Промкомплект

ПРОМКОМПЛЕКТ

рассказ

ЗАВОД

Завод – это такая штука, где непременно что-нибудь да заводят. Некоторые машины точно, но по большей части просто включают. Мне часто снится мой первый завод и люди в нём. Снится в двух ипостасях – живого организма и промышленного трупа. Сначала поражающие воображение огромные грохочущие машины, страшные зёвы огнедышащих печей, чуть ли не бесконечный строй по-разному шумящих станков, запах перегревшегося машинного масла и множество людей, безбоязненно снующих среди этого невиданного, железного светопреставления. И там – в этой ожившей по чьей-то воле металлической массе, выстроенной рядами, что-то крутится, вертится, бегает и ползает туда-сюда, гудит, шипит, скрипит и визжит, раздражая слух и пугая воображение. Фантастическая картина, особенно когда пройдёшь её вдоль до конца и уже в относительной тишине и чистоте сборки увидишь сверкающий краской новенький фрезерный станок, двигатель для автокара или стройные ряды совершенно невинно выглядящих, голубоватых артиллерийских снарядов.

Несколько лет назад я увидел, что стало с этим некогда живым организмом. Корпуса с выломанными или вывалившимися из сгнивших петель воротами, перебитыми стёклами окон, пустыми, если не считать мусора внутренними пространствами. На стенах второго этажа внутри снарядного цеха сохранились инструкции и приказы главного механика и главного инженера со знакомыми мне подписями. Как были они главными с полсотни лет назад, так и остались ими почти навечно, пока не истлеет бумага или не рухнут стены. Тут же я встретил и бывшего начальника огромного снарядного цеха. Прирабатывает на старости лет мастером в какой-то маленькой частной конторке, пристроившейся в уголке этого когда-то главного цеха завода.

Разорённая компрессорная, являвшаяся в своё время гордостью завода. Литейный цех, словно после бомбёжки. Изломанные мостовые проездов и проржавевшие конструкции эстакады для приёма железнодорожных вагонов. Заросшие травой пути и лежащий на боку скелет парового железнодорожного крана, который когда-то весело сновал по всему заводу и пугал зазевавшихся на путях своим гудком.

Вокруг тишина разрухи и запустения, но я прекрасно помню и звуки завода и голоса населявших его по рабочим сменам людей. Правда, голоса не очень внятные, но я всё равно помню, кому они принадлежат. Внушительный рокот компрессорной, стук по рельсам колёс подъёмного крана и товарных вагонов, гул плавильных печей литейки, рёв автокаров, носящихся по проездам, пение сразу множества токарных станков, звон ложек и вилок в столовой, бряканье инструментов и гомон переговаривающихся голосов в нашей слесарной мастерской. В ней даже есть кое-какие станки для слесарных работ немецкого происхождения, доставленные из Германии по репарации после войны.

Мой первый наставник – Альберт Павлович. Хотя какой он к чёрту Павлович! Просто Олег, а даже не Альберт. Тридцатилетний мужчина очень не любящий своё паспортное имя. Талантливый слесарь и большой любитель матерных частушек.

– Мы с товарищем катались на воздушном пупыре-е… Мы обеи опрокинулись к едрёной матере-е…, – напевает он во всеуслышание, вычерчивая что-то на листе железа.

– Олег, а что это за штука такая – воздушный пупырь?

– Ероплан.

Но нет теперь ни Альберта Павловича, ни шустрого и весёлого водопроводчика Женьки Ильичёва, ни задумчивого сварщика Кости Сергеева. Многих не стало, но я отчётливо слышу их голоса, когда вспоминаю свой первый в жизни завод.

Праздничные вечера в заводском клубе – это особое действо, характерное для эпохи живых предприятий. Доклад о достижениях и награждение передовиков, концерт, буфет с пивом и портвейном, танцы и неизбежные потасовки среди подвыпившей молодёжи. Интересно, что праздничная конфликтность одинаково характерна, как для заводских парней, так и для молодых инженеров НИИ, где мне привелось долго и интересно работать. Правда, в НИИ драки более рафинированные и не такие жестокие, как на заводских вечеринках. Да и происходят не стенка на стенку, цех на цех прямо в заводском дворе при стечении сочувствующих зрителей, а один на один где-нибудь в институтском туалете.

