Пустота, пепел и синтетический пух
Огни факелов бегали перед глазами то смазанными росчерками, то мимолётными искрами. Горели клетки, горели стены, горели люди. Безумные тёмные фигуры с криками били друг друга, резали, рвали на части, бросая на своды подземелья бесформенные тени и кровь. В последние минуты дома хозяева пытались успеть дожить последние капли жажды: крови, похоти и власти.
Не справившись с замком, тщедушный длинный человек двумя взмахами ломика снёс дверь клетки и выволок за волосы истошно оравшую Анюту. Та хваталась за прутья своего дома, но ломик перебил её тщетные попытки вместе с костями. Отбросив железку, чтобы было удобнее, он начал насиловать её прямо там, не обращая ни на что внимания. Через несколько десятков секунд пробегавший мимо другой дикарь-хозяин топором снёс ему голову, а жертву пнул в висок. Анюта умерла на месте, а «раскольников» побежал дальше, размахивая окровавленным топором.
Чуть поодаль от клеток мужчина выпрыгнул из пожара, сжимая в обожженных руках горящую доску. Пламя опалило глаза, поэтому он беспорядочно водил оружием из стороны в сторону, никого не задевая. Споткнувшись о чьё-то тело, хозяин рухнул прямо на свою же доску и забарабанил конечностями по земле, пытаясь перевернуться. К нему, шатаясь, подошёл человек с обрезком трубы и стал топтать голыми ногами. С каждым ударом ступни утопали всё глубже, пока наконец лежавший не перестал дрыгаться и уже вздрагивал только от ударов. Сев прямо на труп, человек воткнул трубу в потерявшую форму спину и стал крутить, ввинчивать её куда-то между лопаток. Выдернув её, человек стал с упоением вырывать из открывшейся воронки куски плоти и поедать их.
Совсем рядом дрались сразу четверо: у одного из груди торчало сломанное лезвие и обильно струилась по подбородку кровь из лёгких, у второго безвольной плетью повисла рука, у третьего сгорело полголовы, а четвёртый одновременно пытался собрать вместе непослушные кишки и лёжа брыкался, надеясь сбить кого-нибудь с ног. Здесь же измазанный в грязи коротышка насиловал труп с настолько обезображенными тканями, что нельзя было ни узнать в нём кого-то, ни даже определить пол.
Кира стояла и не могла пошевелиться. Мир вокруг снова рушился и зачем-то заставлял на себя смотреть. Ни одна тварь не удосужилась убить её, пробегая мимо. Кира стояла и чувствовала, что кто-то на неё жадно смотрит. Кира наблюдала и вздрагивала под треск огня вокруг.
Знакомый короткий вопль снял оцепенение и заставил обернуться. Схватив Машу за ноги, хозяин волок жертву подальше от всех, в темноту. Кира подняла с земли обломок кирпича и пошла к ним, обходя от летавшие на пути тела и перешагивая трупы. Маша упёрлась спиной в стену и безропотно не двигалась, принимая власть над собой. В последние метры Кира ускорилась. Девушка замахнулась и ударила дикаря в затылок: слишком слабо, чтобы убить, но достаточно, чтобы мужик смешно всплеснул руками и повалился наземь. Нападение взбодрило Киру и понесло адреналин по крови.
– Бежим! – крикнула Кира подруге, но та продолжала сидеть на полу, глядя стеклянными глазами на борющегося с болью дикаря. Закрыв рот, она шептала что-то в кулак. Кира хлёстко ударила подругу по лицу, и это подействовало – через секунду обе уже бежали прочь от побоища в тоннель. Мало что видя, они двигались наощупь своих ступней – спотыкаясь о шпалы. Вдруг Маша затормозила и потянула подругу в сторону.
– Куда?! – запротестовала Кира, сдерживая стучащее в груди желание если не побежать, то полететь.
– Там выход. – прохрипела задыхающаяся от любого темпа Маша.
– Откуда ты знаешь?! – голос неконтролируемо ломался.
– Ангелы шепчут…
Кира не поверила, но позволила увести себя прочь с прямой дороги. Наблюдая за всем со стороны, через сознание, она позволила телу вести себя самостоятельно. Вдруг – сквознячок ударил в лицо. Точно выход. По мере их движения всё отчётливее виднелся свет, но не пожарища, они не бежали назад, а одинокой лампочки – бессильной и умирающей. Она позволяла увидеть груды бессистемно сваленного мусора, тщетно пытавшегося скрыть толстые высокие и, главное, приоткрытые ворота. Кира отпустила машину руку и стала рыться в вещах. Одежда, резина, резиновая одежда, всё рваное, дырявое, обувь. В этом ходят наверх. Одевшись хоть во что-то защитное в несколько слоёв, Кира протянула такой же куль подруге. Реакции не последовало. Грубый толчок заставил Машу неспеша натягивать одежду. Оделась. Обулась. Кира посмотрела на ворота, прихватила власть над ногами и сделал шаг назад.
