Петров

Петров
Аннотация:
Данная работа из серии этнографических, но художественных. Степень достоверности 100 процентов. Слепок собственного времени. Размещена для лучшего понимания времени и характера "болотных людей" (самоназвание "варага"). Обыкновенный русский художественный рассказ, которым принято давать определение - "классический".
Текст:

Родители Петрова младшего уже в возрасте, а про него в деревнях судачат: Надо же, поздний, но удачный - наколдовала Петровна! – Это про мать так говорят, ее дар поминают, от которого отказалась. Есть времена, когда лучше от дара отказаться, чем от жизни, а есть времена – когда наоборот.

- Порох надо! – говорит отец – Петров старший и смотрит на младшего.

…На сельском дворе работа каждодневная, неостановочная. Это также естественно, как дышать. Еще и на «барщину» ходи! – изредка подшучивает старший Петров, называя «барщиной» колхоз - бестолковое для этих мест хозяйствование, где постоянный неурожай, и выжить способны только редкие хутора, разбросанные по «хлебным» местам – угодьям.

Колхоз «Рассвет» из отстающих – денег не платит нисколько, по трудодням выделяет немолотое зерно (и того мало) – мели сам себе. Но как-то справляются, даже привыкли.

Каждый в жизни ищет свой приварок. Петька с отцом ходят в лес – бить лосей и кабанчиков. Без «приварка» не выживешь. К соседям приходил агент, описывал хозяйство. Забрал ручную швейную машинку. Пропал «приварок»…

С каждого хозяйства по налоговому сбору положено сдавать сколько-то яиц, даже если не держишь кур, шерсть, не имея овец, молоко, а сверх этого специальный государственный налог деньгами, и еще (это непременно) свиную кожу – должно быть, в армию.

Отец едва не пошел на вторую отсидку, когда чуть было не «доказали», что он порося зарезал, а кожу с него не снял, не сдал. Но двоюродный брат в городе выручил – тут же зарезал своего недомерка и привез кожу.

Крестьянство, подрастерявшее уверенность в двадцатые, а остатки воли в тридцатые, выкобельство власти сносило покорно, как всякое иго. Когда-то дед, а потом и отец, пытались ставить заставы всякой новой глупости, что вроде настырной бабы, выставленой в двери, лезет в окно. Но деду это аукнулось по полной, а отцу сошло – подвалила война.

- Дурное время, дурное, - говорил дед меж двумя отсидками. – Бабы подстать ему – на горло берут. А потом обежаются, что не то взяли. Горластые времена. Песенные, только песни не те. Смысл вроде свой, а слова чужие, с чужих слов поются…

Лихо не ходит тихо. За ним вопли, и считай, что повезло - осталось чем вопить, не укоротили. В начале пятидесятых вышли послабления, ожидали новых, поговаривали, что разрешат иметь паспорта…

По лесу меж болот и озер «по-умному» разбросаны хутора. Непременно у чистой воды – ключа, чтобы лесная поляна для выпаса, рядом огород, защищенный лесом и озерком. Всякий хутор ставился на реке или лепится к озеру. Лучше, если с одного бока река, и тут же озерко, соединенное протокой – ручьем. Хорошая земля к огороду – кол воткнешь – зацветет. Озерок заморозки оттягивает, те утренние, что случаются здесь едва ли не до середины июня, в реке вода кристально чистая, по ней же куда хочешь добраться можно, срезать много быстрее получается, чем дорогами, обходящими вкруговую распадки, болотца и такие же озерки. Опять же и рыба…

В войну сожгли, после войны отстроились, правда, уже не все.

Старший Петров в родные места вернулся поздно. Сразу же женился, взяв женщину, как и он, в возрасте, и тут же состряпал младшего Петрова.

Отец Петрова Младшего успел захватить войну: последние ее два года, частью прослужил в полковой разведке, частью (уже в самый конец войны) в штрафбате. Сказались наследственные сложности с чинопочитанием, передавшиеся от деда. Потом дослуживал на Чукотке, где, волею Сталина и государственной необходимостью, была сосредоточена целая армия отчаянных людей с биографиями. С приказом, если американцы начнут бомбить ядерным Москву и Ленинград, самостоятельно, не дожидаясь никаких дополнительных указаний, перебираться на Аляску, оттуда канадским побережьем, не ввязываясь в затяжные, обтекать заслоны, идти громить северную часть Штатов, их промышленную зону, сеять там смерть и разрушения.

Поели, как рассказывал, у себя на севере всех олешек, и только тогда вернулся домой. В общем, Петров младший появился на свет, когда отец был уже немолодой – сороковник разменял.

В те же, начало пятидесятых, один из последних восстанавливал свое хозяйство, разобрав сгоревшее, рубил новую хату светлыми ночами - не венец, так хоть бревнышко накидывал, случалось, тут же и засыпал с топором в руке… А с утра до вечера с тем же топором на скотнике – спешно крыши ставили под телятники. Ожидалось, что мясомолочное хозяйство здесь будет, разведут коров, да телят. То, что кормов на такое в этих местах не хватит, кругом неудобицы, косилка не пройдет, а вручную на такое хозяйство не выкосишь, никого не спрашивали.

Только начали жить, дождались нового. Сокращения личных приусадебных хозяйств. Вынуждали собственных коров не держать, а если больше одной, то уже рассматривалось едва ли как районное ЧП. Создавали комиссию, допрашивали: где берет траву под сенокос? Ворует? Обкашивать лесные поляны и запущенные неудобицы запрещали – пусть хоть на корню сгниет! - спускали наряд: сперва накосить-насушить столько-то тонн сена на колхоз, потом разрешать на себя... В один покос не проживешь, ломали и вязали на зиму веники – подкармливать скотину. Места дождливые. Не успел ухватить сенца – сгноил. Самому же, на свое хозяйство – плохонькую коровенку, словно назло, выделяли места до которых топать и топать. В общем, не один сломался, сжег себя на этой работе. Старший Петров чернел лицом, и изнутри его словно что-то палило, пекло - есть мог только хлеб и простоквашу. Иногда говорил, словно убеждал самого себя:

- Горе – когда зимой в лохмотьях, беда – когда нагишом, а это всего лишь неприятности…

Тут новая беда подкосила. Выполняя Хрущевский приказ «Об укрупнении», все хозяйства хуторов и маленьких деревень принялись рушить и свозить в «центральные усадьбы», выделяя под огород кусок пустой земли. К тем, кто не желал, всячески оттягивал неизбежное в надежде, что обойдется, приезжали на тракторе – цепляли и обваливали крышу… От своих отстреливаться не будешь, те тоже подневольные – спущен наряд – попробуй, не подчинись!

