Бестия

Меня всегда увлекали отстраненные узкие улочки с заброшенными старинными зданиями, ветхие погосты с истертыми надгробиями и забытые молитвенные часовенки, все еще хранящие легкий аромат воска. Теперь уже не так часто можно встретить что-то подобное в черте большого города. Мода на старину ушла так быстро, что люди попросту и не заметили, как часть старинных особняков преобразилась в облагороженные дома для богатеев с дурным вкусом. Эти беспринципные толстосумы скупали бывшие родовые дворянские гнезда, обустраивали их на свой лад, превращая воспоминания об утонченной эпохе в омерзительный коктейль самых разных стилей. Смотреть на такое осквернение памятников искусств было тошно, поэтому я все чаще стал обходить места, что некогда манили меня своей безмятежностью и загадочностью. Меньшая часть таких мест стала публичной собственностью. Дома собраний сгинувшей аристократии наполнились библиотеками, культурными центрами и прочими общеполезными заведениями, что, несомненно, сказалось на них куда лучше, чем скупка мещанами. Остальные же просто канули в небытие, а на их месте выросли торговые-центры и бизнес-холлы.

Да, я действительно восхищался всей загадочной древностью, зачастую пугающей, и оттого еще более привлекательной. Тайны покинутых мест притягивали к себе, словно запретный плод, рождали в сердце трепет и предвкушение чего-то необычного. Все это настолько пронизывало мою неискушенную душу, что я нелепо шел на поводу у своего иррационального влечения, подходил к полуразрушенным стенам, заглядывал в давно исчезнувшие окна и долго всматривался в темную пустоту комнат. Ответом мне была лишь неизменная тишина. Иногда начинало казаться, что мои игры со скрытым ужасом, прячущимся в самых отдаленных и нелюдимых уголках, рано или поздно приведут к беде. Это ощущение тревоги возникало спонтанно, в моменты моих самых захватывающих приключений. Я пытался понять, в чем же причина необъяснимого страха перед очередным темным тоннелем ветхого склепа, но никакие размышления этому не помогали. Страх появлялся внезапно, подобно ударившему в лицо холодному ветру, и так же быстро исчезал. Стараясь сохранять разумный скептицизм, я лишь усмехался собственной детской трусости перед несуществующими плодами моей бурной фантазии, рисовавшей мерзко-витиеватые образы порождений тьмы. Тогда мне было стыдно за эту пугливость, казавшуюся нелепым обскурантизмом. О, если бы я знал, насколько я был прав в своих опасениях.

Похождения по всем этим зловещим местам занимали значительную часть моего свободного времени в последние школьные годы. Я обходил стороной естественные и точные науки, находя их предельно скучными, часто даже сбегал с уроков математики, за что потом получал хорошую трёпку от возмущенных родителей, желавших видеть в сыне прилежного ученика и круглого отличника. Впрочем, сколь большой была моя неприязнь к естествознанию и математике, столь я любил историю и художественную культуру. Занятия по этим дисциплинам всегда приносили мне только удовольствие, более всего в той части, которая касалась древних цивилизаций. Даже уже в старших классах было трудно оторваться от описаний утопающего в роскоши Вавилона, монументальных египетских пирамид и величественных дворцов махараджей. Цивилизации, которые ни я, ни даже мои далекие предки не могли увидеть воочию, казались мне существующими до сих пор. Во всех причудливых архитектурных стилях и формах, отраженных в бесчисленном количестве посещенных мною строений, отголосками прошлого жили сооружения древности. Памятники давно ушедших эпох, кардинально отличающиеся от всего иного, окружавшего их. Иногда спутанные мысли и образы в моей голове превращались в совершенно безумные картины, изображающие древние цивилизации совершенно иными существами, лишь на первый взгляд схожими с человеком. Эти образы навязчиво формировали в сознании идею, что когда-то они, обитатели вавилонских храмов и подножий пирамид, и были людьми, но затем, постигнув некое сокровенное знание, переродились в нечто иное, скрывшись в доступных лишь мудрейшим частях мироздания, где-то за пределами человеческой досягаемости, и став наблюдателями, неустанно следящими за нашим видом всю его последующую историю. Все это было лишь разыгравшимся воображением молодого мечтателя, но картины в моей голове виделись такими детальными, четкими и живыми, что в глубине души начинало казаться, будто бы описанное я видел воочию.

Мое увлечение вызывало лишь насмешку в глазах сверстников, занятых компьютерными играми, музыкой, тусовками и отношениями. Последнее, казалось им чем-то особенно важным, поскольку, как они полагали, было неотъемлемым атрибутом взрослой жизни. А стать взрослыми раньше времени хотели практически все - таким образом пытались снискать уважение в глазах других, более младших товарищей. Даже тогда я понимал, что все это сущий вздор. Взрослые ничем не отличаются от своих детей, они точно так же пытаются казаться тем, кем не являются, чтобы добиться какого-то мнимого признания со стороны остальных, построить успешную карьеру, да и бог знает ради чего еще. Жить ради чужого мнения – высшая степень глупости, это было понятно мне даже совсем юному. Несколько раз я пытался донести эту мысль до других, но понимания среди людей не нашел, потому просто стал держаться в стороне. В ответ на мою отстраненность слышалось все больше насмешек. Пусть бы были даже насмешки, но и они быстро сменились презрительным безразличием. В ответ я тоже презирал их самих, их ограниченный кругозор, пытался уйти от всякого общения с людьми. Вся эта казавшаяся мне скучной обыденность отвращала настолько, что даже отвлеченный разговор с одноклассниками давался мне с трудом. Наверное, именно поэтому у меня тогда не было ни друзей, ни девушки, да что уж лукавить – даже знакомых. Назовете изгоем, отщепенцем – мне решительно все равно, как и тогда.

Я прислушивался только к словам своей учительницы истории, поскольку из всего преподавательского состава школы она единственная относилась ко мне с пониманием и благосклонностью. Сейчас бы я отметил незаурядный ум этой женщины и нехарактерную для простого учителя любознательность, но тогда она просто казалась достойным представителем своей профессии. Будучи слишком наивным, я всецело полагал, что учитель — это человек, который больше всего любит свой предмет и желает передать эту любовь следующим поколениям. Теперь-то я знаю, что большинство учителей никаким энтузиазмом не отличается, они, как и прочие люди, стремятся меньше работать и больше зарабатывать. И осуждать их за это бессмысленно – деньги нынче значат все.

