​Еще одна Ночь перед Рождеством

Последний день перед Рождеством прошел. В шестом часу вечера было уже совсем темно, и звезды сплошь усыпали лоскуток неба, располагавшийся над Диканькой. Морозило сильнее, чем днем, и вышедшему на улицу человеку показалось бы, что пар вырывается у него не только изо рта, но и из-под воротника, от ушей, от носа – отовсюду, где живое тело соприкасается с суровою наружностью.

Впрочем, кузнецу Вакуле было не до мороза. Он возвращался из кузницы, будучи сильно не в духе. Минувшим днем он пуще прежнего поругался со своей женой Оксаной. На этот раз началом послужил новый ухват, который кузнец подарил жене к Рождеству. Вакула до сих пор морщился, вспоминая ее сердитую отповедь:

"Раньше ты дарил мне украшения и обновки. А теперь ухват! Мол, покрасовалась Оксана и довольно, так? Твое место теперь возле печи. Ну что же, теперь я знаю, как ты ценишь свою жену. Но не думай, что кроме тебя некому подарить мне красивых вещей. Вот так то!"

За последние слова ее следовало огреть по уху, но Вакула молча ушел.

Он уже смирился, что в его семье нет лада. Свадьбу сыграли в весенний мясоед, и все лето Вакула поздними вечерами обустраивал купленную у Коленя хату, чтобы поскорей привести туда молодую жену. Самой большой гордостью его была роспись, сделанная как снаружи, так и изнутри дома. Однако, Оксане, как раз эти картины не понравились. Особенно один портрет казака на лошади, который Вакула намалевал точнехонько возле полатей. Оксана говорила, что ей страшно раздеваться и ложиться спать с мужем, когда на нее все время смотрит этот незнакомый мужчина. По правде сказать, казак этот, на полном скаку, вид и впрямь имел суровый: на брови его Вакула не пожалел черной краски, и в первый раз взглянув на него, многие дети и бабы начинали плакать. Однако, привыкнув, почти все находили, что его фигура не лишена своеобразной прелести. Оксана же привыкать не желала и в конце концов заявила, что ноги ее не будет в этом доме, пока Вакула не закрасит все свои картины. Между тем наступила осень, ударили первые заморозки, и покраску пришлось отложить до весны. Поэтому Вакула и Оксана до поры жили в доме Солохи. 

Вакула уступал Оксане в мелочах, не смог настоять и в этом деле, для него важном. Он, который ни перед кем в деревне не робел, до сих пор всегда делался слаб перед собственною женой. Ссоры их становились чаще и длинней, а примирения менее нежными. А тут еще в начале зимы в Диканьку приехал новый писарь, молодой и пробивной парень. В церкви он, не таясь, смотрел на Оксану, да и она, делала в его сторону такие движение бровями, о которых замужней бабе следовало бы навсегда позабыть. Теперь Вакула размышлял, не писаря ли Оксана имела в виду, говоря об обновках, и не собраться ли ему наконец поколотить их обоих.

***
Пока Вакула шел домой, полный столь черными мыслями, его мать Солоха тоже грустила, сидя возле окна в хате. Все положение вещей нынче складывалось против нее. Она была совсем не рада жить всю зиму с Оксаной и Вакулой. Ей было неприятно, что сколько ни прихорашивайся, подле невестки она всегда будет выглядеть не столь пригожей. Кроме того Оксана редко уходила со двора, да и Вакула теперь все вечера торчал дома. Ни зелья сварить, ни с гостем сердечным посидеть в такой компании Солоха не могла. Ладно еще летом  -- тут ведьма невольно зарумянилась, вспоминая приятные часы, проведенные этим летом на винокурне и на сеновале -- но теперь-то настали холода! И что же, ей сидеть в хате и прясть, как старой бабке?