Время первой работы на заводе – это одновременно и время первой любви и время начала алкоголизма, отнявшего у меня более десяти лет жизни. Любовь была не простая – двойная. Любовь, возникшая в воображении к лицу на картинке и немного позже уже к живой, осязаемой девушке. Их нельзя делить на две любви. Хотя они и несравнимы по объекту влечения. Они обе первые.

Казалось бы всё тут понятно и известно, но это только на взгляд восемнадцатилетнего юнца. Переосмысление приходит через много-много лет в грёзах о прошедшем, которое нельзя повторить. Сначала мне снится юная прелестница с обложки журнала "Смена". Она смеётся, дразнит меня своей недостижимостью и манит восторгом от её приключений в фильме. Это было какое-то сумасшествие. Я просмотрел фильм несчётное число раз при том, что красиво видеть его можно было только в кинотеатре. Мелкие экраны черно-белых телевизоров были просто оскорблением кумира. Поэтому, когда фильм начал сходить с экрана мне приходилось метаться по всему городу в поисках, где бы мне ещё разок лицезреть моё несчастливое счастье. Почему она приходит ко мне в ночных грёзах для меня загадка. Наверное, потому что первая любовь, хотя и двойственна, но неделима и её вторая половина тоже здесь.

Валя терпеливо ждёт своей очереди где-то там, за завесой тумана сновидений, но я ощущаю её присутствие с очень неловким чувством своей вины. Наверное, эта вина и побуждает меня оттягивать встречу с ней насколько это возможно. Валя приходит такой, какой была в свои семнадцать лет. Тихой, спокойной и доброй с очаровательным лицом сказочной Золушки, которая никогда не станет блистающей принцессой. Долго молча стоит, глядя на меня с лёгкой укоризной своими внимательными, карими глазами.

– Почему ты меня так обидел, Андрюша? Ведь всё было хорошо и вдруг...

А мне и ответить нечего. С высоты прожитых лет сослаться на неизбежный юношеский максимализм и безжалостность со стороны того, кого ещё самого ни разу вот так и легко и просто не отвергали в любви? Ерунда! Как раз с высоты лет я понимаю, что поступил недопустимо грубо и безжалостно. Сказать, что я такого больше никогда себе не позволял, поняв вскоре, что нежные чувства людей совсем не игрушка, которую можно просто так отбросить, потеряв интерес к ней? Никчёмное оправдание.

– Виноват, – бормочу я, стыдливо отводя глаза. – Прости, пожалуйста.

– Я уже давно не сержусь на тебя, но тогда я даже сразу и не поняла, ты пошутил или за что-то мог на меня ненадолго огорчиться.

Её глаза стали влажными и, вместе с тем, удивительно знакомо ласковыми и близкими. Валя подняла руку, словно пытаясь коснуться меня, но тут же опустила, будто поняв, что это невозможно, и стала, как бы нехотя растворяться в туманном небытии.

Интересное дело на заводе – это техническое творчество для дома. По большей части дело вынужденное. Если в магазине дефицит таких вещей, которые можно сделать на заводе, то их и делают. Причём принимает это творчество характер чуть ли не повальной эпидемии. Если кто-нибудь втихаря состряпает себе полезную вещь, то это недолго остаётся тайной. Сделал симпатичный торшер, и он мгновенно становится нужным всем. Начинается угар поиска и экспроприации в свою пользу трубок из нержавейки, толстенного текстолита для основания, пластика для столика. Как это потом уплывало с завода, было в каждом отдельном случае своеобразно.

Если кто-то сделал интересную заколку для волос жене, то через неделю чуть ли не весь ремонтный цех лепил втихаря эти заколки своим подругам и родственницам, а также брали кучу заказов из других цехов. Нормировщица свою заколку от нас получила даром. Ведь нам же нужно будет сдавать липовые наряды на липовые работы.

Одно время были в моде дамские пояски из колец. Сделали специальный станок для навивки и тайно его использовали. Проще было бы навить спираль на токарном станке, но это слишком заметно. Токаря ловили не раз за этим делом и прорабатывали у начальника цеха.

Но самым ходовым товаром были большие алюминиевые бигуди. Дюжина – три рубля. В магазинах их не было вообще. Все, кто только умел резать металл и сверлить только и делали, что резали алюминий и сверлили его. Однако и заводские дела как-то двигались. Вентиляция вентилировала, вода текла по трубам, станки ремонтировались. Удивительно!

