На веки вечные

Мистер Смит никогда не выделялся. Пройдя от рождения через всю жизнь без особых моментов, которые могли бы остаться в памяти, он приблизился к самому краю. Теперь вот лежит и даже не борется за свою незаметную жизнь. Его не держит за руку жена – была вчера, и приходить каждый день не считает разумным. Над плечом не всхлипывает дочь – она заходила три дня назад, больше не позволяет работа. На него не смотрят с неловкостью внуки – оба забегали проведать на прошлой неделе; семь дней для них – мелочь.

В палате никого.

Когда он родился, отец лишь мягко посмотрел на ещё лысенького и сморщенного малыша Джона (это имя мистера Смита), подержал пару секунд в руках и отдал акушерке. Матери, к сожалению, было уже всё равно.

За жизнь маленького мистера Смита, родившегося в совершенно обычный день, 9 июня, не нужно было бороться. Ребёночек спокойно лежал в своей белоснежной кроватке, крепко спелёнутый. В день его рождения не шёл дождь. Нормальная погода для пригорода Дёртфилда.

Мальчик рос смышлёным, как, впрочем, и все его сверстники. Бегал, веселился. Правда, в меру. Также в меру озорничал.

Представьте галечный пляж. Посмотрите внимательно на камни под ногами. Вряд ли какой-нибудь камушек привлекает ваш взгляд, притягивает по-особому внимание. Если вы, конечно, не романтичный поэт или философ, сравнивающий людей с камнями на пляже.

Таким ребёнком был Джонни Смит.

Из детства он запомнил, как на одиннадцатилетие ему подарили набор юного фокусника. Творить чудеса так и не научился, честно говоря. Возможно, виной тому послужили слова Майка Маккарти: «Ой, да все это могут с таким набором! Попробуй без него. У обычного человека ничего не выйдет!»

Джонни попробовал, и ничего не получилось. Майки, выходит, был прав, подумал мальчик. В итоге, он разуверился в чудесах, если можно сказать такое про одиннадцатилетнего ребёнка.

Из юности мистер Смит запомнил мотоцикл – старый подержанный Харлей, который едва был на ходу, однако всё же давал понять, что ещё что-то может. Мотоцикл, правда, принадлежал Билли, однокласснику Смита. Прокатился тот всего лишь раз, но запомнил это на всю оставшуюся жизнь. Ветер в ушах, подрагивающий мотор и жутко стучащее сердце. Оно едва не выпрыгнуло из груди. Позднее ему даже несколько раз снилась та поездка.

Свою первую девушку Салли он, наоборот, не вспоминал. Они встречались всего два месяца до выпускного бала. Первый сексуальный опыт юному Джону не понравился. Можно сказать, не оправдал ожиданий. Для Салли такой опыт оказался не новым, и единственным её комментарием было:

«Нормально»

Это стало его девизом по жизни.

Естественно, у мистера Смита, как и у всех, первая любовь случилась в том же возрасте. Нет, не Салли. Особу, которая оставила след в его сердце, звали Фелиция. Будучи красивейшей девочкой школы, она имела ещё одно несравненное преимущество перед всеми остальными – скромность.

У прекрасной Фелиции был хороший вкус в одежде. Она носила безупречную прическу, но макияж не признавала. Он был не нужен. И на протяжении старшей школы Джон Смит так и не заговорил с ней. Стоит отметить, что у этого были две причины.

Во-первых, Смит всегда был застенчив. Вторая причина – фраза того же одноклассника Билли: «Посмотри, какая она классная! Нам такой никогда не добиться»

Впрочем, сам Билли не вспомнил ничего подобного, когда отправился на выпускной с Фелицией под ручку. Джон нахмурился, но промолчал.

Такова вкратце была юность.

Про университет можно сказать ещё меньше. Два слова: футбол и экзамены.

В футболе он не был среди первых, но всё-таки более заметен, чем в жизни. Крайний полузащитник. Казалось бы, важный игрок. Экзамены, в свою очередь, запомнились из-за ужасного волнения. Так страшно ему было только раз в жизни, только тогда.

Сейчас, за пару часов до смерти, он не боялся.

В университете Смит обошёлся без влюбленности, памятуя о прошлом опыте. Несколько студенческих вечеринок, пара милых девушек. И всегда единственный комментарий у себя в голове: «Нормально».

Вся жизнь шла нормально. Нравилось ли ему? Спросите самого Джона Смита, и он ответит: «Да. Скорее всего».

Взрослая жизнь, то есть тот период после двадцати пяти, когда приходится волей-неволей выпорхнуть из родительского гнёздышка, был ещё более не приметлив. Как для самого Джона, так и для окружающих. К слову, отношения с отцом у него складывались дружеские.

