Благотворительность

Открыв хлипкую скрипящую дверь, висящую на одной петле, я вошёл в комнату. Вот дерьмо… Тут была только половина комнаты, в буквальном смысле. Другая половина грудой бетона, железа, проводов и пластика покоилась на улице вместе с обвалившейся частью здания. Подойдя к обрыву, я вздохнул и бессильно сплюнул вниз. Надо было на первом этаже помучиться с дверьми и увидеть обвал, чтобы не лезть выше. Но спускаться обратно всё же не хотелось – подъём отнял слишком много сил, а я не ел… Сколько уже, сутки? Двое? А может несколько часов, не знаю. День, ночь, утро, вечер – всё какое-то одинаково тёмное, одинаково бессветное, одинаково голодное, одинаково хреновое.

Я устал.

Надоело.

Хочу есть.

Сяду прямо здесь, в разрухе с видом на другую разруху. Сначала перекушу, потом сразу пойду искать место получше, а то здесь с улицы меня заметят на раз-два. Быть на виду всегда было опасно, а в последнее время стало только хуже – в этой части города появился человек с огнестрелом. Я никогда субъекта не видел, никогда не слышал выстрелов, но точно знал о его существовании и боялся. Где-то три грозы назад после очередного дождя я по обыкновению искал «неудачников» – обглоданные скелеты тех, кто не успел спрятаться. С каждым дождём их урожай становился всё меньше и меньше, но если хорошо искать, то трупы с пожитками попадаются обязательно. Но те, кого я стал находить, погибали не от дождя. У всех в черепах были дыры, оставленные одним единственным точным выстрелом. Этот садист просто убивал людей и оставлял их на улице, даже не трогая вещей. За последнее я, конечно, должен сказать ему спасибо, но теперь приходится отсиживаться в домах и лишний раз на улице не появляться. От людей можно убежать, от собак отбиться, от дождя спрятаться, а от пули? От пули можно только умереть.

Сев в окаменевшее кресло, я непроизвольно сжался – под моей задницей затрещала штукатурка. На весь город, наверное, затрещала, паскуда… Улица, к счастью, не ответила. Кресло наверняка раньше стояло перед телевизором, но теперь картинку показывало небо. Стыдно признаться, но мне очень хотелось посмотреть именно телевизор. Неважно, какую сказку покажут, какую чушь расскажут, мне всё равно.

Я просто больше не хочу смотреть на жизнь.

Открыл рюкзак. Всякий мусор, который жалко выкидывать, тряпки, последний коробок спичек, одна банка консервов, фляжка. Фляжка с водкой. Я облазил всё в округе, но чистой воды так и не нашёл, только алкоголь. Сглотнув полусухую слюну, закрыл рюкзак и уставился на улицу. Кто-то когда-то говорил, что если меньше двигаться и занять чем-то голову, то есть и пить хочется меньше. Что ж…

Дом через улицу – обычная девятиэтажка с пустыми окнами. За ним ещё один, а за ним покосившаяся двадцатиэтажная башня. А вот рядом дом обвалился, только одна стена торчит вверх. Всё серое, бесцветное, над крышами – бугристый чёрно-серый потолок. По ночам он совсем чёрный, и тогда я не вижу даже собственных глаз. Я боюсь его и поднимаю лицо к небу каждые два шага, когда иду по улице, потому что если шелохнётся хоть одно облачко…

Тошно, не могу терпеть.

Достав консервную банку, я со всей силы потянул за кольцо и отодрал крышку. В нос ударил едкий запах. Еда… На вид – странное месиво. Не совсем понятно, что там было раньше. Я посмотрел на этикетку, но разобрать ничего не смог. Да и какая разница, как еда называется, не это главное. С упоительным предвкушением вонзил пальцы в банку. Выдрав из неё небольшой кусочек, я проглотил его, не разжёвывая. В еде шевелились какие-то червячки, но я этому только обрадовался – живой белок. Вкусно, полезно, волшебно… Занятый приёмом пищи, я чуть не прослушал шаркающие шаги в коридоре.

Вскочив на ноги, я тут же сделал шаг назад, потому что чужак уже стоял в дверном проёме.

Грязный, лохматый, оборванный, одетый в какие-то обрывки, куски прилипшей земли, пыли. Кожа проросла чёрной плесенью, волосы выпали, сгнившие неровные зубы торчали из порванной губы. Замыленные, поражённые катарактой глаза упирались мне в грудь.

Я примирительно поднял руки. Он наверняка голоден и напуган, так что чем меньше поводов нападать, тем лучше. С абсолютно безразличным взглядом проследив за моими движениями, человек сделал шаг вперёд.