С завода уходили во внешний мир не только вещи, но и перлы по части филологии тоже. Знаете, что такое "бормотуха"? Нет, совсем не дрянное вино, как используется этот термин в обиходе. Это крылатое выражение отправилось в мир из литейного цеха завода "Карла Либкнехта". На участке окраски отливок литейного цеха зачем-то используется спирт-сырец. Отвратная по запаху штука. Наверное, и на вкус такая же. Не рискнул пробовать. Когда человек ею накачается, то сознания, восприятия полностью не теряет, но язык не просто заплетается, а речь превращается в какое-то неразличимое бормотание.

Рядом с нами была мастерская водопроводчиков литейного цеха. Оттуда частенько доносились вопли их мастера.

– Почему женский туалет на формовке не прочищен?

– Бур-бур-бур, – в ответ.

– А-а, суки, опять бормотухи нажрались!

Вот оттуда и пошло.

Невозможно обойти вниманием примечательных людей на заводе. Я не о передовиках. О них и так всё известно и нечего говорить. Чудаки – вот кто интересен. Немало их было. Мне навсегда запомнилась пара подружек из моторного цеха. Прозвища им на заводе придумали Корявая и Кривая. Я даже их настоящих имён не припомню. Внешность прозвищам вполне соответствует. Корявая была кладовщицей, а Кривая уборщицей.

Корявая всегда намазана до ужаса. Голос хриплый. Обычно папироса в зубах. Разбитная матерщинница. Любит кого-нибудь поставить при случае в дурацкое положение. Стою я как-то с ней у ворот цеха и пытаюсь выяснить есть ли у неё в кладовой гвозди. Неохота идти в столярный цех – далеко. Мимо скользит какая-то молодая девушка. Похоже, что недавно на заводе. Вежливо кивает Корявой, а та её вдруг останавливает.

– Наташка, тебя тут только что искали.

– Кто?

– Марья.

– Марья? Какая?

– У которой … вот такая, – и руками показывает размер органа.

Такого фокуса от неё мог ожидать каждый в любой момент. Девушка густо покраснела и убежала.

Кривая, напротив, тихая и спокойная женщина лет тридцати пяти. Мухи не обидит, но с головой у неё с рождения не всё в порядке. Туго, но всё же соображает что к чему. Как-то пришёл акт из милиции посёлка Парголово, где она живёт. Просят принять меры общественного воздействия за аморальное поведение в общественном месте. Собрание ещё только назначили, а сплетня уже поползла по заводу. Случайно услышал её в конторе своего цеха. Я и заглянул на это воспитательное собрание. Ожидал оживлённой дискуссии, но ошибся. Собрание завершилось почти мгновенно после зачтения милицейского протокола. Групповое занятие сексом в уличной телефонной будке. Всё собрание грохнуло хохотом так, словно рухнули перекрытия. Председательствующий задал всего один вопрос:

– Что же нам с тобой делать?

– А что вы сделаете? Я хочу и всё тут!

На этом собрание и закончилось. Против природы не попрёшь! Чтобы учить этике поведения слабоумного человека нужно самому быть идиотом. Об этой паре Кривой и Корявой много анекдотов по заводу ходило. В основном враньё, конечно.

Есть ещё одна интересная категория заводских дневных жителей – ремесленники. У нас их было несколько. Никогда не знаешь, какой беды можно от этой компании ожидать. Пытались вбить им в голову, что никогда нельзя заниматься сверлением в перчатках или рукавицах, а волосы надо прятать под головным убором. Бесполезно. Вот и накрутило у одного из ремесленников вихор на шпиндель станка. Вырвало клок. Он тут же и хлопнулся в обморок.

Или другой случай. Лудильщик Боря Ивашков добыл себе с потерей крови нержавеющие трубки для торшера. Запрятал подальше под верстак. Нашёл их всё-таки один из подмастерьев, распилил и соорудил себе четырёхствольную поджигу. Знаете что такое поджига? Это самопал, который для стрельбы набивается серой со спичечных головок. Боря чуть с ума не сошёл от горя. Ой, каламбур получился!

