Маугли

  • Кандидат в Самородки
  • Опубликовано на Дзен
  • Опытный автор
Автор:
vasiliy.shein
Маугли
Аннотация:
... Волки ушли подальше от людей из Орынтая в Уркашские степи. Туда, где почти сливаются друг с другом десятки низин и озер. Там всегда печально шуршат сухими листьями желтые камыши, а по утрам слышны всплески и крики зеленоголовых селезней, призывающих к себе своих невзрачных подруг. А в полдень над осоловевшими от жары озерами кружат в потоках горячего воздуха ленивые с виду, но стремительные в атаке коршуны и сизые кобчики.
Текст:

   По гребню увала в сторону высохшего в звон лимана бежит волчица. Рослая, худая, она легко несет свое мосластое тело меж бурых россыпей камней, цепляется линючей шерстью за чахлые кусты челиги. Пригнула к земле лобастую голову, неслышно скользит мимо булыг, испятнанных ржавым лишайником и белым птичьим пометом. Узкие лапы мягко мнут прошлогодний жусан* и ковыль, как плохо скатанную кошму,*разрезают ножом длинного следа жухлые летошные травы. Свежая зелень тоже давно посохла, еще с июля. Сиротливо торчат тонкие былки, роняют с метелок пересохшие семена в желтизну степи. В ней все живое тянется к солнцу, но этим источенным погодой травам уже не поднять с долу былое изумрудное великолепие. И они, смирившись с неизбежностью, понуро льются пегими волнами в сизую дымку горизонта, прямо в блеклое от сухости небо.

Степь. Однообразно унылая равнина, замершая в торжественном безмолвии, безбрежная и без краев, наполненная величавой тишиной, скукой и предчувствием скорых перемен. Вместе с инеем утренних заморозков в нее неторопливо вползает осень, скупая на солнечное тепло и краски, но щедрая на холод и сумеречные дожди.

Волчица бежала той неутомимой рысцой, которой волки могут бежать сутками, если в этом есть необходимость. В этот раз она была: самку увел в дорогу неистребимый материнский зов. Она торопилась к своему логову. Подъем за подъемом, лощина, еще одна. Узкая, неглубокая, она опускается с пологого увала прямо в рыхлый сай*. У его начала, под тесной расщелиной зияет черная пасть рваной промоины. Здесь весной бьет ледяная струя вешней воды. Шумит, бурлит, водоворотом вымывает глину. Мутный поток уносит клочья желтой пены по длинному руслу до самого Тобола. В апреле, когда проходит паводок, склизкое от грязи дно усыпают мохнатые наурызгулы* - крупные первоцветы, лиловые и белые, с запахом талого снега. Мягкие цветы не выносят одиночества, растут кучно, раскрываются сочными лепестками к голубому небу, где величаво плывут свежие облака, похожие на густой пар из кипящего казана. Летом раскидистый сай порастает жесткими пучками трав меж густых зарослей шиповника и невзрачной челиги. Но жарким июнем челига хорошеет, красуется желтым цветом, пахнет медом и горько-сладким жусаном - полынью, которая цепляется корнями белесых кустиков за осыпающуюся глину крутых краев. А с веток шиповника опадает нежная, как крылья ночных мотыльков, бархатная бледность степных роз. В душной тесноте оврага безветренно, бутоны нежатся на полуденном солнышке, млеют в томительном зное. Редкими пучками белеет случайный ковыль, Только овраг - не его место. Он живет на воле. Ковыль любит просторы и свет.

Но все это весной. А с самого начала лета упругий ветер неутомимо перекатывает жаркие дни от заката до рассвета. Катит их клубками, как высохшие скелеты катуна – курая,* пока не зацепится за осень.

   Недалеко от начала оврага, в его высокой стенке, скрытая кустом челиги, пахнет холодом земли заброшенная барсучья нора. Три года назад волчица и ее друг отыскали это убежище, расширили проходы, и в нем благополучно выросло два выводка щенков, которые уже ушли в чужие стаи на Уркашские озера и Орынтай - плоскую, заболоченную низину. Разрешилась от бремени волчица и этим летом. Но когда волчата подросли и стали выходить из логова, обследуя мир за пределами сухой норы, случилась беда.

…В то злополучное утро волчица с отцом своих детенышей ушла на дальний увал за жирными сурками, которые облюбовали в степи большие лысые бугры. Неповоротливые с виду, но очень проворные на деле, байбаки осторожничали, чувствовали опасность и держались рядом с норами. Волки терпеливо лежали в траве, поджидая свою удачу.

