​А вы ко мне еще придете?

А вы ко мне еще придете?

Они встретились совершенно случайно. Хотя, что здесь такого необычного? Все когда-нибудь, с кем-нибудь, встречаются совершенно случайно. Но все-таки давайте начнем именно так: они встретились совершенно случайно.

В центре по реабилитации инвалидов и ветеранов труда, он иногда пел в хоре. Пел и в церковном хоре, если конечно кто-нибудь приводил его сюда. Он был совершенно слеп, слеп от рождения. Большие, голубые глаза его, незряче смотрели на мир и был в них какой-то немой укор всему человечеству, природе, богу: дескать, как так могло случиться, что совершенно безгрешный человек (а какие грехи у новорожденного), был так жестоко наказан.

В свою очередь, природа, видимо желая загладить подобную несправедливость, наградило его прекрасным голосом и идеальным слухом. Практически без репетиций, он исполнял все сольные партии этого, небольшого хора инвалидов и даже обозленные на всех и вся из-за своих болячек пациенты центра, умолкали, вслушиваясь в этот небесный голос, а некоторые даже не заметно крестились, вытирая старческие слезы мятыми платочками. А он пел и пел, и кто знает, может быть посредствам своего голоса, кто-то, кто должен всех слышать, наконец- то услышал его, и предоставил ему эту встречу.

Он услышал ее приближение за несколько шагов.

Сам он в это время стоял на крыльце опустевшей церкви, повернувшись всем телом по направлению к солнцу и подняв руки вверх, словно пытаясь через свои длинные, нервные пальцы впитать в себя, его первое, весеннее тепло. Она прошла мимо, но еще долго чувствовался ее запах, легкий аромат духов и чистого тела, с чуть заметной горчинкой пота. По сравнению с запахом улицы, пропитанным вонью бензина и выхлопных газов, ее запах казался ему глотком чего-то сказочно свежего, словно пришедшего из детства.

Вздохнув и надев перчатки, он, осторожно нащупывая ногами ступени, стал спускаться с крыльца, иногда постукивая легкой тросточкой по чугунным перилам. Не успев подойти к высокому, ржавому забору, окружающему приземистую, белокаменную церквушку он услышал звук ее каблучков и вновь окунулся в облако ее теплого запаха.

- Вам помочь?- услышал он ее низкий, какой-то грудной голос, и ее рука крепко и властно сжала его ладонь.

- Да, да, пожалуйста,- засуетился он.- Тут совсем недалеко, прямо за церковью, в старом, кирпичном доме.

В парадном их встретил мощный кошачий концерт и стойкий мышиный запах.

- Нам – третий. - прошептал он не громко, словно все еще не веря, что эта женщина идет с ним по этим старым, вытертым до дугообразных углублений ступеням.

А она шла рядом с ним, держа его за руку, шла молча, словно прислушиваясь к самой себе.

- Как вас зовут?

- Олег.

Она впервые внимательно посмотрела на него, медленно закипая всепожирающей ненавистью.

- Ну как такое могло случиться, что у этого жалкого, слепого урода, такая утонченная, породистая красота?

А он и в самом деле был необычайно хорош собой.

Длинные волнистые волосы ниспадали ему на плечи (такие обычно рисуют у принцев в добрых, детских мультфильмах), а усы и бородка делали его похожим на Иисуса Христа.

Иисуса с чисто славянской внешностью, таких часто теперь рисуют на иконах- новоделах.

-А вас?

- Людмила…- ответила она, чуть помедлив.

- А вот и третий этаж.

От волненья Олег уронил ключ и ей пришлось спуститься за ним на один пролет, и долго там его искать на полу, в пыльном полумраке.

Квартира поражала своей убогостью и запущенностью. Большие пылевые шары, катались вдоль плинтусов при малейшем сквозняке. Обои под потолком отошли и обвисли, словно стяги в полный штиль. Под их желтыми, клейстерными пластами, шебуршали здоровые, рыжие тараканы.

- Олег, а кто у вас прибирается?

Да как вам сказать, раз в неделю приходит женщина из собеса, приносит продукты, а за одно и за порядком смотрит. Да бог с ней. А хотите чай с сухариками? У меня есть, с маком, вкусные! – Ну, разве, что с маком.