Старший Петров, хоть и ветеран, но тем временем всякий честный человек ходил в ветеранах, общей участи не избежал. Единственное, уговорил, что переедет не в новую спланированную Центральную Усадьбу, куда пальцем тыркнула чья-то равнодушная чиновничья душа, где сплошной песок, ни озера, ни реки, ни даже родника, а чтобы добраться до воды, надо рыть колодцы – дело в этих местах небывалое, а деревеньку под названием Новая Толчея - она в планах на ликвидацию не стояла, хотя домов осталось мало. До войны деревня была на тридцать с лишним дворов, но только пять восстановилось. Не в том дело, что немцы сожгли, а в том – восстанавливать было некому, повыбило мужиков. Иные же, вернувшись, мельком глянув на порушенное, рассосались по родне, другие, подписав контракт, в спешно сколачиваемые бараки при заводах и огромных стройках… Но деревня Толчея по картам и документам числилась еще как крупная. По вросшим угловым камням можно было разобрать – жили широко, не теснились один к одному, а разбросом вдоль реки, тут и поля, за рекой – бор и все озера.

Всем деревня не выйдет: вода близко, так лес далеко, лес от двора, так магазин в другой деревне, магазин под боком, так по пьяному делу окна бьют, управа колхозная здесь же – всем пьяницам указ, так с глаз не спрячешь сколько накосил, сколько в собственном огороде времени провел, а не в колхозном скотнике, где и заведующий – скотина…

Старший Петров предпочел деревню малую, едва ли не хутор, только без общей ограды и полоской протянувшийся вдоль плохонькой непроезжей дороги с которой едва-едва видны огороды прилепившиеся к реке. Зато с огорода всякий чин на дороге, что прыщ на неудобном месте - сразу же зудит, можно, если что, и в реку отшагнуть…

Младшему Петрову на новом месте не так нравится, как там, где прежде, где боровики прямо у хаты росли. Здесь, чтобы в нормальный лес попасть, надо через речку ходить. Речка та же самая, только странность находил – здесь ниже по течению, а мельче, в школе на «Природоведении» учили, что должно быть наоборот. Рыба тоже мельче, хоть и клюет, как оглашенная, но надоедает. Ребятня тоже как оглашенная, заводные по пустякам, но приняли за своего - Петровы, если разобраться, всякому родня. До войны много Петровых было…

- Надо ружье от дяди Ермолая привезти, он свое ружье отдает, как и обещался - двустволку.

Этого давно ждали. Двоюродный брат отца на богатой работе, и охотничий билет у него есть. Давно грозился новое ружье купить, деньги на него собирал, а как купит, обещался старое свое ружье отдать. Значит, купил…

Двустволка без регистрации. К ней концов не найти. Она и войну между стенок пряталась, и, может, в гражданскую – это еще раньше. Хорошая двустволка, тульская, старой работы.

- Привезти надо. Не отнимут? Сейчас шалят…

- Не отнимут, - говорит младший Петров.

- Романа возьми. Он малец здоровый.

Ромка погодок младшего Петрова, хотя по нему не скажешь. Очень здоровый – кровь с молоком. Девчонки заглядываются, но в этом деле он теленок. Младший Петров не теленок, но на него не заглядываются. Ромка бортовую телегу поднимает на спор. Заберется под середку, плечами поднимет – все четыре колеса отрываются – и сколько-то шагов с ней проходит, семеня ногами.

Свое ружье совсем плохое стало. Приклад треснул, проклеен, но это ненадежно. Старший Петров сушит ореховую чурку на новый приклад, но не успеет к началу сезона – это понятно. Под приклад надо год сушить, а лучше два, потом вырезать. Приклад треснул из-за младшего Петрова. Прошлой осенью пришлось ружье утопить, а потом егеря с помощником уводить с того места. Самому же в болоте прятаться по самые уши, и это в октябре. Другой бы окочурился, только Петровых никакая лихоманка не берет. Младший умеет себя на тепло заговаривать, и отец умеет кровь мыслью разгонять. Этот секрет семейный – из поколения в поколение передается. Только вот ружье не устояло – приклад треснул.

Петровы лосей и кабанов бьют только в упор. Не брезгуют, если надо, зарыться под болотный мох, и терпеть там все неудобства - тут лишь бы капсюль не отсырел. Все это по двум причинам - прежде надо лося тщательно осмотреть – подходит ли, нажрал ли бока? Вторая – ружье и заряд. Цена ружью – 16 рублей, эта цена на нем выбита. На эту цену и стреляет - не лучше. Еще и патрон… Получается, что лося надо брать только наверняка, едва ли не вплотную. Из-за этого с лосем приходится так угадывать, чтобы он сам на тебя вышел. Иногда и озадачить, чтобы повернулся, как надо – под выстрел. С кабанами проще – они, хоть и пугливее, но глупее. К ним Петровы ползают – по-пластунски. Иногда ползти надо далеко и долго, от этого они сами становятся как те кабаны…

Шкуры и кости обязательно закопать, а поверх навалить хвороста, чтобы лисы не добрались. Младшему жалко закапывать рога. Иногда… такие огромные! Но старший говорит, что с рогами «спалишься».

Своего первого лося Младший Петров взял в четырнадцать. Был хмельным от такой удачи.

Бьют с октября по ноябрь. На одного лося два кабана. Косуль Петровы не трогают, с них мяса как с овцы. Печка с утра топится и к ночи протапливается – мамка тушенку делает. Чугуны стоят – мясо «доходит». Потом эту тушенку меняют на все, что в хозяйстве надо. Мясо лося волокнистое, сухое, невкусное, колом может в горле стать, потому его надо обязательно перекладывать кабаниной, когда тушишь. На одного лося два кабана получается в самый раз. То на то. Мамка делает тушенку в печке, в огромных чугунах, и закладывает ее в горшки и стеклянные банки – во все, что есть из посуды. Надо плотно распихать, жиром залить, лист вощеного пергамента, и бечевкой… С кабанины жира не натопишь, для жира собственного борова картохой раскармливают и хряпой, которую младший Петров мешками носит - быстренько, с самого утра, наламывает жирного болотного «дедовника», благо, ходить далеко не надо. Потом также быстренько сечкой в корыте нарубит мелко и свободен…

Заказник огромный, но это не заповедник, где совсем охота запрещена. В заказнике постреливают те, кому можно. Получается, что местным нельзя, а можно только приезжим. Какие из этих приезжих охотники, младший Петров видел хотя бы по прошлой зиме – мимо их хаты тот самый трактор и проезжал: лист железа за собой тащил, на котором убитый охотник. Должно быть, на этом листе думали лося тащить. Пусть и в самых высоких чинах, как рассказывают про них, но какие это охотники, если самих себя стреляют? Что это за охота?…

Дома решают, что за ружьем надо не в воскресенье, не в базарный день – народа много, и милиция смотрит. Заметят - не то торчит – попросят показать. В этих местах, бывает, «шмайссеры» торгуют, много всего по болотам осталось. Младший Петров даже знает, где танк увяз. Раньше, в его детстве, люк еще торчал - как-то ходили за грибами, на спор до него добрался и пританцовывал – «будил немцев» на страх девчонкам. Недавно смотрел – танка нет, совсем ушел, заплыл мхом поверх. Есть такие болота, даже верховые, которые не сохнут, а нарастают.

