Внутри

Бежать, догнать, не опоздать. Бежать, догнать, не опоздать. Мысли отбивают каденс, грохочут метрономом в раковине черепной коробки. Пелена дождя сыплет фоновой суетой: как же так, как же так вышло-то, вышло-то как же так? А вот таки вышло, как без хомута дышло. Теперь только бежать.

Гр-рра-ахх! Молния рвёт пространство раскалённой плетью. Вспышка словно подкидывает, перемешивает картину мира, заставляет горящие от усталости колени дрогнуть. С горизонта сознания в тон пнувшему по перепонкам залпу звенит: правильно, и не упасть. Потому что если упасть, то не догнать. Безупречная логика.

А вот это уже не игра бликов и теней. За каменной грядой, в стороне от мерцающей лужами дорожки что-то метнулось. Что-то крупное, быстрое. Гр-рра-ахх! И рокот бешеных, голодных волн с той же стороны. Значит, уже берег. Значит, времени почти не осталось.

Бежать, бежать, бежать. Быстрее бежать, наискосок бежать, наперехват. Придётся спрыгнуть с аккуратно втиснутой между скал тропинки. Придётся довериться телесной памяти, положиться на везение. Потому что там, где сплетаются свет и тьма, где сливаются мелькание и всполохи, человеческому глазу не разобрать верного пути. Остаётся надеяться, что нечеловеческому тоже.

Гряда разваливается распадком, оползающим в песок пляжа. Быстрый взгляд в одну сторону, в другую… Вот! Среди ровного ряда чёрных пятен, под самым скальным обрывом что-то шевелится. Единообразно, ритмично, деловито. Надо туда. Но сначала оружие.

«Персональный портативный шок-индуктор среднего радиуса действия, модель «Темера-9К». Ёмкость аккумулятора… Вес… Габариты в режиме непосредственной обороны… Габариты в режиме дальнего боя…» Память услужливо роется в собственных напластованиях, выкидывает на поверхность абсолютно бесполезные факты. В них ничего не говорится о самом важном. О том, способна ли увесистая машинка отправить в нокаут нечто, для чего пока нет даже названия. Нечто, чего вообще не должно быть.

С одной стороны океан, с другой — базальтовая стена. На выполосканном прибоем пляже даже спрятаться негде. Значит, обойти по дуге, зайти со спины, подкрасться, пока волны ревут голодной стаей…

Внезапно песок под левой ступнёй подаётся. Тело не успевает отреагировать. Тело всё ещё подчиняется законам физики, двигаясь вперёд, умножая массу на квадрат скорости. И этой энергии хватает, чтобы голень, застрявшая в норе, провернулась.

Гр-рра-ахх! Крик боли не сдержать, он сливается с громовым раскатом. Песок бьёт по рёбрам слежавшимся тюфяком, холодным и мокрым. От удара одновременно больно и унизительно, но всё это неважно. Важно лишь, услышал ли тот, кому слышать вовсе не надо.

Земля вздрагивает. Раз, другой. Гулко, с неспешными паузами. Это шаги, и они всё ближе. Расфокусированный от боли взгляд скользит по мокрой ткани рукава, по обломанным ногтям, по шершавому полотну песка, по рифлёной рукояти шокера, отлетевшего при падении. Взгляд упирается во что-то, что не может воспринять. Не хочет, но должен, но сил нет, но надо…

Громоздкая тёмная фигура на фоне вспыхнувшего неба двигает чем-то, что некогда было плечами. Наклоняется ближе. Разевает пасть.

— О-о-о-кхс-са-а-а…

***

Ветер настойчиво трепал комбинезон, будто надеясь забраться внутрь. На минуту Ксения даже посочувствовала бедолаге. Наверное, ему здесь, на просторах Северной Пацифики, особенно холодно и одиноко. Как и ей. Стоило вылезать из криокапсулы, чтобы потом отправиться в тюлений угол между Командорами и Алеутской грядой. Вернее, не отправиться — быть усланной с глаз долой. Всё верно: когда не знаешь, что делать со сломанной куклой, кинь её на дальнюю полку.

Хотя это она уже придирается. Куклу заботливо починили, подновили, поставили в строй… А нет, вот со строем уже не сложилось. Что ж, спасибо, на вторсырьё не пустили. Иногда дальняя полка — не худший вариант. Особенно если кукла сама ни с кем играть не хочет.

Катер уже почти скрылся за частыми бурунами. Ксения помахала белому пятнышку вослед; ну и что, что беспилотник, может, нейросхемам приятно! На движение ладони отозвался чемодан — ткнулся под коленку и негромко пискнул, мол, веди, хозяйка. Хозяйка погладила «питомца» по верхнему карману и выудила оттуда очки. Ну-с, посмотрим, что у нас где.

С пирса вела единственная дорожка, сразу же подсвеченная трекером дополненной реальности. Ровное шершавое покрытие, плавные повороты — идеально для утренней пробежки. Правда, встречные бегуны уже столкнулись бы локтями. Очевидно, габаритные грузы на остров доставлялись по воздуху.

За невысокой грядой, отделявшей песчаный берег от холмистой долины, которая лениво разлеглась в широкой старой кальдере, дорожка свернула. Трекер показал, что до цели недалеко, и, обогнув ближний холм, Ксения увидела приземистые серые многогранники. База научной экспедиции на острове Улах — «дом» в переводе с алеутского. Ироничное название для места, в своё время стёртого со всех карт. Почти со всех.

Дорожка привела к ближнему из корпусов и уткнулась в ажурные ступеньки. За ступеньками начиналась ровная стена. Трекер молчал. Ксения сделала пару шагов в одну сторону, пару в другую, потом упёрла руки в бёдра и прищурила левый глаз:

— Избушка-избушка, стань к лесу задом…

Здесь, в низине, ветер уже не бубнил и не рвал ткань комбеза, поэтому донёсшийся словно в ответ крик прозвучал отчётливо. Страха или агрессии в нём не было — скорее удивление с ноткой возмущения. Ксения сунула очки в карман, скомандовала чемодану «место!» и насторожилась.

Крик повторился — из-за холмов, подпиравших дальний корпус базы. Теперь в голосе поселились сердитые интонации, и сам он раздался как будто ближе. Прикинув направление, Ксения побежала навстречу.