– Ты голоден? Хочешь есть?

Мне показалось, что человек немного кивнул. Я сглотнул ещё сохранившую вкус слюну, колеблясь. Чёрт… Ладно. По-человечески надо. Медленно опустившись на колено, я поставил на пол вскрытую банку и подтолкнул её к человеку. Проехав по уже не такому ровному паркету, банка уткнулась в босую ногу. Человек нагнулся, но вместо еды подобрал обломок кирпича.

– Послушай, не надо… Давай по-человечески, – осторожно снял с плеча тощий рюкзак, кинул к его ногам. – Ну чего ты… Стой!

Он сделал ещё один неровный шаг ко мне.

– Стой! Я… Я жить хочу!

Человек замахнулся. Мне ничего не оставалось, как самому на него броситься. Я попытался разорвать оставшийся между нами метр быстрее руки с кирпичом, но не успел. Красный крошащийся кусок глины только на вид был тупым и неровным, а на самом деле был неимоверно острым, когда коснулся моей головы.

Больно.

Потеряв себя в собственном теле, я пошатнулся и попытался схватиться за что-нибудь, чтобы не упасть. Следующий удар опрокинул меня на спину, но соприкосновения с полом не последовало – я выпал наружу. Пролетев без препятствий два этажа, на следующем я рухнул на груду кирпичей и обломков. Осколки стекла, бетона и железа вгрызлись мне в спину, в затылок вонзился кусок пластика, который от удара тут же сломался. Моё тело целиком было застывшим криком боли. «Зато живой» – мелькнула мысль в голове. Пульсируя переломленной плотью, я то ли попытался встать, то ли просто шевельнулся, но в результате просто покатился с горы мусора вниз, к её подножию. Я слышал, как внутри хрустело и трещало, чувствовал, как что-то сгибалось, рвалось. Подняв ворох отсыревшей пыли, я упал на землю и увяз в ней. Кровоточащее, искалеченное лицо уткнулось в холодную грязь. Хорошо, что дождь был давно, и вода ушла глубоко в почву…

В голове потемнело, потому что я не дышал. Не получалось. Согнувшиеся рёбра схватили лёгкие, не давали тем даже шелохнуться, чтобы выпить воздуха. Воткнув локти в землю, немного приподнялся и открыл рот. Шумно, с хрипом и стоном, но вздохнул. Не чувствовал ног. Даже боль, которая была повсюду, ниже пояса не ощущалась. Попытался повернуть голову, чтобы посмотреть, но не смог перебороть боль. Снова увязнув лицом в грязи, я с трудом вытянул руку и ощупал ноги – те всё-таки были на месте, но прикосновения не ощутили.

А они были мне очень, очень нужны, потому что времени было мало, тот человек с каждой ступенькой был всё ближе. Нужно хотя бы ползти, спрятаться в доме через улицу, уткнуться в один из тёмных углов и ждать, пока тело придёт в себя, а человек наоборот – уйдёт.

Я вытянул руки вперёд, но с большим трудом, будто они были чужими. Вонзив пальцы в землю, со стоном подтянул остальное тело. Ещё раз. Ещё. Нужно ещё, слишком медленно, слишком мало. Я выгребал землю вперемешку с вечным мусором и мелкими костями, и чем дальше я двигался, тем больше было костей и тем тяжелее было ползти. Иногда я жалел, что не полёг вместе со всеми, что самый первый дождь не растворил меня в чужих костях. Лучше бы я тогда умер.

Но не сейчас.

Сейчас я очень хочу жить.

Затылком почувствовал летящий кирпич, но не смог ничего сделать. Снаряд ударил в шею, в глазах брызнуло тёмным, тело вздрогнуло и застыло. Помутившимся сознанием я кричал, что нужно ползти дальше, но не мог заставить себя, не получалось. Уткнувшись лицом в землю, наполненную острыми маленькими косточками, я тихо застонал.

Человек шаткой, нестойкой походкой достиг меня и встал рядом, нависая. Я слышал его больное, с присвистом, дыхание. Положив на землю мой рюкзак, он сел на корточки.

– Пожалуйста, – умолял я, плача в землю.

Человек попытался сорвать с меня плащ, но не смог, тот был застёгнут. Дёрнув не тянущуюся прорезиненную ткань ещё раз, человек кряхтя перевернул меня на спину. Я попытался схватить его за шею, но не смог даже пальцем пошевелить. Человек тяжело дышал прямо на меня, отвыкшими пальцами он растягивал пуговицы. У уголков его рта были видны следы еды.

