Карточный домик

Последние лучи закатного солнца рассеялись по облакам всполохами пламени, после чего окончательно пропали, становясь всё неразличимее и освобождая место вступающей в свои владения ночи. Я, как и всегда в дальних поездках, задремал, уткнувшись щекой в стекло. Мерное подрагивание автобуса и его скрипучая колыбельная тянули меня в сон с первых километров путешествия. Сладкая дрёма распахнула свои тёплые объятия, которые, как я надеялся, не разомкнутся до самой Москвы.

Как и всегда, как только на работе предложили командировку, я согласился. Приступы тошноты по отношению ко всему вокруг стали уже практически постоянными спутниками, душащими меня своей тоской. Находиться дома было невероятно страшно и больно: всё казалось пустым и бессмысленным, а желание сделать хоть что-нибудь, лишь бы вырваться отсюда, доходило до саморазрушающих вариаций. Я и так задерживался на работе допоздна и приходил самым первым обратно в офис. Поездки в Москву и другие города, которые часто выпадали на наш отдел, становились настоящими отдушинами, где я мог перевести дух и на несколько дней забыть противное чувство собственной бессмысленности, полностью отдавшись делам.

Автобус дёрнулся и нас всех подбросило на сиденьях - я резко проснулся, ощущая, как рвётся сердце из груди. Инстинкты кричали об опасности, и мне с трудом удалось подавить их панику. Снова тряхнуло, и я обеспокоено выглянул в окно: мы должны были ехать по главному шоссе, где обычно дорога была не такой ухабистой. За стеклом передо мной раскинулось чёрное небо с бесконечными огоньками звёзд, которые не заслонялись светом сотен фонарей. Я замер, уперевшись лбом в окно, и смотрел вверх, выискивая в их хаосе очертания созвездий. Вокруг простирались бескрайние поля, и казалось, что весь мир заполнен пустотой. Я ясно представил себе яркий светлячок горящих окон автобуса, который мчится сквозь ничто, словно осколок какой-то далекой и такой чуждой цивилизации. С мягким шумом сельская дорога перешла в городскую, не менее развороченную, впрочем, после чего из темноты выплыли безмолвные здания: старенькие панельки, от трёх до пяти этажей, с редкими горящими окнами. "Что за люди там сейчас живут? Что они делают? О чём мечтают?", - как всегда мелькнули у меня мысли, когда я смотрел на эти огоньки, теплящиеся жизнью. Я жадно уставился на хрупкие следы существования в окружающей темноте, не отчаиваясь разгадать их тайну. Из мрака всплывали всё новые элементы города: горящие неоном вывески магазинов, редкие перекрёстки в золотом свете фонарей, чёрные громады многоэтажек. В меня начали закрадываться первые тревожные нотки узнавания, а следом за этим - страха. Постепенно остатки сомнений рассеялись - это был Орто, город, в котором я вырос и откуда впоследствии сбежал. Буря внутри словно бы приковала меня к сидению цепями, не позволяя двигаться и даже моргать.

Чем ближе мы были к центру, тем глубже я погружался в меланхолию. Внутри медленно поднималось паническое чувство, требующее убежать отсюда как можно скорее. Каждое знакомое место воскрешало старые воспоминания, плотно похороненные под пластом времени. Автобус качнулся, повернув на вокзальную площадь, и я обреченно понял, куда мы направляемся. В последней отчаянной попытке освободиться о наваждения я сбросил оцепенение, поднялся и быстро прошагал к водителю. Схватившись за поручень и неосознанно барабаня по нему пальцем, я дождался ровного участка дороги и обратился к нему:

- А давно этот маршрут через Орто проходит? Не помню его по предыдущим поездкам.

- Пару месяцев всего, - не оборачиваясь, откликнулся тот. - Это, значится, сразу, как шоссе ремонтировать начали. Сейчас остановимся минут на 10 и выедем аккурат к объезду, ты не переживай.

