Винный привкус подмороженных яблок

Винный привкус подмороженных яблок

Я проснулся совершенно внезапно, словно от толчка. Сквозь щелку в бледненьких, пыльных занавесках робко пробивался лучик утреннего солнца, преломляясь на своем пути сквозь полупустую бутылку с водкой и уже на стол, заваленный остатками вчерашнего ужина он падал в виде необычайно красивого, радужного блика.

Выпростав из-под казалось вечно влажной простыни ноги и натянув штаны, я выглянул в окно. Поезд стоял возле небольшого здания вокзала одетого в строительные леса. Названия станции прочесть я так и не смог и выпив стакан вчерашнего, холодного, подернутого пленкой, совершенно безвкусного чая я решил выйти побродить по перрону.

- И долго будем стоять?

Между делом поинтересовался я у проводницы, сидевшей в своем купе и отчаянно зевавшей над зачитанной книжонкой.

По правде сказать, спешить особо мне было некуда. Я был приглашен в Челябинск на открытие филиала картинной галереи в качестве почетного гостя от академии художеств, но отчего бы и не полюбопытствовать, так, от скуки ради…

Проводница - потрепанная девица неопределенного возраста лениво меня осмотрела и отчего-то очень обиженно ответила – А хрен его знает? Впереди по курсу, два километра провода какие-то ухари срезали. Может бомжи, а может быть и нет…

Сейчас всем честным людям, живется хреново.

И снова осмотрела меня с ног до головы еще более недовольно.

Я смутился, непонятно почему стесняясь своих новых джинсов и тонкого пуловера дорогой шерсти. Судя по всему, в разряд честных людей, следуя логики этой девахи, я никак не проходил. Буркнув ей что-то нечленораздельное, я вышел на перрон, вымощенный истертой брусчаткой.

Дежурный по вокзалу сообщил мне, что поезд простоит еще самое малое часов пять.

- Тут, понимаешь ли, милок есть два варианта.

Лысый дедок в черных, бухгалтерских нарукавниках натянутых на сухопарые, в старческих пятнах и седых, редких волосках руки, пошевелил прямо перед моим носом двумя, пропахшими табаком пальцами.

- Либо из Екатеринбурга пришлют тепловоз, либо из Челябинска пришлют новые провода и мастеров, что бы их на старое место навесить. Но один черт, раньше чем через пять часов, состав не тронется. Не впервые, небось!

Радостно закончил он и, выудив из мятых штанов дешевый, алюминиевый портсигар направился к окну. А я направился побродить по городу.

Все та же брусчатка вела вверх от вокзала и, разветвляясь десятками узких улочек и переулков, разбегалась по сторонам. Наверное, здесь, в этом маленьком, задрипанном уральском городишке, мостить дороги булыжником было много дешевле, чем покрывать более привычным для меня асфальтом.

Чем дальше уходил я от вокзала, тем сильнее зрела во мне уверенность, что здесь я уже когда-то бывал и, пожалуй, не раз.

- Дежавю, мать твою.

Пробормотал я, останавливаясь возле колонки, с отполированной до серебряного сияния ручкой. Наклонившись, и с силой нажав на ручку, я припал к холодной, до ломоты в зубах струе воды.

Точно так же я припадал к ней тогда, когда…

Да не ужели…!?- вскричал я и опрометью бросился, на бегу обтирая горящее лицо мокрой рукой в соседний проулок. Сквозь заросли шиповника и облепихи, виднелся тот самый дом, сложенный из старинного красного кирпича с бревенчатым вторым этажом. И та же беседка, только уже совсем ветхая, с облупленной краской и черной, жестяной крышей стояла несколько поодаль от дома под корявой раскидистой грушей. А ближе к калитке, все еще поскрипывала все та же яблоня, некогда расколовшаяся надвое, и все также кое-как стянутая проржавевшей, стальной проволокой. Разве что ствол наплыл на нее в виде какой-то уродливой блямбы, но проволока все равно угадывалась. И вместо сморщенных, подмороженных яблок, на ней сейчас кое-где еще виднелись полу осыпавшиеся цветы, блекло – белые, словно припорошенные табачным пеплом.

А на углу дома висела проржавевшая табличка, которая гласила, что дом номер три, что по Советской улице борется за звание дома образцового содержания.

- Мирра. – Раздался недовольный мужской голос. – Будь добра, убери у меня с постели эту гнусную кошку. Я только что лег, и у меня нет не малейшего желания видеть ее у себя на подушке.-

- Да-да, Михаил Петрович, конечно, я сейчас зайду к вам и выгоню ее.- Женский голос прозвучал, казалось рядом со мной, словно эта самая Мирра стояла в двух шагах от меня, может быть даже за соседним кустом.

