмные и страшные. В стенах были ниши с цепями и орудиями пыток. Василёк содрогнулся, хотя и знал, что его отца пытали в Кремле. Ему показалось, что в углу белеют человеческие кости. Он шёл довольно долго, прежде чем заметил, что пол начал подниматься, видно он был уже на другой стороне Москвы-реки. Широкие ступени вели вверх, в Кремль. В конце лестницы была ещё одна дверь. Василёк приник глазом к замочной скважине. Комната по другую сторону двери была простая, как монашеская келья, с развешенными по стенам тёмными иконами. Он никого не видел, но услышал голоса. Один, старческий и визгливый, говорил:
- Помоги мне лечь, Богдан. Мехом накрой, холодно.
Молодой глубокий голос ответил:
- Как прикажешь, государь!
Потом наступила тишина. Скоро раздался храп молодого и посвистывание царя. Василёк нашёл ключ, что в замок подходил, отпечаток сделал. Легко сбежал вниз по ступеням. Занятый тяжкими думами об отце он и не заметил, как вернулся в подвал Малютиного дома.
Надюша спала, а он сидел и смотрел на её умиротворенное личико. Она будто почувствовала его взгляд, потянулась к нему. Василёк ещё раз обнял её, прижал к себе. Потом заговорил быстро:
- Надюша, не говори никому про меня, ни матери, никому. Как не было меня.
Она смотрела на него с не пониманием.
- Ты... больше не придешь ко мне?
- Нет. Не увидишь меня больше. И в подвал этот окаянный не ходи, и вправду нечистая сила здесь.
Она только одно услышала.
- Но почему тогда ты со мной... Тебе в этот дом войти надо было? Ты что, вор?
Василек покачал головой.
- Нет, не вор. Только если кому про меня скажешь, что я здесь был, то и тебе, и матери твоей, плохо придется.
Надюша наконец поняла смысл его слов, зарыдала, начала бить его в грудь маленькими кулачками. Он схватил её руки, целовал, утешал её. Она сдалась, перестала биться в его объятиях, только тихонько вздрагивала. Василёк поцеловал её в лоб. Когда вышел на улицу, отдал Ваське воск, наказал ключи сделать.
На следующий день польское посольство принял царь. Их вели по Кремлю и Василёк, в лучшем своем кафтане, шел позади пана Сапеги. Он всё думал о том как по тем же палатам тащили его отца, измученного пытками, с обожженными ступнями и вывернутыми на дыбе суставами, но не сломленного и не потерявшего своей чести. Он как-то онемел внутри. Наконец их ввели в Грановитую Палату, блистающую золотом, расписанную святыми иконами. Царь сидел на троне в шапке Мономаха и в расшитой золотом и украшенной драгоценными камнями длинной одежде: сгорбленный, распухший, с острой тощей седой бороденкой. Глаза царя бесцельно бегали по комнате, а потом остановились на лице Василька с интересом. Он что-то спросил у стоявшего рядом боярина, мотнув бородёнкой в сторону посольских. Василёк слышал от князя Курбского, что царь брал к себе в постель молодых смазливых парней и ему стало не по себе. Но после короткой паузы прием продолжился. Пан Сапега подал верительные грамоты, говорил царю убедительно и настойчиво, что король Баторий войны не желает но хочет прочного мира. Царь будто и не слышал посла. После приема, боярин Морозов как бы случайно оказался рядом с Васильком.
- Говорить с тобой мне надо. Домой ко мне приходи, завтра в полдень, - он произнес эти слова так тихо, что никто, кроме Василька, не услышал.
- Приду, - так же тихо ответил Василёк.
27.
После приёма, Василёк рассказал пану Сапеге про приглашение Морозова. Тот пытался его отговорить, но Василёк только головой тряхнул: «Если не вернусь, письмо жене моей передай», - и подал послу незапечатанный свиток. Посол обещал, что непременно передаст. После того, как Василёк ушёл, пан Сапега размышлял, а не послал ли Баторий пана Межирического по каким-то только им известным делам? Он не удержался, развернул свиток и прочёл письмо написанное по-польски. Это было объяснение в любви. Пан Межирический писал жене в таких выражениях, что Сапега покраснел: мол любит её больше жизни, заснуть без неё не может, весь горит страстью и желанием, как в первую ночь; хочет ощущать её рядом с собой, её тепло, её тело; хочет покрыть её всю поцелуями, ласкать её грудь, раздвинуть её бедра; жаждет соединиться с ней в одно, наслаждение, какого ни с кем больше не было, испытать. Пан Сапега ничего не понимал. Человек написавший это письмо никак не прощался с жизнью, даже наоборот.