На протяжении всего школьного периода каждое утро повторялись лишь несколько фраз:

«Как спалось?»

«Хорошо»

«Готов к школе?»

«Да» или «Конечно»

«Не забудь перекусить»

«Ладно»

А также несколько словосочетаний во время учёбы в университете:

«Как дела там?»

«Нормально, пап»

«Успеваешь с учебой?»

«Да, конечно, пап»

Затем обычно наступало недолгое молчание.

«Девушка есть?»

«Па-ап…»

«Ладно. Подрабатываешь? Денег хватает?»

«Да, жить можно»

«Хорошо»

Нормальные отношения отца и сына. Все довольны. Думается, сам Джон никогда не испытывал неловкости в таких взаимоотношениях. Отец тоже.

Затем мистер Смит устроился работать в небольшую финансовую компанию на должность мелкого клерка. Со временем компания росла (без размаха, но стабильно), а Смит получал редкие повышения.

Как время от времени говорил его сосед по офису: «Некоторым просто не дано, да и не стоит, лезть выше своей головы». И назидательно поднимал палец вверх.

Стоит упомянуть, что так коллега говорил, пока оставался на одной с Джоном должности. Через два года он кого-то очень удачно поцеловал в мягкое место и занял кресло вице-президента их финансовой пирамиды.

С другой стороны, мистер Смит работал неплохо и получал достаточно. Хватало на автомобиль и его обслуживание, на небольшую квартирку и кота Рамзи. Кстати, хороший кот, с ним можно было поболтать. Он выслушает, иногда мяукнет и уйдет по своим делам.

Вскоре Джон женился. Адрианна была приятной девушкой, в которой удачно сочетались внешность и ум. В меру, конечно. Когда они решили пожениться, то уже больше были друзьями, нежели влюблёнными. Так бывает, да. Говорят, подобный брак даже крепче обычного. Молодожёны вместе прикупили небольшой домик, завели семью и родили дочь Шерил. Он искренне любил ребёнка – когда впервые взял её на руки, расплакался.

Теперь уже росла девочка, а не мистер Смит. Он наблюдал её первые шаги и молочные зубки. Каждые две недели семья Смитов навещала его отца, который по-прежнему жил в пригороде Дёртфилда. Старик души не чаял в маленькой Шэрил, сюсюкал с ней и играл.

Джон списывал всё на стариковскую чувствительность и блажь, которые приходят с возрастом.

Смит-старший умер, когда внучке было тринадцать.

Возможно, что-то и меняется с течением лет в окружающем мире. Джон Смит не менялся. Конечно, появлялись морщины и ярче проступали вены на руках, но внутри всё оставалось по-прежнему.

Нормально.

Так появились внуки. Мальчики: старший Джимми и младший Кенни.

Естественно, у Смита, как и у всех, были привычки. Со временем они только укоренились. Например, утренний капучино. Он любил варить его под песни Фрэнка Синатры. Так, изо дня в день, год за годом Джон готовил напиток, а Синатра пел о любви или прошедшей молодости. Вместе. Долгие десятилетия.

И пришла старость.

…Вот он, лежит в палате…

Джон видел белый потолок каждое утро. Выучил расположение всех точек на нём. Окно справа. Третий этаж, мало что видно. Больничная атрибутика не достойна упоминания. Дверь слева. Закрыв глаза, мог идеально, до мельчайших деталей, представить себе помещение.

Никого рядом. День. Ночь. День. Ночь.

Чётко понимал, что эта ночь последняя. И всё казалось совершенно нормальным. Семьдесят шесть – ему хватило. Да и случайно услышанная фраза медсестры, закрывающей за собой дверь, убедила и успокоила:

«За семьдесят, старик нормально пожил…»

Джон Смит не волновался. Как бы вы ни страшились прыжка со скалы, падая вниз, бояться уже нечего. Однако, будь у него возможность загадать последнее желание, к своему собственному удивлению, он пожелал бы ровно четыре вещи.

Плащ фокусника, чтобы ещё раз попробовать совершить пару трюков.

Мотоцикл, чтобы на полной скорости вновь ощутить своё сердцебиение.

Один-единственный взгляд на Фелицию, лишь посмотреть, какая она была в тридцать.

Билет на Кубу вместо собеседования в Лос-Анджелесе на должность клерка.

Однако, что он делал бы со всем этим богатством, мистер Смит не успел даже подумать. Аппарат искусственного жизнеобеспечения пискнул в последний раз. Сердце Джона дёрнулось вместо удара. Дыхание оборвалось. В груди вспухла боль.

***

– Джон, Джон, Джон, – протянул мужчина напротив.

Смит по-прежнему лежал в больничной постели. Влажные простыни. Та же палата, те же запахи: лекарства, затхлость, стариковский пот.

– Так просто уйдешь? Покинешь бренный мир?