- Мирра, ну, конечно же, Мирра. Именно так ее звали. Непривычно как-то, но мне нравилось.… Впрочем, тогда в ней мне нравилось буквально все: начиная от странного имени и заканчивая тонкой ее фигуркой, с только-только начинающей формироваться грудью.

Неожиданно начался дождь, вначале мелкий, но с каждой минутой капли его росли и тяжелели, и вот уже летний, классический ливень со всей силы лупит мне по лицу и по мгновенно промокшей газете, которой я попытался прикрыться.

Я спустился к вокзалу, вошел в свой вагон сел на скрипнувшую полку и прислушался к самому себе.

- Опомнись, дурачина! – визжал в моей голове некто гнусный и слишком здравомыслящий, даже противно каким этот самый некто был здравомыслящим.

– На кой ляд тебе все это надо? В одну реку дважды не войдешь. Скажи судьбе спасибо, что тогда, в молодости тебе удалось сбежать отсюда живым и неженатым. И слава Богу ,что обошлось без алиментов. Что тебе еще от жизни надо? Квартира в Москве, дача, приличная машина, пара постоянных любовниц и устойчивая репутация модного художника. Да о такой жизни можно только мечтать…-

Другой же некто, пошел от обратного. Он был явно поумнее первого.

- Оглянись вокруг, Володя. Ты видишь своих попутчиков. Вот они сейчас сидят рядом с тобой, играют в подкидного, нелепо и неумело острят и едят несвежие яйца вкрутую и вялые огурцы. И их мысли и чувства такие же вялые. Что они видели, что чувствовали? Какая там любовь, какие переживания? Сплошная физиология. Переспят раз в месяц со своими женами или мужьями и ладно. А у тебя…? Ты вспомни, что тогда у тебя было? Как ты переживал, как мучился, как любил. Это же настоящая драма! Драма достойная пера Шекспира. И это ничего, что в прошлый раз ты сбежал как последняя дрянь, сволочь и трус- это пусть. Господь предоставил тебе шанс попытаться еще раз сделаться по – настоящему счастливым и самое главное сделать счастливой ее, Мирру. Твою Мирру!

Да, тот, который второй, был явно более красноречивый. Я снял с верхней полки чемодан, попрощался с попутчиками, оставил им на память свою недопитую водку и вышел из вагона.

Вышел прямо под дождь и его холодные, слегка отдающие болотцем струи словно смыли с меня и эти облегающие штаны, и это пуловер дорогой шерсти и это мой солидный животик под ним, а главное они смыли с меня эти двадцать последних лет моей жизни. Двадцать лет, прошедшие после бегства из этого городка с красивым названием Синегорск.

1.

…В Синегорск я попал по распределению, когда мне только что исполнилось двадцать три года. А уж если быть совсем точным, мой день рождения совпал с первым рабочим днем в этом маленьком, странном, уральском городке носящим поэтическое название Синегорск.

В городе было только одно предприятие - большой деревоперерабатывающий комбинат, на котором в основном работали либо бывшие заключенные Ураллага, упраздненного свое время, либо их дети.

Среди неизбежных отходов производства оказались целые залежи бересты и кто-то, из городского начальства решил из этой бересты производить предметы так называемого народного промысла: туески, шкатулки, лапти и естественно картины, вернее так называемые картины – небольшого формата пейзажики и почти лубочные рисунки о псевдо сельской жизни.

Все бы славно, и бересты много, и желание вроде бы тоже есть, но нет самого главного, тех мастеров, кто бы эти поделки производил. Вот и создало городское начальство первое и единственное учебное заведение в городе – художественное училище. Педагогов общеобразовательного толка они еще нашли у себя в городке, а вот художников, резчиков по дереву, мастеров плетеного дела, руководству пришлось выискивать по всей стране. Вот так я и оказался здесь, в роли учителя черчения и рисования.

- Значит так, эээ, Владимир свет Алексеевич, - директор училища, кругленький такой, с совершенно лысой, в складках кожи головой мужичек, небольшого роста, но в туфлях никак не меньше чем сорок пятого размера, бегал вокруг меня как заведенный, не умолкая, ни на минуту.

