Я — Смерть

Рим, 1742 год.

Молодой мужчина с пухлой кожаной папкой под мышкой спешил. Он страшно не любил опаздывать. К сожалению, полный, торжественно-чёрный хабит ордена святого Игнатия потребовал больше времени для облачения, чем привычное партикулярное платье. Но в партикулярном сегодня было нельзя.

У бокового входа во дворец Сикста V его уже ждали. Гельвет в кирасе и с протазаном покосился в сторону гостя, а затем вытянулся в струнку, когда из тени вынырнула фигура в алой шапочке.

— Преподобный отец Руджер Бошкович, — широко улыбнулся встречающий. — Рад видеть вас в здравии и вовремя. Отдышитесь; право слово, вам не помешает. Ведь «не проворным достается успешный бег, но время и случай для всех их».

Он улыбнулся ещё раз, и поименованный отцом Руджером шумно выдохнул, склоняясь в поклоне:

— Ваше Высокопреосвященство, кардинал Гонзага… — гость выпрямился и потянул за тугой воротничок облачения. — Простите, я… Надо было, наверное, поймать возницу.

— О, несомненно! — кардинал указал двумя пальцами на папку. — Тем более с таким грузом. Или вы стеснены в средствах? Не тушуйтесь, я всегда рад помочь, особенно соотечественнику. Особенно талантливому соотечественнику.

Скулы отца Руджера налились краской, как и кончики ушей, наполовину укрытых собранными в хвост русыми прядями. Он побарабанил по папке, потом почесал горбинку выдающегося носа.

— Ну, не то чтобы стеснён... Просто вчера поздно лёг спать. Зато я закончил свои изыскания и смог обосновать математически…

— «Время и случай», отец Руджер, «время и случай», — мягко перебил его кардинал. — Давайте за мной. Он хочет поговорить с вами лично.

Коридоры стояли на удивление безлюдными — если не считать всё тех же гельветов, уподобившихся пёстро раскрашеным изваяниям. Отец Руджер мысленно считал повороты: похоже, путь лежал в сторону апартаментов Пия V. Впрочем, фрески великого Вазари, по слухам, украшавшие галерею той части дворца, не узнать было бы сложно. Вспомнив его же «Варфоломеевскую ночь», гость поёжился.

В маленькой комнатке, двери которой приоткрылись с их приближением, скопилась полутьма. Пока отец Руджер привыкал к ней, моргая и стараясь не выронить от неожиданности папку, вокруг деловито зашуршали. Кто-то отряхнул его облачение, кто-то зажёг свечи на столе, стоящем по центру помещения, кто-то прошептал на ухо: «Три шага вперёд». Сзади негромко скрипнуло ещё раз — и всё стихло. Затем через боковую дверь вошёл человек.

Со свистом втянув воздух, отец Руджер опустился на правое колено и склонил голову. Перед его взглядом царственно блеснуло золотом. Опознав «кольцо рыбака», гость быстро и почтительно поцеловал перстень. Сверху донеслось басовитое, приправленное густым северным итальянским акцентом:

— Вставай, вставай, Руджеро. Не дело тебе пол подметать, у меня для этого другие люди есть.

Перед гостем стоял и хитро улыбался грузный, полногубый мужчина — Папа Римский Бенедикт XIV собственной персоной. Кардинал Гонзага, всё это время умело сливавшийся с тенями, легонько подтолкнул отца Руджера к столу. Там обнаружилась пара стульев, аккурат напротив удобного рабочего кресла. Путаясь в облачении и чувствуя, как неотвратимо взмокает под ним, молодой мужчина почти рухнул на сиденье. И тут же чуть не подскочил снова.

Из подрагивающего оранжевого полусвета на гостя смотрели в упор. Синекожее человекоподобное существо ростом в локоть, с четырьмя руками и в странном головном уборе сидело на скамеечке, установленной прямо на столешнице. Пришлось как следует проморгаться, чтобы понять: это искусно выполненная статуэтка. Даже скорее, кукла. Сочленения выглядели так, что, похоже, руки, ноги и голова существа могли двигаться независимо друг от друга. Украдкой перекрестившись, отец Руджер с усилием отвёл взгляд от молчаливого наблюдателя.