Не переживать явно было уже поздно. Ещё и остановка. Голова закружилась, и я упал на ближайшее сиденье, тупо смотря в черноту за окном. Автобус тем временем проехал по улице, обрамленной с двух сторон стенами деревьев, после чего вкатился на площадь, и мелкие камешки захрустели под колёсами. Снаружи можно было увидеть только подсвеченное прожекторами здание автовокзала. Того самого, около которого мы сотни раз пробегали по пути к реке. Того самого, где мы столько раз встречались, обмениваясь улыбками и рукопожатием. В голове сразу всплыли образы ребят - прошло так много времени, что их лица словно бы стёрлись, превратившись в блеклые размытые пятна. Эта хрупкая картина, сотканная из дыма, рассеялась от громкого шипения автоматической двери, и в салон ворвался морозный осенний ветер. Я невольно вздрогнул. "Тогда тоже была осень", - мелькнула мысль.

- Стоянка 10 минут, - негромко сказал водитель, стараясь не разбудить спящих.

Поглощенный воспоминаниями, я поднялся на трясущихся ногах, схватил пальто и вышел наружу. Холод быстро проник под одежду, и кожа покрылась мурашками, пока тело привыкало к новой температуре. На площади было необычайно тихо. Единственными источниками света были автобус и здание автовокзала. Не замечая ничего вокруг я быстрым шагом двинулся вперёд, всё глубже погружаясь в темноту, после чего свернул на перекрестке налево, к чёрному силуэту часовни, скрытому наполовину покосившимся деревянным забором. В голове, из дымки прошлого, проступили образы шести человек: меня и тех, кого когда-то я считал своей второй семьёй. Шесть сорванцов, уставших от скромности своего города, поднявших внутри себя бунт, но, как и все подростки, бунтуя только против здравого смысла.

Мой взгляд остановился на кресте, венчающем часовню. В ней служил отец Сани. Высокий бородатый мужчина разительно отличался от своего сына: такого тонкого, что кажется - толкни его, и он вот-вот сломается. В первый раз я увидел Саню на уроках радиотехники. Учитель определил меня туда, потому что я показывал хорошие результаты по техническим предметам. Правда впоследствии оказалось, что пить пиво и курить куда интереснее, чем паять в жарком классе на задворках школы. По прошествии лет мне кажется, что Саня нашел во мне способ вкусить свой запретный плод. Воспитываемый священником и набожной матерью, он вырос в строгих ограничениях, и раны от них исполосовали его разум, вызывая странные увлечения. Если мы пили, то Саня непременно пил больше всех. Если курили, то курил больше всех. А когда в наш юный мир ворвались наркотики, то он первый нашел в них успокоение. Это был его бунт: навредить себе, забыться, растворить все "правильно" его семьи в делирии. Мы с ним были первыми, сбившимися в эту стаю. Именно с Саней я стал прогуливать уроки, пить в невероятных количествах и смеяться в лицо жизни, которую так усиленно навязывали нам родители. До сих пор мне кажется, что я не знал человека больше презирающего веру и верующих, чем Саня. Отторжение религии текло в его крови, стучало в сердце, светилось в глазах.

Я бросил прощальный взгляд на землю под калиткой часовни, словно бы ища там какие-то следы, какие-то напоминания о том времени. Но там конечно же ничего не было. Постепенно здание осталось позади, и я двинулся между двумя зелёными участками. Слева, за небольшим парком, проходила железная дорога. Рельсы тянулись через весь город, словно сосуды, по которым текла кровь товарооборота. Я сразу вспомнил, как мы с Саней напились и поспорили, кто дальше пройдёт по ним, сохраняя равновесие. Оглядываясь назад, я думаю, что мы оба жульничали, меняли правила на ходу, выдумывали количество жизней и чекпоинты. Тогда-то мы и встретили Каро: сидящего на шпалах и смотрящего вдаль паренька. Мы сразу почувствовали, что в нём есть что-то близкое нам - те же звериные чувства, которые связывали нас прочными нитями. Его настоящее имя было Ваня, но он просил всех называть его Каро. Уж не знаю, откуда он выдумал это прозвище, но мы приняли его с необычайной легкостью. И тонной издевок в придачу, конечно же. Каро бунтовал против самого себя. Его вспышки ярости всегда повергали нас в смесь страха и развлечения. Он заводился даже не с полуоборота, а с малейшего намёка на него. Высокий боксёр с лицом ангела и отсутствием контроля гнева - ядреное сочетание, горящая спичка на динамитном заводе. Каро обладал целым набором изумительных триггеров, поэтому каждый день с ним напоминал минное поле. Невозможно было предположить, какая мелочь превратит его в тупого берсерка в следующий раз. Каро был загадкой для всех. Даже для самого себя. Несмотря на природное умение влипать в неприятности и разрушать всё вокруг, Каро с ловкостью трюкача избегал полиции, оставаясь вечно "на учёте". Мы знали, что рано или поздно случится что-то плохое, поэтому останавливали его в случае чего. Благо впятером нам удавалось поддерживать хрупкий контроль. Каро был клинком ненависти, выкованный его семьёй, этим городом и этой жизнью.