- Общежития у нас пока, что нет, но это не страшно. Ей Богу не страшно. Ступайте на Советскую улицу, дом под номером три, кирпичный такой, с деревянным верхом. Там вам предоставят жилье, в пяти минутах ходьбы от училища. Честно-честно предоставят, и поверьте мне наслово очень даже не плохое. Тем более что домашнее питание, котлетки там, картофельные, кисель, да мало ли.… Ну, вот, пожалуй, и все.…Ах да! Завтра воскресенье, выходной естественно, а вот уже в понедельник – милости просим на ваш первый урок. –

Он подтолкнул меня в спину своей пухлой ручкой и с грохотом захлопнул дверь.

Я шел по пустынному, отдающему эхом и свежей побелкой коридору и меня не покидало чувство, что директор училища либо пьян как последняя сволочь, либо находится в состоянии жуткого похмельного синдрома, либо…

- Да что там гадать,- подумал я,

- Пора искать эту самую, Советскую улицу, где меня грозили накормить картофельной котлеткой, хотя котлетки эти картофельные, я с самого моего детства терпеть не мог, даже если они просто плавают в сметанном озере…-

2.

- Володенька. Можно я вас так буду называть?- Моложавая женщина, смуглая, с чуть заметной тенью усиков над верхней губой встретила меня на крыльце. В руках у нее был эмалированный таз, доверху наполненный стираным бельем.

- Меня зовут Ольга Яковлевна. Мне уже звонили и их училища и из горсовета. Так что я все про вас знаю. Вы молодой, подающий надежды художник, он же педагог в нашем училище. А жить вы будете на чердаке…. Да вы не пугайтесь, Володя –

заторопилась она, увидев, что я, было, попытался что-то возразить,

- Это не чердак даже, а можно сказать мансарда. С окном, отдельной лестницей, а это не так уж плохо, вы человек молодой, мало ли что. Там, между двумя трубами всегда тепло, я бы даже сказала жарко. Есть стол, диван и даже кресло. Оно, между прочим, осталось еще от первого хозяина дома, отставного капитана Копейкина. Он, этот самый Копейкин, как, оказалось, был большим ходоком по женской части и все свои пассии он приводил на свой теплый чердак, естественно тайком от супруги…-

- Ну а вы то, как об этом узнали, - поразился я. – Надо полагать, что капитана этого, Копейкина вы в живых застать не могли?-

- Спасибо вам Володенька за ваш комплимент. Ну, конечно же, я не застала в живых капитана, я еще не настолько стара, тем более что его еще в восемнадцатом расстреляли, но вот дневник, дневник Копейкинский я читала. Его случайно нашел за трубой мой муж. Прочитал сам, дал прочитать мне. Ну а я его положила на место, так что он все еще там, за трубой. И в нем все подробно описано…-

- Так его надо в музей - попытался вклиниться в затянувшийся ее монолог.

- Да что вы Володенька, какой музей!? Нет у нас никакого музея, да если бы и был, кто бы посмел его выставить в том виде, в каком он написан. Сплошной моветон. –

Она весело рассмеялась и, поставив тазик на крыльцо, почти насильно проводила меня к лестнице, ведущей на мансарду.

- Я уверена, Володенька, что вам у нас понравится! – громко крикнула она и пропала за углом.

- Ну и ну! Вот это напор - буркнул я и ступил на лестницу.

…Комната мне и в самом деле понравилась. Довольно просторная, оклеенная линялыми обоями с большим окном, выходящим на крышу, была она необычайно теплой. Еще бы. Две кирпичные, горячие трубы проходили через нее в противоположных ее концах и теплый, сухой воздух, струясь, вырывался через неплотно прикрытое окно, слегка шевеля занавески и коричневые гирлянды ниток с сушеными яблоками, подвешенными под наклонным потолком.

Я достал из-за трубы довольно толстую пыльную тетрадь, почти полностью исписанную каллиграфическим почерком, и открыл просто так, наугад одну из страниц.

“…12.дѣкабрь 1917 годъ. Всю ночь покувыркался съ жѣной купца второй гильдiи Пастухова.

Толстыя бѣстiя, но до чаго же шаловливыя… Она мѣня просто изнасиловала!”

‘’ 17. дѣкабрь 1917годъ. Игралъ съ дочкой прiстава въ дурака на раздѣванiя. Мухлюетъ шельма, я ужѣ въ полномъ нѣглижѣ, а она только шляпку сбросила. Такъ и ушла, нѣтронутыя. Картѣжный долг- дѣло чести. Но мнѣ кажѣтся, въ слѣдующiй разъ она поддастся”…

- А хозяйка то права, - произнес я громко и нараспев. – Капитан Копейкин был и в самом деле, похоже, ходок. –

Голос мой потонул где-то между балок, и теплая тишина вновь воцарилась под крышей. Я бросил дневник любвеобильного офицера в кресло и, раздевшись до трусов, вытянулся на койке поверх одеяла. Жизнь в Синегорске мне определенно начинала нравиться.