За холмами лежало неровное кочковатое поле, усеянное лишаистыми валунами. Между камнями бодро неслось некрупное животное, по-заячьи подкидывая зад и закладывая резкие манёвры. Следом, очевидно отставая, бежал худощавый смуглый мужчина, вооружённый колоритной бородой. Он громко пыхтел, взмахивал руками, чтоб не упасть, и периодически ругался на испанском.

Рыжий с чёрными подпалинами мех отлично замаскировал бы зверя под обломок породы, будь у него десяток секунд форы. Похоже, беглец и сам это прекрасно осознавал, постоянно пытаясь нырнуть в сторону — уйти с директрисы атаки, как сказал бы человек, знакомый с тактикой морских сражений. Но длинные голенастые ноги преследователя молотили, словно неутомимые рычаги, а в глазах горела целеустремлённость.

Окинув взглядом диспозицию, Ксения сориентировалась и сложила ладони рупором:

— На меня, на меня гоните!

Мужчина вздрогнул, остановился, закрутил головой. Увидев, что «охотник» занят, «дичь» нырнула в неглубокую ложбинку, на пузе проползла до ближайшего валуна и затаилась. Пришлось снова подать голос:

— Я здесь! А он там! Да, во-он там сныкался! Сбоку заходите, я страхую!

Теперь брюнет понял. Он вскинул ладонь в приветственном жесте и вновь заработал ногами. Ксения прикинула встречный курс и ускорилась.

Зверь, казалось, оцепенел от страха. Уже можно было разглядеть упитанную тушку, аккуратные уши, круглую мордочку с бусинками глаз. Внезапно, когда мужчина уже наклонился, чтобы сцапать добычу, короткие лапки распрямились мощным рывком. Чёрно-рыжий мех выписал зигзаг между поимщиками, рванул в сторону…

Когда небо перестало кувыркаться, Ксения поняла, что почти удобно лежит на совершенно незнакомом человеке. Щёки моментально обдало жаром. Она вскинулась, попыталась отодвинуться — и тут же заехала локтем по чужим рёбрам. Впрочем, снизу вместо возмущенного вопля раздался жизнерадостный, хоть и сдавленный смех:

— Hijo de puta… — простонал брюнет, безуспешно борясь с хохотом. Тут же уточнил на системном: — Вот же сукин сын. Или дочь. Тут с ними сложно… Надаль.

Он протянул руку. Ксения вскочила, помогла невольной жертве инерции подняться, потом сообразила:

— Ксения. Меня к вам направили…

— У вас интересный акцент, Ксенья, — пробормотал Надаль, отряхиваясь от клочков мха и украдкой потирая бок. — Звучит экзотично. Греческий? Кажется, «ксенос» означает «чужеземец, чужак».

— Почти угадали, — хмыкнула Ксения. — Акцент русский. А насчёт «чужака»… Знаете, Надаль, это охренеть какая длинная история.

***

— Сто лет? — Надаль обернулся, прервав укрощение кухонного раздатчика. — ¡Madre de Dios! Вы меня не разыгрываете?

— Саму б кто разыграл, ага, — буркнула Ксения, наворачивая лапшу на вилку. — Год туда, год сюда… Я не считала. Вам что, вообще ничего не сказали?

Пожав плечами, старший и до сего момента единственный научный сотрудник базы «Улах-1» вернулся к битве за обед. Вентиляция столовой негромко аккомпанировала сосредоточенному сопению. Впрочем, через десяток секунд раздатчик снисходительно скрипнул. Усевшись напротив, Надаль снял крышку со своей порции лапши.

— Знаете, ко мне в принципе относятся, как к грибу: держат в темноте и кормят дерьмом… Простите, Ксенья, не хотел грубить при даме. Впрочем, — вздохнул он, — я всё это заслужил. Mea culpa.

Ксения сощурилась и чуть склонила голову набок, напомнив самой себе в этот момент любопытную синицу. Когда-то, давным-давно, одна маленькая девочка очень любила слушать чужие истории. Истории, которые рассказывал отец, приходя с работы. Та девочка тоже щурилась, вертела головой…

Поток воспоминаний пришлось оборвать. Сейчас следовало задавать вопросы и отвечать самой — для пущего торжества социализации.

—Интригуете, да? Чую, вам тоже есть, чем поделиться. Кто первый?

Надаль, задумчиво мешавший белковую стружку с бульоном, снова вздохнул.

— Давайте я. Побуду un caballero, — он скривился, — хотя термин уже давно утратил актуальность. Итак, официально я здесь представляю комиссию по ядерному регулированию. Нет, не штатовскую: теперь она подчинена ООН. В середине двадцатого века на острове…

— …Ликвидировали устройство, которое наши и союзники отжали у фрицев тогда же, в сорок четвёртом, — подхватила Ксения. — Потом остров засекретили со страшной силой, даже с карт убрали. Якобы фонило тут, хоть в свинец запаивайся. Но мой дозиметр молчит, — она пощёлкала по очкам. — И вы без скафандра носитесь. Кстати, за кем?

Воззрившись на собеседницу, Надаль подвигал бородой, затем улыбнулся.

— Вот теперь верю, что вы из прошлого века. Картина мира, лексикон… — он шевельнул пальцами над лапшой. — Только прошу, давайте друг друга не перебивать. Мне и так непросто.

Поперхнувшись, Ксения опустила взгляд. Мда, привычки. Даже криокапсула их не отморозила. Отец тоже журил за манеру влезать посреди чужой реплики…

Надаль продолжал светски улыбаться. Казалось, он не заметил смущения гостьи. Или вежливо сделал вид.

— Вы правы, Ксенья. Уровень радиации на Улахе соответствует среднему для региона. Гранитных пород с их повышенной активностью нет, сплошной базальт. Тем не менее, какие-то испытания здесь проводили. И моя задача — собрать если не прямые, то косвенные свидетельства. Например, — он ещё раз пожал плечами, — выявить аномалии биоценоза.

Ксения нахмурилась и запустила пятерню в короткие, по-мальчишески стриженые волосы.

— Надаль, вы того, вы попроще. Для тупых. Я же не биолог, я сестринский-то не окончила — ещё тогда, до криокапсулы. Могу таскать судна и ставить уколы, на этом всё. Сейчас скажу, а вы поправите, если неверно поняла: где-то средь местных пажитей и нив предположительно завелись мутанты. Ваша цель — изловить одного, лучше парочку, заформалинить и грохнуть банкой на большом хурале больших дядь. ¿Es verdad?