К обеду Ромка приходит, мать загружает в рюкзаки по четыре трехлитровых банки тушенки каждому, крестит и отправляет, пихая в плечи…

В городе все известно наперечет, первым делом тут же, в станционном магазине, пьют грушевый лимонад со сладкими коржами по шесть копеек штука. Потом прикупают, что просили – по деревенскому списку. Потом идут за ружьем.

Дядя Ермолай кроме ружья расщедривается на кожаный чехол, в который разбирают и кладут двустволку. Перед тем Младший Петров любовно щелкает курками, а на новое, центрального боя, дяди Ермолая ружье, даже не смотрит, что того чуточку обижает.

Но дядя Ермолай мужик не злостный - особенно когда выпьет - махнув рукой, сверх всего дарит магазинный набор для зарядки, да здоровенный кусок свинца, запачканого черной смолой – оболочку подземного кабеля, скрученного и сбитого в рогалик. В середину продета толстая бечева. Младший Петров примеряется и понимает, что этот «рогалик» нести Ромке. Дядя Ермолай, меж тем, отсыпает в спичечный коробок капсюлей и дает пять гильз. Это хорошо! У Петровых медные гильзы в раковинах. Некоторые настолько износились, что, случается, после выстрела вынимают только часть, а с другой приходилось повозиться – для этого всегда носят с собой гвоздь, изогнутый крюком на конце. Только пороха дядя Ермолай не дает ни сколько. Порох по билету, а дядя Ермолай всю родню снабжает. Охотник он, правда, никакой – утятник. Потому его жена мясу радуется. Младший Петров лишь просит (как мамка наказывала), при случае, банки вернуть - с банками вечная проблема…

Утрешним автобусом обратно. До света дремлют на кухонке, хотя им предлагают разослать на полу, отказываются – боятся проспать. С рассветом уходят тихонько, под храп хозяев.

Город другой - светло, но пусто. Пыльно и озноб пробирает за плечи. Август – ночи уже холодные. На станции тоже почти пусто. Только женщина с девочкой, и пьяненький мужичек заговаривается – пристает с вопросами и, не дождавшись ответа, новые задает. Увидев Ромку с младшим Петровым, радуется – тут же лезет с дурацкими предложениями, что-то вроде: «А кто из вас, мальцов, больше приемов знает, ну-ка подеритесь-ка!» Младший Петров невольно думает, что накаркает на них двоих неприятностей. Либо автобус не пойдет, либо чего хуже… Касса-то еще закрыта - ее открывают, когда первый автобус приходит с автобазы, он же и кассиршу привозит. Им с Ромкой не на первый нужно, а на тот, который вторым идет, он тоже ранний, потом пешком восемь километров – недалеко.

Мужичек все время выходит покурить, хлопая дверью на пружине, а когда возвращается, опять пристает.

Мельком заглядывает один в кепке, суетливыми глазами, с ходу, цепляет людей, вещи, тут же выходит. Потом заходят уже вдвоем – второй едва ли не полная его копия, такая же кепка, но на глазах, не отходя от двери шепчутся. Опять выходят. У Младшего Петрова под сердцем тоска. Неспроста это. Тут четверо входят - эти и еще новые, двое сразу же как бы расписанию – изучать, еще двое к Ромке – садятся с боков, начинают спрашивать про всякое – кто таков, да откуда. С ним говорят, а сами на Младшего Петрова смотрят, на его рюкзак. Он увязан накрепко, но видно – куском кожаный чехол торчит, ружейный чехол. - Надо было в мешковину замотать, - запоздало думает Младший Петров. Тут же, даже не заметил как рядом оказались, вторая пара к нему подсаживается. Молодые, но «прожженные», дышат утренним перегаром. Что говорят Ромке, младший Петров больше не слышит. Но ему несут обычную в таких случаях словесную хворь - лабуду, про то, что попали в сложное положение и поделиться бы не мешает, «по-дружески», копейками…

Младший Петров говорит то, что положено в таких случаях – лишних нет, только на билет осталось. Спрашивают – а что есть?

Один трогает стоящий в ногах рюкзак, шевелит чехол.

Младший Петров перекладывает рюкзак себе на колени, не врет, отвечает спокойно: что это – ружье, только не его, а чужое, что везет – куда велено.

Закуривают, пускают дым в лицо. И опять начинается про то же самое, но жестче. Уверенные, что им обязательно дадут денег или чего-нибудь еще – на откуп, а Петров уверен, что денег им не даст. Постыдно это.

- Что вы… как цыгане! - в сердцах бросает Петров младший.

Денег ему не жалко, хотя денег только ровно-ровно на билет. Но можно попробовать на попутках или ужалобить шофера автобуса, даже пообещать принести деньги потом на маршрут. Но эти-то не жалобятся, что в ситуацию попали безвыходную, а вымогают нагло. Не дал бы, даже если бы были, так им прямо и сказал. Уже их ненавидел. За дым в лицо и страх собственный. За то, что один бритвочку меж пальцев держит, нашептывавает, спрашивает, что будет, если ладошкой по лицу провести. Еще один про то же самое Ромке. Ромка характером «плывет» – лезет в карман. Младший Петров на него прикрикивает:

- Не смей!

Петров бритвочек не сильно пугается – не было таких разговоров, чтобы в городе кого-то порезали бритвой. На блатных не похожи, хотя косят под блатных. Правда, Младший Петров настоящих блатных ни разу не видел, но понимает, что «эти» не могут ими быть, не успели, всего на пару лет его и Ромки старше, никак не больше. Килограммов в них столько же, сколько в Ромке, Ромка малец здоровый, для своих лет крупный. И сильный… Если вспомнит про это, - додумывает Петров.

Опять выходят – все.

Петров понимает – вернутся, не уйдут – осматриваться вышли. Вернутся – начнется. Были бы патроны – зарядил бы, да жахнул с одного ствола вверх, а второй направил и предложил: «самый смелый делай шаг вперед!», но это если бы не в городе… Впрочем, все равно патронов нет… Сердцем понимает – вот войдут, сразу и начнется… Еще думает, если что, Ромка поддержит… Смотрит на Ромку – нос белый, губы синие, подрагивают, хочет что-то сказать, но не говорит. Петров выдергивает чехол с ружьем из рюкзака, кладет на колени, обматав ремень вокруг рук, ухватывает накрепко и выпрямляется с каменным лицом.

Те возвращаются. Подсаживаются только двое, один сразу к Ромке, другой к Петрову Младшему, еще двое остаются у дверей. У Петрова все тот же, только теперь веселый и очень дружелюбный хвалит, что не испугался. Одобрительно хлопает по плечу, встает, проходит мимо… Младший Петров расслабляется, будто отпускает какая-то пружина, и тут его бьют в лицо.

Красный всполох в глазах, еще и еще. Вроде бы истошно кричит женщина.