Нередко я задерживался после уроков, помогая своей любимой учительнице поливать цветы. В эти короткие моменты мы обсуждали династии фараонов, завоевавших власть во всем Египте и за его пределами, боевые колесницы, храмы Месопотамии, богов и демонов. Беседы с этим крайне эрудированным человеком увлекали меня, вынуждали опаздывать на другие занятия и получать выговоры от недовольных преподавателей, что, впрочем, меня не сильно беспокоило.

Затем, после школы, я бежал в свои излюбленные места. Там, глядя на потертые барельефы покинутых фамильных крипт, я представлял себя древним шумерским воином возле усыпальницы почившего лугаля. Приближающийся громкий кашель кладбищенского сторожа возвращал меня к реальности, и приходилось быстро прятаться от вредного старика в холодных сводах склепа. Задерживая дыхание и суетливо глядя на вход, я внезапно осознавал, что дряхлый седой мужчина может быть далеко не самым опасным в этом отрешенном месте. Необъяснимое и не поддающееся какому-либо объяснению чувство непреодолимого ужаса стремительно наползало на меня, а за спиной начинал слышаться шорох. Я замирал, будучи не в силах заставить себя повернуться к источнику шума в темноте, выжидал несколько мгновений, чтобы старик успел отойти прочь от склепа, а затем быстрым бегом выскакивал из него. Тут я все же решался обернуться и заглянуть в темноту коридора. Мой разум играл со мною злую шутку, ведь пару раз в могильной темноте мне виделось движение едва уловимых силуэтов. Пульс предательски учащался, как и дыхание, в ногах появлялась дрожь, в голове проскальзывали навязчивые и пугающие идеи. С большим трудом удавалось собраться с духом, мыслями и успокоиться. Я уходил с кладбища, возвращался домой и зарекался совершать такие вылазки вновь, но обещания самому себе были пустыми словами, ведь по прошествии нескольких недель моя мания возвращалась, и я вновь отправлялся бродить по безлюдным окраинам цивилизации.

Грянули выпускные экзамены, на подготовку к которым пришлось затрачивать все свои силы, поэтому бесцельные блуждания на время прекратились. Помню, как сильно негодовали родители, узнав, что я собираюсь поступать на историка. Больше всего переживала мать, прочившая мне бесславное будущее и бедность за столом университетского преподавателя. Отец оставался в стороне, как он, впрочем, делал всегда, лишь изредка поддакивая матери. «Мог бы задуматься о своей судьбе, а не надеяться на нашу вечную поддержку» - язвительно сказала мне тогда мать, и это было самым обидным из всей ее длинной тирады поучений, ведь я никогда не просил у родных чего-то дорогого, особенного, что обычно требуют избалованные дети на праздники и дни рождения. Да, родители содержали меня все мои детские и юношеские годы, за что я был им безмерно благодарен. Но бездарно потерять свою жизнь, превратившись в ненавистного самому себе мещанского обывателя ради какого-то мнимого успеха и преходящего денежного достатка, я не хотел, потому поступил, как и задумал.

Экзамены были сданы, документы поданы на выбранное направление, а остаток лета проведен за городом, на даче. Ничего толком и не припомнить из того периода. Все это кажется одним из тех промежутков жизни, когда ты бесцельно существуешь, не увлеченный чем бы то ни было: ешь, пьешь, ведешь беседы ни о чем с родственниками и слоняешься время от времени вокруг дома под лучами теплого летнего солнца. Интересующие меня места в той округе отсутствовали, оставались разве что заброшенные покосившиеся избенки с облезшими оконными наличниками и сгнившей деревянной кладкой, но их посещение было весьма опасным, так как внутри постоянно собирались местные пьяницы и устраивали дебоши, доходившие почти всегда до рукоприкладства. Да и традиционный деревенский стиль не вызвал у меня никакого пиетета. Единственным утешением в отрешенной сельской местности оставалось чтение книг, описывающих любимые мною древние эпохи. Царства и цари, их роскошная жизнь, эпическая смерть и пышные похороны, подвиги храбрых воителей – все это вновь заставляло воображение рисовать картины давно минувших дней, образы, оставлявшие неизгладимый след в глубинах моего подсознания.

Мне снились прекрасные сны о дивных садах Междуречья, где на деревьях с широкими листьями круглый год растут ароматные плоды, на земле цветут благоухающие травы, а громадные зиккураты утопающих в богатстве храмовых хозяйств устремляются своими вершинами в небеса. Приятные сновидения, впрочем, перемежались с невыносимыми кошмарами, в которых истлевшие мумии в глубине храмовых крипт танцевали неведомые танцы возле скопищ пульсирующей плоти, прорастающей мириадами острых и грубых стеблей. Рядом с ожившими телами роились отвратные создания, огромные гнилостные черви, отражающие своим грубым трупно-бледным покровом слабые блики от света могильных лампад. Твари резвились в лужах стекающей от мерзостных куч зловонной сукровицы - мне отчетливо запомнился этот хлюпающий звук. Каменные своды могилы наполняла загадочная траурная музыка. О, что это была за музыка! Мне никогда не описать всего того сочетания скорби и сакральных смыслов, которые она в себе несла. Во сне я медленно шел по темному коридору в сторону нечестивого обряда. И чем ближе подходил к нему, тем громче звучала непостижимая музыка, тем ярче сиял свет лампад, тем безумнее и быстрее становились игрища умертвий. В один момент все стихало: в лицо ударяло легкое дуновение затхлого сквозняка, свет гас, музыка пропадала. Тишина и темнота. Я терял ориентацию и пытался разглядеть хоть что-то в непроглядном мраке гробницы. Возникало то самое знакомое чувство, необъяснимая тревога, ощущение чего-то зловещего рядом. Внезапно меня сковывало. Где-то под ногами я слышал тихое хлюпанье, а в нос ударяло невыносимое зловоние. Кровь застывала в венах от ужаса, ведь в это мгновение до моей шеи дотрагивались холодные костяные пальцы.
Я просыпался в поту, озираясь по сторонам, пытался обнаружить что-то чуждое среди привычных очертаний комнаты. Нет, все было обыкновенно. Страх постепенно отступал, но неприятное ощущение тревожности оставалось со мной. Долгое время я лежал, будучи не в силах уснуть, однако через некоторое время все же успокаивался и предавался беспечному сну.