Справа от дороги расположился сквер какого-то местного писателя. Мы часто гуляли там вчетвером после того, как к нам присоединился Макс. Каро тогда ещё предпринимал попытки сдерживать себя, и его звериная натура лишь начинала расцветать, поэтому они с флегматичным новичком стали прекрасной парой. Макс был задумчивым, спокойным, любил читать, слушать музыку и обладал богатой коллекцией чаёв. Казалось бы, как он вообще к нам попал и почему остался? Наверное, внутри него тоже был бунт: против жизни, против существования. Скажите мне сейчас, что у 16-летнего подростка экзистенциальный кризис, и я подумаю, что вы спятили. С другой стороны, может у всех у нас был кризис, просто Макс оказался в нём по самые уши. Алкоголь, сигареты, наркотики, безумные забавы - всё это глушило его мысли, растворяло бесконечное одиночество. Он много раз признавался нам в том, что думает о самоубийстве, что каждый день прикладывает множество усилий, чтобы встать с постели. И Макс бунтовал против этих мыслей. Настоящий воин жизни - похвальный пример для всех нытиков, которые готовы были выбросить своё время на ветер по малейшему поводу. Макс стал нашим голосом разума, нашим сентиментализмом и романтизмом. Он читал нам стихи, пытался научить сочувствию. Он был самым ласковым из зверей.

Пятым к нам примкнул Миша, добродушный толстяк с вечными наушниками и таким огромным набором футболок, что каждая казалась нам новой. Мишу, или Башню, как его прозвали, мы встретили случайно, на одной из вечеринок. Думаю, он сразу заметил нашу компанию, дикими глазами смотрящую на мир. Поэтому в середине вечера подошёл и предложил нарисовать граффити на старом доме у кладбища. Я видел, как загорелись глаза Сани, как напрягся от нетерпения Каро, и понял, что это судьбоносное предложение, а толстяк теперь будет вместе с нами до конца. Башня привнёс в нашу компанию лёгкие наркотики и кислоту. Он мог достать что угодно, чтобы позволить каждому из ещё на мгновение отодвинуть страх поражения, ужас перед неведомым завтра, застилающий глаза. В тот вечер, когда мы его встретили, то сразу же пошли за ним, размахивая полупустыми бутылками с алкоголем и оглушая округу воплями. Чувство свободы переполняло нас, но на самом деле мы всего лишь бежали, бежали без оглядки, бездумно разрушая надежды и чаяния. Мы смеялись так сильно и так много лишь затем, чтобы не кричать от боли.

Когда мы добрались до нужного места, то не сговариваясь перешли на шепот и тихий шаг, словно не орали всего пару минут назад. Миша достал баллончики, раздал нам и рассказал свою задумку. Думаю это был тот случай, когда, не сговариваясь, мы работали на удивление слаженно и четко. Уже через час на стене красовалась большая яркая надпись: "В Питере - пить. В Москве - терять. В Орто - перерезать аорту". Не успели мы закрасить лишь последнюю букву: сторож кладбища застукал нас и попытался поймать. Хохоча, мы убегали от него, чувствуя радость, которую вероятно испытывал Геростат, сжигая храм Артемиды. Миша принёс нам новый тип бунта - вандализм. Бунт против эстетики, навязываемой нам обществом. И мы приняли его, вплели в свою жестокую игру. Мы оставили хотя бы одно граффити или рисунок на всех поверхностях в этом городе, но та надпись, первая, стала самой запоминающейся.

- В Орто - перерезать аорту, - прошептал я и грустно улыбнулся.

Яркий свет ударил в глаза. Я поднял голову и с удивлением уставился на небольшой цветочный магазин, сияющий в непроглядной темноте ночи. Глянул на часы: было около трёх утра. Никогда не слышал, чтобы в Орто кому-то в такое время понадобились цветы. Но, раз уж я тут. Звякнул колокольчик, дверь подалась, и я оказался в тёплом помещении, наполненном множеством изумительных ароматов. Все эти запахи смешались внутри меня в сладкий букет, и я невольно закрыл глаза в умиротворении, представляя себя под ласковыми касаниями летнего ветра на цветочном поле.