– Я не хочу туда идти, – произнесла Кира, чувствуя, как большой страх остужает её. Маша ничего не сказала, но сделала шаг вперёд. – Там смерть. – ещё один нерешительный шажок назад.
– Там Кирюша ждёт. – совершенно безучастным, иррационально мечтательным голосом ответила Маша.
– Какой Кирюша? – прошептала Кира, но вдруг вспомнила, какой Кирюша. – Маша… Он же давно там умер.
– Ты не видела мои ключи? Я, кажется, потеряла ключи…
Кира сделал три шага вперёд и встала перед подругой, прикоснулась ладонями к её щекам. Они были холодными, мокрыми от пота и слёз, которые, наоборот, были горячими. Машу била крупная дрожь. Глаза смотрели сквозь Киру и по-прежнему были стеклянными, за всё время здесь они потеряли цвет, радужная оболочка истончилась, оставив только тонкую линию вокруг огромных зрачков. Света за ними не было. Зато он показался в тоннеле за спиной Маши.
– Они догоняют! – Кира потащила подругу к выходу, который от этого отнюдь не стал заветным.
Маша не сопротивлялась, но двигалась не сама и слишком медленно. Кира дёргала девушку на себя изо всех сил и с ужасом смотрела, как из тоннеля выходит с ног до головы окровавленный мужчина с факелом – тот самый, которого не хватило сил убить. Чувствуя близкую победу и растущую с каждым шагом власть, дикарь не спешил. Голодные глаза поблёскивали, и без того неровный рот перекосила улыбка. Один его шаг стоил трёх кириных рывков, но девушка не могла уйти одна. Она была готова умереть здесь с Машей, лишь бы не в одиночестве наверху. Сознание пассивно наблюдало, совсем не против дать команду телу сдаться, как вдруг из тоннеля выскочила ещё одна фигура и повалила преследователя наземь. Воспользовавшись моментом, Кира первая протиснулась в щель, по-прежнему держа Машу за руку.
Почти выбрались.
Осталось ещё немного, ещё немного потерпеть, ещё немного усилий.
Кира изо всех сил потянула подругу на себя, но встретила сопротивление с той стороны ворот. Рука, до этого крепко державшая Киру, вдруг ослабла.
– Маша, борись! Не оставляй!..
Почему-то Маша сама стала тянуть подругу обратно в подземелье. Рука же выступала как канат, но хрупкий и совсем не гибкий. Выпустив безжизненную ладонь, Кира побежала по ступенькам, с каждым шагом видя всё меньше из-за слёз. Ступеньки недовольно скрипели под тщедушным весом, но терпели. На них не было мусора – всё давно смыло вниз, но когда из-за плаща и сапог явно не по размеру девушка споткнулась и полезла дальше на четвереньках, она ясно почувствовала если не запах, то затхлый душок, намертво вросший в лестницу. Он прилипал к ладоням, въедался в кожу и жёг поры, заставлял хвататься за скользкие поручни, падать и снова ползти.
Падать и снова ползти.
Падать и снова ползти.
Падать и снова ползти.
Падать.
Ползти.
Ползти.
Когда Кира упала на что-то острое, она уже не могла ни подняться, ни двигаться дальше. Тело, гонимое вперёд против воли хозяйки, истратило последние силы и теперь могло только молча дрожать.
Было холодно. Теплее, чем Кира привыкла, но холодно. А ещё очень и очень тихо. Дома-то оно как: постоянно кто-то рядом, что-то скрипит, кто-то шуршит, что-то капает, кто-то дышит, что-то горит, кто-то живёт. Сейчас было не так. Если бы не кровь, глухо бившая в виски, Кира сочла бы, что умерла. А раз жива она, значит мертво всё вокруг.
Раздирая одежду, девушка перевернулась на спину. Под лопатками затрещало – этот противный хрупкий и упругий треск костей, на которых лежишь. Скованно трясущейся рукой Кира смазала с лица грязь и слёзы. Моргнула ещё несколько раз, выдавливая из глаз остатки соли, с хрипом вздохнула. Мёртвенно-бледное небо попало в её лёгкие и оттуда разлилось через кровь, вены и сердце, заполнив, заместив. Небо. Мёртвенно – потому дрожало в конвульсиях и провалилось во тьму, почти опустив веки. Бледное – потому потеряло высохший в жилах свет.