Чувствует, что прекратилось и тянут, рвут ружье из рук. Вцепляется намертво, и локтями тоже, стремясь обхватить, прижать к животу, наклонился вперед – снова начинают бить. Короткие частые злые удары. Младший Петров не закрывается, даже не понимает, не видит откуда бьют – меняются ли по очереди или двое разом – в четыре руки, только прижимает ружье к животу локтями и даже коленями… Лишь в самом начале пытается вскочить, но подлая лавка не дала, спереди удары, и все в голову – молотят бесперебойно, упал спиной в лавку, а дальше будто бы нависали над ним. Опять рвали ружье. И опять били… Потом чью-то спину в дверях заметил – убежали.

Очухался, смотрит на Ромку, а тот как сидел, так и сидит нетронутый. И даже, когда те давно убежали, не шевельнулся, нос еще более белый, заострился, губы дрожат, особо нижняя.

- Воды принеси.

Ромка на Младшего Петрова смотрит испуганно, и тот понимает, что лицо у него нехорошее. Не в том смысле, что так смотрит на Ромку, а в том, что поуродовали.

- Воды принеси!

Ромка ухаживает, много говорит, суетится, носит воду в кепке от колонки, там же на станции проговаривается, что ему сказали не влезать и тогда ему ничего не будет. Ромка бритвочек испугался, что лицо порежут. Теперь все суетится, спрашивает – что помочь… Сам покупает билеты. Младший Петров все видит как во сне.

Дорогу не помнит, пару раз проваливался, мутило, когда вышли, чуточку поблевал через разбитые губы – болеть стало больше. На ручье умылся…

Мать увидела, запричитала.Младший Петров, положив ружье на стол, пошел лег за занавеску. Ромка сам рассказал всю историю. Что рассказывал, врал ли, уже не слышал, опять как провалился, но Ромка после говорил – «выставила и по спине поленом огрела...»

Чувствовал отец заходил, стучал сапогами, заглянул за занавеску, ничего так не сказав, вышел…

Старший Петров расспрашивает Ромку и уезжает попуткой в город, должно быть, искать тех залетных. Ранним утром возвращается пьяненький. Вообще-то он не пьет – совсем! даже на праздники! Ходят разговоры, когда-то, еще в молодости, дал зарок. До сих пор держался, но тут сошел со слова…

Младший Петров, встав по малой надобности, видит, как мать, достав из отцовского сапога нож, встревожено его осматривает, потом, облегченно вздохнув, кладет на полку… Отец проспав пару часиков, встает все еще хмельной, но к вечеру за работой окончательно выправляется. Уже навсегда. Это первый и последний раз, когда Младший Петров видит отца таким.

Все держатся будто ничего не произошло, про город больше не разговаривают…

Через день видок, даже из соседнего урочища приходят полюбоваться. Один глаз напрочь заплыл, второй щелкой, и такой - чтобы вперед себя смотреть, надо голову запрокидывать. Младший Петров, стоя перед зеркалом, щупает голову – не треснула? - обирает куском тряпицы гной с углов глаз, оттягивая пальцами раздутые, пробитые насквозь губы, осматривает зубы…

- Порох надо! – говорит отец, стараясь смотреть мимо.

Порох можно взять только в одном месте – в озере, и брать надо сейчас – пока лето. Порох в патронах. Патроны с войны. Шут знает, с какой. Кто-то говорит, что патроны эти австрийские. И что, спрашивается, здесь было австриякам делать? Впрочем, Младшему Петрову без разницы, ему думается, австрийцы от немцев не больно отличаются - примерно, как бульбаши от русских. Ни рожей, ни кожей, а вот немец против русского… Этот, наверное, как порох.

Немецкий порох – мелкие плоские четырехугольные крупинки с металлическим отливом, русский – малюсенькие «макароны», похожие на рубленых червячков. Впрочем, при выстреле не чувствуется, потому, если случайно попадется, ссыпают вместе. Перед тем обстукивают пулю, пока не начинает пошатываться, тогда вынимают, зажимая в лапках твердой сухой «орешницы». Иногда порох сухой, высыпается разом, иногда влажный – его выколачивают и сушат отдельно, из этого пороха выстрелы с задержкой. Иной раз из гильзы выплескивает жидкая кашица - это плохо, этот на выброс. Тот, который выходит сухим, идет первым сортом, который приходится выколачивать – вторым. Второсортицу Петровы сушат на подоконнике, на газете, а набивая патроны, перекладывают сверх нормы и обязательно метят. С таких, когда стреляешь лося или кабана, «вести ружье» надо до последнего, и после спуска курка тоже, потому как, заряд срабатывает не сразу, лениво. Но к этому можно привыкнуть, хотя отец и ругает немцев за плохой порох…

До осени надо достать как можно больше патронов, до того, как вода станет нестерпимо холодной.

Пробовали по всякому, но получалось, что лучше всего «наощупку» - голыми ногами шуровать. Для этого младший Петров стаскивает к озеру большое тяжелое корыто, сбитое из горбылей, наполовину заливает его водой, чтобы не кулялось, и придерживаясь за край, вгоняет ноги в ил. Патроны в иле, именно поэтому и уцелели, а то, что торчит (Петька не раз примечал), хоть на суше из земли, хоть в воде из ила, то разрушается, никуда не годится. В иле же кислорода нет, должно быть, потому в нем ничего не ржавеет, только покрывается тонкой пленкой, а так все словно новое.

Почти все патроны на жестких прямых лентах. Отец воевал, но говорит, такой системы не встречал. Так что, вполне возможно, что в озере они лежат еще с Первой Мировой. Вполне может быть такое, только Петьке без разницы, лишь бы не кончались… Найти сложно, а доставать просто: нащупав – они сразу угадываются, зажимает ступнями, подтягивает к себе, под руку, перехватывает и опускает в корыто. Некоторые ломаные, а некоторые полные – это хорошо. Россыпные патроны трудно собирать, выскальзывают меж пальцев ног. Когда корыто становится краями вровень с водой, потихоньку гребет к кладкам–времянкам. На этом озере постоянные кладки ставить смысла нет никакого, весной ветром лед надавит, берегом протащит – сорвет, измочалит.

В «новых местах» ил сначала плотный, а потом под ногами разжижается – вокруг идут мелкие щекотные пузырьки. Младшему Петрову такая щекотка неприятна, еще и то, что вскоре толкается в сплошной грязюке. Потому голым в бузе ковыряться брезгует – это же не то, что купаться, другое дело. На эту работу натягивает на себя старые, много раз латаные штаны и гимнастерку. Потом все тщательно выполаскивает, выбивая черные крупинки, и сушит на лысом дереве. Часто в этом и охотится – в этом можно лечь куда угодно, хоть в самую грязюку и ползти по ней ужом…

Сейчас доставать патроны тяжело. Какое-то время вода лицо холодит, но недолго, потом еще больше печет и стучит в висках. Младший Петров дышит только ртом, потому как верхняя губа сильно вздулась, закрыла ноздри. Работает, патроны грузит, об отце думает. Еще мать перед глазами, картинка раз за разом - то, как она нож отцовский достает и осматривает, и будто такое ей не раз уже приходилось…