Пришла пора студенческих лет. Обучение в университете давалось мне необычайно легко. С самого начала я учился прилежно и с большим интересом: посещал лекции, читал необходимую литературу и отвечал на семинарах. Почти все преподаватели относились ко мне благожелательно, видя мои энтузиазм и заинтересованность, не в пример инфантильному большинству учащихся. Жизнь порядочного студента полностью поглотила меня, не оставив времени ни на сомнения, ни на размышления. Из-за занятости мне пришлось забыть про свои экстремальные прогулки по безлюдью. Признаться, тогда я впервые почувствовал некое облегчение, будто бы сбросил давно тяготившее бремя. Жизнь перестроилась в обыденное русло: кошмары перестали меня мучить, ощущение редко появляющейся тревоги вовсе исчезло. Я стал больше общаться с людьми, пусть моими собеседниками и были, в основном, зубрилы-отличники, не искавшие в истории неисчерпаемого источника вдохновения. Такая жизнь, предсказуемая и спокойная, стала мне вполне по нраву. В один момент я спохватился, поймав себя на мысли, что вот-вот стану тем самым обывателем, которого так презирал еще совсем недавно. Но затем, будто в насмешку над своими прежними взглядами, я задался вопросом: ну и что с того, если мне самому это теперь в удовольствие? Как-то быстро пришло осознание, что жизнь обывателя может быть и не такой унылой, если полностью посвятить себя любимому делу. И я готов был ему себя посвятить, готов был уйти с головой в кропотливое изучение древних манускриптов, в научные дискуссии с оппонентами (в большинстве своем такими же начинающими исследователями), готов был отыскивать что-то новое в забытом старом, удивлять других своими достижениями на этом поприще. Последнее, впрочем, волновало меня меньше всего, ведь тщеславием я никогда не отличался, но, с другой стороны, одобрение узкого круга ученых людей было все же единственным показателем достижений на научной стезе. В общем, я решил заниматься всем тем, что тогда казалось мне единственно приятным и хоть сколько-нибудь ценным. Однако кто бы мог подумать, что судьба заставит меня еще раз пересмотреть свои воззрения. Я не был фаталистом, не верил в предопределенность всего случающегося в жизни, но это было раньше, теперь же я уверен в абсолютно обратном.Именно злой рок разрушил все,что я когда-либо имел.

В одно раннее утро я прогуливался по оранжерее, прилегающей к зданию нашего университета. Растения мне были малоинтересны, но коротать время внутри было всяко приятнее, чем в пустом холле снаружи. В самой галерее царила духота, в нос всякому входящему ударял тяжелый запах ссохшихся соцветий и опревших листьев. Здешняя флора поражала своим разнообразием неискушенного посетителя: суккуленты с мясистыми листьями и яркими соцветиями, тропические цветы, источающие легкое благоухание, едва заметное среди общей затхлости, а также привычные взгляду обывателя орхидные и лилейные. Густые поросли небольших кустарников и плющей закрывали один ряд от другого практически полностью, не позволяя видеть, что происходит на другой стороне. Я бродил примерно в центре оранжереи, когда мое внимание привлекли блики света за сплетениями густых кустов. Мой любопытствующий взгляд натолкнулся на едва различимый через стену листьев силуэт, медленно перемещающийся по одному из рядов. В этот момент впервые за столь долгое время мое сердце вновь неприятно екнуло, заставляя дыхание замереть. Промелькнувшая в голове мысль, что вряд ли какой еще человек в столь раннее время будет здесь прогуливаться, перемежалась с тем самым чувством необъяснимой тревоги. Глупый и беспричинный страх заставлял меня ощущать себя трусливым ребенком, и от этого становилось противно. Я выдохнул, набрался решимости и быстро направился к переходу между порослями растений, дабы развеять свои пустые опасения. Несколько широких шагов, и я уже находился в нужном ряду, а все страхи мгновенно улетучились. Впереди, у одного из ярких соцветий, стояла худощавая девушка невысокого роста, со светлыми волосами и большими серыми глазами, с аккуратными чертами лицами, тонкими губами и изящными длинными пальцами. Несколько секунд я безмолвно смотрел на нее ее, а затем громко и беспардонно усмехнулся, стыдливо прихлопнув себя рукой по лбу. Девушка резко дернулась от испуга, переведя на меня взор своих широко раскрытых глаз. Мое лицо мгновенно переменилось, я виновато и быстро заговорил:

- Простите, не хотелось вас пугать.

Незнакомка в ответ даже не пошевелилась. Бегающие глаза и слегка дрожащие губы свидетельствовали о том, что напугать мне ее действительно удалось. Напряжение, впрочем, сохранялось всего мгновение, практически сразу она облегченно выдохнула, приосанилась и мило улыбнулась:

- Неожиданно. Не думала, что кто-то будет, - девушка оборвала себя на полуслове.

- В такую рань сложно представить, что кто-то будет тут бродить, - добавил я, согласно кивая.
Она с безразличием разглядывала меня, слегка прищурив глаза. Мое внезапное появление вряд ли стало для нее чем-то приятным.

- А вы тут ждете открытия библиотеки? – спросил я, попытавшись хоть как-то исправить ситуацию.

Она на секунду замялась, но быстро собралась с мыслями.

- Допустим, что так. А вы сумасшедший ботаник или флорист? Кому еще придет в голову ранним утром бродить среди растений и неизвестно для чего пугать случайных людей.

Я рассмеялся в ответ:

- Нет, я тоже за книгами. Просто тут хоть чем-то себя можно занять. Признаюсь, флорист из меня никакой.

Девушка посмотрела на меня с возмущением:

- Вот как. И как же вас посетила гениальная мысль выскочить из-за кустов на незнакомца, отправив его сердце в пятки?

Теперь от ее непрекращающегося потока иронии опешил я.

- Ну, послушайте, я же вам все объяснил. Мне всего лишь стало любопытно, кто еще может бродить тут в такое время. Пугать никого я не собирался.