Мужчина был одет в синие мятые джинсы, футболку с надписью «R(A/I)PGOD», а через локоть перекинул серый пиджак. На голове незнакомца была кепка, на вороте футболки на дужке висели солнцезащитные очки.

– А?.. Что?.. – прохрипел Смит в ответ.

– Нет, Джон. Так нельзя. Всегда есть смысл. Нельзя уходить во мрак без груза воспоминаний на душе. – Казалось, в улыбке незнакомца проскользнула укоризна.

Умирающий кое-как справился с дыханием:

– Нормально. Так ведь проще.

– Кому? Ты не заслужил смерти, потому что не жил толком. Ты просто уйдешь, а подобного я не могу допустить.

– Нет…

– Не бойся, ты всё будешь помнить. Тебе придется жить.

Незнакомец выпрямился.

– Ну, не знаю, возьми новое имя, сбережения из банка. Живи, Джон!

Вспышка.

***

…голова гудела, в ушах стоял звон, словно рядом взорвалась граната. Не получалось приоткрыть веки, потому что свет резал глаза.

Смит понял, что сидит на чём-то твёрдом. Он сжал виски́, надеясь удержать черепную коробку, диссонирующую с содержимым. Тошнило.

Сколько Джон так просидел, не понимал совершенно. Очень медленно сквозь звон продирались крики автомобильных гудков и скрип шин. А затем ещё какой-то шум, и ещё звуки. Запахи городского смога пополам с горячим асфальтом неожиданно резко ударили в нос. Мутило.

Посидел ещё, глубоко дыша и вдавливая обратно желание опорожнить желудок. А ведь он давно уже не мог нормально ощущать запахи! Затем почувствовал влагу на губах. Смахнул ладонью, но глаз не открывал.

Со временем нечто смутное начало проглядывать сквозь сощуренные веки. Это оказался неопрятно одетый бездомный, склонившийся над Смитом и тревожно глядящий на него.

– Приятель, ты как?

Естественно, хриплый голос, перегар, грязь под ногтями, которую Джон успел пристально разглядеть – и тут же отшатнулся. И ударился спиной и затылком. Осмотрелся. Автобусная остановка, какую вы можете совершенно не заметить, даже стоя в ожидании транспорта. Плексигласовая толстая задняя стенка с пёстрой рекламой, скамейка и навес.

Зрение сфокусировалось, шумы отошли на второй план. Наконец, Смит осмысленно посмотрел по сторонам.

– Эй. Друг?

Смит встряхнул головой:

– Да-а. Нормально.

Неприятная ладонь легла на его плечо.

– Ну, может, пару монет подкинешь тогда?

Впервые в жизни ошеломлённый Джон не ответил вежливо на просьбу, а резко встал, отчего бездомный сделал шаг назад.

– Э?

Смит пошёл, куда глаза глядели. В его голове не укладывалось, что же произошло. Вот умирал на больничной койке, явился незнакомец в кепке, а в следующее мгновение он оказался на улице.

Джон развернулся и крикнул:

– Эй! А какой это город?

Бездомный будто каждый день слышал странные вопросы:

– Дёртфилд. Грязное дно грёбаного мира.

Смит кивнул и пошёл дальше. Поначалу он просто переставлял ноги, не задумываясь, автоматически. Его голова никак не приходила в норму: то наполнялась мыслями о случившейся странности, то совершенно пустела.

Через несколько кварталов Джон начал смотреть по сторонам, выискивая знаки и вывески, заглядывая мимоходом в витрины, оборачиваясь на гудки авто на дороге. И ничего не мог понять.

Первое, на что пристально обратил внимание – на своё отношение к окружающему. Он узнавал улицы, которые видел сотни и тысячи раз за долгую жизнь.

Вон магазин, открывшийся в 95-м! Вывеску над входом меняли больше десяти раз. Самый первый вариант – строгая, четкая, кованые буквы на лакированном дереве. Очень она ему нравилась. А новая, которую повесили полгода назад, горела ярким неоном, видно было издалека. Увидев её впервые, пожилой Смит долго плевался. Безвкусица.

Самое странное, что это тогда была безвкусица. Пусть цвет неона ему по-прежнему не очень импонировал, но теперь он отметил, что вывеску заметно издалека, а форма букв радовала глаз плавностью и шрифтом. И это был только один пример из множества, замеченных им по дороге…куда?

Смит остановился, огляделся, чтобы понять, где оказался. Новый район города, кругом высотки бизнес-центров, дорогущие бутики, красивейшие декорации из стриженых деревцев и индивидуальных украшений каждого отдельного входа. Однако всё вместе это смотрелось крайне притягательно. Здесь хотелось жить. Да, вон, неподалёку, новые многоквартирные здания с роскошными апартаментами и пентхаусами!