3.

Проснулся я среди ночи, от странного и необъяснимого чувства чьего-то присутствия. Этот кто-то сидел у меня в ногах и прохладной ладонью, слегка касаясь, гладил меня по животу, причем пальцы его, нет скорее все ж таки ее (уж слишком тонкие и невесомые они были), иногда, словно невзначай проскальзывали ко мне под резинку трусов и своими подушечками, а может быть ноготками блуждали по упругой кучерявости моих волос.

Первое мгновение я словно в оцепенении пытался сквозь плотную темноту ночной комнаты разглядеть своего незваного, своего нежданного и столь нахального гостя, но когда, поняв, что если в ближайшее время не прерву подобные игры и без моих слов пробуждение мое станет слишком очевидным, я попытался поймать эту руку.

- Господи, да что же это такое? Кто вы, и что вам здесь надо!?-

- Тссс - прошелестело в темноте. – Какой же вы робкий, право. А еще из Москвы. Капитан Копейкин, небось, не растерялся бы в подобной ситуации…- Раздался тихий легкий смешок, и шлепанье босых ног по дощатому полу. Дверь скрипнула, и вновь мы остались совершенно одни. Я, тишина, темнота и легкий, слегка приторный запах сушеных яблок.

Я вскочил, и, не одевая штанов, принялся отчаянно шарить по стенам комнаты в попытках нащупать невидимую дверь и поймать таки полуночную гостью, но, только занозив обо что-то руку я понял, что без спичек, вот так, в первую свою ночь, пожалуй, и не смогу ориентироваться в темноте также хорошо, как только что покинувшая меня незнакомка.

- И дался им этот капитан Копейкин - пробурчал я, зажигая мягкую от тепла стеариновую свечку.- Тоже мне, южно уральский Дон Жуан нашелся….-

Первое, что я увидел, когда проснулся, была непрозрачно-серая лужица застывшего стеарина на столе, и почти полностью сгоревший фитиль черной иглой застыл посредине этой лужицы.

- Надо поговорить с хозяевами о проведении сюда света, а то не ровен час и сгорю - подумал я и тут же заметил под потолком кособокую лампу в разорванном абажуре, а чуть ниже, возле двери черный выключатель….

Со стороны улицы раздался голос моей хозяйки звавшей меня на завтрак. К сожалению, он совершенно не походил на таинственный шепот ночной визави.

За столом, сервированным на троих, сидела хозяйка, ее супруг, высокий, весь какой-то крупный седой человек, с большими руками и тяжелым, слегка кривым носом.

- Познакомься Саша - проворковала хозяйка, раскладывая по тарелкам горячую гречневую кашу с, судя по запаху постным маслом.

– Это Володя, наш новый жилец и учитель черчения и рисования. А это Саша, то есть Александр Михайлович, мой супруг, врач. Так что если у вас, Володя возникнут те или иные проблемы со здоровьем, милости прошу к нам. Саша очень хороший врач.

Александр Михайлович что-то буркнул и принялся за кашу с таким остервенением, словно эти, полуразваренные крупинки были как минимум его личными врагами.

Я съел кашу, запив ее жиденьким киселем, и понял, что повариха из Ольги Яковлевны так себе. Да и хозяйкой особо старательной она, по-видимому, так же не являлась. Повсюду валялись какие-то коробки, старые газеты, стоптанные тапки и кругом пыль. В квартире витал какой-то стойкий запах не то плесени, не то чеснока.

Я поблагодарил ее за завтрак и поспешил подняться к себе. Надо было еще привести себя в порядок и переодеться. Меня ждал как ни как первый в моей преподавательской деятельности урок.

4.

Как ни странно, уроки в училище мне давались довольно легко. Ученики, хотя они и поступили в училище по причине первого в истории этого учебного заведения курса без вступительных экзаменов, подобрались довольно способные, а некоторые из них откровенно талантливые.

Я расставлял на табурете различные предметы и заставлял их часами работать над натюрмортами, иногда впрочем, выступая в роли натурщика, естественно в одежде.

Посмеиваясь, и переговариваясь между собой, они, поскрипывая карандашами, ехидно проходились по поводу моей внешности - вроде бы и шепотом, но довольно громким.