-Ладно, ладно, убедили, -  язвительно ответила она.

Я посмотрел на нее еще раз. Среднего роста блондинка, худощавая, с миловидным лицом и глубокими серыми глазами – весьма привлекательная, на мой взгляд. Но ведь и многие другие девушки в университете были красивыми, однако в этой было что-то особенное, необъяснимо притягательное. Было ли дело в ее надменной саркастичности, или в высоком и мелодичном голосе - трудно сказать однозначно. Перебросившись с незнакомкой парой фраз, я предложил составить ей компанию до открытия библиотеки, на что она равнодушно пожала плечами и без всяких возражений согласилась. Утро уже не было ранним: в университетских сводах появлялось все больше и больше спешащих на занятия студентов. Никто из них не подошел к витражу, за которым находилась библиотека: скорее всего, наша парочка действительно была редким случаем приходивших в это время посетителей. Мы наконец познакомились, условившись обращаться к друг другу на «ты» –девушку звали Анна. Она рассказала, что учится на том же факультете, что и я, чему удивляться не было оснований– историков в нашем университете было много. Даже вспомнилось, что, вроде бы, пару раз мне приходилось замечать ее среди других сокурсников на лекциях, однако тогда я не обратил на нее внимания: девушек с нами училось немало, а она, по всей видимости, и не старалась сильно выделяться из толпы. Весьма странно с учетом ее язвительности и высокомерности.

Через некоторое время пришел библиотекарь и, поздоровавшись с нами, открыл двери. Вслед за ним мы вошли в помещение, полностью уставленное длинными и высокими книжными шкафами. Окон в библиотеке практически не было: парочка из них в самом дальнем углу пропускала жалкое количество солнечных лучей. Основным источником освещения служили многочисленные блеклые лампы, расположенные повсеместно. Свет от них и правда был тусклым, не позволяющим нормально что-либо читать. Собственно, по этой причине здесь практически никто не задерживался слишком долго – люди выбирали нужные книги и уходили восвояси. Я был редким исключением, поскольку любил монотонно бродить между книжных рядов, отыскивая самые ветхие тома интересующих меня книг, спрятанные где-то в глубине пыльных лабиринтов. Наконец, вспомнив об огромном числе требующихся мне учебников, я хотел было попрощаться со своей новой знакомой и направиться в секцию древних цивилизацией, но с удивлением обнаружил, что она следует за мной.

- А, ты, наверное, в секцию, посвященную Античности? – предположил я.

Анна посмотрела меня с недоумением, фыркнула и покачала головой:

- С чего бы вдруг, меня интересует совсем другое - период династии Ура.

Я сильно удивился подобному ответу. Она изучала один из поздних периодов шумерской цивилизации, то есть практически то же самое, что составляло предмет моего исследования. Такое совпадение уже не казалось чем-то заурядным, хотя называть это знаком судьбы было бы глупо. Немного выждав, я сообщил ей, что тоже занимаюсь изучением древних цивилизаций, а в данный момент ищу наиболее полный перевод Ниппурского царского списка.

- Ты серьезно? – удивленно спросила она, приподняв свои тонкие брови, — Это здорово. Хоть кто-то понимает, насколько это интересная эпоха.

Тогда удивление Анны могло показаться чем-то наигранным и неестественным, ведь до этого мне не встречался человек, питающий такую же любовь к древности, какую с самого детства питал к ней я. Да и слова эти все же могли оказаться очередной язвительной насмешкой. Но затем, когда она начала взахлеб делиться своими изысканиями со мной, все сомнения исчезли; я понял, что впервые встретил родственную душу. Мы ходили между книжных полок, просматривая почти истлевшие тома переводов древних текстов, беседовали о царях, мифах и архитектуре. Эта хрупкая девушка ничем не уступала в своих познаниях в истории ни мне, ни моим приятелям-отличникам. Более того, она обладала тем самым энтузиазмом, который заставлял меня с раннего детства бродить по отдаленным закоулкам, тщась найти крупицы знания об ушедшем, пережить все то, что переживали задолго до моего рождения. Радость от осознания этого сменилась мимолетным страхом: что, если она тоже была жертвой преследовавшей меня долгое время необъяснимой тревоги? Я заглянул в ее большие серые глаза. Спокойствие, холодность и ни следа тревожности – все, что мне удалось разглядеть. Мне показалось, что мои переживания напрасны, что судьба просто наградила меня знакомством с таким удивительным человеком.

И это знакомство действительно изменило мою жизнь. Каждый день в свободное от учебы время я стал встречаться с Анной. Мы подолгу беседовали, увлеченно обсуждали историю сгинувших цивилизаций, гуляли по городу, сидели в малолюдных кафетериях и вместе готовились к семинарам. Я с восхищением наблюдал, как моя подруга перелистывает страницу за страницей, поджав свои тонкие губы, с неподдельным интересом вчитывается в древние хроники. Порою она бросалась своими надменными шутками, зачастую являющимися завуалированными высокопарными издевками. Первое время меня это раздражало, но затем стало казаться привычным и даже забавным. Время неуклонно шло вперед, проходили дни, недели и даже месяцы. Наша дружба с Анной переросла в чувства. Да и могла ли существовать какая-то дружба между девушкой и парнем, живущими одними и теми же стремлениями, вдохновляющимися одной и той же эпохой, культурой? Пусть моя пассия и была высокомерной или насмешливой – это лишь делало ее отличнее от всех прочих девушек, притворно вежливых, любезных, старающихся казаться эрудированными, а на деле корыстных, самовлюбленных и поверхностных. Любовь вспыхнула подобно сухому снопу сена в жаркий день, охватывая и меня, и ее. Мы стали практически неразлучны: даже вечера перед зачетами и экзаменами проводили вместе, помогая друг другу с наиболее сложными вопросами. Наверное, это было самое счастливое время в моей жизни. Столько лет одиночества, которое я считал своим естественным и единственным уделом, сменились иллюзией блаженной гармонии с человеком, с которым мне хотелось находиться рядом всю свою жизнь, как бы наигранно и претенциозно это ни звучало. Да, я был влюбленным дураком, поверившим, что счастье может совершенно случайно свалиться на голову из ниоткуда. Приступы тревоги окончательно исчезли, уступив место легкой эйфории. Общая приятная картина изредка омрачалась воспоминаниями прошлого, когда мы, гуляя по старинному центру города, проходили по узким улочкам между каменными сводами обветшалых зданий. Строения давно ушедших лет навевали тоску по моему детству, по беспечным скитаниям среди памятников прошлого. Вместе с воспоминаниями приходили отголоски пугающих образов, короткие, но очень яркие. В одну из наших прогулок с Анной мне вздумалось все же рассказать ей про то, что мое увлечение древностью долгое время сопровождалось каким-то бессмысленным страхом, возникающим по совершенно непонятной причине. На это моя девушка лишь пожала плечами, заверив меня, что всем людям бывает иногда страшно, и это совсем не зависит от их увлечений. Тогда я пересилил себя и поведал любимой о посещавших меня абсурдных мыслях, о безосновательной навязчивой идее, что древние цивилизации не исчезли, а просто преобразились, ушли с видимого горизонта и затаились в потаенных уголках мироздания, скрыв себя от человеческого взора. Анна остановилась, потупив взгляд, посмотрела на меня и спросила совершенно безэмоционально:

- Когда к тебе пришло такое осознание?

В груди больно кольнуло, будто бы кто-то вонзил мне в сердце иглу. Что значил ее вопрос? Осознание чего ко мне должно было прийти? В растерянности я молчал, будучи не в силах вымолвить ни слова. Мы смотрели друг на друга буквально пару мгновений, а затем она ехидно рассмеялась и сказала:

- Ну брось, кому в голову не лезет бред? У молодых энтузиастов много мыслей, еще больше их у мечтателей, живущих не в этой унылой серой реальности, а где-то далеко, в ушедших эпохах, среди сгинувших поколений. Ты ведь не жалкий обыватель с ограниченным кругозором, думающий лишь о неуклонно растущих ценах на хлеб, ты будущий ученый с огромными познаниями в истории, культурологии и прочем. Чего же удивляться, что порою поток знаний превращается в какую- то несуразицу или безумные идеи.

Я облегченно выдохнул. На моем лице тоже мелькнула улыбка. Напряженность улетучилась практически молниеносно, а вся ситуация стала походить на привычную шутку моей девушки. Ее слова, конечно, мне сильно льстили, ведь обычно Анна была надменной и колкой. Я согласился с ней, ведь, в конце концов, чтобы сойти с ума, нужно его хотя бы иметь. Грань между гениальностью и безумием всегда тонкая.

- Да зря я вообще про это начал, глупость какая. Подумала бы еще, что я законченный сумасшедший, сдала бы меня в психушку, - добавил я, пытаясь выдавить из себя хоть какое-то оправдание.

В ответ на это она шутливо погрозила пальцем, запретив мне задумываться о посещении психиатра до сдачи выпускных экзаменов. Какой злой иронией это выглядит теперь!

Мы продолжили прогулку, не возвращаясь больше к подобным обсуждениям, но меня посетила короткая мысль, которая все же осталась со мной надолго. Если я и помешался на древних эпохах, то вряд ли те детальные образы, что посещали меня в кошмарах, были лишь отображением знаний, полученных из книг. Самым страшным стало стойкое убеждение, что такие безумные, но в то же время правдоподобные картины не могло породить мое подсознание. Тогда откуда они явились мне? И почему Анна сумела одним своим шутливым вопросом практически ввести меня в ступор?

Думаю, стоит прямо сказать, что никакой идиллии в отношениях с Анной не было. Когда-то мне действительно казалось, что она девушка исключительного ума и большой добродетели, но то лишь слепая вера в идеал, наивный самообман влюбленного глупца, не знающего ничего, но с уверенностью умудренного летами старца убеждающего себя, что в твоем особом случае все может быть действительно взаправду, что это может быть та самая искренняя и чистая любовь, описываемая в старых романах (коих, к несчастью, я успел перечитать бесчисленное множество). Часто говорят, что в глубине души человека таятся его внутренние демоны. Моя возлюбленная долгое время умело их скрывала.

Как-то раз мы прогуливалась по одной из городских улиц, отвлеченно болтая о каких-то совершенно незначительных вещах. Анна практически всегда была в хорошем расположении духа – об этом свидетельствовали ее насмешливость и вечный саркастический тон. Впрочем, иногда ее настроение менялось совершенно необъяснимым образом и по непонятным причинам: привычные насмешки превращались в жестокие и аморальные упреки, а иной раз и в прямые оскорбления. Но как бы отвратительно и цинично она ни высказывалась, свойственная ей надменная ухмылка никогда не сходила с ее миловидного лица. Наверное, это было единственной чертой, заставлявшей меня содрогнуться даже в ту пору, когда ничего не предвещало беды. Могла ли моя возлюбленная быть гораздо более жестоким человеком, чем она казалась на первый взгляд?

Было около полудня, когда мы с Анной проходили по оживленному центральному проспекту. Люди быстрым шагом сновали в обе стороны, закрывшись от беспрестанного шума проезжающих мимо автомобилей наушниками, уткнувшись в свои смартфоны, чтобы не видеть угрюмых и уставших лиц прохожих. Мы остановились возле одного из кафетериев с летней верандой. Теплый день уходящего лета был в самом разгаре, и было бы непростительно прятаться в такую ясную погоду за стенами душного и тесного заведения. Анна собиралась занять один из свободных круглых столиков, стоящих ровным рядом под тканевым навесом, когда к ней неожиданно подошла незнакомая женщина:

- Девушка, Христом богом прошу, дай хоть копейку на пропитание, - обратилась незнакомка к Анне. Попрошайка была одета в потрепанное длинное и мешковатое платье, ее грязные волосы торчали космами из-под замызганной кепки, а руки были измазаны в саже или какой-то иной черной субстанции. Лицо женщины покрывали морщины – трудно сказать, насколько она была стара, ведь жизнь бродяги изнашивает человека не хуже самой старости. Женщина протягивала руку к Анне, ожидая хоть какого-нибудь подаяния.

- Отойди от меня, падаль, - с обезображенным ненавистью и презрением лицом резко ответила Анна, - Мерзкая тварь, даже не прикасайся ко мне.

