Пан Межирический, холопский сын Главы 36-38
36.
Они приехали в Вильно под вечер и остановились в Нижнем Городе, в доме, который принадлежал семье Острожских. Над дверями красовался семейный герб вырезанный из серого местного гранита. Слуги прежде всего затопили камины, но каменный дом - просторный, неуютный и гулкий - согревался медленно. Елизавета сидела в гостиной у огня зябко поёживаясь и, кутаясь в меховое одеяло, смотрела в мечущиеся язычки пламени. Василёк, в первый раз за последние месяцы, чувствовал что они с женой понимают друг друга. Он хотел быть рядом с ней, попросил:
- Ляжь со мной сегодня, я так по тебе соскучился.
- Я тоже, я потеряла надежду, - в её взгляде была боль.
- Надеждой звали девушку в Москве. Она спасла мне жизнь. А я... я согрешил. Перед ней, перед тобой. Я думал, может это мне наказание? - Василёк знал, что должен был сказать ей это.
- Я не знаю. Передо мной - нет на тебе греха, никогда. А перед ней... она спасла тебе жизнь, значит, простила.
Они легли вместе, обнялись, начали целовать друг друга. Больше с нежностью, чем страстью. Елизавета вдруг заговорила горячо, настойчиво:
Если пан Авром не сможет помочь, мне все равно. Я не хочу развода. Я хочу просыпаться в твоих объятиях. Я не хочу жить без тебя, хорошо? Я хочу твоих поцелуев, твоей любви, я хочу умереть твоей женой, в блаженстве, а не от безумия и одиночества. И если это год счастья, это все равно лучше, чем долгая жизнь, пустая и ненужная. Ты сделаешь это для меня?
Василёк молча кивнул. Он понял её: это была её жизнь, и любить её значило дать ей умереть. Он начал целовать жену уже с той жадностью, которую чувствовал, не сдерживаясь, теряя контроль, теряя рассудок. Елизавета, прижавшись к нему всем телом, дрожала от близости, от предвкушения. Ей казалось, что она ощущает все гораздо сильнее, ярче, она заходилась от одного прикосновения к нему, жаждала его. Они не спали всю ночь, как будто наверстывая упущенное время.
Ранним утром они шли по почти безлюдным узким, извилистым улицам Вильно держась за руки, счастливые. Легко нашли большой тёмный дом на тихой улице в еврейской части города. Дверь им отворил молоденький еврей в чёрном кафтане и с такой же чёрной курчавой бородкой. Он смотрел с удивлением на красивую белокурую женщину в дорогом подбитом лисьим мехом плаще. Когда Василёк заговорил с ним на идише, парень ещё более удивился, но пригласил их в дом и отнёс доктору письмо от пана Моисея. Сам доктор принял их в небольшой комнате в которой стояли только несколько стульев. Он был высокий, сутулый, с очень белыми руками с длинными тонкими пальцами, и внимательно смотрел на гостей черными, грустными глазами.
- Пан Авром, - начал Василёк.
- Пан говорит на еврейском языке?
- Я учил древнееврейский язык у пана Соломона Лурье в Остроге. Но я только читаю. Я говорю на идише.
- Пана тоже говорит на идише? - Доктор повернулся к Елизавете.
- Моя жена говорит по-польски.
- Тогда я буду говорить по-польски. Пана, что ты хочешь?
Елизавета смотрела на него прямо и твердо:
- Я хочу жить. Но больше жизни я хочу любви моего мужа.
- А ты, пан Межирический, что хочешь?
- Я хочу, чтобы моя жена жила. Я не могу жить без неё.
Пан Авром говорил очень тихо, почти неслышно:
- Я осмотрю тебя, пана Межирическая. Если я могу помочь, я сделаю операцию. Хорошо?
Оба кивнули. Василёк сидел и не отрываясь смотрел как доктор и его помощник осматривали Елизавету. Она полулежала на узкой скамейке приподнятая на нескольких подушках. Доктор полуприкрыл её тёмным шерстяным одеялом и засунул под покров руки. Молодой помощник смущался и краснел. Василёк подумал про себя: «Он, может, еще с девкой ни разу не был». Ему это всё было неприятно и унизительно. Больше всего на свете, ему хотелось подхватить Елизавету на руки и унести прочь из этой тускло-освещённой комнаты на улицу, в солнечный свет и мороз. Лицо Елизаветы горело от стыда, она всё смотрела на мужа, но он только пожал плечами, мол что я могу сделать? Наконец пан Авром вымыл руки и кивнул:
- Да, я могу помочь. - Елизавета только слабо улыбнулась Васильку.