Через время в степи что-то изменилось. Ветер нанес острый запах сырости. Сурки, забыв об осторожности, встали у нор, обеспокоенно подрагивали короткими хвостиками, покрикивали нервно и пронзительно: акки-и, акки-и…

Волчица принюхалась. Издалека с севера на нее надвигалась маленькая иссиня черная тучка. В степи было тихо, но сильный верховой ветер быстро гнал растущее облачко над вялыми от зноя травами. Зловещая мгла жадно поглощала пустое, без облаков небо, захватывала степь своими крыльями от края до края, падала на нее, словно тень гигантского беркута, бесстрашного хозяина земли и небес.

…Волк рванулся вперед и лязгнул клыками на загривке крупного самца, но неудачно. Опытный байбак ловко извернулся, упал на спину, согнулся в пружину и, распрямляясь, резко ударил по черной пасти тупыми когтями всех четырех лап. Волк жалобно взвизгнул и отпрянул назад. С разорванного носа капала кровь. Время было потеряно. Перепуганная добыча ускользнула в провале убежища. Там, забившись под землю, негодующий зверек зашелся в злобно кашляющем крике.

Впавшие в панику сурки, потешно подкидывая куцехвостые зады, бежали к норам. Волчице повезло больше, она придушила самку с темными сосцами на брюхе. Обнюхала добычу, лизнула выцеженную из разбухшего соска каплю теплого молока, взяла тяжелую тушку в пасть и потрусила в сторону логова. Она торопилась накормить своих волчат, нисколько не беспокоясь о том, что вечером, в темной норе обреченно заплачут не дождавшиеся матери сурчата.

…Едва пара удалилась от места охоты, как произошло что-то странное. Обычно сурки, пережив нападение хищников, надолго скрывались в своих норах. Но сейчас все было не так. Толстые грызуны вылезли из убежищ, одни гневно кричали вслед грабителям, но большей частью встали столбиками у нор и встревожено свистели в сторону грозовой тучи. Странно, но она их волновала больше, чем серые убийцы.

Причина необычного беспокойства сурков выяснилась довольно скоро. До логова оставалась почти половина пути, когда волки услышали грозный гул, а через минуту по ним ударил пыльный шквал невероятного урагана. Испуганная волчица спряталась за камнем. Волк присел на тощий зад, грозно рычал, скалил клыки, пугая ими обезумевший мир. Злобно прыгнул на катившийся мимо него клубок сухого курая*, смял его своей тяжестью.

Буря, испугавшись его клыков, притихла, замерла в томительной до звона тишине и духоте. И, передумав таиться, обрушилась на замершую, в ожидании чего-то доселе невиданного, степь. Ливень хлестал с такой силой, что волчице стало трудно дышать. Она жмурилась от жестких струй, жалобно взвизгивала. Но ее никто не слышал. Оглушительные раскаты грома сотрясали воздух, молнии рвали полутьму на части. Буря торжествовала над степью беспрецедентной мощью вырвавшейся на простор стихии.

…Гроза бушевала недолго, меньше часа. Перевалила за увал и унесла свой гнев в сторону высокой горы, одиноко стоявшей на плитняковом плато левобережья Тобола. Взлохматила камыши и воду, плеснула в крутизну берега вздыбившейся мутью волн и помчалась по полю. Яростно ударилась грудью о гору, и, разбившись об нее на две части, унеслась к оренбургским степям, роняя по дороге остатки своей неутоленной злобы.

…Степь гудела потоками. Вода лилась из разбухших до краев лиманов, яростно клокотала в длинных промоинах и оврагах, ведущих к реке. Уровень Тобола поднимался на глазах почти на метр, а вода все шла и шла, мощнее самого сильного весеннего паводка, унося в себе мусор, жалкие комочки мертвых мышей, сусликов, зайчат и… трупики трех волчат. Видно, детеныши, заигравшись в овраге, не успели укрыться в норе.

…Волчица горевала долго. Недели две кружила по степи, не отходя далеко от осиротевшего логова. Приносила к норе добычу. Долго смотрела, положив голову на лапы, на вздувшиеся тушки не съеденных зайцев, густо усыпанные перламутром жирных мух. И все надеялась, что на запах пищи и ее материнский зов вернутся ушедшие куда-то волчата и вонзятся тупыми зубками в разбухшие от перегорающего в горечь молока соски. А она будет лежать рядом с ними, вдыхать пряный запах остывающей от дневного жара степи, чутко дремать, охраняя покой своей семьи. В этом был весь смысл ее жизни, но теперь он был утерян.