Особенно едкими высказываниями выделялась одна девушка - высокая и хрупкая, с длинными как на рисунках Нади Рушевой пальцами.

Подруги звали ее Миррой и откровенно завидовали как ее необычайно красивой внешности, так и успехам в живописи. И если бы не эта ее хрупкая, броская красота, ни корона темных волос, ни мелкие жемчужинки пота над ее верхней губкой я бы обязательно занялся с ней дополнительными уроками, но я страшно боялся сплетен, этой неизбежной атрибутике маленьких городишек. Но не исключено, что я боялся и самого себя.

Шли дни, и среди обычной бытовухи, я уже стал забывать про свою таинственную ночную гостью, когда ее визит ко мне на крышу вновь повторился.

Но ласки ее проворных пальцев были уже не столь целомудренны, да и проснулся я оттого, что горячее, совершенно нагое девичье тело прижималось ко мне все настойчивее и настойчивее. И тут я с ужасом обнаружил, что и я совершенно наг. Как и когда она сумела раздеть меня остается только догадываться, но я уже с трудом владел собой.

- Иди ко мне - шепнул я, пытаясь опрокинуть ее на спину, но девушка совершенно неожиданно спрыгнула с моей постели и, так же как и в первое свое посещение, язвительно смеясь, скрылась за дверью.

.Ее легкие шаги еще были слышны, но я уже почти одетый, разве что без рубахи выскочил на деревянную лестницу. В воздухе кружились первые снежинки приближающейся зимы, где-то лаяла собака, лениво и бестолково и казалось лишь громкий стук моего сердца, нарушает эту патриархальную тишину старинного города.

Вернувшись в свою комнатку, я обнаружил на столе несколько яблочек, слегка сморщенных и подмороженных. Они лежали на светлом картоне, с наброском портрета Мирры. Ее лишь слегка еще намеченный профиль, выступающий среди угольных штрихов общего фона, казался настолько гармоничным с этими, золотисто – прозрачными плодами, что казался уже совершенно законченной работой. Я машинально взял с картона одно из яблок и точно также машинально его съел.

И лишь отбросив в сторону яблочный хвостик с присохшим к нему скрипучим табачно-бурым листочком, я осознал, что ничего более вкусного в своей жизни, пожалуй, и не ел.

Я лежал на своей постели, медленно проваливаясь в странный, полупрозрачный, полупризрочный сон, с каким-то легким эротическим налетом и еще долго – долго ощущал у себя на губах, то ли слегка винный привкус этих подмороженных яблок, а то ли послевкусие ночных поцелуев.

Утром, я решил не мучить себя догадками и отправился в город на этюды. По-над подернутым снежной дрянью прудом возвышался огромный, начала семнадцатого века собор, разграбленный в начале тридцатых. Остов одного из его куполов, словно ребра исполинского животного, застрял между стеной храма и высокой звонницей, смотрящей на город черными стрельчатыми окнами с казалось презрительной и грустной усмешкой все понимающего и все прощающего создателя.

Я расставил коленчатые ноги мольберта и принялся работать. Писалось необычайно легко и славно, и я даже не сразу обратил внимание, что за моей спиной уже довольно давно стоит Мирра.

- Владимир Алексеевич - улыбнувшись, сказала она.

- Мама вас к обеду приглашает. Сегодня у нее праздник, день рождения. А вас нет…-

- Постой, постой - вскричал я пораженно.

- А разве Ольга Яковлевна твоя мама? Но почему же я никогда тебя не видел ни у вас дома, ни в беседке, где я часто проверяю ваши же, кстати, работы, ни в саду…. У вас такой чудный сад…-

Мирра рассмеялась громко и заразительно – Просто вы, Владимир Алексеевич, так торопитесь проглотить мамину стряпню, что пока я переодеваюсь к столу, вас уже и след простыл.-

Мы шли, растворяясь в мареве начавшегося снегопада, а я все пытался сопоставить только что услышанный смех Мирры и тот, легкий как дуновение смешок ночной незнакомки.

Я резко остановился и, взяв девушку за локоть, потребовал, глядя ей в глаза.

- А ну-ка Мирра, прошепчи, что ни будь, пожалуйста…-

А может быть вам еще прокукарекать, или промяукать!?- вновь рассмеялась она и, вырвавшись, пошла впереди.