Во время операции, Елизавета спала. Доктор дал ей какой-то настой из мака. Василёк ждал один в пустой комнате, и это ожидание было невыносимо. Он поднялся со стула, заходил кругами по комнате, но не мог места себе найти. Ему захотелось почувствовать хоть что-то, и он с размаху ударил кулаком в каменную шершавую стену, обрадовался обжёгшей костяшки пальцев боли.
Когда доктор закончил, Василёк сел на постель и опять ждал, пока Елизавета проснется. В голове было пусто и всё тело ныло, будто он весь день рубился. Доктор обнадежил его, сказал ждать неделю, потом опять посмотрит, удалась ли операция. Елизавета открыла глаза и увидела склонившееся над ней с улыбкой лицо мужа. Она подумала: «Хочу каждый день так просыпаться, твое лицо видеть» и потянулась к нему. Василёк бережно обнял жену, поцеловал в макушку.
-Теперь тебе лежать, отдыхать надо, я тебя нежить буду, - его ласковый голос немного успокоил её волнение.
Митька и Василёк по очереди несли Елизавету на руках до дома. Ей не хотелось отлеживаться, но Василёк запретил вставать:
- Доктор так наказал. Что надо, мне скажи, всё выполню.
- По нужде тоже за меня ходить будешь? Уж не знаю, что этот лекарь со мной там сделал, всё время хочется!
- Если уж очень невтерпёжь, то и это! - рассмеялся Василёк, - но лучше пусть Алёна тебе пособляет.
Через неделю, пан Авром пришёл в дом Острожских и опять осмотрел Елизавету. Его руки, его длинные пальцы, щупали внутри неё и она, опять покраснев, схватила Василька за руку. Они ждали, что скажет доктор. Пан Авром еле заметно кивнул:
- Всегда риск есть, но думаю теперь легче будет, родить сможешь. Две недели ещё воздержаться надо, - он говорил осторожно, медленно отмеривая слова.
Василёк благодарно улыбнулся ему, сунул в руку тяжелый мешочек.
- Если надо что тебе будет, всегда сделаю, только дай знать.
Когда Василёк с Елизаветой вернулись в Межиричи, Настя спросила сына:
- Глупость эту с разводом забыли?
- Забыли, мама. Хорошо, плохо ли, до смерти не расстанемся.
Прошли заказанные две недели, и в урочную ночь Василёк, наконец, вошёл в спальню и отворил окно, впуская в комнату свежесть вечера. Озарённая светом свечи, Елизавета лежала на постели в тонкой кружевной сорочке, как во Франции модно, которую купила в Вильно. Она смотрела на него жадно, прошептала чуть хрипло, ласкающе:
- Иди ко мне, любый мой.
Василёк повиновался, не думая. Потом лежал рядом с женой, глупо, счастливо, улыбался. Голова её покоилась у него на плече и она спала спокойным, легким сном.
На следующий день, Алёна согласилась выйти замуж за Митьку. Перед свадьбой, Митька, сутулясь и краснея, подошел к Васильку. Он был выше пана на голову.
- Пан Василий, я знаю что ты больно бабам нравишься. А я… - тут он замялся. - Никогда с бабой не был. Хочу, чтоб с Алёной всё хорошо вышло.
Василёк улыбнулся и дал смущённому парню совет. Тот прибежал после свадьбы озадаченный.
- Все хорошо было, а потом я ей и скажи, что с тобой разговаривал. Она меня из дому и прогнала.
- Ну и дурак ты, Митька, - засмеялся Василёк. - К пане Елизавете её пошли, пусть образумит. Мне с ней говорить не гоже.
- Ну, чем тебе Митька не угодил? - строго спросила девушку свою Елизавета.
Алёна молчала да только губы кусала.
- Знаю я, что ты вместо меня к пану Василию в постель норовила, только прошло то. Парень тебя любит, перед богом вы венчаны. Про мужа моего забудь, своего люби.
Больно было Алёне, но делать нечего. К Митьке вернулась.
37.
Прошло несколько беззаботно счастливых для Василька и Елизаветы месяцев, когда в Межиричи пришло письмо из Вильно. Пан Авром на польском осведомлялся о здоровьи паны Межирической, а на древнееврейском просил пана Межирического приехать в Вильно: разговор серьезный, только с глазу на глаз вести можно. Василёк тут же снарядился в дорогу, попрощался с семьей, взял с собой, как всегда, Ваську и Петьку, и обещался Елизавете через неделю-две вернуться.