Но апофеоз безалаберности состоялся вовсе не на производстве. Компания ремесленников разыгралась в столовой и стала баловаться с хлеборезкой. Результат закономерен. Одному из них оттяпало палец. Он с воем понёсся в заводскую поликлинику, а его приятели взяли и бросили отрубленный палец кому-то в компот и стали наблюдать. Ясно, что произошло – парня вытошнило, когда он выпил компот почти до дна. Работать с ремесленниками-подростками всё равно, что сидеть на бочке с порохом, а они вокруг с огнём бегают. Но, в общем-то, ребята неглупые и старательные.

Но я немного отвлёкся от самого себя. Страшное дело – пьяный угар. Не удалось его избежать. Да и не очень-то и старался. Ведь питие водки – это признак мужественности и приобщения к коллективу. Сначала мне наливали по полстаканчика и больше ни-ни. Потом доза увеличилась, и я стал вровень со всеми не по дозе, а по равноправному участию в пьянках. Нет, перещеголять алкоголиков со стажем я и не думал, но и имеющегося для деградации личности хватало с лихвой. Доходило до абсурда. Сегодня идём после работы в Добровольную народную дружину и ловим по укромным уголкам алкоголиков с ГОМЗа – соседнего оптико-механического завода, а завтра уже они мешают нам зарядиться после работы в тихом уголке сада имени Карла Маркса. Комедия, да и только!

Начались поимки в нетрезвом виде на рабочем месте и проработки на собраниях. Тоже действо не для слабонервных. Одни алкоголики осуждают других алкоголиков. Одни попались, а другие ещё нет или уже были награждены по заслугам на собраниях раньше. Доходило даже до спектаклей театра абсурда. Вот, например, собрание по поводу увольнения Вовки Журавлёва как исчерпавшего весь лимит прощений за пагубную страсть в непозволительном месте и время. Опять напоролся на начальника цеха.

– Ну что, дело ясное, – вещает мастер участка, – прощать уже некуда. Сколько раз и мы его прощали, и мать его выручала. Ходила и в профсоюз, и со слезами к начальнику цеха. Прощали, а он опять и опять под мухой. Надо голосовать за увольнение. Что скажешь на прощание, Журавлёв, или промолчишь?

Виновник "торжества" поднялся, растерянно огляделся, губы затряслись, и мы услышали:

– Дорогие мои…, – и… заплакал.

Простили единогласно ведь даже и у начальства нервы оказались не железные. А вечером в нашем любимом уголке сада Карла Маркса на Лесном проспекте состоялась очередная неформальная встреча с московской водкой по два восемьдесят семь за бутылку. Смех, поздравления. Вова нарезался до положения риз. Какова его дальнейшая судьба не знаю. Последний свой козырь он же исчерпал. Наверное, всё-таки уволили. Я сам вскоре покинул завод, не дожидаясь, когда меня выставят по статье 33 КЗОТ – Кодекса законов о труде.

КАК УСТРОЕН ЗАВОД

Завод как из кирпичей состоит из цехов разного назначения. Только вот эти строительные элементы кладут не друг на друга, а раскидывают с иллюзией порядка по какой-нибудь территории. Иногда очень большой территории, где есть место не только для индустриальных кирпичей – цехов, но и для кладбища погибшей техники, и свалки нераспознаваемого металлолома. Кладбище и свалка – самые примечательные и характерные элементы завода исчерпывающе показывающих характер выпускаемых изделий во времени.

Завод предназначен для изготовления нужных и понятных, а иногда и непонятных до умопомрачения вещей, на которые тратится уйма электроэнергии, металла, машинного масла и ветоши для протирки того, что получается. То, что не получается тоже протирают, и уже только потом выбрасывают, отправляют на переработку или на свой страх и риск спихивают в торговую сеть или заказчику под видимостью, что всё получилось.

Если кто-либо полагает, что завод работает по воле директора, то он глубоко заблуждается. Завод работает по воле Бога, законов природы и секретаря директора. Секретарь директора – это движущая сила завода. Если она не соберёт начальников цехов на ежедневное совещание, то производство остановится в недоумении чего и сколько делать или не делать ничего вообще ни хрена.