- Да - размышлял я, сидя за столом среди прочих гостей моей квартирной хозяйки, машинально опрокидывал в рот рюмку за рюмкой.- Не дал Бог слуха, и гадай теперь, она это или не она…-

Пить я в то время совсем не умел, и уже через полчаса, заплетающимся языком, испросив у именинницы прощения, под предлогом кучи спешных дел с трудом уполз к себе на крышу, где рухнул в кровать и, не раздеваясь тотчас же провалился в сон, что бы проснуться по утру раздетым и заботливо прикрытым пушистым одеялом.

Я совершенно ничего не помнил, не помнил, как разделся и сам ли, но какое-то необъяснимое чувство говорило во мне, что этой ночью со мной произошло нечто из ряда вон выходящее. Но вот что?

5.

- Владимир, а как вы относитесь к религии – неожиданно спросил меня директор училища, поймав меня за пуговицу в коридоре во время большой перемены.

Мысленно я облегченно вздохнул, так как ожидал несколько иного вопроса. Вопроса касающегося непосредственно моих отношений с Миррой. Вот на этот вопрос я едва ли бы смог ответить ему, что-либо вразумительное. Мои прогулки с Миррой становились все более и более продолжительными. Первое время я еще брал с собой этюдник, предполагающий наши с ней индивидуальные занятия живописью, но в последнее время как-то совершенно забыл о них. Мы бродили по заснеженному городку, любуясь его запорошенными купеческими домами и ярко-голубыми Уральскими горами, обступающими город со всех сторон. Говорили обо всем, но и, пожалуй, ни о чем. Во мне зрело чувство, что я, пожалуй, даже и люблю эту молодую особу, но подсознательно я ежедневно молил Господа о том, что бы моя таинственная ночная гостья посетила меня хотя бы еще раз. Я гулял с Миррой, осознавая, что до сих пор не знаю, о ком же я все таки мечтаю больше - о Мирре, либо о той, не известной мне женщине, но тем ни менее очень для меня значимой.

- Так что вы хотели от меня услышать - ответил я ему.

- Если вас интересует влияние религии на живопись, скульптуру или архитектуру, то оно огромно. Я думаю, что и на литературу религия оказала не меньшее влияние. Ну а если вас интересует мое к ней отношение, как к “опиуму для народа”, то тут боюсь я вам не помощник. Как-то никогда об этом не задумывался. Может быть, я даже и атеист, кто ж его знает? Да и что вас это так волнует, единственный в городе храм разрушен, а про сектантство в Синегорске я что-то не слышал.-

-Вот-вот,- обрадовался директор - Именно с позиции опиума…, так сказать. Мне стало известно, что…, некоторые горячие головы собираются разгромить молельный дом, что на улице Кирова. Вы в нашем городе человек новый, и о его существовании, скорее всего и не знаете, и может быть, вам как новому человеку более удобно, если можно так выразиться предупредить их, я имею в виду посетителей этого заведения о готовящемся акте вандализма…

Он явно чего-то недоговаривал, но мне его переживания, если честно казались в тот момент какими-то мелкими и не серьезными.

-Ну а милиция? Может быть, стоит сообщить в милицию?- предложил я равнодушно.

- Милиция знает - вздохнул директор и прислонился к подоконнику.

- Вот только делать ничего не пожелает, свобода вероисповеданий. Мол, если народ хочет уничтожить это религиозное гнездо, мы - Советская милиция мешать не имеем право!- толстяк помолчал и грустно продолжил.- Знает милиция обо всем. Знает, но делать ничего не станет.-

Прозвенел звонок, и я, высвобождая из цепких директорских пальцев свою пиджачную пуговицу, спросил его напоследок - Ну и когда мне следует сходить в этот дом?-

Да хоть сегодня вечером - обрадовался тот.- Я бы и сам сходил - он отчего-то испуганно огляделся по сторонам, - Но вы здесь человек новый, и мне кажется, вам будет удобнее.

После уроков я отправился на поиски этого таинственного молельного дома. Возле забора училища меня поджидала Мирра.

Владимир Алексеевич, вы домой?- спросила он.- Можно я провожу вас?- она стояла в легком пальтишке, пританцовывая от холода в своих светлых ботиночках.

- Нет, я не домой, у меня есть небольшое поручение нашего директора. Я ему обещался. А ты иди, иди поскорее к маме, ты же совсем замерзла!-

Я, кажется даже, хотел ее поцеловать в прохладную ее щечку, но тут заметил, что невдалеке от нас стоит в странном ожидании какой-то высокий парень, в высокой и лохматой, волчьей шапке. Мне показалось, что и раньше я его видел довольно часто тенью следующим за нами во время наших с Миррой прогулок.