Попрошайка испуганно попятилась, после чего развернулась и зашагала прочь, прихрамывая на одну ногу. Буквально мгновение я стоял пораженный словами своей девушки, затем же ринулся за удаляющейся женщиной. Поравнявшись с ней, я достал кошелек и наспех вытащил из него сто рублей.

- Возьмите, пожалуйста. И простите слова моей девушки, она сегодня что-то не в себе - сказал я, протягивая женщине деньги.

Попрошайка боязливо посмотрела через мое плечо, в сторону кафе, после чего грустно улыбнулась и взяла деньги, ответив:

- Спасибо, добрый человек, я буду молиться за тебя. Эх, если бы я только могла тебе как-то помочь… Но помочь я не в силах даже себе самой, - она перешла на шепот. – В каких же цепких лапах бестии ты оказался.

После своих слов она так же быстро отошла от меня, испуганно, будто бы от прокаженного. Пару мгновений я стоял в недоумении, а затем раздраженно покачал головой и развернулся. Как бы то ни было, в нравоучениях бродяги я не нуждался, хоть моя девушка и повела себя откровенно отвратительно. Я вернулся к Анне. Она сидела за столом и, как обычно, ехидно улыбалась, глядя на меня.

- Поговорил, милосердный мой? – язвительно спросила она.

- Что это вообще было? Ты с ума сошла? К чему вся эта злоба, излишняя презрительность?

- Некоторые люди нуждаются только в таком обращении. Посмотри на нее, милый, она жалкое и мерзкое создание, требующее к себе милосердия, которого она не заслуживает, - раздраженно ответила Анна.

- Это вне моего понимания, ты могла просто ей отказать, а не ломать комедию, осыпая ни в чем не повинную женщину ужасными оскорблениями - я обратился к ней чуть громче обычного.

- Нет, дорогой, иначе тут поступить было нельзя. Давай оставим этот досадный инцидент в прошлом, ведь это сущий пустяк, - она притворно улыбнулась. Вернее, улыбнулась она своей обычной надменной улыбкой, однако в тот момент стало вполне очевидно, что искренности в ней нет.

- Очень странный поступок для адекватного человека, Аня. Не находишь?

В ответ моя девушка злобно фыркнула, покачав головой.

- Ты действительно пытаешься меня пристыдить? Или оспорить мою точку зрения? Скажу одно: человек повинен во всех своих бедах сам – прямо или косвенно. Если она виновата в том, что превратилась в такое убожество, то все ее попытки воззвать к милости окружающих есть ничто иное, как паразитизм, - Анна насупилась, поджав губы, - Хочешь продолжить?

Несмотря на свою злобу, она говорила уверенно, твердым и спокойным голосом. Хоть меня и раздирало негодование, спорить в этой ситуации с ней мне показалось бессмысленным. Я ответил Анне, что резона портить нашу прогулку пустословием и излишним обсуждением случившегося нет, однако впредь попросил ее воздерживаться от подобных эксцессов. Она лишь коротко хмыкнула, пожав плечами. Мы уселись за столик, заказали мороженое и кофе, словом, вернулись к своему прежнему времяпрепровождению. Однако в моей голове теперь бесконечно мелькал неприятный вопрос: а что, собственно, с моей девушкой не так? А что, если она была права в своей непримиримой жестокости? Последнее пугало меня больше всего, ведь оно шло вразрез со всеми моими представлениями о доброте и справедливости.

В один из обычных дней в университете я не обнаружил Анны. После одной из пар я спустился вниз, к выходу из учебного заведения, где мы ежедневно встречались в одно и то же время, однако ее там не было. Я сразу же попытался ей позвонить, но номер был недоступен. Затем заглянул в наш диалог в одном из мессенджеров – в сети она отсутствовала более дня. В такой момент быстро возникает ощущение случившейся беды, хотя, конечно, произойти, может что-то сколь угодно безобидное. Но все же я нервничал небезосновательно: Анна была прилежной студенткой, отличницей, поэтому просто так прогулять учебу в университете не могла. Быстрым шагом я ходил из стороны в сторону, пока мне не пришло на ум единственно возможное в такой ситуации решение – поехать к ней домой и узнать, в чем же причина ее отсутствия. Адрес я знал, хоть до этого моя девушка никогда не приглашала меня к себе, отшучиваясь, что преждевременное знакомство с ее родителями станет заключительным эпизодом в наших отношениях. Не знаю, было ли это только шуткой, или в какой-то мере она действительно боялась представлять меня родным. В тот момент это волновало меня меньше всего, поэтому я без лишних раздумий покинул стены университета и направился к автобусной остановке.

Долго ждать автобуса не пришлось – он подошел практически сразу, как я добрался до остановки. Была середина дня, салон практически пустовал: мне удалось приметить двух молодых парней, увлеченно клацающих в телефонах, одну женщину средних лет с большой сумкой и какую-то девушку с короткими разноцветными волосами, уставившуюся с безразличием в мутное из-за брызг грязи окно. Менее часа езды, и я уже был на месте. Анна жила на окраине, в одном из многоквартирных районов нашего города. Отсутствие достойного благоустройства, однотипность зданий и малолюдность превращали такие кварталы в подобие индустриальных руин, навевающих тоску и апатию. Пасмурный день поздней осени лишь усугублял эти чувства, а растущая тревога заставляла нервно закусывать губы, перебирая в голове все наихудшие варианты произошедшего.

Быстрым шагом я перешел дорогу по переходу, ступив на усеянный ямами асфальтный тротуар. Под ногами плескались лужи, перемежаясь с кусками густой грязи, попадавшей брызгами на брюки и быстро засыхавшей. Иной раз меня бы это вывело из себя, ведь я был тем еще чистоплюем, но в тот момент, будто не замечая, я продолжал в спешке идти к одному из многоквартирных домов. Прошло меньше четверти часа, прежде чем передо мной оказалась парадная нужного здания. Я остановился возле железных дверей и огляделся. Во дворе стояло множество машин, большая часть из которых казалась слишком дорогой для обитателей такого захудалого дворика. В центре, между домами, была детская площадка с проржавевшей горкой и погнутыми качелями. На месте песочницы находилась какая-то лужа с мутной водой, возле которой кучковались облезлые голуби с болезненно красными глазами, прилетевшие, видимо, на водопой. Вокруг не было ни единой души, будто бы я пришел не во двор жилого квартала, а на заброшенный старый погост. К чувству тревоги окончательно присоединилось и навеянное неприветливым двором уныние; на душе стало совсем тягостно.