К тому же Оксана оказалась девицей весьма строптивой. Сначала Солоха пыталась извести ее работой, но не тут-то было. Оксана была хитра, она стряпала, убиралась, стирала с таким кротким видом, приговаривая "Ну раз вам, матушка уже тяжело в ваши годы, я, конечно, сделаю", что ведьме становилось тошно. Ее злило даже то, что Вакула горячо хвалил Оксану за каждую зашитую рубашку, за каждый состряпанный обед. Этот влюбленный дурень даже полюбил Оксанины вареники, хотя каждому было ясно, что она лепит их слишком мелкими и кладет мало начинки.
Еще в в начале лета ведьма как-то после рюмочки дала Оксане совет:

"Слишком покладистая жена быстро наскучит мужу. Чтобы он любил тебя по-прежнему, будь иногда строптивой".

Сделала она это из простодушного желания испортить людям жизнь и теперь вот пожинала плоды. Не будь ее невестка такой капризной, а сын таким покладистым, они бы сейчас жили в новом расписном доме, а Солоху оставили бы в покое в ее доме.

Была у ведьмы и другая причина печалиться. Все ее попытки женить на себе Чуба не окончились ничем. Этот вдовый казак, который, даже давши приданое за Оксаной, оставался самым зажиточным на селе, не поддавался на ее чары. Должно быть, помнил ее неверность, открывшуюся год назад, хотя Солоха и ведовством и уловками старалась выбить эту мысль из его головы. А может быть, ему и так было хорошо встречаться с Солохой время от времени, а менять что-то в этом укладе мешала лень. Как бы там ни было, нынче днем за овинами между ними состоялся решительный разговор. Чуб был тверд и сказал, что хоть Солоха и хороша и пригожа и нравится ему, но жениться на ней он не может. Мол, после свадьбы Оксаны и Вакулы она стала его свахой, и священник не обвенчает их.
"Не обвенчает!" - прошипела Солоха. – «Да каждому известно, что за пару целковых и бутылку горилки наш поп обвенчает казака даже с кобылою."
В этот момент в дверь постучали, и Солоха, все еще плюясь от злости, пошла открывать. Перед нею стоял новый деревенский писарь. Этот славный молодой парень хотел позвать Оксану колядовать, пока ее муж работает в кузнице. Солоха сказала ему, что Оксана пошла к тетке и пригласила в дом. Писарь сразу смекнул, что и Солоха тоже хороша и отчего бы не посидеть с нею. Ведьма в свою очередь подумала, что надо пользоваться моментом, когда никого больше нет в хате, к тому же ей хотелось сделать наперекор Чубу. Так что нам неизвестно, чем бы все кончилось между ними, но в дверь постучался Вакула.

Солоха беспокойно огляделась. Мешков, которые так славно выручили ее год назад, на этот раз не было. Она велела писарю выпрыгивать в окно, а сама поправила волосы и пошла отпирать.

"Чьи это сапоги в сенях? И где Оксана?" - спросил кузнец, даже не здороваясь.

По правде сказать, он знал прекрасно, что такие новенькие сапоги есть только у писаря, но все же надеялся, что мать скажет ему иное.

"Почем я знаю"- ответила Солоха, "Я сама только что воротилась. Небось это твоя жинка сидела тут с гостем".

Тут как назло и Оксана вошла в с улицы в хату.

"Чьи это сапоги, Оксана?" -- крикнул Вакула ей в лицо, уже не помня себя.

"Это сапоги писаря, разве ты не видишь?" - ответила Оксана, толком не подумав.

Вакуле этого уже было довольно.

"Мне надоело это все, Оксана! Ты не жена мне больше! Можешь отправляться к своему отцу." – заорал он, выбегаяобратно на мороз, – "Я уйду жить к запорожцам!"
***
Оксанин отец, Чуб, в это самое время сидел в собственной хате и тоже был совсем не весел. Ему казалось, что работница, которая вела его хозяйство после свадьбы Оксаны и печь натопила плохо, и вареники сготовила какие-то мелкие и клеклые. То ли дело крупные и сочные вареники, которые он едал у Солохи. Вообще, ссора с Солохой опечалила его больше, чем он ожидал. Ему хотелось помириться с ней. Останавливала лишь необходимость выйти для этого на холод. С другой стороны, в доме у Солохи он сможет отогреться у жаркой печки и полакомиться всеми своими любимыми блюдами. Чуб пребывал в замешательстве.