Чуть слышно усмехнулась она, и пошла вслед за ним на утлую, тесную кухню. На кружках чернели траурные каемки от крепкого чая и Людмиле пришлось изрядно постараться, прежде чем они приняли свой первозданный цвет.

С удивлением, она обнаружила на выщербленных донышках чашек и блюдец, клейма Кузнецовского фарфорового завода, о чем тут же и сообщила Олегу.

- Ну и что? - совершенно спокойно отозвался тот.

- Мама говорила, что раньше, весь дом принадлежал нашей семье, а после революции, нас уплотняли, уплотняли, и уплотнили, до однокомнатной квартиры. Да там, где-то на стенке висит портрет прадеда, якобы работы Репина…

Сухари оказались черствыми, и к тому же совершенно безвкусными и Людмиле большого труда стоило сгрызть один, да и только для того, чтобы не обижать хозяина. Она уже собралась уходить, как вдруг Олег спросил.

- Скажите, а вы не обидитесь, если я на вас посмотрю?

- Это как же?

- Ну, конечно же, руками…

Чуть виновато произнес он и кончиками пальцев прикоснулся к ее щеке. Вначале ей это даже понравилось, его осторожные пальцы бегали по ее лицу, словно невесомая бабочка своими тонкими ножками. Изредка он проводил по лбу, или шее всей ладонью, а потом вновь тонкое кружево пальцев…

Но случайно, бросив взгляд на его лицо, и увидев эти голубые, незрячие, пустые глаза так близко от себя, она почувствовала, что брезгливое отвращение переполняет все ее существо. И вдруг, совершенно необъяснимо для себя, А может быть наоборот ,полностью отдаваясь своей природе, Людмила расстегнула крючки своего платья и вышла из него, как Афродита из пены прибоя.

Что интересно, Олег казалось, совершенно не удивился этому ее порыву, словно просто его пальцам чуть, чуть добавилось работы. Такая его реакция на ее широкий жест еще более озлобил Людмилу и уже ненавидя его, и брезгуя им, словно раздавленной машинами крысой, она отдалась ему, и даже помогла справиться поскорее со своей одеждой, единственной преградой между ними.

А позже, лежа на не мятой простыне, оглядывая убогую комнату полусонным взглядом, она заметила на выцветших обоях большой, более темный квадрат, с кривым гвоздем над ним.

- А бабонька из собеса та еще штучка, Репин ушел явно не без ее помощи… – подумалось ей, и она провалилась в глубокий, без сновидений и угрызений совести, сон.

Рано утром, когда она уходила, в крохотном коридоре, ее догнало его, чуть слышное.

- А вы ко мне еще придете?

- Спи, спи милый, конечно приду.

- Тогда возьмите ключ, он там, на двери, на гвоздике.

- А как же ты?- Спросила она позевывая.

Олег помолчал, поднялся с постели, совсем не стесняясь своей наготы, (быть, может, слепым она не присуща) и только присев на кресло возле окна ответил.

- А за чем он мне? Вы же, скоро придете, а я в любом случае теперь из дома не выйду до вашего прихода, чтобы нам не разминуться. Я вас здесь ждать буду, в кресле.

- Дурачок, да как же ты узнаешь, что это я иду, ведь третий этаж, высоко….

Но он, чуть улыбнувшись, ответил ей совершенно серьезно, словно прислушиваясь к каждому своему слову.

- У вас Людмила, каблучки по-разному стучат- один звонко: тук, тук, тук, а другой глухо: тууук, тууук.

Фыркнув насмешливо и сняв с гвоздика ключ, она, не оборачиваясь, вышла из квартиры.

Проходя мимо церквушки, она снова фыркнула и с омерзеньем швырнула ключи в грязную, глинистую по-весеннему лужу.

…Тучная женщина, служащая собеса, раз в неделю приносившая Олегу продукты, стала замечать, что он ничего не ест и целыми днями сидит возле окна, а на ее вопросы ничего не отвечая, прикладывает указательный палец к плотно сжатым губам, взывая к тишине, словно вновь и вновь, прислушивается к чему-то….