Он добрался до Вильно под вечер, остановился опять в доме Острожских, не медля пошел в еврейский квартал к пану Аврому. Открыл дверь молодой помощник и сразу узнал его, пригласил зайти. Появился пан Авром, поблагодарил Василька за быстрый приезд:
- Я не ожидал, что пан приедет так быстро. Сегодня пятница, скоро начинается Шабат, когда говорить о делах нельзя. Пан Василий, окажи нам честь, останься с нами ужинать.
Василёк вежливо поклонился и принял приглашение. Его провели на жилую половину дома, где он раньше не был. В столовой усадили за тяжёлый, дубовый, покрытый расшитой бархатной скатертью стол. В углу, где у него в горнице висели бы образа, стояла высокая узкая столешница с серебряным витым подсвечником на пять свечей. На стенах обшитых светло-коричневым с тёмными прожилками деревом были вырезаны гроздья винограда.
С любопытством наблюдал Василёк за незнакомыми обычаями. Откуда-то из глубин дома появилась женщина, вежливо с ним поздоровалась, зажгла свечи, почему-то прикрывая лицо ладонями и быстро бормоча молитву. Она накрыла на стол, за которым ели вчетвером. Сначала пан Авром произнес молитву над вином, потом все помыли руки. Василька это удивило, но даже понравилось, и он подумал, что неплохо бы и дома перед едой руки всем наказать мыть. Ели еврейский хлеб, потом простую, но вкусную похлёбку, жареную рыбу. Когда все насытились, женщина поднялась и неспешно и спокойно начала убирать со стола.
Василёк исподтишка рассматривал её: очень высокая, выше его, стройная, в каком-то просторном мягком восточном платье, которое должно было скрыть, но наоборот, подчеркивало очертания её тела; блестящие, очень тёмные волосы, чёрные, миндалевидные глаза, прямой нос, изящный рот с полными губами. Она была очень красива, необычной, волнующей, но холодной красотой. Ему вдруг захотелось жадно впиться губами в этот рот, бросить её на постель, сорвать выражение холодного спокойствия с её прекрасного лица, увидеть, как оно искажается страстью, растворяется в покорности. Это было моментальное наваждение. Васильку показалось, что она прочла его мысли, и он густо покраснел.
Перед уходом, он подошел к её руке, и она дала ему её поцеловать, хотя он знал, что у евреев женщины не касались мужчин, только близких родственников. Её рука было похожа на руки доктора, с длинными тонкими пальцами.
- Спасибо за ужин, пана…
- Рахель, - сказала она, и её низкий глухой голос заставил его вздрогнуть.
- Это моя сестра, - добавил доктор.
Василёк обещал прийти в воскресенье, поговорить о деле. Когда дверь за ним закрылась, Рахель взглянула на брата:
- Ты был прав. Он очень молод и очень красив. Ты уверен, что он сможет нам помочь?
- У нас нет выбора. Он обещал мне услугу. Я навел справки, и он не так прост, как кажется. Его отец был холопом, а он женился на дочери князя Острожского и был пожалован в рыцари самим Баторием.
Рахель улыбнулась, чуть загадочно:
- По-моему, он хотел меня поцеловать.
- Ты уверена? Я никогда не видел, чтобы муж так заботился о жене. А ты?
- Не приглашай его больше к обеду.
38.
Василёк пришел в воскресенье, опять сидел за дубовым столом, слушая хозяина дома с всё большим удивлением:
- Пан Авром, если я тебя правильно понял, ты хочешь, чтобы я поехал через всю Европу в Испанию, явился к испанскому королю, и, не говоря ни слова по-испански, уговорил его выпустить из подземелья инквизиции какого-то раввина. А потом привез этого раввина к тебе сюда, в Вильно?
- Да, ты все понял правильно.
Василёк вдруг рассмеялся и хлопнул пана Аврома по плечу:
- Да, уж услуга так услуга! Но я обещал тебе всё, что хочешь, и сделаю, что обещал.
- Тебе нужны будут деньги. Я сейчас напишу письмо, и тебе помогут деньгами и всем, чем нужно, в любой еврейской общине.
Василёк поблагодарил и, оставшись один, задумался: не сошёл ли он с ума, что согласился?
Когда доктор ушел, пана Рахель вошла в столовую, такая же прекрасная и холодная; предложила гостю вина, но он вежливо отказался и попросил воды. Когда она принесла кувшин, Василёк поцеловал ей руку, задержав её тонкие пальцы в своей руке чуть дольше, чем дозволялось приличием. Рахель не отдернула руку, и он поцеловал её запястье. Она не двинулась. Не веря своему счастью, он целовал её всё выше, под широким рукавом платья, до самого плеча, тонкого и гордого. Василёк схватил её в объятия, крепко прижал к себе, но она спокойно отстранилась:
- Приходи, когда прозвонят вечернюю молитву.