…Время не приглушило боли от трагедии. Но лето уже перевалило за середину. В степи стало нестерпимо жарко и сухо. Где-то вдали собирались в кучи темные облака, рокотали глухими раскатами грома, и шел дождь. Но над этим углом степи, где обосновалась неудачливая пара волков, небо не выцедило из своего иссушенного вымени ни одной влажной капли. Только дул бесконечно тягучий ветер, перекатывая раскаленный воздух над утомленной от зноя землей. И весь день звенели кузнечики, перескакивая с былки на былку в поисках сырой лощины с остатками зелени. Разжиревшие на весенних травах байбаки необычно рано улеглись на зимовку, и волк отец увел подругу на орынтайскую низину, где сохранились остатки воды. Там для них было много еды, в изобилии расплодилась птица, в густых зарослях камыша и осоки кормились длиннорылые кабаны. В лиманах паслись пугливые косули. Здесь пара провела остаток лета и раннюю осень.

Но волчица снова и снова возвращалась к покинутому логову. В этот уже третий раз она провела долгую предосеннюю ночь у норы и вернулась в озера, чтобы, возможно, прийти опять. И так будет продолжаться до тех пор, пока в ее чреве не зародится новая жизнь, которая погасит тоску по потерянным детенышам.

…Покров! Димка часто слышал это слово от мамы и ждал, когда придет этот волшебный день. Он укроет степь снегом, заморозит грязь на развороченных колесами тракторов улицах поселка. Нанесет на лужи тонкие льдинки, которые будут со звоном давить ногами мальчишки и девчонки - Димкины друзья. В школу он не ходил, ему говорили, что нужно подрасти еще годок, другой, и Дима терпеливо рос, не теряя зря ни минуты интересного времени.

Димка - пацан как пацан. Белобрысый, с обветренным носом. Любит всех, кто любит его и обожает мороженное. Говорят, что скоро в поселке построят магазин, и тогда его будет валом. Ешь, сколько влезет. А пока вкуснятину привозят в автолавке из какого-то райцентра. Плохо, что редко. А в остальном у Димы все хорошо.

Покров он прозевал. Тот пришел под ночь, когда в поселке уже спали. Сначала поморосил мелким дождем, а потом принялся за дело. Разбудил в темном небе лохматые тучи и из них посыпались густые хлопья мягкого снега. Они заботливо укрывали новые крыши целинного поселка, не успевшие потемнеть штакетины заборов и маленькие росточки тополей, которые летом высадили приехавшие в безлесную степь люди. Снег валил всю длинную ночь, без передыха, а утром тучи разбрелись по небу, вышло солнце, и степь засияла изумительной по чистоте белизной.

Димка с непривычки жмурил глаза. Было даже больно смотреть на незапятнанный снег. Бесцельно побродил по двору, вышел на улицу. В поселке тихо. Взрослые дядьки копошились где-то в таинственных углах машинного двора и гаража, женщины топили печи в построенных за лето домах, школьники ушли учиться в маленькую школу, а мелкота, на которую Димка поглядывал свысока, отсиживалась дома. Ужас, как скучно! Не с кем потаскать саночки или слепить что-то из мягкого снега.

Дима пнул ногой мягкий сугробчик, скатал снежок. Сырой и холодный, он сочился мутной влагой меж захолодавших пальцев. В поселке по прежнему тихо, даже ворон нет. Не на чем им сидеть, не выросли еще деревья, пока еще маленькие промерзлые саженцы, обвешанные тонкими сосульками. Дзин-дзинь! Дима сшибал их щелчками с крохотного тополька. А со стороны гаража послышался гул. Это было интересней, чем ломать сосульки. И Дима побежал на звук.

По ослепительно белому полю в сторону от поселка, прямо на макушку длиннющего бугра, задом наперед вползал ярко желтый трактор К-700. «Касик», как ласково прозвали их целинники, по простому, не по заводскому. Сзади к нему прицеплена широкая лопата. Трактор уходил в степь, оставляя за собой черный след ухабистой дороги, расчищенной по еще сырой, не застывшей на зиму, степи. Димка зачарованно смотрел на него, не отводя глаз от потрясающего зрелища. Ему очень хотелось пробежаться по новой дороге, но он не смел, боялся уходить далеко от дома. Помнил наказы мамы о бродивших по полям цыганах и волках, которые всегда воруют непослушных мальчиков. Детишек волки съедают сразу, а цыгане, наоборот, увозят в своих повозках и заставляют плясать на базарах за деньги. Дима поежился. Плясать на базаре, а тем более быть съеденным, ему не хотелось, и он мужественно подавлял невыносимо тяжкое искушение.