За прилавком стояла молодая красивая девушка примерно моего возраста. Она очаровательно вписывалась в окружение, словно была здесь самым лучшим из всех цветков. Когда я подошёл поближе, то даже почувствовал тонкий аромат духов: лёгких и приятных, под стать образу. В ней было что-то неуловимо привлекательное, почти знакомое и родное. Когда она спросила, чем может помочь, то от её голоса в груди кольнуло длинной холодной иглой. Тембр, звучание, интонации - всё было каким-то грустным, вызывало во мне странное чувство горести. Мне захотелось обнять её, прижать к себе и утешить. Странный импульс.

- Я ищу цветы... цветок, для своей подруги. - Я попытался вспомнить, какой подойдёт лучше всего, но как на зло все знания в этой области куда-то пропали.

Девушка молча посмотрела на меня, после чего подошла к одной из стоек и протянула мне красивый синий цветок. Когда я взял его в руки, то понял, что это именно то, что я искал: в нём словно бы была заключена вся та грусть, которую я хотел передать этим небольшим подарком. 

- Он идеально подходит для извинения, - тихо произнесла девушка и печально улыбнулась.

Я почувствовал к ней невероятную симпатию и тоже улыбнулся в ответ, после чего расплатился и под звон колокольчиков вышел наружу. "Автобус, должно быть, уже уехал без тебя", - возникла откуда-то рациональная мысль и быстро скрылась на задворках размышлений. Сжимая цветок, я направился дальше, ко входу, виднеющемуся вдали.

Ты последней примкнула к нашей стае. Яркая, смешная, горящая. Я чувствовал, что каждый из нас влюбляется в тебя всё больше и больше. Безумные выходки Сани, геройства Каро, стихи Макса, сердца на стенах от Миши - все пытались тебя чем-то покорить. Но ты выбрала меня. Ах, сколько было в этом драмы, сколько звона разбитых сердец. До сих пор я так и не понял, в чем был твой бунт. Хотя теперь появились догадки. Думаю, ты бунтовала против вообще всего. Пила наравне с Саней, громила мусорки с Каро, поддерживала разговорами Макса на кухне, помогала Мише с граффити, держала меня за руку. Никто даже не знал, что где-то внутри у тебя тьма, которая пожирает всё на своём пути. Твоё сердце было исполосовано шрамами, словно карта, на которой были отмечены все дороги. Сколько раз мы сидели на крыше, слушая крики твоего отца, когда тот избивал твою мать? Сколько раз ты звонила и просила переночевать у меня? Я помню, что моя мама даже купила тебе отдельную зубную щетку. Что же изменилось в тот день? Я помню, как ты попросила прийти, а на заднем фоне вновь раздавались мужские крики. Так было всегда: крики, сдерживаемые всхлипы, и я, мчащийся к тебе, чтобы укрыть от всей жестокости, окружающей твой хрупкий мир. И вот мы вновь сидим на крыше, на самом краю, болтаем ногами, а я не знаю, как смягчить твою боль.

- Давай уедем? - Предложил я в тот день. - Будем жить в квартире, снимать на двоих. Мы справимся. Сможем подрабатывать, либо я буду работать, а ты - учиться. Будем валяться в кровати, смотреть фильмы, слушать музыку. Или знаешь что? Будем заказывать пиццу на ужин и, пока ждём курьера, набрасываться друг на друга, не гадая, успеем или нет. Будем засыпать и просыпаться вместе. Как тебе такое?

- Звучит, как жизнь, которой хочется жить, - ответила тогда ты и улыбнулась. - Давай. Убежим и начнём всё с начала. И будем самыми-самыми счастливыми.

Я крепко сжал твою руку, чувствуя, что вот-вот расплачусь. Так мы и сидели: слушали музыку в одних наушниках, обнимали друг друга и ждали, ждали, когда наступит вечное завтра, и можно будет наконец-то убежать от всего дерьма, творившегося вокруг.