— Ну что, загонял тебя Валенти, старый лис? — устроившись поудобнее, Папа повёл ладонью в сторону кардинала. — Вот скажи, кто придумал, что важные дела надо обязательно решать с утра, а? Каюсь, грешен: я бы ещё подремал, да с большим удовольствием.

— Ваше Святейшество, — пробормотал отец Руджер, снова ощущая жар на скулах, — я сам обещал предоставить расчёты так скоро, как смогу. Ведь нельзя допустить, чтобы купол собора Святого Петра…

— То есть, риск имеется? — нахмурился Бенедикт. — Давай, Руджеро, без обиняков.

Осторожно опустив увесистую папку на стол перед собой, тот снова почесал горбинку носа.

— Собственно, все мои соображения я оформил письменно…

— Я прочту, обязательно, — кивнул Папа. — А теперь изложи вкратце. Что обнаружил, чем грозит, что делать?

Поймав себя на том, что начинает раскачиваться на стуле, отец Руджер сделал несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Прямо сейчас трещины не столь значительны, чтобы вызвать обрушение. Но они развиваются, и в ближайший десяток лет целостность купола окажется под угрозой. Чтобы избежать этого, я предлагаю укрепить конструкцию пятью железными кольцами, включенными в кладку… — он на ощупь выудил из папки лист с чертежом и ткнул так и не отмытым от чернил пальцем: — Здесь, здесь и здесь.

— Молодец, — Бенедикт расплылся в улыбке. — Нет, ну какой молодец! А я всегда говорил тебе, Валенти: эти иезуиты — башковитые ребята!

— Несомненно, Ваше Святейшество, — прошелестел кардинал. — Единство религиозного пыла и научного рвения у братьев ордена святого Игнатия не может не восхищать. И мне отдельно лестно, что мой соотечественник…

— Единство, говоришь, — мягко перебил Папа. — Единство — это хорошо. Целостность воззрений, цельная жизненная позиция… А вот скажи мне, Руджеро, — он подался вперёд, — ты ведь не только архитектуру сегодня принёс?

Алое и горячее принялось расползаться со скул по всему лицу отца Руджера. Он укусил себя за ноготь на чернильном пальце, качнулся на стуле ещё пару раз… А потом решительно распахнул папку. Там под несколькими листами расчётов и схем лежала плотная, хоть и потрёпанная тетрадь с крупной надписью на обложке: «PHILOSOPHIAE NATURALIS THEORIA».

— «Теория натуральной философии», — сощурившись, прочёл Папа. Наклонился ниже, вгляделся в более мелкий шрифт и продолжил: — «Приведённая к единому закону сил, существующих в природе». Единому, конечно… Да, Руджеро, я в тебе не ошибся.

Кардинал Гонзага сидел прямо, словно проглотил крест с упомянутого ранее купола. Отец Руджер яростно тёр переносицу.

— Но я не понимаю… Да, я планировал представить свой труд… Но как…

— Сейчас не это важно, — Папа складывал слова друг к другу мягко, ласково. — Расскажи мне вот о чём: твоё представление о материи, будто бы состоящей из бесконечно малых точек-атомов… Оно экспериментально доказуемо?

— Конечно! — вскинулся гость. — Я лишь сделал выводы из того, о чём писали ещё древние индийские философы. И если Ваше Святейшество потребует…

— Не потребует, — негромко вымолвил Бенедикт и встал, жестом повелев остальным сидеть.

Он обогнул стол, взял тетрадь в руки и принялся листать. Потом замер, звонко цыкнул зубом и показал один из разворотов молодому иезуиту.

— Индийские философы, значит… А вот здесь, про внутреннее устроение самих атомов?

Неопределённо двинув плечами под хабитом, отец Руджер уставился на собственный почерк.

— Ну… Это всего лишь мои собственные предположения. Боюсь, я сейчас не обладаю инструментами…

Папа положил ему на плечо руку, украшенную «рыбачьим» перстнем, склонился почти к самому уху и прошептал:

— Не обладаешь только ты? Или мы говорим о состоянии науки в целом?

Тонкие язычки пламени над свечами качнулись, заставив тени исполнить краткий, но дикий, разнузданный танец. Из-за игры света и тьмы показалось, будто кукла склонила голову, прислушиваясь к разговору. Тишина замерла, прерываясь только тяжким и частым сопением гостя. Видно было, что тот искренне погрузился в раздумья. Наконец, он осторожно произнёс:

— Если я верно оцениваю средний уровень оснащённости… Пожалуй, потребные опыты поставить не сможет никто.