Расхохотавшись, Надаль чуть не подавился лапшой. Встал, отдышался, уперев руки в колени, стёр выступившие на густых ресницах слёзы. Из-за ворота футболки выскользнул круглый камешек с дырочкой по центру, подвешенный на шнурке. «Куриный бог» — так называли подобные амулеты в детстве. В ещё её детстве.

— То есть, испанский вы тоже знаете… ¡Maravilloso! Да, всё так, всё верно. За исключением пары моментов. «Мутанты» здесь действительно завелись — как минимум, новый вид. Скорее, даже целый класс. Представителя оного мы с вами так задорно ловили при знакомстве.

Он снова принялся хихикать, и настолько заразительно, что Ксению тоже начало щекотать изнутри. Ещё несколько минут пришлось потратить, чтобы, как говорил отец, «переварить смешинку». Странно, до прибытия на остров она старалась не вспоминать отца по любому маломальскому поводу. В какой-то момент это даже начало удаваться.

Когда приступ веселья выдохся, Надаль заправил «куробога» обратно, вернулся за стол и посерьёзнел:

— А вот насчёт, как вы выразились, «хурала»… Видите ли, вам, Ксенья, не следует употреблять выражение «большие дяди». Даже в шутку. Сначала не поймут, потом засудят за сексизм. И это косвенно связано с тем, почему моё нынешнее положение формально является синекурой, а по факту — ссылкой.

— Есть версия, — протянула Ксения, — что контекст у наших с вами историй в итоге не такой уж разный. Рассказывайте, Надаль, рассказывайте. Я заткнулась и вся внимание.

***

— Сволочи! — От пинка стул отлетел к стене, ударился, но не упал. — Нет, ну какие сволочи, а?! Родного отца… За такую, простите, хрень!

Надаль наблюдал приступ ярости, не поднимаясь из-за стола. Лапша в миске давно остыла, а сам он, скрестив руки на груди, водил вслед за разбушевавшейся гостьей усталым взглядом.

— Спасибо, — наконец вымолвил он. Голос почти не дрожал. — Правда, Ксенья, спасибо. Знаете, я так отвык от сочувствия… От человеческого отношения. Простите, если буду казаться вам холодным или отстранённым.

— Нет, тут-то я вас понимаю. — Ксения вернула стул на место и оперлась на его спинку, стараясь дышать глубоко и размеренно. — Но вот чего не понимаю, так это как вы смогли отдать им свою дочь. Вот как?! Вы же любите её, любите до сих пор, я вижу! Вы же не алиментщик: «С глаз долой, из кошелька вон». Это не про вас. Не про вас же?

— Это моя вина, — тускло повторил Надаль. — Я потащил дочку в лабораторию, в потенциально опасную среду. Я должен был проследить. Я отвечал за технику безопасности. Да, отрезанный лазером палец можно пришить обратно. А как заштопать психотравму? Как можно доверить ребёнка безответственному мужчине?

Он помолчал, потом скривился:

— Так мне сказали тогда. Так повторяли всё время. Знаете, Ксенья, пока вы спали в капсуле, мир изменился. Маленький экскурс в историю: сторонники леворадикальных реформ и альтернативно правые так долго и старательно разбегались в стороны, что не могли однажды не столкнуться вновь. Всё потому, что бежали они друг от друга не по евклидовой прямой банальной неприязни. Они двигались по пути, что лежал на поверхности сферы социальных взаимодействий — по окружности политики. И точкой нового контакта стал семейный вопрос.

Надаль посмотрел в сторону, пригладил бороду. Вытащил «куробога» из-за ворота, покатал между пальцев, подёргал за шнурок. Ксения притихла, боясь спугнуть.

— Леваки заявляли, что мужчина не имеет права диктовать женщине, как ей распоряжаться собственным потомством. Правые неожиданно соглашались: воспитанием детей исторически занимались женщины, значит, так тому и быть во веки веков, amén. Результат… Результат вы наблюдаете. В единственный день, когда мы могли видеться — в День отца, — я взял Ракель на работу. А она сунула палец в открытый лючок микротома. Ей даже не было больно…

Он спрятал лицо в ладони и начал раскачиваться на стуле. «Куробог» запаздывал, подёргиваясь на шнурке в противофазе, застревая в тугих колечках бороды.

— Мне отказали в родительских правах, — глухо донеслось с другой стороны стола. — Пускай и в том, эрзац-варианте. Сбросили социальный статус почти до нуля. Выгнали из института… Я потратил кучу времени, сил и нервов, чтобы вернуться в науку. Но вернуть Ракель не смог. И потому согласился переехать сюда. Согласился заняться полубессмысленным, никому не нужным делом. Подальше от воспоминаний. Подальше от собственного бессилия.

Ксения на цыпочках обошла стол. Как бы случайно двинула коробку с салфетками ближе к собеседнику. Подняла ладонь, чтобы прикоснуться к подрагивающему плечу. Поморщилась, убрала руку. Не стоило. Явно не стоило.

— Надаль, этот придурок, — она кивнула на раздатчик, — он чай заваривает? Впрочем, вы, наверное, по кофе…

— Нет, почему, — салфетки подозрительно зашуршали, раздался мощный носовой звук. — Чай звучит экзотично. С удовольствием выпью с вами. В меню точно был…

— А где меню?

Недоуменно обернувшись, Надаль по очереди уставился на гостью, на кухонный аппарат, на очки. Потом хлопнул себя по лбу.

— Точно! Ксенья, вы же без имплантов! Давайте я включу режим совместимости… Вы потому чемодан у входа оставили? Не смогли с дверью договориться? ¡Perdoname, por favor!

— Ну как-то так, ага, — проворчала Ксения, изымая из лотка ароматно парящие кружки. — Зато пробежалась налегке. А импланты… Мне сказали, у неадаптированного организма высок риск отторжения. Да и хрен с ними, рыдать не стану.

Она снова села напротив Надаля, сплела пальцы «корзинкой», пристроила подбородок. Посмотрела, как хозяин базы дует на кипяток и опасливо отпивает. Опять поймала укол воспоминаний: отец, усталый после командировки куда-то в глушь, сам заваривает чай «с сибирскими травками» и расставляет по столу «гостинцы» — мёд, кедровые орехи, варенье… Отмахнулась от неуместного, мысленно надавала себе по щекам. Потом неспешно, подбирая слова, заговорила:

— Меня родитель мой тоже любил. Баловал дуру, что уж тут… Хочешь бегать по утрам одна, без охраны — бегай. Хочешь на сестринский вместо юрфака, потому что подруги — поступай. Хочешь состричь косу и отдать на парики для онкобольных — твоё дело. Нет, понятно, на самотёк-то не пускал. И присматривал, и страховал… Но так, издалека. А вот когда стало известно про лимфому — тут же воздвигся, словно памятник Дзержинскому: вечно бдительный и ко всему готовый.