Завод работает по следующей схеме. Утром открываются двери проходной, и народ валом валит на территорию, словно в предвкушении урвать какой-либо дефицитный товар или увидеть небывалое зрелище вроде хоккея или футбола. Вечером уставшие и разочарованные люди понуро бредут обратно и проходная закрывается. Вот между открытием и закрытием дверей проходной и происходит таинство, волшебство рождения новых вещей. Это совершенно непостижимое явление, при котором никто не знает, что и зачем делает сосед. Тебе дан лист технологии твоей операции и там разжёвано, что именно, как и каким именно инструментом или пальцем нужно делать. Ничего и иного тебе и знать не надо.

Это и к лучшему. Понять всю технологию под силу только избранным, которые её написали и скрываются от рабочего внимания и классового недовольства в своих КБ и ТБ. Молчаливая недоверчивость к "белой кости" среди рабочих тлеет без всяких оснований ещё со времён проклятого царизма. Если работники этих служб и появляются в цехе, то пробираются по нему с осторожностью и опаской в сопровождении кого-нибудь из местных. Впрочем, странное дело. В праздники после возлияния в клубном буфете драки возникают лишь среди рабочих. Инженеров никто и пальцем не трогает. Странная классовая враждебность. Бей своих, чтобы чужие боялись или в рабочей среде конфликты есть лишь между собой?

Завод состоит из цехов, поликлиники и столовой, и около некоторых из этих объектов для примера и следует приостановиться на ходу. Они все имеют какой-нибудь свой отличительный признак. Шум, свет, цвет или запах.

Если из ворот цеха доносится ужасающий грохот, то это кузница. Заходить туда страшно, но интересно наблюдать, как бесформенные куски металла, разогретые до желтизны, превращаются под ударами устрашающего пневматического или гидравлического молота или пресса в куски, казалось бы, другой, но тоже совершенно бесформенной формы.

Если вы через ворота видите яркий цвет пламени и слышите его ни с чем несравнимый гул горения, то, значит, вы сунули нос в термический цех и с удивлением обнаружите, что пламя-то имеется, а вот треска берёзовых дров почему-то не слышно.

Если вы, заглянув в цех, не увидите ничего, кроме серого тумана с шастающими в нём какими-то неясными тенями, то попали в литейку, а туман – это туча пыли формовочной земли.

Если вы слышите свист утечек сжатого воздуха из трубопроводов, и ощущаете мелкую дрожь земли под ногами, то никогда не ошибётесь в предположении, что рядом компрессорная.

Если уловили разноголосый, но равномерный гул, сопровождаемый запахом машинного масла, то вы добрались до механического цеха.

Если, не дай Бог, почувствуете острый запах, раздражающий обоняние, то бегите от него подальше. Это гальванический цех. В нём всегда чего-нибудь полощут в щёлочи, травят в кислоте и кроют всякие железки совсем не матерными словами, а блестящим хромом. На всякий случай, чтобы не упасть в обморок в отравляющей атмосфере, работники гальваники обязаны ходить в намордниках, которые застенчиво именуют респираторами и противогазами. Опасное место.

Ремонтный цех встретит вас необычной тишиной, изредка прерываемой звуком ударов кувалды по чему-то железному.

Если, наконец, добрались до здания с запахом пищи и громом кастрюль, то вам повезло и вы в столовой. Запах наваристого борща и жареной трески способен свести с ума любого, изголодавшегося от трудов во благо чего-нибудь. А какие там жареные пирожки с повидлом! Нет слов. Столовая – это место встреч и общения с коллегами и знакомыми из разных цехов. Здесь как раз больше всего чувствуется, что завод живой организм.

Я пару лет питался там либо с приличной скидкой, либо вообще бесплатно. А бывало, что мне ещё и приплачивали за то, что я хожу на обед. Механика такого богоугодного явления довольно проста – профсоюзная помощь полудохлым работникам завода. Я тогда в шестнадцать лет был самым юным язвенником предприятия. Тётеньки в столовой все поголовно меня жалели и предлагали готовить отдельно от других, но я из чувства солидарности с заводскими приятелями гордо отказывался.

Профсоюз выделял мне талоны на диетическое питание по самой высокой ставке. Если память не изменяет, то талоны на обед были номиналом по семьдесят копеек. Тогда как прилично поесть можно было и за половину этой суммы. Разницу кассирша выдавала мне монетами. Не разживёшься, конечно, но бренчание неожиданных денежек в кармане на мороженное или кино очень радовало. Так продолжалось до тех пор, пока я по-взрослому не возмужал на водке и в профсоюзе узнали, что никакой диеты я не соблюдаю. Пищевая малина кончилась.