К своему ужасу, он осознал, что город вновь нравится ему, как не нравился уже многие годы!

Что-то глубоко внутри безвозвратно изменилось, будто стряхнули пыль, сбили старую краску, стёрли ороговевший слой кожи.

А ещё он дышал полной грудью! Не было больше тяжёлой давящей боли при каждом вздохе, хрипов и бульканий. Запахи, смешанные в кислороде, и сам кислород – сладкий, терпкий, наполненный смогом и цветами, духами прохожих и ароматами выпечки – наполнял весь организм.

Смит захохотал от души. Ему было плевать, что скажут люди вокруг.

Он взглянул на свои руки и не узнал их. Упругая эластичная кожа казалась неродной, будто ему провели операцию по пересадке. Суставы кистей и пальцев больше не хрустели при движении, ходили, как смазанный механизм. Нет, как только сошедший с конвейера механизм!

Тогда Смит догадался поискать зеркало, или что-то подходящее. Подскочил к огромным стёклам кафе, как раз непрозрачным с уличной стороны. Не заботясь, что посетители внутри могут странно отреагировать на неадекватного человека снаружи, он с жадностью уставился на лицо.

И своё, и чужое одновременно.

Джон Смит помолодел. Сильно. Сейчас на него смотрел юнец лет двадцати пяти. Он уже и не помнил толком, каким был в том возрасте. Это лицо было новым. Оно было таким, словно его долгую жизнь не стёрли, вернув всё на круги своя, а лишь откатили время, оставив весь жизненный путь, отпечатанный в чертах. Чёткая твёрдая линия подбородка, впалые щёки и ярко выраженные линии, где ещё утром были глубокие борозды морщин от ноздрей до уголков рта. Двадцатипятилетний Смит в 1969 году был мягким, неконфликтным, простым. Двадцатипятилетний Смит в 2020 году был уже зрелым и серьёзным мужчиной, достаточно жёстким и уверенным в себе.

Джон захохотал вновь.

Джон побежал, пьянея от вернувшихся сил, дыхания, энергии.

Невозможно передать всю гамму ощущений, когда ты способен бежать. Простое механическое действие, но сколько в нём жизни! Понять способен лишь тот, кто долгое время не имел такой возможности: свободно двигаться и не заботиться о последствиях.

Смит был абсолютно здоров, полон сил и молод.

Он бежал домой. Адрианна, наверное, сидела сейчас перед телевизором с чашкой чая, или потихоньку перебиралась из комнаты в комнату с тряпочкой, чтобы стереть пыль с древних статуэток и безделушек, имеющих важность лишь в воспоминаниях. Он летел, будто на крыльях, чтобы обнять супругу крепко-крепко, так, как давно не обнимал.

Центр города пролетел мимо, он и не заметил. Высотки сменялись жилыми корпусами, квартирами, а затем пошли домишки поменьше. Смит бежал и бежал, отдавая новообретённые силы организма ради адреналина и просто возможности выжать из себя побольше.

Пригород. Частный сектор, большие строения с высокими заборами и коваными воротами. А за ними выстроились некрупные дома с невысокими изгородями, или вообще без оных. Газоны сочились зеленью, птицы пели, солнце светило. Он с головой окунулся в идиллию, которой давно не замечал, которую временами даже проклинал. И виной всему была старческая желчь, полезшая на закате лет.

Вот и родной дом, крыльцо, пять ступеней. Он не останавливался, хотел взлететь, ворваться, закричать… Но неожиданно, с каждым новым шагом к такой привычной двери и теплу родного очага, Смит начал затухать.

И застыл на последнем шаге.

Адрианна была там, внутри. Такая знакомая, привычная. Любимая жена. Столько лет вместе, бок о бок. Только вот была ли любовь? Жизнь вдруг показалась слишком долгой. И при этом выглядела пустой накатанной и гладкой.

Нормальная жизнь нормального человека, который вдруг понял, что мало что помнил из неё. Всё происходящее походило на сошедший с рельс поезд, когда ещё никто, даже машинист, не осознал краткого мгновения смены курса.

Джон Смит не хотел входить. Просто знал, что там больше не его жизнь. Он, стоящий сейчас на пороге, был уже чужим всем вещам внутри, многим из которых перевалило за двадцать лет. Лакированные шахматы, купленные в 99-м. Постельное бельё, сшитое ещё мамой Адрианны в начале 90-х. Пара свадебных туфель в коробке в шкафу прямиком из 72-го. Женщина, рождённая в прошлом веке, как и он сам.

Нет… Смит тяжело побрёл прочь.

Да и кто мог осудить его?

***

Первые полгода Смиту чудилось, что всё вокруг дурной сон. Мужчина мог проснуться несколько раз за ночь, окинуть диким взглядом спальню – где бы ни спал – и пытался понять, где он и кто он теперь. Фантомные старческие боли скручивали тело. Дыхание было тяжёлым.

