Spectantium Dei

В соавторстве с Sasha Smith

Новая жизнь.

Её привезли утром. Весь путь от приемного отделения до палаты женщина кричала от боли. Стоило поторопиться.

Врач проткнул околоплодный пузырь, воды отошли, однако не прекращающаяся боль говорила о том, что простыми эти роды не будут.

Спустя четыре часа ситуация не изменилась.

− Доктор? – голос медсестры звучал взволнованно.

Врач ответил ей долгим взглядом и улыбнулся роженице – улыбка вышла неестественной.

− Упрямый карапуз, но мы и не с такими справлялись.

Женщина его не слышала. Она следила взглядом за медсестрой, которая быстро заряжала капельницу и готовила хирургические инструменты, будто получала инструкции при помощи телепатии.

− Что вы… − очередная схватка не дала закончить.

Нижняя половина тела онемела от напряжения, но женщина ничего не могла с этим сделать. Её не покидало чувство натянутой до предела нити, которая вот-вот порвётся, а живот схлопнется, расплющив ещё не рождённого малыша.

Она старалась не кричать, чтобы не забирать у ребёнка последний кислород. Четыре глубоких вдоха и выдоха, после которых наступила передышка. В какой-то момент ей показалась, что природа сжалилась и прекратила натягивать струны внутри неё, но это не принесло облегчения, потому что напряжение не ослабло, оно лишь перестало нарастать.

− Не волнуйтесь, всё идёт хорошо, вы молодец, − медсестра убрала мокрые волосы со лба пациентки. – Младенчик не спешит увидеть наш мир, показывает характер. Потерпите.

Вкрадчивый голос убаюкивал, и роженица стала проваливаться в полузабытье.

− Не отключаться! – медсестра слегка похлопала её по щеке. – Пуповина обвилась вокруг шеи малыша. Вам надо сосредоточиться.

Дальше, как в тумане: она тужилась и дышала по команде врача, стараясь не обращать внимания на экстракторы, зажимы, щипцы и прочие железки, с которыми работал акушер; а медсестра то и дело щёлкала пальцами, как бы говоря: «Будь с нами, ты нужна ребенку».

В конце концов, женщина справилась.

Врач облегченно выдохнул:

− Вот умница! Сестра, режьте пуповину.

Измученная роженица прохрипела:

− Доктор, покажите.

Акушер приподнял малыша над коленями женщины и осторожно разжал руки. Ребенок заулыбался и стал медленно подниматься к потолку, воздух палаты наполнился запахом фиалок, и в родовую проникли теплые солнечные лучи. Сестра засмеялась:

− Доктор, сачком его ловите!

Врач улыбнулся, его переполняла необыкновенная эйфория легкости:

− Можно на ножку петлю накинуть и привязать к кроватке, как дирижабль!

Новоиспеченная мама спросила сквозь слезы счастья:

− Я не вижу, кто это?

Сестра залилась звонким смехом:

− Воздухоплаватель!

Малыш тоже засмеялся, и в форточку влетела стайка бабочек Маака. Доктор с нежностью посмотрел на женщину:

− У вас мальчик. Как вы себя чувствуете?

Роженица улыбнулась:

− Великолепно, доктор. Можно мне кофе и рогалик с абрикосовым джемом?

− Конечно! Вам кофе с молоком или сливками?

− С коньяком, если можно.

− Даже нужно! У Сестры Магды всегда найдется.

− Спасибо, а сигаретку позволите?

− А вот курить тут не стоит, вы еще очень слабы, и малыш расстроится, так что потерпите.

Сестра передала врачу шприц с розовым раствором:

− Ген гравитации, доктор.

Врач заметно погрустнел и вздохнул:

− Дьявольский уравнитель. Спасибо. Время еще есть?

− Минуты две, не больше.

− Тогда подождем, пусть кофе допьет, да и мы передохнем.

Спустя пару минут врач аккуратно подтянул к себе ребенка:

− Я не хочу причинять тебе боль, но боюсь, что это необходимо.

После прививки заземления бабочки Маака превратились в серый пепел и бесшумно осыпались на кафельный, рябой от крови пол. Личико малыша сморщилось, вокруг глаз сформировалась сеточка морщин, и он громко заплакал. Роженица закричала от боли и потеряла сознание.

Доктор передал потяжелевшего ребенка сестре и принялся купировать возобновившееся кровотечение.

Через некоторое время выйдя из акушерской, врач снял окровавленные перчатки и, бросив взгляд на устало снимающую халат сестру, пробурчал:

− Vita nova*. Черт, никак не могу привыкнуть.

Сестра Магда бросила на него строгий взгляд:

− Усомнились в решении Большинства?

− Кто знает, Магда, кто знает. Мир тяжелеет с каждым днем…

Выродки.