Младший Петров решает больше без ножа не ходить. Никогда! Ведь, тут даже по честному, даже если один на один, неизвестно справился бы, а «эти» его разом в четыре кулака взяли, да еще подло как… отвлекли, расслабили... Понятно, что на ружье глаз положили. Хотели сразу оглушить, не получилось, потом били с досады. Женщина закричала – убежали, вторая станция рядом - железнодорожная, а там дежурный, и линия – связь, запросто мог наряд приехать…

Вроде бы зарубцевалось, но Петька всякий раз - только мыслью соприкоснись со случаем этим - становится словно бешенный, скрипит зубами, а ночью, случается, кусает подушку… Потом находит способ успокаиваться. Слепив глиняного, вперемежку с соломой, «голема», кидается на него с ножом, тыркая неостановочно, пока собственное сердце не зайдется полностью. Тогда отлеживается и снова тыркает…

И через год кидается, но уже на другого – сделанного в рост, слепленного вокруг накрепко врытого сукатого кола. Уже вдумчиво, да по всякому; то как бы рассеянно смотря в другую сторону, подскользнув змеей, то, взяв на «испуг», выкрикнув ошарашивающее, то, накатываясь спиной, вслепую тыркая в точку, которую наметил… Осенью свинью закалывает только сам, и овец режет, ходит по-соседски помогать в другие деревни. И даже дальние, куда его приглашают, зная, как опытного кольщика, умеющего так завалить хряка, что уже не вскочит, не будет, как у некоторых неопытных,бегать по двору, брызгая во все стороны кровью, истошно визжа, а только посмотрит удивленно обиженно и осядет.

Еще, в каждом удобном случае, наведывается в город; истоптал весь, каждую подворотню знает, все надеется опять залетные появятся. У Петьки теперь сзади за ремнем нож, прикрытый пиджаком. Полураскрытый складешок: лезвие заторнуто за ремень, а рукоять с внешней стороны под руку. Оточен бритвой и много раз опробован на «големе» и животине.

Казалось, велика ли важность – морду набили, но Младший Петров злобу и ненависть сохраняет и спустя двадцать лет, и тридцать, и всякий раз, вспоминая, скрипит зубами, меняется в лице, и тогда на него смотрят встревожено. Знает, что безнадежно нести с собой груз о том случае, но ничего не может с собой поделать и в лица врагов (да и не только врагов), где бы ни был, всматривается тщательно, стараясь угадать черты…

Сесть Младший Петров не боялся. У него по мужской, хоть на три годика, но все отсидели. И отец, и дед, и, кажется, прапрадед. Кто за «три колоска» по статье … - хищение государственной собственности, за битье морды должностного лица… По второму уже как повезет: можно загреметь за политику – террор, но за то же самое получить как за хулиганку – словить пару лет - смешной срок! В годы царские можно было покочевряжиться, во времена поздние и за ядреную частушку схлопотать десяток лет – руки способные к работе в Сибири нужны постоянно, иногда кажется специально такие статьи выдумывают, чтобы руки эти работницкие задарма иметь. Три года – везение, за ту же частушку позже давали пятерик, потом и вовсе десять, случалось и «без права переписки», по факту прикрывая расстрел – это, если удавалось подвязать «злостную политическую агитацию». Уже во времена Петрова Младшего, опять сошло на нет – пой, не хочу!..

Умирать – горе, умирать горько, а дальше уже не беда – за могилой дело не станет. Родителей Петрова Младшего хоронили в зимнюю грозу. В одном большом гробу, в который положили рядом – бок к боку. Когда опускали гроб, по небу прошлось раскатисто, будто «верховный» гневался, что не уберегли, и, как закончили, тут же присыпал могильный холмик снегом – прикрыл стыдобу…

Схоронили без Младшего – был в Кампучии, о смерти узнал лишь по возвращении.

Отец Петьки считал, что мягкая веревка на шее - все равно веревка. Сам Петька считал, что веревки нет вовсе.

Их поколение уже со всей страстью веровало в Великий социальный эксперимент, и вера эта была подхвачена народами России, потому как ей невозможно было противиться – она захлестывала. Пена есть всегда, но ее и воспринимали именно как пену, а не сливки. В пятидесятые-семидесятые формировалось уже третье и четвертое поколения. Они уже значительно отличались, но не видели себя вне центральной официальной государственной идеи – «от каждого по способностям», а в неком «светлом будущем» (которое воспринимали как идею, манящую и отступающую по мере к ней приближения) – «каждому по потребностям». Впрочем, потребности были небольшие, рвачество было не в моде.

Когда-то новые идеи об Общине, имеющие за собой тысячелетнюю практику дохристианского периода (частью святые, частью юродивые), всегда находившие благодатную почву в России, а необыкновенными усилиями людей, в нее поверивших, ставшие «социалистическим реализмом» не только в местах имеющих опоры, традиционно и наиболее крепко державшимися в крестьянской среде, привыкшей все трудные работы делать сообща – Миром! - воспринимавшей совесть, русскую правду, едва ли не на генном уровне, но теперь уже и везде – на шестой части суши!.. но случилось - вторая половина затянувшегося двадцатого столетия, базовый корень государства подрезала - Россия питалась теперь вовсе другими соками, словно дерево, роняющее ствол, впилось в землю своими ветвями, пытаясь через них получить необходимое… Ветви росли куда их направляли, идеи притерлись, поблекли, стали на столько привычными, что их едва замечали - «сливки» все те же, а вот пена поменяла окраску, стала более завлекательной, и...

(читай продолжение)

-1
00:36
1211
Вы безграмотны, просто не даете себе в этом отчета. Пора с этим смириться и принять как состоявшееся. Здесь я не только о тех, кто в последние сутки столь яростно отстаивал свое право на безграмотность, не все еще подключились.

В чем между нами разница? Закончил восьмилетку, далее «вечерка», занятия в которой пропускал. Сыну так и вовсе не позволил ходить в школу, и нахожу, что это было одно самых правильных решений в моей жизни. Но он и я грамотны, а вы нет. У меня нет ни одной публикации, написание рассказов и крупных форм, обычный урок из числа обязательных для всякого варага. Но их отсутствие вы не можете использовать в качестве аргумента, а лучше всего на этот счет высказался Михаил Булгаков устами своих героев.

Это не одно существенное различие. Мы принадлежим к различным мировоззренческим культурам. Дело не только в том, что я старовер толка, который вы обзываете «щельники» и «дырники», судя о нем с собственных слов, что опять вас характеризует. Самоназвание ему – «варага», оно распространено среди «болотных людей» (пример еще одного стороннего названия, но не унижающего ни нас, ни явления).

И не в том, что возрастная разница меж нами существенная, хотя поборю любого из вас, переломав ему кости «восьмерочкой», ввиду образа жизни, в котором труд, а не спортзал, выставляет тело. Где сбегать на 20 верст, означает: «пройтись – передохнуть от трудов», а проплыть против течения три километра – «снять напряжение».
И не в том, что мы едим разную пищу и пьем разную воду во всех смыслах. Ваша, как образ жизни, лишь поддерживает заданное состояние. Наша крепит тело и дух.
Вы – безграмотны. Это состоялось. Ваша учеба «обязательных бумажных подтверждений» эту безграмотность только усугубила.