- Кто это, Мирра?- спросил я девушку, понизив голос.

- А.- она беспечно махнула рукой.- Не обращайте внимания. Это Борька. Он татарин. Влюблен в меня без памяти. Ходит за мной по пятам и все время зовет замуж…- Она рассмеялась и на мгновенье, прижавшись ко мне в легком объятии, побежала домой.

А я повернул в сторону улицы Кирова.

Никто из случайных прохожих, кого бы я ни спрашивал, про дом этот молельный ничего не знали, или не хотели мне помочь, и лишь какой-то полупьяный старик, ухмыляясь беззубым ртом, махнул рваной рукавицей в сторону приземистого кирпичного здания, чем-то похожего на старинный лабаз.

- Там, там собираются эти христопродавцы! Иудино семя..! – и повернувшись ко мне спиной исчез в кипении снегопада.

Странной формы звезда, сбитая из деревянных реек, красовалась над высокой и тяжелой дверью.

Не без труда, распахнув, ее я лицом к лицу столкнулся с отцом Мирры - Александром Михайловичем. Он стоял передо мной в длинном до пят черном пальто и черной шляпе, которую я никогда на нем не видел.

- Вы!?- удивленно выдохнул я и вдруг, в этот самый миг, с десяток (а может и больше) пьяных мужиков и крепкого вида подростков, сорвав с петель дверь, ворвались в помещение синагоги. А то, что это была именно она я понял сразу же, как только они начали крушить все подряд, с радостной истерией выкрикивая – Бей, бей жидов! Дави Абрашек! Хватит суки, напились Русской кровушки!-

Среди толпы я заметил ухажера Мирры- татарина Бориса, направо и налево хлестко орудующего велосипедной цепью.

- Не сметь, мразь!- ринулся я к нему и тут - же почувствовал сильный удар по затылку. Ноги мои подкосились и чей-то кованый каблук, с хрустом ломая пальцы, безжалостно провернулся по моей кисти.

6.

Я очнулся на скамейке напротив разрушенного собора. Рядом со мной сидел отец Мирры .Его шляпа лежала между нами словно непреодолимая черная, фетровая стена. Позади, сквозь лиловый вечерний полумрак колыхалось темно – багровое пламя. Синагога полыхала и по всему уже довольно таки давно. По крайней мере, действия пожарных поливавших пылающее здание водой из толстых брезентовых кишок, не отличалось особой суетливостью. Надо полагать, спасать от огня было уже в принципе нечего.

- Володя - спросил меня Александр Михайлович, заметивший, что я уже пришел в себя - Если не секрет, как вы оказались в Синагоге?-

- Я хотел предупредить о готовившемся погроме - прошипел я и утопил ноющую ладонь в пушистый снег на краю скамейки.

- Напрасно. - Помолчав, бросил мой собеседник и вновь замолчал. Вообще он, как я заметил, разговаривал неспешно, с большими паузами, словно обдумывал свое каждое слово.

- Днем раньше, днем позже. Это по большому счету ничего бы не изменило, а вы пострадали…-

- Ерунда - Я провел здоровой рукой по своему лицу, словно проверяя все ли в порядке.

- Слава Богу, что я левша и по большому счету я мог бы пострадать и значительно сильнее, а так…- я выудил из кармана смятую сигарету и прикурил.

- Слава Богу- повторил за мной Александр Михайлович.- Они отняли у этих людей своего Бога, попытались заменить его на другого, более нужного им на данный момент, земного и понятного, обещающего им безбедное и бездумное существование не где-то там, в мифическом на их взгляд небесном, бестелесном мире, а здесь и сейчас, по крайней мере, в обозримом будущем. Ну а когда построение райского общества на земле, в отдельно взятом государстве, мягко говоря, потерпело полное фиаско, уже их дети, лишенные души и бога в ней, в свою очередь попытались сделать то же самое с нами. Кого-то же надо выставить козлом отпущения за все свои неудачи и промахи? А евреи - самый идеальный объект для подобных игр…. Диалектика Володенька, самая примитивнейшая диалектика. Ну ладно, сейчас, по-моему, не самое удачное время для подобных дискуссий. Пойдемте домой, вам необходимо наложить гипс, у вас небольшой перелом.- Его длинные, не по мужски тонкие пальцы скользнули по моей опухшей кисти.