…На черную полосу выскочила оранжевая лиса и смешно запрыгала, заплясала среди растревоженного снега, выискивая зазевавшихся мышей. Этого Дима вынести не смог и, забыв о предосторожности, побежал в степь.

Бежать было тяжело. По ногам хлестали длинные полы пальто доставшегося Диме от выросшей из него сестренки. Но увлеченный погоней за лисой мальчик ничего не замечал.

А хитрюга, заметив человечка, вильнула мокрым хвостом и побежала дальше, туда, где был уже едва слышный гул «касика».

…Дима остановился далеко за буграми, за которыми остался поселок. Он устал, стало жарко. Едкий пот затекал из-под теплой шапки в глаза и на голую шею. Полуденное солнце, вылив на степь последнее тепло, внезапно скрывалось за наползавшими на небо тучками. Ветер крепчал на глазах. Серые тучи бежали быстро, низко прижимались к полям, давили на них своей влажной и мрачной тяжестью. Скоро посыпались крупные снежинки, а в воздухе остро запахло свежим морозцем.

Мальчик испугался. Лиса давно потерялась, скрывшись далеко-далеко в степи, там, где Дима никогда не был. Мальчишка натянул глубже отсыревшую ушанку и потопал назад, прямо через белые змейки начинающейся метели…

…В сумерках заплясал буран. Он еще не разыгрался в полную силу, дул ровно и монотонно, без яростных порывов, способных гнуть жесткие камышовые крепи в озерах до самого льда, и сбивать с ног зазевавшегося путника. Все, кто живет в степи, знают его мощь и лютость, особенно в мороз. Знают и прячутся, где кто может.

Стая, в которую вошли на зиму волчица и ее друг, отдыхала в камышах Орынтая. На рассвете они задрали лохматого подсвинка и теперь лежали, сыто зевая, щурясь на пробивающиеся чрез тростники лучики солнца, нежились на остатках осеннего тепла. Пищи было много, вряд ли в эту ночь вожак поведет стаю на новую охоту. Но после полудня волчица забеспокоилась. Теплый день, падающий снег растревожил молодых волков полетков, и они разыгрались в своих бесконечных забавах. Глядя на них, в груди волчицы ворохнулась приглушенная было временем тоска о потерянных детенышах. Насущная память у волков обычно короткая, они чаще живут одним днем, и волчица давно бы забыла о пережитой трагедии, если бы не существенное но: она не видела своих детей мертвыми, и этого было достаточно, чтобы в сознании зверя прочно поселилась надежда на возможную встречу.

Затосковавшая мать ткнула носом друга, призывая его в путь. Но волк не откликнулся на ее призыв. Он, предчувствуя надвигавшуюся непогоду, плотнее свернулся в мохнатое кольцо и зарылся носом в пушистый хвост. Волчица поскулила, и, не дождавшись ответа, скользнула средь камышовых кущей в сторону далекого логова.

Темнеет. В степи сильно вьюжит. Все живое скрылось в убежищах, и только серая волчица бежит сквозь метель, проворная и тонкая, льется серой поземкой меж стылых камней. Сильная, целеустремленная, порысит-порысит – и остановится у какого-нибудь снежного выступа или кустика. Осторожно, будто хоронясь, ступает широкими лапами по снегу, оставляя за собой глубокие ямки следов. Настороженно нюхает воздух, прислушивается. Далеко от нее, зачем то кричат люди, но они удалялись, и волчица не чувствовала тревоги.

Ей было невдомек, что под вечер в поселке поселился страх: пропал ребенок. Люди обыскали все что можно, тревожно расспрашивали друг друга. И только старая бабка Доцючка, которая притащилась за детьми на казахстанскую целину из неведомых белорусских Барановичей, рассказала, что видела как за «касиком» увязался мальчишка. Наверное, это и был неугомонный Димка из двора Росляковых.

И уже в темноте люди пошли в степь на поиски.

Но волчица всего этого не знала, и, немного подумав, не видя опасности, побежала дальше. Дорога была для нее уже привычной, знакомой до мелочей, хотя и овраг, и место над ним, где остановилась темная фигурка маленького человека, - все наглухо заметало снегом.