Вы – безграмотны, но не готовы это принять, ибо вам страшно. И только состояние толпы, скученности, снимает перед этим страх, позволяет не замечать очевидного.

Рассказ «Петров» — пример русского грамотного художественного рассказа. Можете попытаться оспорить, но лучше это сделать собственным рассказом, положив его на весы.
Возможно, эта попытка станет началом, если не смены вашего мировоззрения, в настоящий момент полярного, то пониманием иного, когда-то главенствующего.

Удачи в опровержениях!
Михаил Алексеевич Байков.

И да, я обнаружил на ресурсе пару грамотных людей, способных и пишущих ра©сказы (в прямом, светлом понимании этого слова), возможно их больше.
14:20
+1
Меня вообще мало трогает чужое мировоззрение, чужой выбор в образе жизни и веры. Но всегда и везде есть мерило, которыми можно манипулировать в любой ситуации: логика. И все ваши слова, все ваши утверждения — голословны, поскольку строятся не на логике, а все ваши аргументы сводятся к «я так сказал». И лично меня это огорчает не потому, что я считаю, что вы не правы (мне в общем-то плевать, как вы там себе живёте и что думаете, и как себя чувствуете от этого), а потому, что вы полагаете собственное мнение единственно верным, что ставит вас в один ряд с любыми религиозными фанатиками, ватниками и шизофрениками.
И что самое печальное — с вашим мнением было бы даже любопытно ознакомиться (про «принять» мы пока говорить не будем), если бы не его ультимативный, самоуверенный тон и ожидание, что мы, глупые и бессовестные, должны будем немедленно устыдиться, осознать собственное невежество и бежать навстречу светлому будущему. Только потому, что кто-то в интернете нам об этом сказал.
А как до вас еще достучаться? Только поставив на место, которое вы столь торопливо и без разрешения взрослых покинули. Я о «цивилизации» в том числе.
14:51
+2
А зачем «достукиваться»? Если ваш образ жизни и убеждения делают вас счастливыми — это прекрасно, но это не значит, что это сработает для остальных. Кого-то страпон в заднице делает счастливым, но сомневаюсь, что вам такое понравится. И то, что вы так самоуверенно присваиваете себе право ставить кого-то на место, учить жизни и спасать «цивилизацию» говорит скорее в пользу вашей собственной незрелости (и не важно сколько там вам лет). Ибо зрелый человек как минимум понимает, что навязыванием своих убеждений никогда ничего не добиться. И зрелый человек знает, что его мнение вовсе не обязательно — истина.
Зачем вас спасать? Не было таких намерений.
Но вам, так или иначе, придется признать, что в России существуют две полярные мировоззренческие культуры. Условно «деревенская» и безусловно — городская.
Этот антагонизм вечен, но в настоящее время городское мировоззрение победило, а по отношению к «деревенскому» осуществлен геноцид в том числе и физического характера.
Это и есть истина. Только не следует считать меня «последним из могикан». Это ошибка.
Ой мамочка. Кто же я тогда по вашей классификации? Я жила в деревне, меня отец называл городской, ибо я навоз таскать ходила в чистой одежде и в такой же оставалась после работы. Сейчас живу в городе по ряду обстоятельств.
— Ну, и кто ты после этого?!
— Дракончик?
— Сиротинушка!..
Очередной «перл» со знаком минус. Я одновременно и Дракон, и сирота.
Что ж, не судья вам в этом.

Это анекдот. Очень известный. В полном виде звучит так (жаль что нельзя со звуком — здесь многое значат интонации):
Драконы судят дракончика.
(грозно) — Это ты съел маму и папу?!
Дракончик слезливо: — Я-а-а…
— Это ты съел бабушку и дедушку?!
— Я-а-а…
(очень грозно) — И кто ты после этого?!!!
Дракончик робко, с надеждой: — Дракончик?..
(Драконий суд ласково): — Сиротинушка!..
10:56
>Зачем вас спасать?
Это вас надо спросить. Чем мы вам покоя не даём настолько, что вы решили до нас достучаться, поставить нас на место и проповедовать нам свои великие истины?
>Этот антагонизм вечен
Этого антагонизма нет нигде, кроме как в голове вашей и вам подобных. Хотя бы потому, что нет никаких полярных мировоззрений, их гораздо больше, и они друг с другом совершенно не конфликтуют. И то, что вы называете «геноцидом» — всего лишь развитие. Никто деревень не сжигает и людей оттуда насильно в города не увозит, никто не мешает человеку жить так, как он считает нужным — в городе ли, в деревне ли, хоть одному в глухой тайге с медведями. И «последним из могикан» вас никто не считает, не льстите себе)
11:07
Да и вообще, смешно слышать о том, как «город» уничтожает вашу драгоценную «деревню» от человека, который пользуется плодами существования этого «города». В сеть-то вы уж точно не с полена выходите, и не ёлка вам интернет раздаёт)
И это — как минимум.
Исходя из того, что данную работу вы прочли (а иначе и говорить не о чем), ознакомьтесь с этим (там мало букв), начав сразу с седьмого абзаца:
litclubbs.ru/articles/3348-o-perspektivah-hozhdenija-v-narod-v-poiskah-sohranivshegosja-etnograficheskogo-materiala.html
После этого и поговорим о плодах сосуществования.
11:57
Что вообще никак не соотносится с моим вопросом. Впрочем, это уже очевидная ваша манера, вместо ответа на вопрос перекидываться на другую тему, либо просто выдавать какие-то высказывания, не относящиеся к разговору. С тем же успехом могли бы в каждом комментарии кричать «Попка дурак», ибо по сути, именно это вы и делаете. Только тратите больше слов, своего и моего времени.
Гость
12:58
+2
«Попка дуРАк»)))
С вашим вопросом соотносится первый пост. Вы — безграмотны, причем воинственно безграмотны, поскольку ничего не хотите узнать о предмете обсуждения, но требуете его обсуждать на своих условиях. А именно — отсутствия знаний о предмете.

смешно слышать о том, как «город» уничтожает вашу драгоценную «деревню»


Я дал вам ссылку, там, начиная с седьмого-восьмого абзаца, ответ на ваш вопрос о «геноциде деревни». Очень сжато, займет всего пару минут.