Я сначала даже как-то не восприняла. Третий курс, ветер в голове, какие лимфомы нахрен?! Стадия отрицания, ясен-красен. Но остальное представление прошло уже под отцовским контролем. Обследования, консультации, терапия. Консультации, обследования, терапия. «Лучка», «химка», снова «лучка»… В моё время верили, что комбинированный подход эффективен в девяноста процентах случаев. Я, видимо, оказалась уникумом. На свой лад.

И тогда отец впервые наплевал на моё мнение. Нет, сначала он просто предложил: новейшая разработка, секретный проект его же института, пожизненные — то есть, до истощения ресурсов — гарантии… Лечь на лёд и не дёргаться, пока в будущем не откроют лекарство. Я наорала на него, как павлин на Мюнгхаузена. А этот жук просто дождался завтрака и влил мне снотворное. Попила чайку, называется.

Покосившись на кружку, Ксения криво усмехнулась:

— Проснулась я уже в «сейчас». У кровати психотерапевт, в крови онкофаги, в башке торричеллиева пустота. А главное — пустота внутри. Там, где должно быть сердце.

Она отвернулась, быстро смахнула влагу с век. Провела подушечкой указательного пальца по дужке очков.

— Потом мне передали это. Отец каждый день приходил к капсуле. Пересказывал новости, читал вслух… Просил прощения. Всё записывал. Всё, каждую секунду вместе. И в какой-то из редких моментов просветления до меня наконец допёрло: из нас двоих больнее всего было ему. Потому что ну не должны родители терять детей. Не имеют права.

Надаль, всё это время горбившийся, словно каждое слово падало прямо на позвоночник, распрямился и тяжело выдохнул. Ксения отхлебнула, снова скривилась и продолжила:

— А вашим политико-социальным балаганом я налюбовалась, пока проходила курс реабилитации. Честно поделилась мнением с куратором — тем самым психотерапевтом... Вокруг меня вообще там едва не качучу плясали: криокапсулу отец провёл как оборудование института, а состояние инвестировал в перспективные проекты и завещал мне. Так что спустя сто лет я выползла из криосна довольно богатенькой буратиной; в попу мне дули с придыханием. Но, видимо, прямого наплевательства на основы миропорядка уже стерпеть не смогли. В итоге всех устроил вариант с Улахом: я получила уголок под солнцем и дело, которым могу заниматься в меру разумения, а большие дяди и тёти немножко расслабили ягодицы.

Посмотрев в кружку и убедившись, что та пуста, Ксения решительно грохнула ей по столу. Задумка удалась: биолог, доселе целеустремлённо погружавшийся в собственные мысли, подпрыгнул и уставился на нарушительницу. Выждав ещё пару мгновений, «нарушительница» повысила голос:

— И вот что я вам скажу, Надаль. Эти поганцы выдумали кучу правил? Славно, сыграем по ним. Сделаем их на их же поле. С завтрашнего дня мы садимся в засаду, ловим этот ваш новый вид, потрошим, солим, парим, жарим — и взрываем научные журналы сенсационной статьёй. Я примерно представляю, как оно работает. Вас превозносят, ставят в один ряд с Линнеем, Ламарком и Дарвином, цитируют и репостят в соцсетях. А человек, которого цитируют и репостят, по умолчанию не может обладать низким соцстатусом. И что из этого следует?

Вот теперь Надаль улыбнулся искренне. Робко, неумело, словно отвык — хотя сам же полчаса назад хохотал взахлёб. Сгрёб «куробога» в горсть и поцеловал, подрагивая уголками губ.

— ¡Madre de Dios! — пронзительный шёпот вплетался в тихий гул вентиляции. — ¡Madre de Dios!

***

Выемка в скале напоминала сиденье каменного трона. Ксения устроилась в ней поуютнее, подобрав ноги под себя. Щурясь от рассветных лучей, с любопытством выныривающих из-за края долины, она одновременно настраивала поляризацию в очках, разбиралась с режимами шокера и слушала лекцию.

— На самом деле от Улаха я действительно не ждал ничего… сенсационного, — Надаль заложил одну руку за спину, а другой отмахивал ритм, расхаживая перед «аудиторией». — Если бы, как вы образно выразились, «средь пажитей и нив» нашего курорта действительно обитал материал для научных открытий, его бы обнаружила предыдущая экспедиция. Так я полагал.

— Но ты… в смысле, вы ещё не были на тот момент знакомы со всей глубиной человеческой лени и формализма, — в тон уточнила Ксения, наконец победив оптику. Биолог с энтузиазмом кивнул.

— Ты права, к el diablo формализм! В конце концов, мы теперь коллеги и, надеюсь, друзья!

Он торжественно протянул ладонь. Рукопожатие вышло цепким, но чутким; длинные и с виду изящные пальцы знали силу, но знали и её предел. Пришлось побороть ещё один приступ болезненной ностальгии. Да, тяжко будет дружить с человеком, вблизи которого оживают такие воспоминания.

— Так вот, о сенсациях, — продолжил Надаль, деликатно проигнорировав чужой румянец. — Я читал отчёты. У дозиметристов чисто, у химиков чисто, даже по тепловым и шумовым загрязнениям сплошная благодать. Я было усомнился в самом факте испытаний, но знакомый из архива по моей просьбе проверил всё, с чего сняли гриф… Кстати, а как ты добралась до записей?

— Выдали с подорожной, — Ксения повела плечом, чтоб не упиралось в камень. — Похоже, твой прочувствованный пассаж про гриб справедлив. Ну ничего, мы им ещё устроим тапком по трибуне!

Шокер с негромким клацаньем выдвинул рукоять и сенсорный блок, повёл эжектором. Трекер в очках отобразил прицельную сетку. Удовлетворённо цыкнув, Ксения поставила устройство на предохранитель.

— А почему у тебя никакого оружия? Всё-таки один на целом острове…

Надаль посмотрел с недоверием, потом покачал головой:

— Ксенья, Ксенья, ты забываешь: я мужчина с обнулённым социальным статусом. Я никто и звать меня никак. Вдобавок экспедиционная комиссия решила, что мне здесь не от кого обороняться. Я даже твоим шокером воспользоваться не смогу — не владелец...