В первое мгновение Джону было очень страшно от того, будто вновь в больнице, в вонючей пижаме. Что вновь умирал… Но это проходило к утру. А через какое-то время вовсе прекратилось. Люди таковы: быстро привыкают к хорошему.

Для старика Джона новый мир и новая жизнь оказались достаточно враждебны в первое время. Необходимо было привыкать ко всему. Например, к людям и их новомодным занятиям йогой на свежем воздухе, или абсолютной отрешённости, изоляции от прочих, которая, тем не менее, могла вмиг смениться импульсивным действом и массовой защитой своих прав. За один день люди вертели двойственностью своей натуры по несколько раз.

А ещё были технологии. Смартфоны, без которых не было больше самой жизни, всё осуществлялось через них. Цифровые деньги, к которым Смит так и не привык ещё на заре их появления. Интернет-аккаунт… Понять, что это такое, было непросто. Этого не существовало в действительности и оно ничего не делало физически. Но с помощью этого можно было попасть на свою страницу в социальной сети. Или заказать еду. Или такси. Или…сойти с ума.

Вся планета ушла далеко вперёд, у неё была фора в годы и годы перед семидесятилетним Смитом. Темп существования человечества пульсировал диким ритмом, меняя тональность и частоту день ото дня.

Союзы заключались и рушились в мгновение ока. Браки распадались, а через пару музыкальных композиций восставали, чтобы треснуть вновь после какой-нибудь мелочи, или комментария под фото.

Всё кружилось вокруг и неслось мимо Джона, водоворот жизни захватил весь мир, кроме несчастного маленького человека. И он думал, что этот второй шанс, предоставленный неизвестным, больше проклятие, нежели благо.

Чистое безумие, согласны? Смотреть, как мелькают мимо дни и ночи, лица и звуки, а ты никак не можешь ухватиться хоть за какую-то ниточку, чтобы слиться и стать частью целого. Не этого ли хочет каждый человек – просто не оставаться одному?

***

Он думал, что мечты, если они осуществляются, могут длиться вечно. Как только ты добираешься до своей цели после долгих лет скитаний, лишений, боли, то думаешь, что вот оно. Стоишь на берегу моря, и мягкие волны целуют стопы. И здесь, как в кино, должны пойти титры. И финал. Вечное счастье.

Всё не так.

Его мечта жить на Кубе продержалась дольше всего – пять лет. Затем захотелось выть. Джону надоело всё – песок, солнце, солёная вода. Песчинки забивались под одежду и натирали. Солнце жгло плечи. Соль тянула кожу.

Мотоцикл оказался просто увлечением. Смит очень быстро понял, что авто гораздо удобнее и приятнее.

Ах, да, с фокусами тоже ничего не вышло. Но он научился красиво перебирать и гонять монетку между пальцами, что помогало кадрить не самых умненьких девчонок.

Его мечты юности слишком быстро состарились и выцвели. Жизнь намного больше, шире и масштабнее, чем просто три пункта в списке желаний дряхлого старика, сожалеющего о прошедших мимо возможностях. Нет там никаких титров, нет ни бесплатных напитков, ни юных девиц. Тебя никто не ждёт. И сколько жизней ни проживи, не сможешь создать идеального рая, в котором будешь готов умереть, в котором будет покой.

Когда ему вновь исполнилось сорок лет, Джон Смит вернулся в родной Дёртфилд.

За эти годы город почти не изменился внешне. На удивление, не изменился, потому что до этого и рос, и преображался семимильными шагами. Менялись вывески, росли здания, ширились районы, развивалась инфраструктура. Однако, странным образом, город показался ему таким же, как и в самый первый день новой жизни.

А может, он устал? Может, старость вновь берёт своё?

Джон боялся этой мысли. Отгонял её. Жил дальше.

Он поселился в просторных апартаментах, хоть сбережения и подходили к концу. Нужно было найти работу, купить машину, жить спокойно. Но Джон запутался. Всё шло по новому кругу и возвращалось в проторенную колею.

В обеденный перерыв он любил выйти в парк. Огромное зелёное пятно посреди бетонно-стеклянного леса. Этот район когда-то был небольшим спальным пригородом, а парк – небольшим сквером с прудом посередине. Когда он был гораздо моложе, то в этом сквере произошла какая-то неприятная история. Но Смит плохо помнил. Память – нестабильная штука, но она бережёт нас от плохих моментов, отрывая куски от самой себя.

Обычно Джон удобно устраивался на скамейке, жевал сэндвич, радовался тишине, которая словно обрубалась невидимой стеной, стоило лишь переступить незримую границу, разделяющую шумную улицу и зелень газонов.