Бенедикт выпрямился и убрал руку с чужого плеча. Только сейчас отец Руджер обратил внимание, как мелко, едва заметно подрагивают пальцы понтифика. Глаза его расширились, он обернулся на кардинала, но тот лишь кратко, решительно дёрнул подбородком.

— Это славно, — пробормотал Папа, усаживаясь обратно в кресло. — Это хорошо. Успокоил старика, Руджеро, да, успокоил…

— Но я не понимаю… — робко подал голос иезуит. — Столько внимания к чисто научной проблеме…

— Ни одна научная проблема не остаётся чистой, когда попадает в руки практиков, — Бенедикт похлопал в ладоши, очевидно помогая себе отвлечься от каких-то сторонних мыслей. — Вот ты в своём труде пишешь про великие энергии, помогающие атомам удерживаться в целости. Про возможные способы заполучить эти энергии, сходные со сжиганием угля в печи. И про применение подобных способов человеком. Верно?

— Да, но…

— Прости, Руджеро, никаких «но», — отрезал понтифик. — Сейчас я приведу одну аналогию, раз уж мы вспомнили про уголь. Напомни: из чего делают порох?

Преподобный отец Руджер Бошкович понял. Понял — и побледнел весь, от кончика выразительного носа до костяшек пальцев. А Папа Римский Бенедикт XIV, разом сгорбившийся и осунувшийся, поставил локти на стол и уложил широкий подбородок на сплетённые пальцы.

— Вот видишь, Руджеро. А я ведь хоть и не математик, но посчитал. По твоим же формулам, да. Современное нам мортирное ядро способно сравнять с землёй дом, положить в могилы до роты солдат — прости, Господи, грехи наши! Если же начинку для ядра сделать такой, чтобы она высвобождала эти атомные силы… Как там твои индусы пишут? — он повёл ладонью в сторону куклы. — «Я — Смерть, великий разрушитель миров». Ты правда хочешь разрушить мир, Руджеро?

На фоне чёрной ткани обескровленное лицо отца Руджера выглядело, словно хорошо отбелённый временем череп. Печальные карие глаза ввалились, щёки впали, резкие тени казались провалами в загробную тьму. Молодой иезуит уставился на синекожее существо, потом крепко зажмурился, прерывисто вдохнул и смог выговорить:

— Я… Я понял. Но я хотел лишь создать единую теорию, объясняющую свойства материи. Господь даровал нам творение, которое нуждается в познании. А я убеждён, что именно познание делает человека лучше, чище, цельнее, приближает его к Создателю!

— Увы, Господь же даровал этому самому человеку свободу воли, — проворчал Папа, откидываясь на спинку кресла. — Да простится мне грех сомнения, но считаю, что зря. Мы живём в непростые времена, Руджеро. Реформация серьёзно расколола верующих, да так, как не снилось Великой схизме. Германские государства воюют между собой, в новооткрытых землях враждуют аборигены и колонисты, даже в Папской области нестроения. Ты этим людям хочешь подарить свой атомный огонь?

— Нет… — потёр щёки отец Руджер. — Нет, конечно, нет. Но что же мне тогда делать?

— Несомненно, работать дальше, — Бенедикт щедро махнул ладонью над столом. — Труд вышел эпохальный, но насколько я понимаю, ещё не законченный. Не бросай его, Руджеро, он нуждается в тебе. Мир нуждается в тебе. Только помни о том, о чём мы здесь сегодня говорили.

И он подмигнул. Неспешно, со значением.

— Значит, — так же медленно произнёс иезуит, — мне надо удалить часть от целого, чтобы сберечь целостность большего. Звучит как математическая задачка, Ваше Святейшество.

— А в математике тебе равных нет, — Папа хмыкнул и заметно повеселел. — Выходит, мы друг друга поняли. Славно, Руджеро, славно. И Валенти, — он пощёлкал пальцами, — ну поддержи парня финансово! Помимо работ по куполу, конечно же. Проведи через свои книги как «за цельность мироздания». Всё, топайте с глаз моих оба. Благословляю!