– Пожалуйста, – мой язык еле ворочался. – Не надо… Помоги, я… Не чувствую тела…

Выковыряв меня из плаща, он несколько секунд постоял, таращась вниз стеклянными глазами, затем снова сел и стал стаскивать с меня сапоги. Я пытался что-то сказать, но уже больше плакал, от каждого всхлипа рёбра кололи лёгкие. Надев сильно большую обувь, он стал стягивать с меня штаны.

– Не надо… Не надо… Зачем, зачем…

Человек надел трофейную одежду прямо поверх своих обносков. Подняв рюкзак, он облизал кровоточащую губу и посмотрел на окровавленный кирпич, который лежал совсем рядом с моей головой.

– Не-ет! – Я пытался докричаться до него, уже не видя из-за застывших в глазах слёз. – Я не хочу умирать!..

Человек стал медленно сгибаться, чтобы поднять кирпич, но вдруг дёрнулся, как от выстрела, и застыл. Я почувствовал, как затряслись его руки. Я почувствовал, как содрогнулась земля. Предвестник пролетел по городу, сквозь моё тело, сквозь его тело. Взъерошил каждую пылинку, каждую мёртвую ветку, каждую кость. Ветер выгнал тишину и штиль, он громогласно шёл по улице, стучал в окна, заглядывал в каждый дом и шептал…

Дождь идёт.

Лицо человека исказилось, глаза широко распахнулись, стекло в них помутнело от ужаса. Губы зашевелились, он часто-часто забормотал слова, значение которых забыл, и завертел головой. Он искал, куда бежать.

– Нет! – Человек развернулся ко мне спиной. – Не уходи!.. – Он споткнулся и скрылся из поля моего зрения. Затем я услышал, как ноги в сапогах не по размеру побежали прочь. – Я не хочу умирать так!

Мой крик утонул в порыве ветра. Меня никто не услышал. Под затылком снова пошла волна, я чувствовал, как боится земля. Она боялась больше меня, потому что умирала раз за разом. Мне же предстояло это сделать всего один. Отдав последние силы, я напряг лишь часть шеи, более ничего. Это тело уже мертво, но почему я – нет? Оставшись под открытым небом нагой, парализованный, я не мог даже помолиться, потому что давным-давно забыл все эти глупые стишки.

Когда по городу прошёл первый гром, я беспомощно завыл вместе с домами вокруг. Мрак надо мной двигался и клубился как дым, с каждым мгновением в облаках становилось всё меньше серого, и всё больше – непроглядно чёрного. За небом когда-то было солнце… Я знаю, его там давно нет, за чёрными облаками вообще больше ничего нет. И под ними – тоже, совсем скоро. Всё умрёт.

Вдруг я услышал, как кто-то бежит совсем рядом.

– Э-э-эй, сюда!

Это был обезумевший от страха, жалобно скулящий пёс. Поджав облезлый хвост, он разрывался между неимоверным голодом своих острых рёбер и желанием забиться в любую нору. Он дёрнулся было ко мне, но не мог себя заставить отвернуться от дыры ближайшего подъезда.

– Хороший мальчик, – дразнил его я. – Ну же.

Переборов себя, зверь решился. Коротко рявкнув, он вцепился в мою руку, дёрнул несколько раз и убежал прочь с оторванным куском моей плоти.

– Вернись! Почему ты убегаешь, убей меня… Убей…

Сначала я услышал дождь. Не гром, не ветер, а капли, которые одна за другой вонзались в землю. Стало слишком темно, но я мог поклясться, что видел, как одна из них упала мне на грудь. Кожа зашипела, но я ничего не почувствовал. Следующая капля обожгла мне лицо. Я заорал, и обрушившийся потоп полился мне в глотку. Чёрные струи текли с неба и съедали моё тело, клеточка за клеточкой пробираясь вглубь. Моя кровь вскипала наружу, обнажая плоть, дождь съел мои веки и стал грызть глаза, но они всё ещё видели. Я понял, что снова ощущаю своё тело, свои руки, свои ноги – их наполнила жизнью боль. Дождь оборвал с меня кожу, поедая беззащитное мясо на грязных костях, жёг внутренности, но – не убивал. Я всё ещё был жив. Я кричал, но мой безмолвный крик утонул во тьме. Вода залилась в уши, так что я этого не слышал, но из ближайшего подъезда раздавался трусливый собачий вой.

Всё только начинается.

До смерти ещё нужно дожить.

Чужая пуля почти незаметно прошла сквозь мой череп. Боль угасала постепенно, будто не хотела меня отпускать из тела, но в конце концов мы ушли.

Вместе.