В поликлинике острый и устойчивый запах йода. Сюда бегут болваны, сунувшие руки, куда не следует или подставившие ноги под то, что тяжело падает вниз. Особое волшебное место в поликлинике – это профилакторий, в котором болезным работникам можно отдохнуть с пользой после трудов праведных. Попадаешь туда, словно в волшебный сад. Кругом самые разнообразные растения чуть ли не до потолка. Никогда невиданные цветы из-за подбора под аллергиков никогда не пахнут, но выглядят изумительно. Везде аквариумы, дорожки и ковры. Тишина неправдоподобная, хотя в одном из салонов и стоит телевизионный комбайн. Сказали, что испортился. Ну, испортился, так испортился. Не пропадать же добру совсем. Спёр из него почти все лампы и утащил домой для нужд радиолюбительства.

КАК УСТРОЕН ЦЕХ

Очень просто. В один его конец запихиваются материалы, а из другого конца выпихивается металлическая стружка, опилки и перегорелое машинное масло. Попутно словно по волшебству растут около станков пирамидки готовых блестящих деталей, из которых в самом дальнем конце цеха возникают всякие сложные конструкции, в реальность и материальность которых сложно поверить. Но я и сам как-то видел там рядки настоящих, совсем новых, пахнущих свежей краской фрезерных станков. Работали ли они, я так до сих пор и не знаю, но куда-то их отправляли.

КАК УСТРОЕН УЧАСТОК

Это кусочек цеха, по отношениям похожий на угол комнаты, снятый безропотным жильцом у сварливой старухи. Участок работает исключительно за счёт матюгов мастера, а уж только потом за счёт оборудования и квалификации рабочих. Мастер же – это самое забитое, бесправное и несчастное существо на всём заводе. Как в СССР, так и позже. Он отвечает за всё и с него первого снимают шкуру, если что не так. Иногда и по несколько раз на дню. С рабочего любая техническая или организационная беда, кроме собственного брака, как с гуся вода. Знать ничего не знаю, и знать не желаю! Разбирайтесь сами как хотите, а мне жалование вынь да положь! Начальнику же цеха и вовсе плевать, как делается продукция. Ему её просто тоже вынь да положь!Вот между этих двух жерновов и крутится мастер.

Цеховые мастера в силу своей любознательности и склонности к самоистязанию иногда пытаются охватить пониманием полностью то, что написано во всех технологических картах по изготовлению деталей и этот мазохизм иногда кончается воспалением коры головного мозга и психушкой. Бывает, что и спиваются, не выдержав непосильной моральной нагрузки, но обычно народ стойкий, упорный и бывалый, готовый к любым сюрпризам и голыми руками их так просто не может взять даже ОТК.

КАК УСТРОЕНА БРИГАДА

Самая сложная формация на любом предприятии, ибо в ней реже всего важны какие-нибудь технологические правила и формальный распорядок. Тут главную роль играют личные отношения и пристрастия. Это отражается и на характере обмена информацией. Кто сколько вчера выпил, кто кому рожу начистил, кто с кем переспал, кто и как снарядил дочку в школу первого сентября. Тем для обмена сведениями немыслимое количество, но самыми устойчивыми являются, конечно, обсуждение футбола и хоккея. Кино и телевидение тоже подвергается скрупулёзному обсуждению, но вот разговоров о вернисажах, музеях и выставках я не слышал никогда. Культура в быту очень сжата спортом и водкой и в ней нет места всяким мелочам.

Хотя вру. Как-то раз, уже позже работая в НИИ, слышал в бригаде разговор о выставке маски Тутанхамона в Эрмитаже. Но это же НИИ – прибежище науки. Там и должно быть всё возвышеннее, чем на заводе. Только вот уникальный музейный экспонат рассказчик – слесарь Женька Филимонов упорно называл почему-то маской Трихамона. Перепутались ассоциации от последствий частого блуда с мало знакомыми дамами? Одна из них его на выставку-то и затащила.