— Однозначно сволочи, — насупилась Ксения. — Ладно, проехали. Лучше расскажи про мутантов. Ты упомянул класс… Это довольно высокий ранг таксона. Как-то смело, не?

— И эта женщина просила «попроще, для тупых»! — остановился и вскинул руки Надаль. — Ай, Ксенья, обвела старика вокруг пальца. Bueno, muy bueno, учту!

Он шутливо погрозил пальцем. Не удержавшись, Ксения возвела очи горе и скроила умильную моську. От скалы отразилось сдвоенное эхо хохота.

— Признаться, я не уверен, что речь идёт о спонтанной мутации, — произнёс Надаль, отсмеявшись. Он обернулся на знакомое поле, теперь полностью залитое солнцем, и понизил голос. — Вполне допускаю, что имеет место осознанный генетический эксперимент. Точнее, имел — в прошлом, во время Второй мировой. И его последствия были обнаружены, сосланы на Улах и засекречены на нескольких уровнях.

— Так-так, — Ксения подобралась. — То есть, рыжее и пушистое, за которым мы гонялись, сшибая друг друга, это что? Секретное оружие нацистов?

Вместо ответа Надаль махнул рукой и направился к едва заметной тропинке. Та ныряла в неглубокий лог, тянущийся вокруг поля, и забиралась обратно наверх уже у дальней стены кальдеры. Там, на полянке среди зарослей карликовой берёзы, валялись пустые клетки и коробки.

— Сначала я принял их за леммингов. Довольно крупных, даже учитывая так называемый «островной гигантизм», но в остальном вполне обычных. Все признаки налицо — точнее, на морду. Но когда я от скуки принялся наблюдать за ними внимательнее…

Надаль повёл ладонью в воздухе, и трекер получил запрос на входящий файл. Перед Ксенией всплыло окно видеоплеера. Ракурсы сменялись: видимо, что-то было отснято с дронов, а что-то с фотоловушек.

— Обрати внимание на даты, — палец биолога проткнул изображение, — и на отметины у животных. Средний срок жизни лемминга — год, полтора, максимум два. От этих особей, учитывая размеры и то, что они выглядели вполне зрелыми, я ожидал три, максимум четыре цикла.

Воспроизведение ускорилось, кадры замелькали, цифры в углу тоже. Со старта съёмок прошло пять лет, потом десять. Начав узнавать отдельных «леммингов», Ксения подняла брови и уставилась на биолога. Перехватив её взгляд, Надаль развёл руками.

— Ну хорошо, — видео замерло, окно проигрывателя свернулось в трей уведомлений. — Ты обнаружил здоровых грызунов-долгожителей. Всё ещё не вполне понимаю, чем они так тебя заинтриговали.

— На острове очень стабильная популяция, всего сорок две особи, — принялся отгибать пальцы Надаль. — Это количество не меняется. Никогда. Я не видел ни одного умершего естественной смертью или загрызенного хищником, не наблюдал и молоди — хотя настоящие лемминги способны размножаться со взрывной интенсивностью. К слову, у этих нет абсолютно никакого полового диморфизма. Честно говоря, я затрудняюсь определить, кто из них самка, а кто самец.

— Так заловить и вскрыть, ну! — возмутилась Ксения и веско похлопала по шокеру. — Или чем там современная наука за гонады щупает?

— Ксенья, опять перебиваешь, — мягко промурлыкал биолог, — а теперь подумай. Если бы я за эти годы мог наловить себе материал для работы — стал бы носиться за единственным экземпляром, врезаясь в симпатичных девушек?

«Симпатичная девушка» густо покраснела. Надаль же присел на корточки возле ближайшей клетки и указал на сложную систему, прикреплённую к дверце.

— Наши мохнатые аборигены высмеивают все мои ухищрения. Они обманывают электронные сенсоры. Они разряжают или ломают механику. Они убегают от дронов, прячутся, как guerilleros в джунглях. Они обмениваются информацией, используют подручные средства и совершенно не настроены сдаваться без боя.

В глазах у хозяина острова, на самом тёмном их дне тлел опасный огонёк. Становилось ясно, что без боя сдаваться не собирается никто. Ксения впервые почувствовала себя неуютно.

— Они что, разумные?

Требовалось разрядить напряжение — и похоже, сработало. Надаль выпрямился, собрал бороду в кулак и фыркнул:

— Насчёт разумности спорно. Хотя, знаешь, на всякий случай не стал бы исключать… — он приложил ладонь козырьком к бровям, осмотрел поле ещё раз. — Я уже понял, что ты неплохо бегаешь. А как со стрельбой по движущимся мишеням?

***

На базу возвращались инвалидной командой. Закусив губу, Ксения упрямо ковыляла по дорожке, размахивая для баланса стазис-контейнером. Она никак не хотела отдавать добычу, периодически шипела «моя прелесть!» и хохотала над недоумением Надаля. Тот порывался то поддержать охотницу под локоть, то выхватить громоздкий ящик, и сдержанно, очень вежливо ворчал.

В итоге пришли к компромиссу. Радостно попискивая и гудя гравизеркалом, с базы прилетел чемодан, на который и возложили миссию носильщика. Ксения разрешила себе признаться, что подвёрнутая лодыжка действительно ужасно, ужасно болит. Надаль, игнорируя возражения, подхватил девушку на руки, и остаток пути ругались уже дуэтом.

Диагност журчал успокоительно и мягко, требуя, чтобы пациентка не вертелась. Не вертеться получалось с трудом. Хранилище для образцов стояло аккурат за медкабинетом, за прозрачной стенкой, и Ксения выворачивала голову, чтобы проследить за судьбой своего трофея.

Камера, в которую Надаль выгрузил парализованную тушку, не пустовала. В дальнем углу стоял резервуар, в котором что-то плавало. Что-то небольшое, розоватое, упорно напоминающее…

Неуютное чувство, скользнувшее по периферии сознания перед охотой, снова дало о себе знать. Дверца хранилища хлопнула, и Ксения быстро отвернулась.

— Надаль, сколько у тебя переломов? — сходу уточнила она, когда биолог вернулся в медблок. — Я вот на втором заходе уже побилась. А ты так носишься по здешним буеракам…

— Все зажили, — улыбнулся Надаль и поправил на пациентке манжету инъектора. — Регенератор устаревший, зато склад забит до отказа. Есть и запчасти, и расходники. Можно вырастить человека заново хоть целиком — хотя клонирование, конечно, запрещено. Поправляйся, Ксенья.