- Вы идите - ответил я- Я, пожалуй, еще некоторое время здесь посижу.-

- Только недолго - бросил он через плечо, уходя. – Мы с Олей будем о вас волноваться.-

Он ушел, поскрипывая снегом, и мне не ко времени вспомнились мои детские стишки:

Снег скрипел, как в щепотке крахмал,

Расплывались огни в тумане,

И ветер в ночи завывал,

Запутавшись между домами…

Я стряхнул с его позабытой на скамейке черной шляпы снег, напялил ее себе на голову и нахохлившись, постарался согреться.

- Мирра, Мирра!- услышал я невдалеке от себя чей-то взволнованный голос. На соборной площади, еле-еле освещенной редкими фонарями группы подростков со смехом швырялись снежками.

На гранитной лестнице храма Борис держал Мирру за руку и что-то ей горячо втолковывал прямо в лицо, почти кричал сквозь слезы.

Сквозь отвесно падающий снег, до меня доносились только обрывки их разговора, но и услышанного вполне хватило, что бы я словно прирос к этой своей заснеженной скамье, не в силах даже пошевельнуться.

…- Ты, ты выйдешь за меня замуж?...-

…- Ты сволочь, подонок, ты же был там….-

…- Ну и что, он тоже там был!...-

….- Он пришел предупредить…., и ты знаешь это гад! Мне папа все рассказал….-

….- Ничего, в милиции разберутся, что он там делал….Ты лучше скажи, ты выйдешь за меня замуж?..-

…. Дрянь, ты уже и в милиции его оклеветал!? Я никогда не выйду за тебя замуж. Ты слышишь мразь? Я люблю его и я от него беременна! Понял?...-

Борис, отстранился от девушки, хотел, было что-то сказать, но только молча махнул рукой и бросился по заснеженной лестнице вверх, под купол звонницы.

- НЕТ, БОРИС НЕТ!- истерично закричала Мирра, но тело подростка, страшно темное на фоне радостного снегопада уже падало вниз, на гранит парадной лестницы, прямо к ее ногам.

…В эту ночь, незнакомка была совсем иная, нежели обычно. Раз за разом, она с каким-то молчаливым упоением, нет, скорее остервенением отдавалась мне, не щадя ни себя, ни меня, ни мою загипсованную руку.

- Мирра, это ты? Опомнись. Что с тобой? С вами…?-

Но горячая ладонь с силой зажимала мой кричащий рот, и все повторялось вновь и вновь…

- Да паря,- проговорил капитан милиции, перелистав мой паспорт.- Натворил ты делов: поджег синагоги, потом это самоубийство, да еще поговаривают о развращении несовершеннолетних…-

- Вы же знаете, капитан, что к поджогу синагоги я не причастен.- Я лежал под измятой простыней, старательно прикрывая обнаженное тело.

- Я то, положим, знаю,- хмыкнул милиционер - Да вот поверят ли там?-

Его палец уперся куда-то вверх.

- Мой тебе совет, юное ты наше дарование. Сейчас же одевай свои сраные трусы, штаны, и что там у тебя еще есть и дуй из города. С училищем и городской властью мы уже все утрясли. Если не уедешь, синагогу я на тебя совершенно точно подпишу.-

Он встал, прошелся по комнате, внимательно рассматривая развешанные по стенам наброски, и выбрав парочку из них, аккуратно вынул кнопки из стены.

- Эти я возьму с собой - пробурчал он - Супружнице подарю. Ты, конечно же, не возражаешь?-

Он ухмыльнулся золотозубым ртом и вышел…

7.

- И долго вы думаете здесь, под дождем мокнуть?- Чей-то насмешливый голос с трудом вернул меня в настоящее время. Худощавая женщина, Мирра, разве что несколько повзрослевшая, в простеньком платье стояла на крыльце и, улыбаясь, смотрела на меня, насквозь промокшего и продрогшего.

Я поднялся с мокрой скамеечки, притулившейся возле старого штакетника и с замиранием спросил - У вас случаем, комнатка не сдается?-

- Ваша комната, там, под крышей все эти годы оставалась свободной, Владимир Алексеевич.-

- Вы…Ты…Мирра, ты узнала меня?- спросил я изумленно.

- Я всегда знала, что ты вернешься,- медленно, словно прислушиваясь к своим словам, проговорила она.

- Оттого – то и на аборт не пошла, всем наперекор. Потому что знала…

- Как? – вскричал я. - У тебя.., у нас есть ребенок?-

- Есть - качнула она своей головкой.- Разве, что ребенку этому уже двадцать первый год. Весной из армии вернулся.-

- Сын!- закричал я и все вокруг поплыло у меня перед глазами