Василёк подошел к дому боярина Морозова в намеченное время. Тот ждал его в горнице, смотрел подозрительно. Морозов был уже не молод, высок, широк в плечах, с длинной седеющей бородой. Умные тёмные глаза недоверчиво оглядывали гостя.
- Кто ты такой?
- Василий Шибанов.
- Быть того не может! Отец того похоронить велел, за то царём сперва заточен а потом и убит был!
- То отец мой был.
- Ведьмы, чтоль, сын?
Василёк не понял его.
- Баба стремянного этого окаянная, заворожила она отца моего, супротив царской воли пошел!
- Мать моя не ведьма. А ты почему её винишь, а не царя, которому служишь?
Морозов запнулся:
- Отец твой холопом Курбского был, как ты вдруг паном оказался?
- То рассказ долгий. Времени нет.
- Зачем ты в Москву приехал?
- За отца отомстить, за своего да и за твоего.
Глаза Морозова расширились от страха и изумления:
- Ты государя убить хочешь? Я должен стрельцов позвать, чтоб тебя в железо заковали да казнили.
- А что думаешь они с тобой сделают? Наградят за верность?
Морозов знал, что не наградят, а скорее всего самого на плаху пошлют. Он недоверчиво спросил:
- А почему ты мне всё это сказал?
- Помощь мне твоя нужна. Не бойся, убивать тебе никого не придётся.
- Что тебе от меня надобно?
- Богдан Бельский с царём в опочивальне спит. Мне надо, чтоб в день намеченный, не было его там. Напои его, или ещё что, только хочу, чтобы царь Иван один в опочивальне был.
Морозов вдруг усмехнулся:
- Царь тебя давеча на приеме приметил, спрашивал, мол кто таков. Может, и не прочь тебя в опочивальню взять.
Василёк не улыбался.
- Сделаешь что прошу?
- Когда?
Василёк задумался на мгновение:
- Через два дня, семнадцатого марта.
- Хорошо, опою Бельского, - твёрдо сказал Морозов. - Только если поймают тебя, то, что с отцом твоим сделали, милостью покажется.
- Знаю, живым не возьмут.
28.
Ночью Василёк не спал, ворочался, думал о матери, об Елизавете, о сыне. Ещё и ещё раз продумывал детали плана. Получалось все просто: проникнуть в дом Малюты, спуститься в подвал, пройти по подземному ходу и войти к царю в опочивальню. Потом, несколько расплывалось: он не хотел царя так сразу в постели зарезать; хотел в глаза ему посмотреть, сказать ему, за что смерть принимает; убить его и обратно тем же ходом. Может надеялся, что покается царь перед смертью. Как свершится всё, пока хватятся, он уже далеко будет.
Василёк знал, что многое в его плане может пойти не так, но отступать было поздно. Сначала всё и в правду шло как по маслу: добрался до двери в царскую опочивальню беспрепятственно. Чуть содрогаясь от напряжения, приник к замочной скважине. В отверстие никого не увидел, и только дыхание царя слышно было. Сердце билось так сильно, что ему пришлось прислониться к холодной стене и перевести дух, утереть рукавом пот с лица. Василёк повернул ключ в замке, вошел в тесную комнату и осмотрелся: кресло, две узкие, простые кровати, иконы на стенах. Царь был один, видно Морозов сдержал обещание. Царь спал, а Василек рассматривал его вблизи спящего. Без шапки, царь был совсем лысый, впалые бледные щеки, полуоткрытый хищный рот. От него так несло гнилью, что Василька чуть не стошнило. Василёк подумал, что этот человек загубил его отца, и отца Морозова, и жену и сына князя Курбского, и ещё людей без счета. Он приставил к горлу супостата кинжал и тряхнул за плечо.
Царь проснулся немедленно, будто ждал толчка. Вскинулся при виде незнакомого человека, обмяк, почувствовав лезвие кинжала на горле.
- Не кричи, а то зарежу! - приказал Василёк.
Царь смотрел на него с животным страхом. Постепенно пригляделся и узнал, прошипел как змей:
- Ты из польского посольства. Тебя Баторий, пес венгерский, меня убить подослал?