Отец Руджер, слегка пошатываясь, поднялся и дал вывести себя из комнатки. Пока глаза привыкали к свету в галерее, пока деловитый кардинал увлекал его за собой, вполголоса журча нечто хвалебное и одновременно наставительное, в голове молодого мужчины продолжала крутиться фраза: «Я — Смерть, великий разрушитель миров». Ты правда хочешь разрушить мир?»

Но одна ловкая, увлекательная мысль постепенно вытесняла панические настроения. В конце концов, любая часть от большего тоже вольна считаться целым. А Папа лишь человек. Он способен ошибиться в рассчётах. Мир ведь стоял с сотворения и простоит ещё долго…

Можно даже обосновать это математически.

***

Там же, ровно двести лет спустя.

Молодой мужчина с потёртым тубусом под мышкой спешил. Он страшно не любил опаздывать. К сожалению, извилистый, сбивающий военные патрули со следа маршрут потребовал больше времени, чем привычная прямая дорога. Но привычной сегодня было нельзя.

У бокового входа в курию иезуитов его уже ждали. Сидящий на мраморных ступеньках босяк прикоснулся к козырьку замызганной кепки и негромко свистнул. По сигналу из тени вынырнула фигура в мятой соломенной шляпе.

— Подполковник, — прошипела «шляпа», когда они оба оказались во внутреннем дворе курии. — Будь вы действительно офицером армии США, я бы устроил вам взбучку. Что такого важного вы не смогли передать мне с посыльным?

— Выдыхайте, генерал Гровс, — мужчина с тубусом тоже говорил негромко, бдительно поглядывая по сторонам. — Выдыхайте и командуйте готовность к эвакуации. Я наконец понял, где искать.

Названный генералом осёкся и молчал, пока спутник не привёл его в неприметную, аскетично обставленную комнатку. Там Гровс прислонился к массивной конторке, и уже не стесняясь, фыркнул.

— Апартаменты Бошковича. Мы обыскали здесь уже всё. Ну, всё, что нам разрешили иезуиты. Славные, в общем-то, ребята: попросили лишь не трогать святыни и не портить музейные ценности. И я всё ещё не понимаю, каким образом проекту поможет…

— Руджер Бошкович был гений, — серьёзно произнёс гость с тубусом. — Он опередил своё время на века. Его открытия вдохновили Фарадея, Максвелла, Бора и Гайзенберга. Можно сказать, именно он стал подлинным творцом фундаментальной атомной физики в ее нынешнем понимании, дав нам свою «Теорию натуральной философии». Но вы сами читали выводы аналитиков и согласились с ними и со мной: в «Теории» есть малообъяснимые пробелы. Словно отец Руджер что-то не договорил. Словно оставил нам загадку. И кажется, я её разгадал.

Он подошёл к врезанной в потемневшее от времени дерево полке. Синекожее человекоподобное существо ростом в локоть, с четырьмя руками и в странном головном уборе сидело там на скамеечке, равнодушно взирая на мир вокруг. Тубус лёг на пол. Мужчина достал из внутреннего кармана потайной фонарик, включил, направил на статуэтку и осторожно провёл по ней пальцами.

— Ну конечно. Вишну, охранитель мироздания, — бормотание стало глухим. — Иезуиты всегда с интересом относились к иным культурам, потому я и не заподозрил ранее… Так, у него в руках четыре символа: раковина, чакра, булава и лотос. Четыре фундаментальных взаимодействия: гравитация, электромагнетизм, сильное и слабое. И Бхагавадгита: «Я — Смерть, великий разрушитель миров».

В отражённом свете фонарика лицо гостя выглядело, словно хорошо отбелённый временем череп. Глаза ввалились, щёки впали, резкие тени казались провалами в загробную тьму. Пальцы надавили, что-то негромко щёлкнуло, кукла сменила позу. Полка отъехала в сторону, открыв неглубокую нишу. Внутри лежала кожаная папка.

— Командуйте готовность к эвакуации, генерал, — повторил руководитель Манхэттенского проекта, подполковник Роберт Оппенгеймер. Он вынул из папки несколько ветхих листов, пробежал их глазами и аккуратно сложил в тубус. — Также свяжитесь с Лос-Аламосом, пусть расконсервируют проект «Малыш». Теперь у нас будет, чем остановить войны и объединить мир.

И я даже смогу обосновать это математически.