В сеть-то вы уж точно не с полена выходите, и не ёлка вам интернет раздаёт

«Без интернета мы все умрем!» ©
Как ребенку: Без чего умирают с гарантией? И что портит, не производит, а только лишь потребляет город?
Первое: воздух.
Второе: вода.
Третье:?.. (вот сообразите сами, и поговорим)
Комментарий удален
13:57
+2
Тетра,
14:22
И снова «попка дурак». Как разговаривать о чём угодно с человеком, который игнорирует заданные вопросы и талдычит только о своём, причём бессмысленно, безосновательно и тоже весьма грубо?
Чтобы разобраться в предмете, нужно собрать о нём определённую информацию. Ваша информация голословна и мало соотносится с реальностью. И само ваше видение города, как «безусловного однозначного зла» выдаёт ваше полное непонимание темы, о которой вы говорите. Случайная подборка фактов (которые ещё проверить надо), расставленная таким образом, каким вам это удобно — вот и всё, что вы даёте.
Ни полноценной информации, ни готовности отвечать на возникающие вопросы, ни даже объяснения, а на хрена вам надо нас, неблагодарных и безграмотных, наставлять на путь истинный?
И после этого вы думаете, что вас кто-то будет воспринимать всерьёз? Что вас при таком подходе будут слушать и прислушиваться? Если вы будете топать головой и орать — «Вы все неправильно живёте!» Похоже, в людях вы тоже нихрена не понимаете.
Если уж берётесь заниматься «просветительской» деятельностью, так делайте это грамотно. А лучше — и для вас, и для нас — возвращайтесь в свою деревню, отключите интернет, откажитесь от всего, что даёт вам ненавистный «город» — и тогда вы, пожалуй, принесёте больше пользы, чем разглагольствуя впустую о том, как прогнил этот мир.
Вопрос:
Вы прочли рассказ и ссылку?
Случайная подборка фактов (которые ещё проверить надо)

Проверяйте.
Если уж берётесь заниматься «просветительской» деятельностью, так делайте это грамотно.

Извольте. Вы — слуга. Служащий. Даже если нет, то учитесь на слугу. Попадание 99 процентов, потому можно принимать ставки. 80 процентов, что вы торгуете услугами. То есть, прислуживаете другому слуге.

В форме ликбеза. Это следствие госпереворота (вернее — революции) 1991 года, до этого наше государство (номинально) считалось вотчиной рабочих и крестьян. Последних никто не спрашивал, а с первыми заигрывали, они были двигателем всех революций, ибо жили в городах. Но они же были двигателем производств — на них делалась ставка, крестьянство становилось побочным малозначащим явлением.

Но за этот период возрос, умножился, породил наследников обслуживающий персонал (то есть — слуги) и стал жаждать большего. И этого большего добился. Вот, собственно, и вся история, а у вас (см. последнее) началась истерия.

Вопрос «сосуществования» прост. Вы, как «победивший класс», строите государство психологией слуг. «Разведены», живем раздельно. Повлиять на «вас» мы никак не можем (и раньше не влияли), вы повлиять на нас можете, что и делаете. Принятая последовательная форма воздействия — геноцид.
Tetra — Попка дуРАк


Изначально дуРА, а мужское определение возникло с первым «дураком», с пониманием, что мужчина тоже может быть «дура». А это, думается, произошло столетиями позже.

В псковской до сих пор принято говорить, обращаясь к крупным (косая сажень в плечах) мужикам: «Ну ты и ДУРА» — в смысле большой и глуповатый.
«Дубина»/«Дурак» в обращении к человеку несут одинаковое значение.
«Ра» усиливает, повышает значение
«Ду» определенно древесное: «дуб»-?
В армии к определенным видам оружия: «Какая дура!» (уважительно восхищенное).
«Дура» — большая дубинка (в старину)

«Ра» часто выступает усилением слову или, как здесь, слоговому понятию.
«РА©прекрасный», «РА©чудесный» и множество-множество других, наглядным усилением «солнца».
Надеюсь, ответил на ваш вопрос. Или это был не вопрос?
«Обыкновенный русский художественный рассказ, которым принято давать определение — »классический".
Для начала — перед словом «определение» не требуется тире.
Дальше. Будьте так добры, подскажите определение, по каким критериям рассказ можно отнести к классическим, неклассическим или каким-то ещё. Ибо поиск выдал единственный, откровенно антирусский результат — статью в википедии под названием «новелла», в которой ничтоже сумняшеся поставлен знак равенства между определениями рассказа и новеллы. Неправильность такого заявления показана в этой же статье.
«Родители Петрова младшего» — после Петрова пропущен дефис.
"… В деревнях судачат: Надо же, поздний, но удачный!..." — Прямая речь пишется с новой строки и перед ней ставится тире.
Петрова Петровна — может, стоит найти для матери другое отчество? А то получается даже хуже, чем «масло масляное».
«Это про мать так говорят, её дар поминают, от которого отказалась». — После «которого» требуется «она», ибо иначе непонятно, кто/что отказался.
«Отец — Петров старший» — после «Петров» дефис.
«Порох надо! — говорит отец»...- непонятно, к чему этот абзац. Нет привязки ни к предыдущему абзацу, ни к последующим.
«Работа каждодневная, не остановочная» — может, безостановочная? И лучше вообще это слово заменить другим или несколькими, коль скоро текст претендует на определение «художественный».
«Ещё и на „барщину“ ходи!» — 1. Это прямая речь, потому абзац и тире.
2. На мой взгляд, «барщине» кавычки не нужны. Ибо это вполне обычное слово в обиходе, такое же естественное, как дышать.
«Разбросанные по „хлебным“ местам — угодьям»… — так по местам или угодьям? «Хлебным» в любом случае без кавычек.
«По трудодням выделяет немолотое зерно… — мели сам себе». — Немолотое или немолоченное? Молотое зерно называется мукой, её на трудодни даже в передовых хозяйствах выдавали ли.
Петров Петька — там все такие? В нашей деревне было хотя бы три мужских имени и три женских. И две фамилии.
«Выкобельство» — это художественный оборот? И почему-то даже без кавычек.
«Всякой новой глупости, что вроде настырной бабы», — сомнительная художественная ценность сравнения.
«Подстать» — пишется раздельно.
«На горло берут» — так же, как на плечи?
«Обежаются» — от слова «бег» или от слова «обида»?
«За ним вопли, и считай, что повезло — осталось, чем вопить, не укоротили» — о чем тут вообще? Нет, я, конечно, поняла, но написано вопиюще косноязычно.
«В рюкзаки по четыре трехлитровых банки»- каждому? И с такими рюкзаками их точно никто не остановит?
Про цыган — оскорбление лично меня. Никогда цыгане не были бандитами.
«Бульбаши» — это кто? Белорусами назвать себя унизить? Почему-то немцы, австрийцы названы не кличками.

Замечания практически по каждой фразе — не многовато ли для рассказа не просто «художественного», но и «классического»? До конца которого ещё как от Москвы до Китая, а сил на исправления уже нет. Поэтому переписывать сей опус дальше я отказываюсь слишком дорого мне это стоит. Хватит того, что я это вообще прочитала.
Когда я не знаю — нужно ли проставить запятую — на всякий случай втискиваю тире. (Можно цитировать)
Добр не буду. Здесь все просто — внимательно, и главное не спеша, прочтите рассказ, и будете в курсе, какие рассказы после него можно называть «классическими», а какие — нет.
Только так.
19:23
+4
Дорогая Веда! Пожалуйста, вот именно сейчас поймите меня правильно. Просто примите тот факт, что вот в окружающей нас среде есть лес или, ну допустим, поле. А еще — болото. А на болоте что? Лягушки квакают. Цапли бродят — лягушек жрать Комары, пиявки. Но саиое главное, там трясина. Жирная, безнадежная, грязнющая трясина там, Веда!
Поэтому я всячески желаю никому особо не запачкаться )))
Вот такая я дуреха уродилась (( всегда лелею надежду, что хоть капельку хоть кто-нибудь поймёт.
Петровна — может, стоит найти для матери другое отчество?