…С запада степи дунул сильный порыв ветра и столкнул ребенка в овраг. Волчица проследила за человечком.Он упал почти у самого логова, из которого летом пропали волчата. Она заметила его давно и не понимала, зачем детеныш человека ходит в холодной степи без своей стаи и без грохочущих махин, пахнущих отвратительным дымом и гарью. Если бы она могла сопоставлять факты и складывать их в логическую цепь размышлений, то поняла бы, что ребенок потерялся. А люди, крики которых слышны в степи, ищут его, чтобы вернуть в тепло своего логова, спасти от гибели в бесконечном промороженном поле.

Но, увы! Волчица была всего лишь тем, кем она есть: животным, хоть и наделенным высоким интеллектом, но все же зверем. Случись все это с взрослым человеком, она бы наверняка прошла стороной, опасаясь встречи с извечным недругом. Но сейчас все было иначе: она явственно слышала тонкий голосок, почти щенячьи всхлипы ребенка, и в ней с новой силой всколыхнулся материнский инстинкт. Детеныш попал в беду. Он требовал защиты, звал на помощь. И ни одна мать, будь она хоть зверем, не пройдет мимо этого вечного зова жизни.

Волчица приняла этот зов и осторожно двинулась к оврагу. Спустилась по крутой стенке на дно. Ребенка она учуяла сразу, и, припав на брюхо, поползла к нему, замирая от ужаса, понимая, что не может поступить иначе.

Тихо поскуливая, почти как плачущее под кустом дитя, она ползла к нему, извиваясь длинным телом, с покорно прижатым под брюхо хвостом.

…Страха у Димки не было. Вряд ли он в свои пять лет понимал, что это такое - страх. Дети, выросшие под опекой людей, лишены этого чувства, пока не достигнут возраста понимания опасностей, но, повинуясь извечному инстинкту самосохранения, защищают себя до тех пор, пока не иссякнут их крохотные силы. Так и Дима. Он брел чрез метель, превозмогая навалившуюся усталость, увязал в наметенных заносах снега, но не сдавался. Шел вперед пока уже почти в темноте не скатился в глубокий овраг.

В этой небольшой, защищенной от ветра лощине ему показалось теплее, чем наверху. Он повозился у большого куста, размял под собой снег, затолкал озябшие руки в обледенелые рукава пальтишка, и только тогда заплакал. Он плакал от того что был один в темноте, среди ветра и снега. Ему было очень холодно, застывшие пальцы никак не могли отогреться. А дома сейчас тепло и светло. И мама зовет всех к столу, где горячий суп, а может даже и пельмени с макалкой из чеснока и перца, которую натолок в кисушке папа. Дима всхлипывал долго, пока не устал плакать. Тяжелый сон одурманил мальчишку, навалился стужей на его глаза. Но Дима уже не чувствовал холода, ему стало тепло, и он начал засыпать.

И вдруг, прямо в покрытое льдинками лицо уткнулся чей-то холодный нос и горячий, шершавый как у теленка язык лизнул его в щеки и губы.

- Собачка! – обрадовался Дима, ощупав озябшими руками лобастую голову зверя, и радостно прижался к жарко дышащей пасти.

Он запустил руки в густую, удушливо пахнущую мокрой псиной шерсть и крепко ухватился за нее. Больше всего бедняга сейчас боялся, что собачка убежит и он снова останется один. Но та и не думала уходить. Наоборот. Ласково повизгивая, вылизывала Димкины щеки, заглядывала ему в глаза. Димка осмелел, теребил ее за острые уши и густые бакенбарды на крупной голове. Мальчик и не заметил, как угрелся о волчицу и уснул, крепко сжимая кулачками теплую шею зверя.

Волчица тесно прижалась к ребенку, положила голову ему на колени и замерла, чутко сторожа сон детеныша. В темноте светились ее темно-карие глаза. В овраге было тише, чем наверху, где ярилась ранняя метель. Она срывала верхушки с наметенных сугробов, сыпала на человека и зверя мелким снегом. Но Димка не чуял этого. Он спал, уверенный в надежности нечаянного друга.

Утром буран внезапно утих. Умчался в сторону реки змейками злой поземки, клубился в рассветных сумерках белой, утекающей вдаль волной. К полудню степь заледенела, пригрело солнце. И небо, поголубев, раздвинулось вглубь и ширь. Но в степи было тихо. Все живое, пережившее буран не верило в его уход и пряталось в расщелинах камней и оврагах.