КАК УСТРОЕН КАКОЙ-НИБУДЬ СТАНОК

Станок в производстве не имеет ничего общего ни со станком для бритья, ни с балетным оборудованием. Посмотрел бы я на того, кто попытался бы побриться с помощью сверлильного или токарного станка. Хотя на поминки отважного экспериментатора, наверное, и сходил бы. Про состояние же балерины, отважившейся покрутится в фуэте с помощью карусельного станка, я уж и не говорю, чтобы не пугать публику ужасами.

Внешне, пока станок не включён он опасения не вызывает и выглядит очень просто. Но стоит лишь снять с токарного или фрезерного станка крышку и глаза разбегаются от обилия интересных штучек. Тут и множество зубчатых колёсиков насаженных на валы, и уйма подшипников, и какие-то рычаги, шатуны и толкатели или тянутели. И всё это богатство сложных стальных форм утоплено в машинном масле.

Каждый тип станка имеет свой норов и звук. Токарный станок ровно гудит, присвистывая от снимаемой резцом стружки. Сверлильный упорно урчит, скрипя тупым сверлом. Шлифовальный прерывисто вжикает, гоняя стол с деталями туда-сюда. Огромная гильотина грохает, рубя металлический лист. Много их всяких, но каждый норовит что-нибудь сломать, замотать или оттяпать зазевавшемуся работнику. Я вот, как последний лопух, пару пальцев потерял на правой руке, даже будучи совершенно трезвым. Теперь печать на компьютере даётся с трудом. Нет методики работы на клавиатуре восьмью пальцами вслепую.

А пьяному вообще работать на станках нельзя. Но нет правил без исключений. Некоторые спецы настолько поднаторели в совмещении работы с выпивкой, что у них автоматически выработался рефлекс правильной работы на станке при совершенно не соображающей голове. Вон токарь Юрка Быстров после третьего стакана пристёгивал себя за ремень к станку, чтобы непослушные ноги не уносили прочь от него, и вполне качественно точил детали.

Но это уже из области как устроен токарь. А он сконструирован почти так же, как и слесарь, о котором речь будет чуть ниже.

КАК УСТРОЕНЫ ЗАВОДСКОЕ КЛАДБИЩЕ И СВАЛКА

На кладбище стройными рядами покоится крупногабаритный производственный брак, поломанные автомашины и станки. Ни надгробных камней, ни крестов. Отпевание, правда, происходит, что на заводском жаргоне называется работой комиссии по списанию материальных средств. Затем память о покойных начисто сглаживается, и о них не вспоминают даже для того, чтобы пустить на переплавку.

Я с интересом брожу среди не погребённых останков былых технических надежд и мёртвой механики. Здесь по браку видна вся история завода. Есть фордовский автомобильчик с выбитыми стёклами и торчащими из сидений пружинами. Наверное, когда-то возил директора завода. Грузовик без колёс. А вот токарный станок ДИП 1936 года выпуска. ДИП – это как бы догнать и перегнать Америку. Вот и перегнали после 1990 года, но по развалу промышленности собственными руками. Какой-то ещё один ржавый токарный станок. Патрон качается туда-сюда, но на полный оборот его не провернуть.

Вот ржавой горкой лежит бывшая продукция литейного цеха – траки танковых гусениц, а чуть дальше несколько маленьких пушек с насквозь проржавевшими щитами. Говорят, завод выпускал и зенитные орудия и их много осталось невостребованными после войны. Их пустили в переплавку, а мелочь так и осталась гнить. Хотя, если припомнить историю завода, то из военной продукции он всегда делал лишь разные снаряды. Внешне очень красивые. Тогда откуда взялись эти пушки и байки о зенитках? Привозили на ремонт?

А вот вросший в землю чугунный остов какой-то древней машины. Если поскрести ржавчину, то довольно отчётливо видны выступающие цифры 1915 г. Печальное и завораживающее это скорбное место и зрелище. Впору снять головной убор и почтить покойников минутой молчания.

Свалка радикально отличается от кладбища машин. На свалке оживлённо и весело. Это место, куда свозится ненужный хлам из одних цехов, который одновременно является сокровищем для работников других цехов. Здесь работяги и даже ИТР бродят и роются в контейнерах с грудами ещё полезных для дома и производства вещей. Обрезки листов и трубок цветных металлов, куски пластмассы, узлы агрегатов, из которых можно ещё сделать что-то полезное. Сломанный инструмент. Покопаешься и найдёшь несколько изуродованных экземпляров, из которых можно соорудить один полноценный. Свалка всегда влекла меня к себе непредсказуемостью того, что там можно обнаружить, а также предсказуемостью того, что там есть всегда. Приходи и бери. Никто за тобой не погонится как за расхитителем социалистической собственности.