Женщину он приметил некоторое время назад. Иногда возникает странное чувство, будто ты знаешь человека очень близко, и черты его кажутся тебе смутно знакомыми. И такими родными. Подходящий возраст, ямочка на подбородке, маленький шрам над бровью – она получила его в пятилетнем возрасте, когда бегала наперегонки с другими девчонками в парке.

Не имея никаких доказательств, кроме собственных чувств, Джон был уверен, что это Шерил, его дочь. И пусть в реальности это могла оказаться не она, Смиту было достаточно ощущения близости и тёплого слова.

Шерил сидела на такой же скамейке и крошила птицам ванильный круассан. В детстве она любила ваниль и старалась добавлять сироп во всё, что родители – он и Адрианна – подавали на стол. Иногда получалась страшная бурда, но маленькая Шери всё равно набивала полный рот и улыбалась. Естественно, пока его жена не пресекла увлечение дочери, боясь за зубы и уровень сахара в крови ребёнка.

Джон Смит просто подсел рядом, чтобы начать разговор.

– Знаете, мне всегда казалось, что только глубокий старик может найти покой в подобном месте. Молодые не могут провести много времени в одном положении, если под рукой нет телефона. Да, сейчас они часами торчат в сети, почти даже не шевелясь. Но! Но чтобы вот так, безмятежно побыть наедине со своими мыслями… Нет, так они не могут…

– Вы совершенно правы.

Это была совсем не неловкая пауза. Это было согласие продолжать разговор так, как это получается только у детей и людей в возрасте, когда странные личностные комплексы и стеснение либо ещё не сформировались, либо уже отжили своё.

– Я любила вот так сидеть с мамой. В последние годы она плохо могла передвигаться сама. Ноги отказывали, ревматизм и артрит добивали. – Шерил говорила спокойно, без затаённой боли, и было видно, что она давно со всем смирилась. – Однако она до последнего хотела приходить сюда хоть иногда. Я помогала ей одеться, затем перебраться на коляску, затем из коляски – в машину. Здесь всегда так тихо. Теперь вот…одна я тут. Каждый день прихожу и, бывает, даже говорю с ней, будто она рядом.

Джон не знал, что сказать. С ужасом он понял, что такие чувства, как сопереживание, жалость и даже страх постепенно умирают в нём, словно плата за слишком долгую жизнь. Но память была ещё жива, и она всё ещё колыхала в нём обрывки эмоций.

Потому Джон ощутил горячие слёзы на щеках.

– Я тоже, кхм, тоже потерял кое-кого. Жену…

– Сансара, мистер. Мы приходим и уходим. Я грущу по родителям, по дедушке, который умер много лет назад, но принимаю всё это. Все уходят, чтобы вернуться. Ну, наверное, это возраст. У вас-то всё ещё впереди. Время лечит. Я верю в эти слова.

Если бы Джон мог взглянуть со стороны, он бы увидел, что женщина, сидящая на другом конце скамейки, выглядит гораздо старше. Ему было сорок, ей – далеко за пятьдесят.

Только он мог увидеть и понять эту страшную разницу в возрасте отца и дочери. И как хорошо, что не видел.

После он ещё долго оплакивал супругу. Адрианна… Смит клял себя, что не знал о её смерти, что не приехал на похороны, что не вошёл тогда к ней.

Прошлое не отпускало.

***

И вновь шли годы. Он чувствовал крадущуюся старость, она дышала в затылок и колола иглами кожу.

А затем настал момент, когда Джон Смит перестал различать границы лет. Он не мог больше поделить свою жизнь на первую или вторую, они стали единым целым, словно бы слились. Всё смешалось, и теперь, приближаясь к семидесяти годам во второй раз, он думал, что жизнь попросту затянулась. О, да, она была очень даже насыщенной, эта жизнь, и невообразимо длинной, так, что и посчитать точно сложно, потому что документы на имя Джона Смита куда-то запропастились, а новые – на имя Эдриана Ньюмэна – показывали совершенно не ту дату. Когда же он успел поменять имя, в 25-ом? В 35-ом? Старческий ум не знал ответа. Не справлялся с памятью, которой было слишком много для одного.

Теперь сил его хватало только на то, чтобы добраться до игровой зоны в центральном парке мегаполиса, каким стал Дёртфилд, то есть, пардон, Нью-Дёртфилд-Сити. Очень часто Эдриан замечал за собой, что может часами смотреть на что-то, и не понимать, что оно такое. Технологии ушли слишком далеко. Люди убежали ещё дальше. Мир опять был впереди, нагнав заданную фору, и всё стремительнее летел вдаль, оставляя дряхлого Ньюмэна даже не на обочине, а в канаве. Вонючей и застоявшейся канаве.