***
Оксана же отправилась колядовать в лучшем своем наряде, но с лицом мрачнее тучи. К чести Чубовой дочери надо сказать, что она и в мыслях не держала никого кроме Вакулы. Если она иной раз и улыбалась какому-нибудь парубку, то делала это исключительно чтобы позлить мужа. Строптивость ее порой удивляла и ее саму, но словно бы некая сила раз от раза заставляла Оксану проверять, как далеко она может дойти в своих нападках на Вакулу, насколько много может выдержать его любовь.
Сейчас же Оксана смекнула, что кузнец обвиняет ее в измене, и была не на шутку напугана. "Милый мой, за что же ты так на свою Оксану, ведь я невиновна пред тобой. А ведь с тебя станется отправить меня к отцу, а самому уехать в Запорожскую Сечь. А вдруг ты там сложишь голову. ? Или, или еще хуже - найдешь в дальних краях другую красавицу и будешь любить ее сильней чем меня?"
***
Между тем, колядовать в такую ночь было одно удовольствие. Темнота сверкала такими темно-синими атласными переливами, которые не встретишь и на самых дорогих девичьих платьях, тут и там в ней уютно проглядывали теплые желтые окошки хат. Ночь делалась все холодней и прекрасней. И если второе обстоятельство было бедному писарю безразлично, то первое он ощутил на себе вполне, пробираясь без сапог к своей хате. Увы, нам неизвестно, добрался ли он туда в целости и была ли у него припасена на такой случай горилка с перцем. Да и черт с ним. Нам нужно скорее возвращаться к Солохе.

Ведьма хлопотала у печи, довольная тем, как ей удалось одним махом отвести от себя подозрения, избавиться от Оксаны, и насолить всему семейству Чуба. "Если Вакула отправит жену в отцов дом, то это будет знатный позор не только на нашу деревню" - мурлыкала себе под нос Солоха. 

Только она собралась отметить это дело рюмочкой, как в дверь снова постучали. На этот раз в гости заявился Чуб. Как мы видим, любовь возобладала над ленью. "Поздорову , дорогая Солоха, не держи на меня зла, пожалуйста, мне не хочется, чтобы в этот светлый День мы были с тобою в ссоре" - прохрипел казак, пытаясь одновременно обнять ведьму, придвинуться поближе к печке и достать из кармана витой браслет,-- "Вот, смотри, что у меня для тебя есть".

Солоха позволила себя обнять. От ее волос шел такой дивный запах красоты и ведовства, и в горнице было так тепло, уютно, так ласково потрескивали дрова, так славно пахло варениками, что Чуб неожиданно для себя самого раскрыл рот и продолжил :

"Выходи за меня, милая Солоха. Я пришлю сватов".
Как ни рада была Солоха этому предложению, она оставалась ведьмой. Мысли в голове у нее крутились втрое быстрее, чем у обычной бабы. Она быстро прикинула, что теперь развод Оксаны с Вакулой будет ей совсем невыгоден. Если она переедет к Чубу, то на кой черт ей нужно, чтобы и Оксана вернулась жить к отцу. Так что пусть лучше эти двое дураков помирятся. Заодно и сын не уедет ни в какую Сечь, все спокойней будет.
Солоха поскорей спровадила разнеженного Чуба, пообещав зайти к нему после. Смекнув, как помирить сына с женой, она сунула в карман дареный браслет, вытащила свою метлу и улетела через трубу. Ведьма отправилась на поиски черта.
***

Пока Солоха искала черта по одной ей известным местам, Вакула отправился заливать горе в шинок. По дороге туда он охолонул и теперь мрачно думал, что зря прокричал Оксане такие страшные слова, не вызнав подлинно, что случилось.