— Окса, — неожиданно для себя буркнула Ксения. — Так отец меня называл. Тебе, наверное, проще будет выговаривать.

— О-окса-а, — Надаль словно попробовал слово на вкус. — Звучит экзотично. Я бы даже сказал, Окса-тично.

Оба рассмеялись — немного нервно, словно скопившееся внутри напряжение наконец нашло лазейку и торопилось выбраться на свободу. Но биолог быстро посерьёзнел:

— Давай, расслабляйся и отдыхай. В реген-коктейль входит целерит, он ускорит рост повреждённых тканей и в целом подстегнёт метаболизм. Если хочешь вздремнуть в процессе, я добавлю лёгких успокоительных…

— Эй! — эффект от возмущения смазался мощным зевком. — А вскрытие? Я хочу присутствовать и мстительно подавать скальпели!

— Вскрытие? — поднял бровь Надаль. — ¿Para qué? Образец парализован твоим метким выстрелом, плюс стазис, плюс транквилизаторы для страховки. Он будет мирно лежать себе в томографе, а ты за это время как раз поспишь и восстановишь связки. Обещаю, не дольше двадцати минут!

— Ладно! — Ксения зевнула снова, потом стянула очки и отщелкнула магнитный замок шокера. — Двадцать минут! И без меня — никаких нобелевок!

Сон подкрался почти сразу, будто сидел наготове, прячась в укромных углах. В нём маленькая Ксения опять ждала, пока отец вернётся из командировки, а на столе уже пыхтел и подмигивал чайник, и баночки с вареньем водили хоровод, и мёд вытекал из крана на кухне таким обильным потоком, что пришлось подставить ведро. Потом из стены вышел Надаль, которого обязательно надо было познакомить с отцом, но отец и был Надалем, от чего в груди зашлось щемящим откровением: как же это верно! как же правильно! как она раньше не догадалась! А ещё позже они шли по берегу Улаха, и Надаль-отец с каждым шагом превращался в огромного, весёлого, пушистого лемминга, на которого можно было сесть верхом и поскакать, поскакать в рассвет…

Оказалось, её трясут за плечо. Настоящий Надаль кусал губы, и в его глазах снова искрился тёмный огонёк.

— Как обещал, двадцать минут. Хотя еле удержался, чтоб не разбудить раньше. Окса, пойдём, ты должна это видеть!

Над проекционным столом мультиспектрового томографа крутилась объёмная модель. С неё поочерёдно будто снимали слои: мех и кожа, жировая ткань, мышцы и связки, кровеносная система, внутренние органы, скелет… На втором круге Ксения спохватилась и начала считать. Затем, сохраняя внешнее спокойствие, обернулась к Надалю.

— Ты знал?

— У меня были свои предположения, — борода биолога топорщилась почти воинственно. — Но такого я даже представить не мог. Ты посмотри, всё в двойном комплекте, всё — и сердце, и печень, и эндокринные… Даже мозг!

— То есть, вот так работает их долгожительство?

— То есть, вот так работает их система размножения.

Ксения застыла. Остановила цикл, повертела модель вокруг разных осей, присмотрелась внимательно. Снова уставилась на Надаля, теперь уже не скрывая изумления. Тот медленно кивнул.

— Да, всё верно. Фактически, кто-то изобрел бессмертие. То ли природа, то ли вивисекторы из «Аненербе»…

Огонёк внутри его глаз превратился в пламя, и тень от этого пламени заострила знакомые черты. Ксении захотелось сделать шаг назад, забиться под стол. Вместо этого она сжала кулаки и села на ближайший табурет.

— Рассказывай, Надаль. Я вся внимание.

***

— Да ну, ерунда получается. Ты вот беременным ходил?

Надаль постучал пальцами по столу и поднял к усам чашку — на этот раз с кофе. Огонёк в глазах притух, и стало заметно, насколько он вымотался.

— Окса, я, конечно, мужчина и не способен выносить ребёнка. Но я внимательно наблюдал — ещё когда мы с матерью Ракели были близки… И напомню, я всё же биолог.

Он прикрыл глаза и как следует приложился к кофе. Ксения стянула очки и помассировала переносицу.

— Извини. Это стресс, это всё стресс. Не каждый день видишь… такое, — она махнула в сторону томографа. Согласно качнув бородой, Надаль поводил ладонью возле модели.

— Смотри, это нельзя назвать беременностью в том смысле, в каком мы её обычно понимаем. Зародыш развивается не в отдельном, обособленном органе, асимметрично нагружая организм матери. Отнюдь, он как бы прорастает внутри своего андрогинного, прошу заметить, носителя, подобно симбионту…

— Сим-потомок, — предложила Ксения. — Только если я помню верно, симбиоз — это когда разные биологические виды. Надо родить новый термин, — она поморщилась от каламбура и втянула воздух сквозь зубы.

— ¡Perfecto! Сейчас запишу, — Надаль пошевелил указательным пальцем, и рядом с моделью в воздухе появилась строчка. — Поехали дальше. Сим-потомок развивается, дублируя ключевые и вспомогательные системы родителя. Представь, что вместо токсикоза и неуклюжести ты становишься в два раза сильнее, выносливее, устойчивее к вызовам внешней среды… И вдвое сообразительнее.

Модель развернулась в профиль. На продольном разрезе замерцали уплотнения в нервной ткани. Ксения хмуро покосилась на стазис-контейнер.

— Так вот как они обходили твои ловушки…

— Не только, — потянувшись, Надаль встал и направился к раздатчику за новой порцией кофе. — Включи режим мониторинга нервных импульсов.

Очки вернулись на место. Повоевав с интерфейсом, Ксения воззрилась на картинку и нахмурилась сильнее.

— Выглядит как бассейн Амазонки из учебника по географии. Всё течёт в одну сторону… — она запнулась и прошептала: — Подожди, то есть… Он что, перекачивает своё сознание? Вот что ты имел в виду под бессмертием?

Выудив из-под футболки «куробога», Надаль гордо поднял его в воздух.