В парк старался ходить каждый день, и было это подобно подвигу. Каждый божий раз походил на неимоверно тяжёлое испытание. И он справлялся раз за разом, раз за разом, раз за разом. И ждал его там Кеннет Смит – приятный парень, весёлый, всего лишь на десяток лет моложе, но в таком же дряхлом состоянии.

Они просиживали за шашками полдня, перекидываясь фразами и воспоминаниями, словно мячиком для пинг-понга.

– Кубинский ром, мой друг, это нечто! Девушки там не очень, но вот напиток…

– У нас, на Берши-авеню, жил один еврей. Вот у него самогон был что надо! А за границей я и не был никогда. Во время пандемии в 20-х только так и спасались.

Партия в шашки могла прерваться просто так и даже без дальнейшего разговора. Кто-то один вдруг задумывался о своём, погружался глубоко в молчаливые воспоминания или дремал.

Возобновлялось всё также неожиданно, и игра продолжалась.

– Мать всегда говорила, что жить нужно тихо и спокойно. Что в контексте вечности и вселенной все наши, якобы великие, свершения не стоят и выеденного яйца! Это она так меня не хотела отпускать на улицу во время беспорядков, что на почве голода в 22-м году случились. Вот, говорила, дед твой, то есть мой, жил тихо-мирно, так и ушёл… А я даже не знаю, где похоронен. Вот ведь как. Мама говорила, там какая-то мутная история в больнице была. Да… И правда, что я на похороны-то не пошёл?

– А я, друг мой Кенни, без матери вовсе рос. При родах померла. А отец так и не… Да не о чем говорить, в общем. И жену уже плохо помню. Лица нет, только фигура, образ, иногда во сне приходит. Часто снится первая квартира наша. Э-эх. Лицо жены не помню, а обстановку жалких двадцати квадратных метров, как будто вчера! Вот тебе и вечность. Игры разума, что б их!

Кеннет был его единственным другом. Именно другом. Таким, какой есть. Они познакомились на закате времён, позади perpetuminfinitum из дней и событий, лиц и деталей. Впереди – пустота. Возможно, загробная жизнь в райском саду, или кипящий котёл. А может, древние были правы, и за чертой ожидает переправа с поправкой на эпоху – огромный лайнер, соответствующий времени, который должен доставить их куда-то туда… В неизвестность.

На том они и сошлись, два старых скептика.

Так и коротали последние дни.

***

Однажды Кенни Смит не пришёл.

Жизнь бежала дальше и мимо, а Эдриан ждал и не мог дождаться. На ретро-радио играли ребята из его молодости: ImagineDragons. Он попросил социального работника, который присматривал за сектором, отведённым для стариков, выключить музыку и принести ему воды. Бутылка возникла на столе сбоку от руки.

Эдриан молчаливо смотрел на недоигранную партию. Нет, не плакал, слёз в глазах не было уже много лет. Сансара, как сказала когда-то давно…кто? Не помнил. Музыкальную группу помнил и любил, детали обстановки старой квартиры тоже, запах лекарств из невероятной древности – больничной палаты, где лежал когда-то, и то припомнил. Уходили из памяти лишь люди.

Так происходит у нормальных людей? И почему он считает себя нормальным?

Нормально. Значение этого слова тоже постепенно блекло.

И сидел Эдриан Ньюмэн таким образом очень долго. А когда деревьев коснулись первые закатные лучи, его одиночество прервал незнакомец. Он просто присел напротив, на место Кеннета.

– Джон, Джон, Джон.

Эдриан неприязненно посмотрел на мужчину. Синие мятые джинсы, футболка с надписью «R(A/I)PGOD», серый пиджак, кепка, солнцезащитные очки на вороте футболки.

– Не буду спрашивать, как дела, Джон.

– Вы меня с кем-то спутали, – хмуро проговорил Эдриан.

Вместо ответа на грубую фразу чужак щёлкнул пальцами прямо перед носом Ньюмэна, и на короткое мгновение тот увидел…

…бесконечность страх боль палата больница ломит суставы все конечности тёплая ладонь жены Адрианна и дочь и внуки воспоминания пожилой отец плащ фокусника выпускной бал скучная работа занудный коллега переезд дни первые болячки изношенного организма писк аппарата жизнеобеспечения кислый запах пота и такой же закат и…

Незнакомец надел очки, спрятав глаза.

– Вот. Извини, не люблю такие яркие закаты. Теперь поговорим.

Невольно Джон Смит схватился за сердце. Дыхание перехватило, кровь билась в барабанные перепонки.

– Ну, что теперь мне расскажешь, Джон? Как провёл эти годы? Понравилось? А, я понял, не так много и быстро за один раз. – Мужчина расплылся в улыбке.

