Я иду вслед за вами

     Он уходил. Тьма уже сгущалась за его спиной. Он шел по широким проспектам, невидимый почти всеми. Неверный свет витрин и мерцающая рекламная подсветка мерзким маревом заливали громаду города. Его окружали стены высотных зданий, за которыми не было видно неба. Он слышал визг и звериное рычание тысяч нетерпеливых машин, владельцы которых вечно спешили, но никогда и никуда не успевали. В воздухе витала дикая радость вечернего пятничного кутежа рабов, допущенных их господами до пиршества плоти и похоти. От его лика не было сокрыто и строго выверенное паскудство и откровенное б***ство самой элиты. Всё, всё здесь было противно ему. Он обернулся.

     Сзади, на перекрестке двух магистралей стоял главный собор города. Высокий, с гордыми золотыми куполами. Но сейчас он казался совершенно излишним в этом мире. Он был похож на породистого пса, вдруг выброшенного хозяевами на улицу. Прямо на глазах, подсветка храма стала гаснуть, а позолота на маковицах темнеть и отваливаться кусками, падая на асфальт как палые листья в середине осени.

     Он уходил. Его путь теперь пролегал по рабочим пригородам. По дорогам с ямами, покосившимися заборами, мимо бараков с вечно пьяными постояльцами и вдоль помоек с наглыми крысами. Одинокие фонари, то здесь, то там, вырывали из мрака, лишенные излишнего пафоса и здравого смысла, сюжеты бытия городских окраин. Перманентная экономическая депрессия, растянувшаяся на многие десятилетия, тщательно взращенный культурный декаданс и прогрессирующая год от года атрофия мысли, буквально за пару поколений превратили жителей этих трущоб практически в морлоков – существ, нацеленных только на удовлетворение своих основных физических потребностей. Да, они еще носили его символ на груди, но давно уже забыли суть своей веры, впрочем, как и многое другое. Поэтому, когда он проходил мимо, знаки веры, висящие на шеях на серебряных и золотых цепочках, превращались в мельчайшую пыль. Но этого никто не замечал. Тьма застилала глаза.

     Он уходил. Дальше и дальше. По сельским петляющим дорогам, мимо заброшенных деревень. Лики святых, на чудом сохранившихся иконах в некоторых развалюхах на глазах тускнели и растворялись на темных досках. Эти остатки деревень напоминали ему погосты. Та же мертвенная тишь да гладь. Погосты были заполнены под завязку, словно их новые постояльцы, предчувствуя предстоящие времена, наперегонки побежали занимать здесь места, по дороге суетливо ругаясь, толкаясь, и дерясь, как они и привыкли делать всё в своей никчемной жизни. За околицей последней, оставленной на произвол судьбы деревушки, он приостановился. Ветер донес пронзительный всхлип одинокого колокола. Где-то недалеко, за темнеющим у соседнего поля лесом, на берегу мелкой речушки стоял небольшой монашеский скит.

     По звериным тропам, наперегонки с мраком он спешил на звук колокола, который звал, который предупреждал, который бил в набат: «Тьма! Тьма! Тьма грядет». Наконец он подошел к обители. За неровным деревянным тыном приютилась маленькая, чуть кособокая церквушка, с прилепленным к ней сараем. Благообразный, сухенький, как будто высушенный солнцем, старик в простой мешковатой рясе, вцепившись в веревку, крепленную на языке колокола, с силой ударял его о чугунный бок: «Тьма! Тьма! Тьма грядет» предупреждал колокол. Внезапно монах оглянулся. От удивления чуть приоткрыл рот и перекрестился.

     - Боже! Неужели Ты?

     - Я – просто ответил он.

     - Но как же? Отчего? На кого Ты нас оставляешь? – глаза монаха обратились в немой вопрос, голос дрожал.

     - Я не оставляю вас. Я иду вслед за вами.

     - Но... Мы никуда не уходим. Мы здесь! – Монах недоуменно вглядывался в строгие, чуть уставшие глаза собеседника.

     - Ты ошибаешься отшельник. И прекрасно понимаешь, что нет уже вас здесь. – Он нервно махнул рукой. – Каждый по отдельности еще есть, а всех вас нет. Вас ничто не связывает вместе. Корни свои вы позабыли. Отечество продали. Разум пропили. Какой бог может быть у народа, который не помнит прошлого, не разумеет настоящего, и не имеет будущего? Для чего такому народу бог? Для чего богу такой народ?

     Монах обреченно замер. Последний удар колокола мгновенно поглотила обступившая церковь мгла. – Господи, да разве нельзя что-то сделать? Ты же всемогущ! Сотвори чудо!

     - Ты преувеличиваешь мои силы, старик. Ныне я ничуть не сильнее тебя. Чудо достижимо, когда есть вера. Когда же ее нет – чудеса невозможны. В этом сила богов. Но в этом же наша слабость. Ныне мои храмы заполнены лишь пустыми обрядами, да оравами побирушек, которые безуспешно вымаливают всевозможные блага для себя. Это не вера. Это даже хуже, нежели простое безверье.

     Монах, шатаясь под грузом услышанного, опустился на колени. – Куда же мы тогда все идем, Господи?

     - А куда мы можем прийти во тьме? Мы уходим в небытие. Причем вы бежите так быстро, что я с трудом за вами успеваю.

     Старик от бессилья закрыл глаза. А когда открыл их, рядом уже никого не было. Лишь тьма напряженно вглядывалась в него, готовясь вот-вот поглотить и эту нехитрую цитадель. – Что же... – Подумал он. – По крайней мере, хуже уже не будет.

     Взявшись за веревку, монах с силой потянул ее. Над лесом вновь зазвучал голос колокола.