Я подошел к измазанному разноцветными надписями и рисунками домофону, бездумно собираясь набрать номер квартиры, однако тут же остановился: кому, собственно, звонить? Номер квартиры Ани мне не был известен. Я знал, что она живет в первой парадной этого дома, на третьем этаже, но не более того. Осознание собственной беспомощности тяжким бременем сдавливало грудь. Некоторое время я бродил возле входа в дом, от покосившейся прогнившей скамейки до ступеней парадной и обратно. Этаж я знал, номер парадной тоже; единственным логичным решением в данной ситуации было бы звонить в случайную квартиру на этаже и спрашивать про Аню. В одной из них она и жила, поэтому рано или поздно таким образом я и смог бы отыскать свою девушку. Потребовалось около минуты, чтобы собраться с духом и набрать на домофоне номер одной из квартир, находящихся на третьем этаже. Пошли протяжные гудки, которые через короткий промежуток времени сменились низким мужским голосом:

- Алло, - послышалось из замазанного краской динамика.

- Здравствуйте, прошу прощения, не можете подсказать, в какой квартире живет Анна П., - весьма учтиво поинтересовался я.

- Нет, никакая Анна П. и вообще П. у нас в парадной не живут, вы ошиблись, всего доброго, - быстро пробубнил мужчина в ответ, после чего повесил трубку.

Я был в замешательстве. Сложно представить, что кто-то из близких соседей может не знать о целом семействе, проживающем в квартире напротив. Но, быть может, мужчина просто не хотел сказать правду незнакомцу. Он вполне основательно мог подумать, что я воспользуюсь этой информацией в ущерб соседям, что я какой-то мошенник, бесчисленное множество которых в нынешнее бродит от дома к дому, обзванивая ничего не подозревающих жильцов и пытаясь разными путями достичь свой корыстных и преступных целей. С этими мыслями я набрал номер второй квартиры. Домофон взяла женщина с немного осипшим голосом, по всей видимости, немолодая, либо пьющая. Я повторил свой вопрос ей, однако и тут получил аналогичный ответ: никаких П. в парадной не живет, да она и не припоминает, чтобы жили до этого.

Теперь меня охватило полное смятение. Из всех возможных вариантов наиболее вероятным представлялся лишь один: Анна соврала о своем месте жительства. Но зачем моей девушке нужно было обманывать меня по таким мелочам? Она хорошо знала меня и мои принципы: без особой причины или ее прямого согласия я бы никогда не потревожил ее домочадцев своим внезапным визитом. Сейчас же она без всякого предупреждения исчезла, а я впустую проделал немалый путь до дома, в котором, как оказалось, она и не живет.

Начинало смеркаться. На улице стало по-зимнему холодно, поэтому я, поеживаясь, побрел прочь от неприветливого двора в сторону автобусной остановки. Если до этого я просто переживал за внезапно пропавшую Аню, то теперь в глубине души появился необъяснимый глубокий страх. У меня возникло стойкое ощущение чего-то недоброго, какой-то вполне очевидной вещи, за которой скрывается простое, но ужасное объяснение. Всю дорогу до общежития я пытался понять причину своего страха, а тревога тем временем продолжала нарастать. Может быть, дело было исключительно во мне? Вдруг в какой-то период своей жизни я потерял связь с реальностью, запутался в своих навязчивых мыслях. Иными словами – вдруг я помешался рассудком? Но, как мне было хорошо известно, умалишенные никогда не задумываются над тем, что их искаженное восприятие реальности может быть следствием их больного рассудка. Они до последнего пребывают в уверенности, что их видение мира является единственно верным, а уверения врачей и других окружающих их людей являются попытками обмануть, осмеять или подшутить. Если же я подверг свою адекватность сомнению, то, должно быть, все еще могу рассуждать здраво. Это немного успокоило меня, однако не избавило от разрастающегося страха, грозящего вот-вот превратиться в сковывающий ужас.

Автобус наконец доехал до остановки возле университетского общежития. Я вышел из него, вдохнув ледяной ночной воздух. На улице стояла непроглядная тьма. Лишь редкий свет далеко стоящих друг от друга фонарей пробивался сквозь мрак, но для полного освещения дворика перед общежитием его было мало. Я мельком осмотрелся. Людей в округе не было, хотя обычно в такое время нет-нет да и встретишь какую-нибудь небольшую компанию студентов, вышедших из своих комнат на короткий перекур.

В груди снова неприятно заныло. В этот момент телефон коротко пиликнул, уведомляя о новом сообщении. Я быстро достал его из кармана и разблокировал. Сообщение было от Анны: «Милый, ты меня потерял?». «Да, куда ты исчезла? Я переживаю» - быстро напечатал я в ответ и отправил. Через несколько секунд Анна вновь написала: «Не стоило меня искать».

Я замер в недоумении. Откуда она вообще знает, что я ее искал? Неужели все это время она следила за мной? Но зачем? От всех этих мыслей чувство тревоги возросло стократно. Телефон снова пиликнул. На экране высветилось новое сообщение: «Я тебя жду». Вслед за текстом Анна прислала геолокацию. Мне хотелось ответить ей, что глупые шутки зашли слишком далеко, однако прежде, из любопытства, я открыл отправленные моей девушкой координаты. Холодный пот крупными каплями пробежал по моей спине. Указанное место было знакомым мне с детства старинным кладбищем. Я никогда не рассказывал Анне ни об одной детали своих юношеских похождений. Почему же она выбрала именно это место, и откуда узнала о нем вообще?

Необъяснимое ранее чувство страха наконец-то нашло свой источник. Причиной была моя девушка, которую, как оказалось, я вовсе не знал. Мое тело пронзала мелкая дрожь. Я всячески пытался собраться с духом, но мне этого не удавалось. Мысли в голове путались, превращаясь в полную бессмыслицу. Машинально хотелось написать ей что-то в ответ, но нужных слов не находилось. В полном смятении я зашагал по улице прочь от общежития.