КАК УСТРОЕН СЛЕСАРЬ

Настоящий слесарь состоит из кепки, спецовки, непостижимо уродливых башмаков, а иногда и из брезентовых рукавиц или тряпичных перчаток. Внутри этого находится организм разной степени квалификации, но всегда с одинаково грязными руками. Слесарь работает не на электричестве, сжатом воздухе или паре, а на водке с закуской, на которые и тратит почти весь свой заработок. Ибо то и другое не входит в перечень предметов производственного назначения и обеспечению за счёт предприятия не подлежит.

От слесаря исходят звуки речи самой разной тональности, значение которых подчас неведомо даже самым умудрённым наукой языковедам. "Ух ты, какая … вещь!" – это признак восхищения. "Ну и какая же ты при этом … !" – это признак возмущения и презрения. "Иди, ты, в (или на) … !" – это универсальная формула несогласия с мастером или ещё с кем-нибудь другим. Это совершенно обособленный, самобытный язык проявления таких сильных чувств, что никаким другим языком в мире их не выразить никогда.

В слесаря также встроена биологическая сигнальная система, побуждающая к разным действиям. Она оперативно реагирует на звонок обеденного перерыва, окончания работы и шёпот гонца, которым тот сообщает на ухо, что принёс из магазина водки и пора готовить закуску.

Но это лишь малая толика свойств организма слесаря. Его возможности почти неисчерпаемы, о чём говорит способность волшебным образом оживлять умершие механизмы и даже создавать новые. Слесарь находится на высшем месте низшей ступени в заводской профессиональной иерархии. Он по своему положению даже намного опережает заводского дворника и разнорабочего. Без слесарей завод бы встал. Впрочем, без чернорабочих, наверное, тоже.

ИНСТРУМЕНТ

Для осуществления слесарной функции требуется молоток, зубило, гаечный ключ и мерительные инструменты – металлическая линейка и стеклянный гранёный стакан, на котором следует остановиться поподробнее. Ибо от стакана зависит пригодность или непригодность слесаря к работе. Кроме того, стакан имеет большое философское значение для развития дискуссий и тренировки риторики на рабочем месте или у пивного ларька.

Сей хрупкий сосуд неизменно сопровождает слесаря на всём протяжении его нелёгкого, тернистого трудового пути и даже вне его. Поэтому стакан всегда должен быть наготове и в полной исправности, хотя бы на работе. Но в этом очень нужном рабочем инструменте кроется досадная недоработка – дефект производителя. Без соответствующих меток объёма на сосуде сложно точно поделить маленькую на двоих или пол-литру на троих.

Глазомер сам по себе неточен от природы и его калибровка может сбиваться в течение дня. По этой причине часто возникали конфликты, обвинения в нечестности делёжки содержимого с трудом добытой бутылки. Нередко спор кончался подбитыми глазами и вылетевшими зубами. Приходилось идти на импровизации. Снаружи стакана ставились метки краской или налеплялся медицинский пластырь на нужном уровне. Но это не спасало от ошибок при интенсивной эксплуатации стакана. Краска стиралась, пластырь отклеивался. Не говоря уж о неизбежных авариях и катастрофах, когда инструмент разбивался вдребезги.

Но прогресс не стоит на месте и в вопросе справедливости в том числе. Поставщиком стаканов обычно является рабочая столовая. В ней тыришь несколько стаканов про запас, и несёшь их в химическую лабораторию. Там с помощью мензурки или точных весов и токарного победитового резца тебе царапинами на стекле наносят на стаканы градуировку в сто двадцать пять и сто шестьдесят шесть и шесть десятых грамма. Всё! Разлив теперь происходит честно и благородно. Так что даже если планировалась дискуссия после работы у пивного ларька, то непогрешимый стакан брали с собой.

Сказать, что меня мучает ностальгия по тем временам нельзя. Ностальгия – это совсем другое, но вот тоска о прошлом, но весёлом и увлекательном имеет место быть даже очень частенько…