Уставший мальчишка по-прежнему крепко спал, зарывшись руками и лицом в густую волчью шерсть. Волчица чувствовала его ровное дыхание, биение маленького сердца и терпеливо ждала пробуждения. Но чуткий слух уловил приближавшийся шум работающего двигателя трактора. Это означало одно: к ней шли люди. Страх пересилил ответственность, и она медленно отползла от ребенка. Волчица скулила, звала его с собой. Возможно, будь он поменьше, она попыталась бы унести детеныша к стае, но он был слишком велик и тяжел для нее. Волчица поняла это и горестно взвыла.

…Дима проснулся. Долго смотрел по сторонам, на волчицу. Что-то сообразив, радостно потянулся к ней.

- Собачка! На, на, на! – манил ее рукой, причмокивал губами, как всегда делал в своем дворе, подзывая песика Жульку, жившего в деревянной будочке неподалеку от калитки.

Но собачка, виновато глядя на него, отползала в сторону. Жалобно взвизгнула. Попрощалась коротким взглядом и вымахнула из оврага. Тенью скользнула в ложбину, поднимавшуюся на увал и, не останавливаясь, широким скоком ушла в белую, с черными проплешинами камней степь, оставляя глубокие следы по сырому снегу.

Дима очень огорчился ее уходу. Застывшее тело плохо слушалось мальчишку, снова захотелось спать, но он упрямо полез наверх оврага, продолжая звать так понравившуюся ему собаку.

Наверху было гораздо теплее, чем в стылом овраге. Высокое солнце припекало камни и бугры. Степь парила запахом простиранных простыней. Собачки Дима не увидел, но зато заметил другое: большой оранжевый касик, разрезающий черным следом талый снег. Сердце Димы заколотилось, и он, забыв обо всем, путаясь в мокрых полах пальто, побежал наперерез трактору.

Касик остановился. С высокой кабины даже, наверное, не выпрыгнули, а вывалились двое пропахших соляркой мужиков.

- Это ж надо! Нашли! – радостно кричал один из них, весело улыбаясь во все почерневшее от усталости лицо.

Его губы нервно прыгали, толстые, промасленные мазутом пальцы подрагивали, ломая тонкие спички, которыми он пытался прикурить разжеванную от волнения беломорину. Не прикурил, выплюнул папиросу, зачем-то смачно выругался и обессилено осел прямо в снег..

Димка утонул лицом в ватнике на широкой груди второго тракториста, радостно вдыхал запах дыма и солярки. Это был дядя Петя, их сосед по улице, и его фуфайка с черными пятнами мазута пахла совсем как у Димкиного отца.

- Как ты, сынок? – дядя Петя встревожено вглядывался в осунувшееся за тяжелую ночь лицо ребенка: - Замерз, бедняга?

- Не! – мотнул головой счастливый Димка: - Меня собачка грела.

- Какая собачка? – изумился сосед.

- Большая. Теплая. Она нашла меня и грела. Горячая – горячая. Как печка.

Про печку, Димка, конечно, прихвастнул, но даже не заметил этого.

- Собачка, говоришь? – присел рядом с ними второй тракторист.

Он зачем-то принюхался к Димке и снял с его пальто прилипшие волоски шерсти. Осмотрел их и многозначительно глянул на товарища. Тот понял намек товарища, изумленно поднял брови.

- Не может быть!

- Ну-ка, идем проверим. Дима, покажи нам, где ты ночевал.

В овраге нашли Димкин ночлег. Внимательно осмотрели следы, уходившие ровной цепочкой за увал. Нашли и присыпанную снегом нору.

- М-да! Слышал сказки о таком, но никогда бы не поверил, – присвистнул дядя Петя, - Вот тебе, братцы, и серый волк. Не иначе как волчица была. Видать, у нее сердце мягче, чем у волка. Не сожрала, пожалела мальца. Ах, мать родная! Дела-а!

…А волчица бежала к озерам. Может быть, она вернется весной к своему логову. Но, скорее всего, нет. Волкам и людям не ужиться вместе даже в огромной степи. Тесно им в ней.

- Димка, Димка!

Мама ворошила волосы на голове сына, вдыхала родной запах и не знала, то ли плакать, то ли смеяться от радости.

Дима осторожно выглядывал из-под маминого локтя, сопел. Больше всего он боялся, что его будут ругать, но вышло наоборот.