Вакула, был хоть и простоват, но глаза на лице имел и знал, что у матери водились любовники. Стало быть, думал Вакула, писарь мог прийти не к Оксане, а к Солохе. Если бы доподлинно знать… 

Глотая рюмку за рюмкой, кузнец продолжал ворочать эти мысли в голове. "Вот если точно знать, изменяла ли она. Хотя, и разницы никакой нет. Не изменила сейчас, так изменит потом. Все равно не любит меня Оксана, хоть ты тресни".

Вскоре Вакула был уже изрядно пьян, и совсем не удивился, увидев подле себя черта, своего старого знакомца.

"Вот если бы точно узнать..." - сказал он вслух .

"А ведь можно и узнать," - ответил черт, – "У меня есть волшебный браслет. Тот, кто надевает его, не может соврать. Я отдам его тебе даром, всего лишь за то, что ты пообещаешь убрать свои страшные картины из церкви".

Черт положил перед Вакулой витой браслет, на вид совершенно обыкновенный.

"Нет погоди, я не какой-нибудь дурак. Надо проверить этот браслет. Надевай!" – Вакула был уже настолько пьян, что с трудом собирал глаза в одну точку.

Черт послушно надел браслет на лапку.

"Правда, что моя мать ведьма?"

"Да!"

"Этот браслет дала тебе она?"

"Да!"

"Он правда волшебный?"

"Черт его знает".
"Нет, так дело не пойдет, ты же черт, ты наверняка меня обманываешь", – пробасил кузнец.

"Хорошо, давай сделаем иначе", – ответил черт, – "Надевай ты".
Вакула с трудом натянул браслет на свою огромную руку.

"Соври мне что-нибудь!"

"Не могу", – честно ответил кузнец.
Внезапно появившаяся надежда мигом отрезвила его. Он сунул браслет за пазуху и опрометью кинулся на улицу, искать жену.
***
Оксана же была в новом расписном доме -- сидела на полу и всхлипывая, поглаживала рукою одну из картин. 

Колядки в этот вечер совсем ее не радовали, и она решила уйти пораньше. Видеть довольное лицо Солохи было невмоготу, поэтому Оксана направилась к новому дому. Она зажгла всюду свет и натопила печку, но холодно и печально было у нее на сердце. 

Ведя внутри своей головы жаркий спор с Вакулой, она не заметила шума в сенях и очнулась уже когда муж во весь рост стоял перед ней.
Вакула добрых полчаса искал Оксану среди колядующих, пока одна из девушек не сказала ему, что она пошла через мост к новому дому. Так как морозило все крепче, кузнец окончательно протрезвел, покуда дошел к жене. 

Оксана робко смотрела на мужа, не зная, чего от него ожидать.

"Оксана ты была мне верна?"

"Да!"

"Нет, погоди, надень вот этот браслет. Это мой новый подарок тебе к Рождеству. Скажи, ты была мне верна?".
"Да!, - повторила Оксана, утирая слезы, – "Хоть я и вела себя с тобою так, что трехлетнему дитяти впору, но измены у меня никогда не было даже в мыслях, в том клянусь тебе".
"Вот и славно," – только и ответил Вакула, чувствуя, как камень падает с его души
"Ах, Вакула, прости меня. Я очень боялась, что ты не придешь. Давай будем жить в этом доме вдвоем? И красить ничего не надо".

В слезах Оксана была так хороша и так кротко льнула к мужу, что ему стало стыдно за подозрения. Он потянул браслет обратно с жениной руки.

"Что такое, милый мой?"

"О, я тут заметил, что он тебе мал. То есть велик. Я завтра поправлю и верну", – смущенно пробасил кузнец, целуя красавицу.
Спустя короткое время свет в новом доме Вакулы погас. Да и вся Диканька постепенно погружалась в сон. Только на главной улице еще горело несколько окон, да шумела где-то компания подгулявших парней.
Ближе к утру снег начал падать пышными белыми хлопьями. Мороз ослабел, и все кругом сделалось так тихо и прекрасно, что ни у кого не оставалось сомнений: тот, кто должен был родиться в эту ночь, благополучно родился. И теперь все будет хорошо.