«Ей подошло бы имя Дорис», − подумал одиннадцатилетний Марк, глядя на толстую серую крысу, суетливо убегающую в глубь тоннеля. Тускло освещенная платформа городской подземки была немноголюдна. От церкви св. Павла до интерната всего три остановки, но Марк не любил метро. И глядя на приближающийся поезд, хотел бы поменяться местами со сбежавшей трусливой крысой.

Двери вагона распахнулись, и мальчик с радостью отметил, что людей немного. Беглым взглядом из-под опущенного капюшона он мгновенно отыскал свободный угол и, протискиваясь между пожилым мужчиной и невысокой шатенкой с журналом в руке, неожиданно почувствовал острую боль. Девушка оступилась и припечатала каблуком его ботинок. Она выглядела растерянной.

− Прошу прощения, − застенчиво пролепетала шатенка, − я не хотела причинить вам боль.

Сделав шаг в сторону, Марк смущенно улыбнулся:

− Ничего страшного, не переживайте, с каждым может…

Мальчик осекся, но было уже поздно. По вагону пополз тревожный шепоток. Низкая, коротконогая, словно прибитая к полу женщина ехидно ухмыльнулась:

− Ну-ну, продолжай мальчик. С каждым может случиться, ты хотел сказать?

Марк втянул голову в плечи:

− А разве нет?

Поезд качнуло, коротконогая крепко взялась за поручень и зло прищурилась:

− Далеко не с каждым, сучёнок. И важно не то, что случилось, а как мы к этому относимся. Лично я бы в тебя плюнула. А ты косолапая, раз уж ставишь копыта не глядя, так не унижай себя извинением перед малолеткой. Это слабость! Большинству не нужны слабаки!

Он уже не первый раз сталкивался с подобным отношением, но так и не научился справляться. Каждое грубое слово или недобрый взгляд, цепкими пальцами страха сдавливали горло, мешая дышать.

Чувствуя, что начинает задыхаться, мальчик машинально потянулся к нательному крестику.

Стоявший неподалеку рыжий парень с шахматной доской в руках, подошел к Марку:

− Ты geek?

− Что?

− Geek– это выродок, на латыни, − пояснил рыжий и, повысив голос, чтобы слышали все остальные, продолжил: − Разве ваш беспомощный господь не дал таким, как ты, знание латыни?

Пассажиры одобрительно закивали.

− Наверняка один из этих привитых уродов! – выкрикнула коротконогая.

Молодая девушка, сидящая напротив, рассмеялась:

− И эта кукла крашеная тоже! Парочка выродков!

Пожилой мужчина схватил испуганную шатенку за рукав:

− Тогда их еще не клеймили, поганое время было, а теперь и не знаешь, какая тварь тебе в спину смотрит!

Девушка вырвалась:

− Отпустите! Вы не смеете. Большинство дает равное право…

Толпа возмущённо загудела:

− Заткнись, дрянь!

− Не вам говорить о Большинстве, проклятые выродки!

− Либеральные ублюдки!

Марк взял шатенку под локоть и стал пятиться к дверям. Поезд подъехал к остановке:

− Нет ничего дурного в обычной вежливости.

Парень с шахматами размахнулся и хлестко залепил мальчику пощечину:

− InnomineDominitui! Знаешь, что это значит, сволочь?

Двери распахнулись, и Марк с девушкой вывалились на пустой перрон. По лицу мальчика катились крупные слезы. Он гордо посмотрел на обидчика и негромко сказал:

− Это значит − во имя Господа моего, − а потом добавил: − Ignosco peccator – я прощаю тебя, грешник.

Шахматист покраснел от гнева, но двери закрылись и поезд тронулся. Сквозь пыльные окна вагона на Марка смотрело множество ненавидящих мрачных глаз.

Шатенка достала из сумочки платок и протянула его мальчику:

− Меня зовут Дорис, − сказала она, потом закрыла лицо руками и торопливо пошла к скрипящему эскалатору.

Марк остался стоять на платформе. Ему предстояло проехать еще две бесконечные станции, но он никак не мог заставить себя зайти в вагон, пропуская один поезд за другим.

В конце концов, выплеснувшаяся на перрон людская волна увлекла мальчика наверх. Придя в себя на свежем воздухе, Марк поспешил в интернат. Он приучил себя не смотреть по сторонам, чтобы не встречаться взглядом с другими, ведь ничем хорошим это обычно не заканчивалось.