— Устами студента глаголет истина! Прости, я уже слегка заговариваюсь, — он глуповато хихикнул. — Понимаешь, это же революция в эволюции. Радикально новый способ продлить себя в будущее. Ведь если так посмотреть, весь животный мир участвует в битве за сохранение вида. Сначала банальное деление, потом почкование, половое размножение, личинки, икра, яйца, живорождение… Опять же, на каждом этапе усложняется поведение родителей. Появляется инстинкт заботы о потомстве, развивается взаимодействие внутри родственных групп…

Помолчав и покрутив «куробога» в пальцах, Надаль заговорил снова, мрачно и веско:

— Сейчас мы можем дать нашим детям только их самих — и весь этот огромный, опасный мир впридачу. А потом надеяться, что потомки не бросят предков, по собственной ли воле, по чужой… Порой всё, что нам остаётся друг от друга — глупый камешек с дыркой внутри. С пустотой, которую ничем не заполнить.

Он снял шнурок через голову и протянул Ксении. Та колебалась ровно секунду. «Куробог» оказался тёплым, тяжёлым. От шнурка шёл на удивление уютный и родной запах.

— Оставь, это подарок, — Надаль потянулся снова, словно только что скинул с плеч лямки плотно набитого рюкзака. — Ты мне очень помогла. Не представляешь, как помогла.

Намотав шнурок на руку, Ксения склонила голову набок, взвешивая «за» и «против». Хотела было бросить монетку, но вспомнила, что их больше не выпускают. Наконец, решилась, набрала полную грудь воздуха и выпалила:

— Надаль, не смей. Даже не думай. Вот просто выкинь из головы и забудь!

Тот чуть не поперхнулся кофе. Отставил чашку, потянулся за салфетками, промокнул бороду. С сожалением осмотрел футболку, ещё минуту назад свежую, потом поднял взгляд.

— Окса, что с тобой? Ты о чём?

— Знаешь, о чём! — рыкнула Ксения. — У тебя в стазисе лежит палец дочери! И ты всё знал про «леммингов», тебе нужен был лишь материал! Я в курсе возможностей современной генетики, не полная дура-то. Это ведь даже не клонирование, это… это…

Она задохнулась от неспособности подобрать верные слова. Откуда-то из предвечной тьмы, верной насельницы рептильного мозга, в сознание скользнула подлая, грязная мыслишка: «Ты не смогла быть хорошей дочерью на своём месте, так отбери чужое!» Пришлось бороться ещё и с ней.

Надаль смотрел внимательно, ласково. Борода у него растрепалась и выглядела теперь как-то особенно по-домашнему.

— Окса, Окса, — тон его приобрёл оттенки, характерные для воспитателей детского сада и опытных дрессировщиков. — Ты что такое подумала? Ты правда решила… ¡Madre de Dios! Фу, гадость какая! ¿En serio? Когда я успел дать тебе повод?!

Ксения почувствовала, как скулы буквально раскаляются от прилившей крови. Кончики ушей тоже будто прихватили крапивными листьями, в глаза сыпануло песком. Не зная, что ответить, чем парировать, как доказать, она отвернулась и вжала лицо в ладони. Губы предательски дрогнули:

— Но палец… И я… Прости, я боялась, что ты… Что я тебя… Дура, господи, какая же дура… Полная, полнейшая!

Горячая ладонь легла на плечо. Дыхание взъерошило волоски на шее, губы прошептали возле самой мочки:

— Всё хорошо. Мы оба устали. Просто слишком много новостей. Слишком много всего. Чай будешь?

Кивнуть стоило усилий. Через десяток секунд уже знакомо скрипнул раздатчик, по столешнице негромко стукнула кружка. В запахе плавали незнакомые нотки — похоже, автоматика знала больше одного рецепта заварки. Ксения на ощупь потянулась за салфетками.

— Знаешь, я думаю, одной статьёй дело не обойдётся, — Надаль вернулся к кофе и теперь плавно водил чашкой в воздухе. — Мы с тобой, Окса, напишем монографию. Да, от соавторства тебе не отделаться, так и знай. Никаких возражений, ясно? Хотя тема, конечно, широкая, а монография подразумевает некоторую узость рассматриваемой проблематики…

Его голос переливался и перекатывался, и Ксению после пары глотков чая начало отпускать. В конце концов, она сама себя накрутила. Дала волю внутренним страхам. Определённо, стоит снова походить к психотерапевту. Интересно, где ближайшая практика? В Петропавловске-Камчатском или в Анкоридже?

Она глупо хихикнула и отпила ещё. Какой любопытный чай…

Какой знакомый эффект.

Надаль, ах ты скотина.

***

Сознание возвращалось вкрадчиво, не спеша. Покой и умиротворение тянули улыбку за уголки губ. Такой букет постэффектов обычно давала искусственная пропофоловая кома — правда, пропофол обычно вливали в вену, а не в чай. Отстранённо рассуждая о медикаментах и способах их применения, Ксения была бы готова обнять весь Улах, если бы у неё наверняка не оказались связаны руки…

Она пошевелила пальцами, потом ощупала запястья. Ни верёвок, ни наручников, ни пластиковых стяжек. Что за ерунда?

Порыв резко встать Ксения подавила. Головокружение после седации — то ещё удовольствие. Впрочем, за сто лет анестезиология, похоже, махнула пару-тройку пеших походов. Даже легчайшей тошноты, и той не ощущалось. Что ж, следовало прояснить диспозицию.

Диспозиция представляла собой одну из безликих комнат в жилом корпусе базы. Похоже, та самая, в которой Ксения едва успела опустошить чемодан и вздремнуть перед охотой. Очки и шокер лежали рядом на тумбочке: Надаль действительно оказался «un caballero» и не стал брать чужое. Но в таком случае — зачем?

Не «зачем», а «на какое время». Сообразив, Ксения вскочила и устремилась к двери. Та, скорее всего, заперта, но если подорвать над механизмом одну из шокерных батарей…

Полотно с шелестом ушло в сторону — просто и бесхитростно. Впрочем, логика здесь имелась. Если уж Надаль не смог связать женщину, ограничивать её в передвижении он бы точно не стал. При всей фронде, биолог оставался человеком своей эпохи. Если ещё человеком.

Рефлексировать было некогда. Очки вернулись на переносицу, шокер в магнитный держатель. От спален до медблока бегом выходило не меньше пары минут, со всеми поворотами и дверями. Для не самого крупного острова базу строили с размахом.

Переходы между корпусами накрывал прозрачный, хоть и помутневший от времени пластик. Сейчас в него лупили пулемётные очереди дождя, а далеко за холмами, над океаном била грозовая артиллерия. От гулких ударов пол подрагивал почти непрерывно, и Ксения едва не споткнулась. Но не споткнулась — и побежала дальше.