– Ты-ы…

Собеседник поднял ладонь и резко сжал её в кулак. Джону сразу стало легче. Тревога и ужас отступили, паническая атака от неожиданно нахлынувших воспоминаний стихла. Он глубоко вдохнул и выдохнул.

– Рассказывай.

– Не знаю, что тебе сказать. Хочешь послушать про мою жизнь? Про обе жизни? Итак, слушай. Самое короткое резюме. Дерьмо. Всё вокруг дважды дерьмо.

– Джон, ты получил шанс прожить вторую жизнь. Новую жизнь. Не скучное существование офисного клерка, нормального человека, как ты всегда думал, а сделать нечто новое. Всё новое. И ты говоришь, что…тебе не понравилось?

Джон покачал головой.

– Конечно же, нет! Кому может не понравиться дышать, ходить куда захочешь, бегать, заниматься сексом, пить вкусное вино, есть лучшие блюда. И всё заново, бесплатно, исправить ошибки и прочее. Это просто невероятно. Тебе это скажет любой. Но… Но.

Смит промокнул слезящиеся глаза.

– Давай, Джон, не тяни. Дай мне истину. Ты прожил больше ста двадцати лет. Что-то же ты должен был понять?

– Я понял. Многое. И много чего забыл. Я просто жил. И жил. И жил. Не знаю, кто ты, и сколько до меня также…всё повторили. Только вот сдаётся мне, что все говорили то же. Всё зря, понимаешь? Не нужна человеку вторая жизнь. Он и с одной-то не знает, что делать. Мы бьёмся каждый день с вечностью, и мы проигрываем. Просто потому что так нужно. Ты помог мне посмотреть со стороны на это побоище. И я не увидел ничего особенного. Я увидел сансару, как сказала моя дочь. Вот и всё. Ты… – Тут Джона Смита озарило. – Наверное, ты какой-то бессмертный. И ты отчаянно ищешь смысл всего этого существования. Да, твоего существования. И вот я говорю. Его нет. Смысла нет. Есть просто жизнь и смерть. Всё очень просто. Ты мог открыть любую книгу, и в каждой второй прочитать эту гениальную мысль…

– Эх, Джон. Тут и кроется… Вторую книгу. Услышь сам себя. Вторая книга несёт истину, первая, так сказать, это проба пера. Вопрос в другом. Тебе понравилось? Нет, не так. Ты удовлетворён?

Он приспустил очки на нос и внимательно заглянул в старческие бесцветные глаза Смита.

– …Да.

– Во-от. – Мужчина откинулся на спинку кресла. – Это я хотел услышать. Хоть кто-то в мире стал счастливее.

– Но…нет. Причём здесь счастье?

– Ты прожил две жизни вместо одной и так и не понял, что такое счастье? Я думал, ты его нашёл, потому и сидел тут спокойненько с внуком, в шашки играл, чай пил.

– Я не знал, кто он. Просто сидел и играл… Пил чай, приятно проводил время…

– Это ли не счастье?

Смит замолк, уставившись в точку.

Собеседник встал, потянулся.

– Так. Пора прощаться. Возможно, навсегда. Ну, позволь пожать тебе руку. Я искренне рад, что был с тобой знаком. Особенно позабавила та история…

Он крепко пожал Джону руку – ладонь была крепкой, но обычной, ни тёплой, ни холодной. Нормальной.

– Бывай! – махнул на прощанье незнакомец.

Смит вдруг вскинулся, крикнул:

– Эй!

Мужчина остановился. Видимо, решив, что мгновение подходящее, снял пиджак, перекинул через локоть. Обернулся.

– Подожди. Понимаю, поздно спрашивать, кто ты. И не пойму, наверное. Но один вопрос. Зачем? Зачем всё?..

Смит кричал сбивчиво, торопился, боялся не успеть, уже делал шаги по направлению к величайшей загадке Вселенной в чёрных солнцезащитных очках.

– Ну-у… Наблюдать за тобой было немножко весело.

Смит схватился за сердце, осел, отбил колени, начал заваливаться набок. А к нему уже бежали сотрудники парка, социальные работники, приставленные приглядывать за людьми его возраста в этой зоне отдыха. Но Джон Смит больше ничего не видел.

В затухающем сознании вновь родилась картинка: их первая с Адрианной квартирка. Проём окна с голубыми рамами, две фотографии с пейзажами моря по обеим сторонам. Слева – небольшая тумбочка цвета «тёмный шоколад» с медными ручками, сверху на ней тонкая вязаная салфетка-макраме. На полу – простой кремовый палас. Обои они не клеили, просто покрасили стены в цвет морской волны с белыми вкраплениями барашков волн. И в самом центре – его Адрианна. Сияющий силуэт в изумрудном воздушном платье, покачивающий тонкими руками, будто в танце.

В этот раз он, наконец, разглядел её лицо.