Но ты не смогла больше ждать. Мысль о побеге пустила корни, проникла в самую глубину твоего разума и сжала сердце своей холодной рукой. Возможно, ты просто устала. Устала бороться и верить, что завтра может быть что-то хорошее. Твой бунт закончился, а была это победа или поражение - однозначно сложно сказать. Ведь той же ночью ты повесилась в своей комнате. Ты приняла это решение, бросила нас всех и сбежала. А мы остались, остались здесь одни, без тебя. Мы не верили в твою смерть, пока не увидели тело в гробу. И тогда мир рассыпался на части. Мы были обижены. Ты выбрала смерть, предпочла её нам. Бросила нас одних. Мы были влюблены, все вместе. Это было невероятно больно и обидно. И хотя каждый из нас понимал твой бунт, уважал его и принимал, но рана внутри осталась навсегда. Когда верёвка затянулась на твоей шее, то также она затянулась на наших сердцах. И до сих пор у всех нас она где-то внутри, сдавливает нашу аорту.

В размышлениях я прошел ограду кладбища и двинулся вдоль рядов молчаливых тёмных могил. Несмотря на годы отсутствия, ноги уверенно привели меня к тебе. Небольшая ограда, простой памятник, твоя фотография и подпись: "Лия Сорокина, 1996 - 2013".

- Вот и я, - я тихо опустился на землю и заговорил, обращаясь в пустоту. - Прошло много времени, правда? Как оно там, в небытии? Наверное, забот куда меньше. Знаешь, всё закончилось, когда ты умерла. Мы рассыпались, как карточный домик. Каждый ощутил внутри ту пустоту, что ты несла в себе, скрывая и лелея. Саня не выдержал этого удара. Славный милый увалень, он погряз в наркотиках в попытке вырваться из бесконечного кошмара. Опускался всё ниже и ниже, пока не дошёл до самых отвратительных веществ. Я до сих пор помню его смех, редкие фразы о боге, произносимые тоном, полным ненависти, его слёзы, когда он в очередной раз бежал из дома и не хотел туда возвращаться. В последний раз я видел его как раз около той самой часовни, прямо перед своим отъездом. Саня лежал у калитки, грязный и осунувшийся, похожий больше на бездомного. Я хотел помочь ему, довести до дома, но что-то меня остановило. И тогда из часовни вышел его отец, хмуро смотрящий вперёд, держащий Библию в левой руке. Он неспешно прошагал до калитки, отпер её, посмотрел вниз и... переступил через него, через собственного сына... Думаю, его могила где-то рядом. Передавай ему привет, если увидишь. В конце концов его бунт тоже закончился победой, если можно так сказать.

А Каро? Он никогда не отличался уравновешенностью, а вид тебя в гробу кажется окончательно свёл его с ума. Думаю, что он готов был всех убить, чтобы тебя воскресить. Его едва удалось сдерживать на месте, а ведь мы повисли на нём все вместе. Поэтому, когда наша компания распалась, и все стали пропадать, его тормоза окончательно слетели. Каро поехал на вечеринку, встретил девчонку, купил ей напиток, а она его не допила. И вот он уже хватает её за волосы и тащит на улицу. За девушку вступаются двое парней, пытаюсь вразумить его, да куда там. И тогда Каро набросился на них. Вырубил одного первым ударом, повалил второго, после чего бил их, пока и ноги и руки не выли от боли. Один погиб, второй остался инвалидом. Пожалуй в тот день этим двум не повезло оказаться на пути ненависти, которая горела внутри этого парня с лицом ангела. Полагаю, он до сих пор в тюрьме - новостей о нём я больше не слышал. Зная Каро: либо он убил кого-то и остался там навечно, либо убили его. Каро всегда любил пламя. И огонь его будет гореть до самого конца.

Но не всё так плохо, слышишь? Ты помогла Максу. Спасла его от безнадёжности, от сломленности. Побудила рассказать всё родителям и пройти долгое лечение. Он оказался на распутье и выбрал разумный путь, выбрал тот бунт, который должен был выбрать сразу. Пару лет назад он прислал мне письмо, где сообщил, что у него всё хорошо, и его жизнь сложилась прекрасно. Кажется я даже видел сборник стихов в книжном магазине под его авторством. Башня тоже изменился после твоей смерти в лучшую сторону. Она помогла ему наконец-то расстаться с детскими иллюзиями, с разложением, которое процветало внутри. Он уехал с родителями через неделю после Макса. Хотя я так и не знаю, что с ним стало, но полагаю, что всё сложилось лучше, чем у Сани или Каро. А я... я просто сбежал от всего. Мне было так больно, что я собрал сумки и сел в первый поезд, который попался под руку. Мне было всё равно куда и зачем. Оставаться здесь, смотреть на эти улицы, дышать этим воздухом... было так больно. Я не понимал и не понимаю до сих пор, почему ты отказалась от той жизни, которую стоит прожить, ради смерти, где ничего нет.