Рахель ушла, а он так и остался стоять, как очарованный. Пан Авром дал ему письмо, душевно попрощался. Василёк обещал выехать в дорогу на следующий день.
Дожидаясь вечера, он бродил по Вильно, как во сне, не замечая подозрительных взглядов горожан. Наконец, колокола костелов зазвонили вечерню и этот звон откликнулся в его груди. Василёк стоял перед тяжелой неприветливой дверью с замирающим сердцем. Рахель открыла, безмолвно повела его по пустому тёмному дому в свою спальню. И он сделал то, что хотел: впился жаждущими губами в её рот, бросил её на постель, одним движением сорвал платье. Под платьем ничего не было. Она лежала нагая, мелко дрожала, и эта дрожь приводила его в исступление. Её лицо уже не было спокойным, холодным, она задыхалась от страсти, растворялась в его ласках, позволяла ему всё. Василёк упивался её телом, заходился от восторга. Он отрывался от неё, приходил в себя, и тут же снова жаждал её.
Наконец он лежал рядом с ней, истощённый, раскинувшись поверх какого-то мягкого, ласкающего покрывала, а она смотрела на него странным взглядом.
- Сколько тебе лет? - спросила она.
- Двадцать.
- Ты еще мальчик. Я могла бы быть твоей матерью. Если бы я могла иметь детей.
- Ты не можешь иметь детей? И пан Авром не может помочь?
- Мой брат великий доктор, но он не может помочь мне. Когда мне было пятнадцать лет, надо мной издевались, много мужчин, я не знаю, сколько. Пока не думали, что я умерла. А может и после. Но я не умерла. Я только не могу выйти замуж и иметь детей.
Она говорила так спокойно и безразлично, будто это произошло с кем-то другим. Боль и позор обесцветились за долгие годы, уже не пронзали сердце острой иглой, а точили, точили не отпуская. Капли воды точащие камень. Ежедневная, нескончаямая пытка от которой не уйти и не скрыться, как от собственной тени.
У Василька все сжалось внутри, он бережно обнял её, гладил её волосы, изгиб спины.
- Уходи, если хочешь.
- Я не хочу уходить. Ты хочешь, чтобы я ушел?
- Мужчины не хотят быть с такой, как я, с подстилкой, с отбросом.
- Ты прекрасная и необыкновенная. С тобой я забыл кто я, и как меня зовут.
Ему захотелось взять на себя её тоску и заботу, уберечь её от зла. Он прижал Рахель к себе еще крепче.
- Я бы хотел быть там, хотел бы защитить тебя.
- Их было много, они бы убили тебя.
- Разве это не дело мужчины, умереть за свою женщину? - Он повторял слова матери, которые принял на веру, как Писание.
- Я твоя женщина?
Василёк серьезно кивнул. Потом смутился:
- Я люблю мою жену. Но, по-моему, я люблю тебя тоже.
- Я хотела умереть. Много раз. Но мой брат возвращал меня к жизни. Тебе когда-нибудь хотелось умереть?
Василёк сказал ей то, что не сказал ни жене, ни матери:
- В Москве. Я тогда хотел царя Ивана убить, думал, если что не так, если поймают, то мучить будут. Вот и решил, что живым они меня не возьмут. Но то по нужде. А так, жить больно хочу. Для моей жены, для детей. У меня два сына и дочь.
- Скоро будет светать. Тебе надо идти.
Он опять склонился к её лицу.
Когда оделся, она хотела поцеловать его на прощанье.
- Если ты меня поцелуешь, я опять захочу тебя, и так никогда не уйду. Я выеду сегодня в Слоним, потом в Варшаву, потом дальше... Прощай. Обещай, что когда я вернусь с твоим раввином, ты улыбнешься.
- Береги себя. Я улыбнусь, когда ты вернешься. С раввином или без.
За завтраком, она сказала брату:
- Ты знаешь, если кто и может вызволить рабби Бен Йегуду, это он. Но я боюсь за него.
Пан Авром посмотрел на сестру с заботой и любовью:
- Ты какая-то другая сегодня утром.
- В нем столько жизни. Он сказал, что хотел бы умереть за меня.
Брат только нежно погладил её руку.
Василёк шёл по просыпающемуся, хлопотливому, Вильно к дому Острожских и не знал, что и думать: разве можно любить сразу двух женщин? Он несомненно любит Елизавету, но и Рахель он тоже, кажется, любит. Ему это казалось слишком запутанным и непонятным, так что он решил сосредоточиться на деле и разобраться во всем позже. Дома, он написал Елизавете, без подробностей, что отъезд его затягивается, но чтобы она не беспокоилась, всегда к ней и детям вернется.