Проходя мимо щедро политого дождем сквера, мальчик заметил часовню с аккуратными, словно наточенные карандаши, башенками. Марк, завороженный окаменелой красотой капеллы, забыл про уроки и решил заглянуть внутрь. Подойдя ближе, он услышал крики, свойственные больше для стадиона, а не для божьего места. Марк замер в нерешительности. Заминка позволила лучше рассмотреть старинное здание. Часовню не пощадили ни время, ни люди: стены были разрисованы граффити, от витражных окон практически ничего не осталось, только кое-где виднелись торчащие осколки, будто дом ощерился в последней попытке защититься от вандалов.

− Не менжуйся, пацан, проходи, − голос принадлежал мужчине. – Ты ещё успеешь поставить на последний бой. А мы уже…

Марк не приметил бы говорящего, если бы тот не обратился к нему. Мужчина стоял на коленях над телом израненного питбуля. Пёс заглядывал в глаза хозяина и всё порывался встать, но тщетно.

− Ты подвёл меня, − мужчина безразлично посмотрел на израненное животное, потом приставил пистолет к лобастой голове и выстрелил.

− Черт, такие бабки псу под хвост.

Марк начал пятиться, не в силах оторвать взгляд от конвульсивно дергающейся в луже собственной крови собаки. А потом развернулся и со всех ног бросился прочь. Остановился, лишь когда увидел впереди белые кирпичные стены интерната. Не будь он так расстроен, заметил бы поджидавших его старшеклассников. Прятаться тут особо было негде: ни дерева, ни кустика, только строгая асфальтированная стерильность с редкими скамейками и фонарями.

Первый удар сразу свалил Марка с ног, но ему позволили подняться. Он не пытался убежать или договориться. Не плакал, не умолял, а просто стоял, рассматривая обидчиков. Один из нападавших не выдержал прямого бесстрашного взгляда и снова ударил… Остальные подключились, когда Марк оказался на земле. Били молча, но с поистине звериным остервенением. В какой-то момент мальчик перестал чувствовать боль. Мысли путались и обрывались. То ему мерещилась шахматная партия с рыжим грубияном из метро, то казалось, что он лежит в луже крови у входа в часовню, а вместо него отморозки пинают труп несчастного питбуля. Потом он увидел склонившегося над ним мужчину, который всё повторял: «ты подвел меня, ты подвёл меня…», и потерял сознание.

Spectantium Dei

Отец Солдано преподавал философию в школе-интернате для мальчиков дважды в неделю. В остальные дни ему настоятельно рекомендовали оставаться дома. Коллеги не жаловали священнослужителя, но вынуждены было мириться с его присутствием.

Сегодня занятий по философии не было, но у Альберто Солдано наметилось одно неотложное дело. Он уже пару месяцев наблюдал за новым учеником, чьё присутствие вызывало необъяснимое раздражение, как у воспитанников, так и у педагогов.

Люди с врождённой невесомостью старались не афишировать тайну своего рождения, но толку от этого было мало. Привитые выделялись среди прочих, как солнце на фоне бесцветного неба. И этот внутренний свет ощущался всеми без исключения.

Предстояла непростая беседа.

Раздумывая, стоит ли сегодня надевать белый воротничок священника, Солдано подошёл к зеркалу.

Капеллан тяжело вздохнул, разглядывая своё отражение. Он и не заметил, как благородная седина вытеснила лихую смоль волос, а хроническая усталость врождённое добродушие и оптимизм. По-детски голубые глаза казались чем-то инородным на расчерченном морщинами суровом лице.

Пару минут он ещё вглядывался в себя, затем кивнул, будто получил ответ на важный вопрос, пристроил колоратку под воротник-стойку на чёрной рубашке и решительно вышел из дома.

Обычно аккуратный и неторопливый, сегодня Солдано гнал свой старенький кадиллак, мучимый дурными предчувствиями.

Интуиция его не подвела: на ступенях школы он нашёл истекающего кровью, едва живого мальчика, с которым намеревался поговорить.

Вызывая скорую, мужчина заметил столпившихся у окон интерната учителей и воспитанников, которые безразлично наблюдали за происходящим.

В больнице, после того как мальчику оказали необходимую помощь, капеллану разрешили его навестить.

Священник присел на край кровати и прикоснулся к лицу мальчика:

− Больно?

Марк поморщился:

− Да. Но больнее от того, что я не заслуживаю их ненависти.

Отец Солдано покачал головой:

− Это не ненависть, малыш. Страх. Люди боятся того, чего не понимают. Причиняя тебе боль, они только подтверждают удивительную силу добра.

− Мне от этого не легче, падре. Я хочу, чтобы это прекратилось.

− Ты помнишь двадцать второй псалом Давида: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох − они успокаивают меня»?

Мальчик смахнул рукой невольно скатившуюся слезу:

− Но у меня нет жезла его, и посоха тоже нет. Я безоружен!