В их дом постоянно входили люди, расспрашивали, покачивали головами, удивлялись. Дима уже устал. Ему до смерти надоели постоянные ахи – охи сердобольных женщин, пытливые голоса мужчин и он уже не отвечал на их вопросы. Сердился, попробуй, пойми этих взрослых.

Прошел суматошный день. Пора укладываться спать.

- Дим! – шепотом позвала его сестра, забираясь к нему в кровать под одеяло: - А ты не боялся? Ну, эту…Волчицу?

- Не-а! – сонно зевнул братик.

- А какая она? Страшная?

- Не-е. Она теплая, как наш Жулька! Всем время меня лизала.

- А если бы она…

Сестра продолжила расспросы. Но Дима ее не слышал. Он крепко спал, как там, в овраге.

- Ну и спи, Маугли! – обиделась сестра и ушла на свою кровать.

Прицепилась к Диме эта кличка. Прочно, на всю зиму. Но позже обо всем стали забывать, даже сам Дима. В память о малопонятном случае в их доме хранилась районная газета с заметкой о выжившем в морозной степи мальчике. Так в ней и писали: уникальный случай.

…Зима к новоселам вышла суровой. В наспех построенных домах день и ночь топились печи, пожирая черные куски угля и сырые дрова. Как не береглись, а Дима простудился. Болел долго, наверное, целый месяц. Но Дима не умел считать часы. Он, ослабевший от температуры, подолгу смотрел на прибитые к стене жестяные ходики с гирьками и удивлялся: зачем нужны часы, если не видно, как крутятся стрелки? Особенно маленькая…

Ближе к марту в степи потеплело. Задули непрерывные мокрые бураны. Они залепляли снегом стекла окон, и в доме всегда было сумеречно. Когда становилось совсем скучно, Дима доставал с полки яркую книжку и подолгу рассматривал картинки про Маугли и диковинных зверей, с которыми тот жил в одной стае, совсем без людей. Про волчицу он уже почти забыл, и забыл бы, наверное, даже насовсем, если бы не один случай.

…В тот день Дима копал пещерку в сугробе неподалеку от дома, когда на расчищенную от снега улицу вывалился дружок Сашка, живший через дом от Росляковых.

- Эй! Ты куда? – крикнул ему вслед Димка.

- Ты чё, не слышал? – выпучил глаза Сашок и махнул рукой в сторону края поселка: - Там, мужики волка привезли. Убили! Громадный… Как конь!

Сашка вытянул в стороны руки, показывая величину убитого зверя, даже присел от усердия. Но махнул все на это и побежал дальше. Димка мгновенно забыл о лопатке с пещеркой и засменил следом за ним.

… На территории гаража, среди машин, неловко припав на подвернутую лапу, на грязном снегу лежал волк. Крупный, костлявый, с оскаленной длинной пастью. К белым клыкам примерзли кровяные льдинки. Наверное, живой он был великолепен. Но сейчас выглядел жалко, убого и совсем не страшно. Помятая, пересыпанная снегом шерсть свалялась в большие клочья. На лиловом, вывалившимся из пасти языке темнела черная рана, наверное, в него попала дробина. Тусклые глаза промерзли и смотрели в одну точку. Беловатая грудь щетинилась сгустками крови и шерсти, развороченная близким выстрелом почти в упор. Застывший холодный труп жестокого и сильного зверя окружили люди.

- Понимаешь! Еду, еще темно, а он к-а-ак - выскочит! Ну, думаю, лиса бежит! Я фарами мигнул, чтобы ослепить, а она села у дороги и сидит. Ничего не боится! Ну я и ахнул из обоих стволов. А потом подошел, глянул и поджилки затряслись! Волчара лежит! Да еще какой!

Шофер - мужик крупный. Глаз у него веселый, шальной. Доволен. Еще бы! За здорово живешь завалил такого зверя. Да еще премию отхватит!

А Дима внимательно смотрел в мертвого волка. О чем он думал, было трудно понять. Но мальчишка хмурился, недовольно морщил лоб.

- Ну что, малец! –толкнул его в бок один из зевак: - Не твой ли это спаситель?

Димка громко заревел, накинулся на весельчака. Молотил ручонками по его толстым ватным штанам, заправленными в растоптанные валенки.

- Ты чё, малец? Ты чё? Мужики, чё он сбесился? Я ж пошутил.

Оторопевший работяга тщетно пытался ухватить мальчонку за руки, беспомощно оглядывался на враз нахмурившихся людей.

- Дурак ты, салага! – сурово ответил ему одетый в полосатую тельняшку под ватником шофер: - Дурак! Простого не понимаешь.