Василёк покачал головой:
- Баторий тут ни при чем, у меня с тобой свои счеты. Шибанова, Василия, помнишь?
Царь явно не знал, о ком речь.
- Стремянной князя Курбского, письмо его тебе вёз. Замучил его Малюта по твоему приказу.
Царь прищурился, роясь в слабеющей памяти, видимо вспомнил.
- Это отец мой был. Ты его убил, а я тебя убью.
Царь, сотрясаясь от ужаса, вдруг заговорил быстро:
- Молю тебя, не убивай меня, я хворен, скоро Бог меня и так приберет. Не бери грех на душу. Пощади меня!
Василёк был в смятении. Он ожидал чего-то другого, более царского что ли, что царь вызов ему бросит или покается. А этот человек боялся смерти, лебезил, унижался. Надо было действовать, в комнату могли войти. Царь всё молил, трусливо и жалостливо. Василёк кольнул его шею ножом, и царь совсем обмер от страха смерти, на его длинной рубахе расплылось мокрое пятно, запахло резко. Та жажда мести, которая толкала Василька с тех пор, как он прочел послание царя к Курбскому, отпустила, остались брезгливость и презрение.
- Да ты трус и подонок, - сказал он вдруг. - Руки о тебя марать не хочу. Сам скоро сгниешь.
Василёк ударил его по щеке, сунул кинжал за пазуху, вышел из комнаты и запер за собой дверь. Уже сбегая вниз по лестнице, он услышал крик царя:
- Ко мне! На помощь! Измена! Убивают, режут!
Василёк бежал по подземному ходу, а сзади громыхали звуки погони. Когда выскочил в подвал, то увидел там растрёпанную со сна и испуганную Надюшу. Она тоже его увидела. Из-за двери раздались дикие крики: «Держи вора!», и Надюша, схватив его за руку, потащила за собой куда-то в боковой проход, сделала несколько поворотов, потом втолкнула в кладовку и захлопнула за ними дверь. Запыхавшись, они стояли в кромешной темноте, в тесной, холодной комнате. Постепенно оба успокоились. Василёк, боясь, что их найдут, заговорил быстрым шёпотом:
- Если что, скажешь, я тебя силой схватил, ты меня никогда раньше не видела.
- А с тобой что сделают?
- Я им живым не дамся, - он сжал рукоятку кинжала
- Грех это.
- Если живым возьмут, то мучить будут. Лучше самому.
Василёк чувствовал её рядом, такую тоненькую, испуганную, но при этом храбрую и верную. Он обнял её и крепко прижал к себе.
- Спасибо тебе! Я тебя так обидел, а ты мне жизнь спасла!
Надюша только ещё ближе прильнула к нему. Они сели на пол и ждали.
Время тянулось медленно. Василёк и Надюша сидели молча, обнявшись, стараясь не издать ни звука. Наконец, Надюша сказала:
- Пойду посмотрю, есть ли кто в доме. Может уйти тебе можно.
Она вышла, скоро вернулась.
- Пусто в доме. Матери нет.
Василёк дал ей мешочек с деньгами.
- У тебя родственники есть?
- Тётка.
- К ней иди, потом посмотришь, как с матерью.
- Возьми меня с собой?
- Невозможно это. За голову свою гроша ломанного не дам.
Она провела его по подвалу, вывела к маленькой дверце.
- На набережную Москвы-реки выйдешь. Там народу много, - она опустила глаза, голос дрожал. - Я тебя люблю.
- Другого себе найди, лучше меня. Чтоб достоин тебя был, чтоб любил.
Василёк хотел поцеловать её в лоб, но она потянулась к нему, обвила шею руками, поцеловала в губы. Он ответил на её поцелуй, погладил по голове, открыл дверцу. Выходя, обернулся, улыбнулся ей на прощанье. Глаза ослепил дневной свет. Дверца закрылась за его спиной.
Василёк смешался с толпой и пошёл через весь город к отцу на могилу. Встал на колени, перекрестился. Стоял так молча и думал: «Не сделал я того, за чем приехал. Не отомстил. В последний момент не смог убить». И вдруг будто услышал голос отца: «Молодец, сынок, что душу свою убийством не замарал, честь свою не потерял. Не стоит он того. Горжусь я тобой». Васильку стало легко на душе, светло. Он еще раз перекрестился, встал и сказал: «Жив буду, отец, приду к тебе еще».