По моим щекам текли слёзы, но я почти не чувствовал их. Слова перемежались всхлипами, но остановить их уже не получалось.

- Почему ты так поступила? Почему?! - Крик эхом прокатился по кладбищу, но ответом мне послужил только порыв ветра, пронёсшийся по листве, да карканье ворон, вспорхнувших с дерева. - Почему ты выбрала такой побег? Почему не дождалась меня?

Я ещё долго сидел и болтал с Лией. Рассказывал ей про свою жизнь, про переезд в Петербург, университет, девушку, которая в итоге смогла залечить рану внутри, помогла спрятать её так глубоко, что ночью я уже не просыпался от крика, видя бледное лицо в гробу. Про мои путешествия и мечты, про жизнь, которую я старался сделать такой, чтобы ей хотелось жить. Про то, как расстался с ней, как погряз в одиночестве и не хочу возвращаться домой, как гоню от себя мысли о смерти. А когда истории закончились, то просто сидел, спрятав голову в коленях и тихонько покачивался, глотая слёзы. Спустя какое-то время над кладбищем забрезжил рассвет, и свет начал возвращаться, вырывая реальность из пленительной интимности темноты, раскрывая все секреты. Я поднялся, вытирая щёки. Внутри зияла пустота. Она затягивала все мысли, все чувства в себя, уносила всё вдаль, оставляя только безграничную тоску.

- Полагаю, что я был обижен сильнее всех. - Я поднял синий цветок, который купил в магазине и положил его под памятник. - А теперь... я тебя прощаю.

И я пошёл прочь, не оглядываясь, оставляя всё там, где оно и должно быть: в прошлом. Мне было так легко, словно я скинул какой-то невероятный груз с плеч. Я знал, что она снова будет мне сниться, но в этих снах мы будем сидеть на крыше, болтать ногами и обсуждать новый фильм или слушать музыку. А может, только может, мы будем где-то тихонько жить. Жить той жизнью, которой хочется жить. И перестанем бояться смерти.

Я вышел с кладбища, и ветер взметнул последние осенние листья под ногами, потихоньку возвращая меня в реальность. Запахнув пальто, я побрёл к автовокзалу, надеясь купить билет на следующий автобус, раз уж они здесь останавливаются. Проходя мимо старого здания у кладбища, я бросил взгляд на стену и увидел наполовину стёршуюся надпись: "... В Орто - ...ть аорту". И усмехнулся. "Тебе надо было не повеситься, а вонзить нож себе в грудь", - мелькнула мысль. И я расхохотался. Это был надтреснутый, тоскливый смех, который содержит в себе безграничную боль, а не веселье. И вместе с ним выходила последняя грусть, рассеиваясь в сером дождливом небе над этим проклятым городом.

Впереди показалась стена цветочного магазина, в который я заходил ночью. Я подошёл поближе и остановился, нахмурившись. Здание выглядело так, будто было заброшено многие годы. Витрины были выбиты, дверь лежала на полу, внутри всё сгорело, сгорело очень давно. Я осмотрелся, надеясь, что ошибся, но ошибки быть не могло: я заходил сюда вчера, покупал здесь цветы, а за прилавком была... Ужасное озарение посетило меня слишком поздно. Но могло ли это быть? Или я просто был так погружен в воспоминания, что что-то пропустил? Быть может я где-то свернул, прошел чуть больше, вспоминая о прошлом? Я улыбнулся осеннему ветру, улыбнулся остаткам здания, улыбнулся пустоте и повторил:

- Прощаю.

На автовокзале меня встретил заспанный кассир, смеривший меня подозрительным взглядом. Он неспешно глотнул кофе, включил микрофон и хрипло спросил:

- Вам до куда?

- Будьте добры билет в Петербург, - внезапно принял решение я. Что-то изменилось, как будто перестало давить изнутри. Я чувствовал одиночество, чувствовал свою тоску, но новая мысль приятным ощущением разливалась по телу: мне хотелось поехать домой.