В медблоке ревело и сквозило. Ветер скрипел вырванной из направляющих дверью, катал по полу вскрытые ампулы, дёргал за патрубки инъекторных манжет. Ксения заозиралась. Так, вот картриджи от регенераторной смеси, вот канистра протеинового базиса… С кухни он его приволок, что ли? Целерит — одна упаковка, вторая… Торопился. И похоже, кое-что успел. Но куда рванул после? И зачем разнёс всё на своём пути?

Видеоплеер ненавязчиво мерцал иконкой из трея. Развернув, Ксения принялась крутить файл то в одну сторону, то в другую. Что-то ведь вспомнилось, всплыло из омута памяти, шлёпнуло хвостом по воде — и ушло обратно на глубину. Что-то играло в «горячо-холодно». Что-то…

Ага. Вот что. На одних кадрах упитанные «лемминги» спускались к берегу и рыли плотный песок у подножья скал. На других — вылезали из нор отощавшие, с клочковатой шерстью и заметно пошатываясь. Вот где шла окончательная трансформа. Вот где происходили «роды».

Выглянув на улицу, Ксения шёпотом выругалась. Вернулась к хранилищу, выволокла из камеры парализованную «добычу», осмотрела и вколола стимулятор. Авось очухается скотинка. Проверила заряд в шокере, потом с сожалением сняла и положила на стол очки. Мало ли, ещё слетят, разобьются.

«Куробога» перевесила на шею. Сейчас любая удача, любое покровительство лишним не станет. Ведь придётся очень быстро, буквально сломя голову бежать.

Бежать, догнать, не опоздать. Бежать, догнать, не опоздать…

…Громоздкая тёмная фигура наклоняется ближе. Разевает пасть.

— О-о-о-кхс-са-а-а…

— Я тебе не Окса, тварь! Ты, ты дал мне надежду! Ты отнял у меня всё!

Слова Ксения выплёвывает, то ли от боли, то ли от злости и обиды, то ли от осознания их несправедливости. Когда звериные лапы касаются её, она вздрагивает и стискивает веки. Потом чувствует, как земля уходит вниз. Вскрикивает от боли — вывихнутая ступня коснулась песка.

Тот, кто когда-то был Надалем, стоит перед ней и протягивает шокер рукоятью вперёд.

С того, кто когда-то был Надалем, клочьями слезает чёрно-рыжая шкура. Сросшиеся когти, похожие на остро заточенные лопатки, отламываются вместе с передними фалангами. Оранжевые резцы крошатся в труху. Под всем этим, глубоко внутри проступает нечто розовое, беззащитное, дрожащее на промозглом ветру.

Ксения хватает оружие, снимает с предохранителя и выкручивает мощность на максимум. Теперь она не промахнётся даже без трекера.

— О-о-о-кхс-са-а-а…

Палец ложится на спусковую скобу.

Над океаном вспыхивает ещё одна молния.

***

Этот маленький бар всегда по большей части пустовал. Район не туристический, молодёжь подобные заведения не жаловала, старики имели тенденцию заканчиваться. Складывалось впечатление, что хозяин не закрывал заведение единственно из вредности. Ну и чтобы было где посидеть с друзьями за парочкой бокалов душистого хереса.

А херес здесь подавали отличный. Она заглядывала сюда после работы, садилась за дальний столик, под полку, уставленную запылившимися от времени репринтами древних бумажных книг, и заказывала охлаждённый «олоросо». Отпивала и позволяла шуму в голове медленно затихать. Как затихает прибой, когда шторм уползает дальше за горизонт, по своим делам.

Сегодня за её столиком сидели.

Молодая женщина, коротко стриженая блондинка с горькими складками у рта, выговаривала смуглому парню, одарённому шикарными ресницами и копной густых волнистых волос. Нагоняй раздавали на системном, с незнакомым, но ощутимым акцентом. Парень в основном улыбался и молчал.

Не любовники, не похожи. Брат и сестра? Тоже сомнительно — разве что сводные. Мать и сын? Слишком мала разница в возрасте. Впрочем, современная косметология способна на всё. Ладно, пусть останется тайной.

Решив не мешать, она устроилась ближе ко входу, но её замешательство заметили. Блондинка встала и решительно направилась навстречу.

— Простите, мы оккупировали вашу поляну? — глаза женщины светились юмором и энергией, умело пряча застарелую печаль. — Сама терпеть ненавижу, когда кто-то отбирает по праву принадлежащее мне. Давайте мы пересядем.

— No, no, не надо, — она улыбалась, продолжая поглядывать на парня. Что-то в нём притягивало взгляд. Что-то казалось смутно знакомым, виденным то ли в далёком детстве, то ли с утра в зеркале. — Давайте лучше сядем вместе. Точно, сегодня мне определённо не помешает компания незнакомцев. Звучит экзотично.

Договаривала она уже на ходу, и чуть не пропустила момент, когда блондинка на последней фразе вздрогнула и запнулась. Потом женщина пристально уставилась на парня. Тот едва уловимо кивнул.

За столик опустились одновременно: она, блондинка и напряжённое молчание. Парень, впрочем, почти сразу встал и направился к стойке — заказывать кофе. Ловкий побег. И любопытная походка, слишком плавная для мужчины.

— Возьми мне чаю, — крикнула вослед гостья. — Только чтоб не как…

— Мам, заканчивай.

Всё-таки мать и сын. Но у юноши акцент не ощущался. Вернее, не ощущался чем-то чуждым. Так на системном разговаривали все в этих краях.

— А вы что пьёте, херес?

— Si, — она перестала пялиться парню в спину. В конце концов, это всё ещё неприлично, что бы ни говорили. — Знаете, отец когда-то рассказывал: перерождение простого белого вина в херес происходит внутри, в бочке. Чтобы потом раскрыться, преобразиться, одарить вкусом и ароматом…

— Похоже, ваш отец знал толк в… преображениях, — слово явно далось блондинке нелегко. — Простите ещё раз, возможно, это покажется странным… Могу я узнать ваше имя?

— Да, конечно. Меня зовут Ракель.

Блондинка медленно откинулась на спинку стула. Потом запустила руку за воротник блузки и извлекла камешек с дыркой, висящий на кожаном шнурке. «Змеиное яйцо» — так называли подобные амулеты. Интересно, кто вылупился из этого?..

Фантомная боль прошила ладонь — там, где когда-то случай лишил её пальца. Там, где когда-то случай лишил её…

— Ракель, меня зовут… Окса. Да, Окса. И я хотела бы поговорить с вами об отце.