Капеллан взял мальчика за руку:

− А как же вера? Безумная ирония такова, что мы с тобой, Марк, живем во времена нравственного апокалипсиса, и вероятно, все худшее уже случилось. Но Господь справедлив и всемилостив. Что если именно таких, как ты, он послал для спасения? Вдруг это дар?

Мальчик посмотрел на священника долгим вдумчивым взглядом:

− А если нет? Что если это наказание, расплата? Большинство презирает нас, клеймит и учит жестокости. Называет выродками! Посмотрите, что они со мной сделали!

Священник улыбнулся:

− Еtiterdifficileeritetspinosum− и путь твой будет труден и тернист. Пойми Марк, все значительно сложнее, но я знаю одно − дарованное при рождении божье начало обесценено самим фактом дара. И неспроста. Оно не найдено, не обретено тобой, понимаешь? Не заслужено. Вознесение младенца – напоминание о природе божьей, его «приземление» – возможность доказать свою праведность будущей жизнью. Но многие даже не пытаются. Вот и ты сомневаешься… Боишься?

− А зачем? Что происходит с теми, кто встал на праведный путь? Почему никто об этом не говорит?

Священник засмеялся:

− Так вот оно что! Нужна награда?

− Я только хочу понять, зачем.

− Разве чудо ангельской легкости при рождении не доказательство Божьего умысла? Мы не знаем, кого и как выбирает создатель. И для чего. Пути Господни неисповедимы − viae Domini sunt revelationem inscrutabilis. Это началось всего семнадцать лет назад, и никто не ответит, почему именно ты, а не кто-то другой. Никто не был к этому готов, и Большинство решило сделать всех равными. Но только ты решаешь, как пройти этот путь.

− Нас учат, что это земная аномалия. Физики доказали…

− Не доказали, а всего лишь вывели теорию о дефекте земного ядра. Ген гравитации содержит определенный химический состав, влияющий на магнитное поле человека, но инъекция не содержи злости, алчности или любого другого греха. Душа тяжелеет значительно сложнее и намного позже. Не поддавайся искушению, мой мальчик. Из всего класса ты единственный ходишь в церковь. Ты задумывался, почему?

− Там тихо и почти никого нет. И мне нравится молиться.

− Вот видишь, Марк, то, что внутри тебя, сильнее страха и сильнее Большинства. Ты чувствуешь необходимость церкви.

− Но ведь приходов совсем не осталось, сегодня я видел в разрушенной часовне собачьи бои. Священников ненавидят… Хоть и не бьют.

Мужчина погладил мальчика по голове:

− Именно поэтому сейчас мы нужнее всего. Ватикан почти разграблен, Мекка сожжена. Настало время сатаны. Ты слышал об экзорцизме?

− Да, это когда бесов изгоняют.

− Именно. Но сейчас у церкви другая миссия. Мы ищем таких как ты, ищем частицу Бога в душах и заставляем ее проявиться…

− Это, как экзорцизм наоборот?

− Да, мой мальчик, мы Spectantium Dei − узревшие Бога. И если позволишь, я попробую научить тебя самому трудному делу в жизни.

Марк удивленно посмотрел на священника:

− Какому?

Двадцать девять лет спустя.

Имя Дорис, пожалуй, не самое подходящее, − думал сорокалетний епископ Марк Солацци, глядя на исчезающую в темном тоннеле толстую серую крысу. Только на этот раз ему не хотелось сбежать или спрятаться. Большинство гарантировало неприкосновенность священнослужителей, хотя неофициально делало их нерукопожатными повсеместно. Но молодому епископу это было неважно, и он с улыбкой смотрел на перекошенные злобой лица пассажиров подземки.

− Проклятый святоша.

− Тварь в сутане.

− Ублюдок.

− Проповедник сраный!

Марк улыбнулся и, войдя в вагон, громко сказал:

− Dimitte eos, Pater, quia nesciunt, quid faciunt*

Затем священник поцеловал перстень с распятием и, надел на руку массивный стальной кастет:

− Я не хочу причинять вам боль, но боюсь, что это необходимо.

«Путь праведника труден, ибо препятствуют ему самолюбивые и тираны из злых людей. Блажен тот пастырь кто во имя благосердия и доброй воли своей ведет слабых через долину тьмы, ибо именно он есть тот, кто печется о братьях своих и возвращает сынов заблудших. И совершу над ними великое мщение наказаниями яростными, над теми, кто замыслил повредить и отравить братьев моих. И узнаешь ты, что имя мое − Господь, когда мщение мое падет на тебя».

Глава 25. Стих 17(Книга пророка Иезекииля)

* Vita nova – новая жизнь (лат.)

* Dimitte eos, Pater, quia nesciunt, quid faciunt - Прости их, Отче, ибо не ведают они, что творят. (лат.)