«Петровна»? Это прозвище. У нас так принято. В данном случае от фамилии случилось — обыкновенное дело. Вот моя бабка до самой смерти звалась «МорозОвна», некоторые даже подзабыли имя, поскольку откликалась. А причиной выступал ее отец — мой прадед, прозванный Дедом Морозом за свою несравненную бороду. Немцы обожали с ним фотографироваться, он подыгрывал, старался выглядеть более старым, чем был на самом деле. И недалеким. Форма защиты. Все мечтаю отыскать эти снимки в сети. Был выборным старостой в 1942, потом немцы потребовали переизбрать, община отказалась, назначили собственного. Когда угоняли в Германию, спас две деревни, определяя кому в колонне из саней, а дело было зимой 1944, притормозить хвост сопровождающих, кому в какой момент в сторону, а след замести.
Равно интересно то, что у нас по несколько имен, а тот, кто шел уроками «варага» менял их с каждым новым уроком.
Этот комментарий гораздо интереснее самого рассказа.
А я благодарю за корректорскую вычитку. Но как еще заставить ведьму (что не считает себя Изаурой) отработать на плантациях? Это я поглядывая по сторонам, что бы еще такого подсунуть.
Поправки принял к сведению, Некоторые, вне сомнения, приму.
«Бульбаши» — нормально, никого не оскорбляет. Равно «хохлы» или «скобари» (сам скобарь). Все имели территориальные прозвища. На Руси было принято поддергивать, и драк по этому поводу не случалось.
«По четыре трехлитровых банки за спину» — самое удобное. Две внизу, две поверх — как раз по спине получаются. Рассказ этнографический, здесь до мельчайших все точно. Почему должны остановить — не понял.
«На горло берут» — так у нас говорят до сих пор. В смысле — перекричать стараются.

Цыгане не были «бандитами»? Окстись! У нас двоих (бабка рассказывала) били смертным боем, а одного забили насмерть, ибо свершили страшенное для крестьянского хозяйства — покрали коня. А сие, по бедности земель, означало голод хозяину и возможную смерть. Покража детей тоже случалась, но за это не казнили так, как за коня. Власть в такие разборы не вмешивалась.

«Выкобельство» — слово, равное тому, которое меня заставили заменить на «пип!». Зачем его в ковычки, выкобельство оно и есть выкобельство…
Встречается много интересных слов (как услышу, сразу в блокнотик). Мне очень понравилось такое «хвостодрючка», только не знаю куда втиснуть. Но еще не форум.

По ошибкам все точно. Ошибки они и есть ошибки (очепятки).

С «подстать» вы не правы. Можно двояко. У Щедрина (который Салтыков) буквально так: «Подстать ему была жена..»
«Немолотое» — разговорное. «Невымолоченое», «немолоченое» — косноязычно, никто так не скажет.

Назвать колхозные работы «барщиной» без ковычек — три года без права переписки. В форме шутки может и прохилять. Мой дед из северных варага ходил на три годы ВЫБОРНО. Общество попросило. Были спущены квоты на район — сколько человек дОлжно посадить по определенным статьям. Отсидел, пришел, побыл дома с пару недель, пошел на войну, погиб сразу. Обыкновенная история наших мест.
Поверьте — я знаю о чем пишу.

Вы придираетесь, но как-то беззубо, неуверенно. Посмелее бы.

Еще раз благодарю!
С уважением,
Михаил Алексеевич Байков.
Вы позволили себе непозволительное. Больше ни одного отзыва от меня не дождетесь.
Среди цыган не было бандитов. А воров не больше, чем у других наций.
Прежде чем бахвалиться и поучать других, поучитесь сначала сами и языку, и культуре поведения. Рабовладелец выискался. Независимо от наличия кОвычек.
Немолотое — то, которое не смололи в муку.
Немолоченное — то, которое не смолотили, не выбили зерно из колосьев.
Грамотюй в последней инстанции.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Напомнило:
Он: — Милая, ты не права.
Она: — Что?! Я говорю неправду? По-твоему, я лгу? Брешу, так сказать? Я что – собака?.. Мама!!! Он меня сукой обозвал!!!

Разумеется, я поступил не совсем корректно, поскольку знал, что кто-нибудь кинется «опровергать» и в надежде найти всех блох, обязательно сделает вычитку рассказа. Вы нашли пару ляпов, в половине утверждений сами ошиблись, а остальное спорно.

Привязка цыган к слово-определению «бандиты», была осуществлена вами. Да, в нашем случае (его описал) подходит слово «воры», а еще точнее «конокрады». Потому повторив ваше «бандиты», взял определение в ковычки. Хотя, конокрадство в наших местах приравнивалось обычаями к душегубству с отягчающими (ибо, по бедности земель, хозяину грозило разорение, голод, смерть, и не только ему, но семье — детям). И что? Это их риск, образ жизни — красть коней. И наверняка знали, что если попадутся, их забьют насмерть. Конкретный случай описал. И как сказал, власть в такие крестьянские самосуды не вмешивалась.
Кража цыганами детей тоже случалась, отрицать это вы не можете. По сегодняшнему времени смотрится преступлением из числа самых тяжких, но в то время меньшим, чем кража коня. За это самосудом не казнили. Табор обычно откупался. За конокрадов откупиться не мог. Иногда успевали съехать, случалось продавали ребенка евреям (у нас были «еврейские деревни»), тогда, рассказывают, выкупали у них, если могли доказать (обычно через какого-нибудь работника). Рассказов об этом много. После революции, еврейские деревни исчезли — их жители подались в города (Питер и Москву) делать карьеры.
Такая вот этнография Северо-Запада.

За корректорскую еще раз благодарю. Хотя надеялся найдете больше. На достоинство рассказа ваши находки никак не влияют. Мне думается, это расстроило больше всего, потому комичное определение к нашему случаю (см. вверху) столь и подходит.
Зря вы окрысились на меня, а еще более на рассказ, считая, что через него можно как-то ущемить. Право, толстокож, до чрезвычайности.

Чтобы понять, почему как говорят, иногда произносите слова вслух. Есть жаргонизмы видоизменений причиной, что с языка не соскакивают в том виде, котором должны писаться. И рассказчик может позволить тоже, даже обязан, чтобы создать фон достоверности месту и времени. Стилистически все верно. Пару моих рассказов взяли в сборники (не в печать — звуковые), попросили разрешение на озвучку, позже прослушал, там это особо заметно. Читайте свое вслух. Места, где начнете спотыкаться, заговариваться, пересмотрите.
Загрузка...
Владимир Чернявский