Взял Димку на руки, подкинул под самое небо. Улыбался, показывая белые зубы в черных усах. Кивнул на безжизненное тело волка.

- Не плачь, юнга! Не твоя это подруга. Твоя спасительница плавает где-то в снегах. Видишь ее? – и подкинул мальчишку еще выше.

У Димки захватило дух от высоты и ощущения невесомости полета. Слезы высохли и пропали совсем.

Весной, когда степь высохла и покрылась нежной травой, в ее нутро вгрызлись лемехами плугов мощные трактора. Ревели, чадно дымили, натужно разрезая на отливающие глянцем духмяные пласты вековые залежи корней, не знавшей ничего кроме тяжести копыт коней, степи. Окружали черными полями пахоты лиманы и озера, расширялись в стороны, захватывая все новые и новые километры залежалой до каменной крепости земли.

Волки ушли подальше от людей из Орынтая в Уркашские степи. Туда, где почти сливаются друг с другом десятки низин и озер. Там всегда печально шуршат сухими листьями бледные камыши, а по утрам слышны всплески и крики зеленоголовых селезней, призывающих к себе своих невзрачных подруг.

В полдень над осоловевшими от жары озерами кружат в потоках горячего воздуха ленивые с виду, но стремительные в атаке коршуны и сизые кобчики. А в сухих местах, среди камышовых крепей, проломить которые под силу только мощному секачу, облезлые от ранней линьки волчицы пестуют своих детенышей, чутко вслушиваясь в привычные звуки, в ожидании их отцов – добытчиков.

Волчица давно забыла о прошлогодних бедах. Дремала на солнце, чутко прислушиваясь к шороху лапок заигравшихся щенков. Забыла и о раннем буране, который застал ее у старого логова. Там, она подчиняясь инстинкту матери, исполнила свой долг перед детенышем из чужой для волков стаи. И возможно навсегда стерла этот эпизод жизни из своей памяти. Лишь однажды, заметив в глухой степи собирающих в лимане кислый щавель маленьких людей, она остановилась. В ее сознании колыхнулись неясные образы чего-то давно потерянного, но быстро растаяли, уступив место привычной осторожности и опасениям. Человек и волк никогда не станут друзьями. Им всегда тесно рядом друг с другом. Даже в огромной как небо степи.

И она погасив любопытство побежала дальше: сильная, гибкая, возвращаясь к новому логову где ее уже заждались волчата.

+9
20:20
469
15:25
+2
Браво, Василий! bravo
Великолепно написано! Но есть огрехи.
«Глядя на них, в груди волчицы ворохнулась приглушенная было временем тоска о потерянных детенышах».
Неправильно употреблён деепричастный оборот.
Получается, что тоска ворохнулась, глядя на них.
Наверное всё-таки глядя на них, волчица почувствовала, как тоска ворохнулась.
17:11 (отредактировано)
+1
зато я избавился от запятых (наверное)… вот так… спасибо… roseroserose
рассказ вымучил за два месяца… по строчке в день… нет времени на концентрацию внимания… думаю что конец все же смазан… но — что есть… unknown
17:51
+1
Если хотите, можем весь текст разобрать по буковкам.
20:15
+1
только в том случае если вам этот труд будет интересен и не в тягость… дерзайте… yahoososkissing
Чёта мне лень. Вот когда надумаете что-нибудь на конкурс отправить, тогда и подерзаем. kiss
19:44
+1
и ничуточки не обиделся… drink
17:14
+1
Очень понравилось, даже растрогалась blushrose
18:26
+1
случай с мальчишкой мне рассказал сосед… конечно приврал (не сосед, а я сам)… но что-то малопонятное было в реальности в конце пятидесятых годов…
спасибо… roseroserose
17:27
+1
Василий, чудесная работа!
степенное располагающее повествование, выгоревшие под степным солнцем картинки)), заразительный стиль, живая речь… я не большая любительница «природных описаний», но ваш рассказ зацепил и не отпускал bravo
19:28 (отредактировано)
+1
секрет мой прост: люблю степь до**** sorry:… без слов… unknownспасибо rose
17:51
+1
Очень понравилось! Красиво написано. Степи такие сказочные и реальные одновременно получились. И история интересная.
19:30
случайная тема и случайный рассказ… rose
Комментарий удален
19:32
+1
благодарю вас… в лесах мне душно — в степи просторно… как то так… drink
Загрузка...
Светлана Ледовская