Куда я шел? Должно быть, в магазин, за бутылкой крепкого алкоголя, потому что никакого иного объяснения теперь не нахожу. Не знаю, сколько по времени я брел по темной аллее, но в один момент что-то заставило меня остановиться. Весь морок в мгновение ока спал, я повернулся в сторону и обнаружил себя стоящим возле большого старинного здания. Ветхая ограда перед ним в большинстве мест лежала на земле, травы вокруг практически не было. Само строение было настолько старым, что значительная его часть выглядела замшелыми руинами. Окна были пустыми, входные двери напрочь отсутствовали, а несколько пар громоздких колонн, редко сохранившиеся капители которых выдавали в них непревзойденную работу в стиле коринфского ордера, выглядели теперь полуразвалившимися каменными монолитами.

Внезапно в одном из окон, среди кромешной тьмы, мне почудилось какое-то движение. Сердце предательски забилось в бешенном ритме, а лежащий в кармане телефон нарушил тишину звуком пришедшего уведомления. Дрожащей рукой я достал его и посмотрел на дисплей. Это было сообщение от Анны: «Ну заходи хоть сюда». Телефон выпал из скованной страхом руки, ударившись о бетонную плитку с громким стуком. Я медленно наклонился, с трудом нащупал его на холодной глади бетона и поднял. Экран сильно повредился от удара: на нем было несколько десятков мелких трещин и пара мест, где кусочки стекла совсем откололись, однако устройство продолжало работать. Движением пальца по экрану я включил встроенный фонарь, не замечая, как разбитое стекло врезается в мою плоть и причиняет жгучую боль. Каким бы безрассудством это ни выглядело теперь, однако я медленной поступью направился ко входу в заброшенное строение. У самого входа мне пришлось остановиться: где-то в глубине здания послышались шаркающие шаги. Я нервно сглотнул слюну и вошел в своды треклятых руин.

Сразу за входом находился длинный коридор, ведущий к массивной каменной лестнице. В самом проходе валялись кучи разного мусора: пустые пивные банки, обертки конфет, куски отвалившейся штукатурки, деревянные балки. Я прошел около двух десятков шагов, прежде чем поравнялся с массивным проходом справа. Дверей, как и везде, не было, за проемом виднелись едва различимые очертания большой залы. Я попытался осветить ее фонарем, но смог разглядеть едва ли десятую часть. Впереди мелькнул силуэт.

- Не стой же в дверях, заходи, - обратился ко мне до боли знакомый голос.

В сердце ударила острая колика, а со лба побежали крупные грозди пота. С дрожащими коленями я сделал несколько шагов и оказался внутри помещения. Фонарик на телефоне, измазавшийся в моей крови, стал освещать еще слабее, неприятным красным светом.

Она стояла в середине залы. Я не видел ее лица, но я точно знал, что она улыбалась своей зловещей улыбкой.

- Милый, мы так не договаривались. Зачем ты меня искал? – она говорила со своей привычной надменностью, однако голос ее теперь был холоден и неприятен.

- Что… ты… кто, - промямлил я, будучи не в силах сказать что-то членораздельное.

Анна тихо и ехидно засмеялась:

- Это все, на что тебя хватило? Разочаровал. Видишь ли, ты мне порядком наскучил. Слишком правильный, слишком навязчивый, - она прервалась и томно вздохнула, - Видимо, пора заканчивать нашу игру.

После ее слов я наконец-то сумел на короткое время собраться с силами, преодолеть холодную дрожь и разъедающее меня изнутри чувство страха.

- Ты… лгала мне. Кто ты вообще? – спросил я, надрываясь.

- Ночь, -  коротко ответила она, вновь заливаясь своим надменным хохотом, - Что же, ты так хотел узнать правду…

Глубокий ужас сковал все мое тело, заставив меня замереть в окружении непроницаемой тьмы. Самые безумные, безрассудные страхи пронеслись чередой в моем сознании, лишая всякой способности мыслить и рассуждать. Я перестал доверять своему слуху, ведь в это мгновение из глубины старого здания услышал ту самую музыку. Непостижимые траурные ее мотивы не были похожи ни на одну музыку, что я когда-либо слышал на своем веку.  Оставшиеся крупицы рассудка покинули меня, когда где-то в дальнем конце коридора послышались шаркающие шаги и перестук ветхих костей.

Последние мои силы и остатки инстинкта самосохранения заставили меня в ту минуту ринуться прочь из проклятых сводов старинной постройки. Я бежал без оглядки, практически в беспамятстве, уносясь от нечестивой участи, уготованной мне бестией. И даже когда я покинул пределы злосчастного дома, я все еще слышал ее надменный смех.

До самого утра мое обессилившее тело прижималось к фонарному столбу. Всякая тьма казалась мне погибелью, ведь в ней могло таиться зло, могла скрываться она. О, тогда я наконец осознал, о чем говорила полубезумная бродяжка. Сам дух ночи, проклятый и отвергнутый, решил сыграть со мной в свою игру. Теперь я знаю, что все мои догадки были верными, что древние цивилизации переродились, обратились в верных служек мрака и зла. С первым лучом рассвета я поднялся на ноги и побрел. Ужас отступил, позволив решимости наполнить мое истерзанное сердце. Я посчитал своим долгом предупредить людей о зле, что окружает их каждое мгновение ночи, я понял, что именно мне отведена великая роль возглавить людской род в их священном походе против мерзостей тьмы.

Признаюсь, что зло, о котором мне пришлось рассказать, выглядит как плод больной фантазии безумного человека. Поэтому они и отвергли меня, потому и заточили в эту жалкую, убогую богадельню. Здесь, в окружении сумасшедших людей, теперь сижу я, человек, который единственный среди миллионов других людей знает страшную правду. Впрочем, в последнее время доктор стал относиться ко мне гораздо снисходительнее. Он позволил мне записывать свои мысли на бумагу, а в сумасшедшем доме даже такой пустяк считается роскошью и привилегией. Когда-нибудь мои записи станут руководством в праведном деле борьбы человечества против зла, таящегося в темных углах ветхих полуразрушенных строений. Теперь же близится ночь, и я вновь слышу приближающееся хлюпанье этих отвратных червей…