– Н… Грх… – попыталась что-то прокашлять Кира, но захлебнулась ненавистью и страхом. Стала подниматься. Она не хотела умирать, глядя на это небо; пожалуйста, как угодно, но не под дождём. Мелкие косточки отцеплялись от спины и капали на землю. Кира обещала себе больше никогда не возвращаться. Умереть, но больше не смотреть в мутные окна, в которых отражается небо над крышами, трогать которое нельзя. Кира не сдержала обещание, и теперь ей придётся умереть здесь одной.
Нужно просто постоять и подождать. Куда теперь идти, зачем? Дура, почему ты не осталась на растерзание внизу, зачем же ты убежала наверх? За чем.
Вдруг взгляд зацепился за аккуратно развалившуюся на обочине улицы машину. Серебристый седан на пешеходной зоне, заниженный на спущенных колёсах до самой земли, но в целом не сгнивший. Окна целы. Кира пригляделась и коряво засмеялась. Подобравшись вплотную, она провела рукавом по стеклу, будто освежая вполне себе яркую наклейку под стеклом. Там была надпись, декларировавшая следующее:
«Мы русские, с нами – Бог»
Кира залилась кашлем на всю улицу. Когда-то у неё был дышащий, легко разгоравшийся смех, теперь что-то раздирает горло и заставляет рёбра съёживаться. Смеяться для себя незачем, смех – социальный сигнал, он нужен для других. Кашель – нет, поэтому в одиночестве он незаменим.
О каком одиночестве речь?
С нами же Бог.
Чувствуя, что вот-вот выплюнет истерзанные бронхи, Кира обхватила себя руками и сдержала кашель. Тело было напряжено, кулаки сжаты даже в объятьях. От одной из ладоней шла заметная внешняя боль – что-то острое впилось в ладонь. Кира перестала себя обнимать и вытянула перед собой руки. Пальцы непослушно задрожали и выпрямились. В левой – пусто, боль шла от того, что выпал ноготь. В правой Кира увидела крестик Маши. Кира смутно припоминала, что на нём должно быть изображено – вместо человеческой фигуры остались только бесформенные бугорки. Края железки были заметно стёрты, а вот оконечности креста, наоборот, сточены до состояния четырёх остриев. Так бывает, когда многие дни пытаешься распилить прутья клетки предметом, для этого совершенно не предназначенным. Когда Маша успела его передать? Видимо она сжимала крестик в той же руке, за которую Кира пыталась её вытянуть.
Не получилось.
А вот божественный кусочек спасся и нашёл новый передатчик для небес. Вон тех, которые жирно клубятся смертью недалеко над крышами домов. Маша верила, что крестик живой, и каждую ночь бормотала с ним, что-то то ли выпрашивала, то ли о чём-то уговаривала. В пустоте. Кира всё слышала.
– Боженька, ты меня слышишь? Я прошу тебя, прости.
Я надеюсь, ты потерпишь: дай Кирюше подрасти.
Убей всех нас, его не трогай, он ни в чём не виноват.
Убей, пожалуйста, ты слышишь? Ему бы лучше сразу в ад.
Пусть гроза будет далёкой, мы горим пускай внизу,
Наверху пускай цветёт всё… Боже, боженька, прошу:
Хлеб насущный дай Кирюше, он так хочет кушать там.
Ты потерпишь с божьим царством? Мать заплатит по счетам.
Он же умер, правда, Боже?! Я спасла его, ведь так?
Он не жив, убит, нет больше – Господи, ну дай же знак! – потом она начинала кричать. – Сука, ты на небе сраном, срать на нас на всех хотел!
Даже сдохнуть ты не можешь, ты б давно, если б умел!
Для чего всё это нужно? Жизнь такая… Н***Я?! – чувствуя любопытное пробуждение окружающих, Маша переходила на шёпот, но Кира, отделённая от молитвы только дырами решётки, всё слышала. Ночи смешивались с днями, между собой, смысл слов обесцвечивался, ускользал, а Кира вскоре перестала вслушиваться, истина проходила куда-то сквозь пустоту у неё внутри. – Боженька, прости… Аминь.
Кира вздрогнула и отошла от ступора. Машина с весёлыми буквами – здесь, треснувшие дома – рядом, а холод собачий. Внутри тоже холодно, на месте души гулял сквозняк. Обернувшись, Кира убедилась, что погони почему-то нет. Не нужна она оказалась тому дикарю, не пошёл он наверх, Машкой насытился. Можно было спуститься обратно, но Кира не сдвинулась с места.
Девушка провела пальцем по крестику.
Горячий, будто действительно живой. Он спасал Машу все это время, слышал её, не мог не слышать, ведь у Бога нет даже клетки, которая могла бы помешать его слуху. Благодаря крестику у Маши оставалась душа, которая помнила, как любить. Она любила, а Бог взамен слышал её и исполнял желание одной бесконечной молитвы: вопреки всему, Маша всё пережила. А Кирюша… Эта часть просьбы тоже не могла не быть исполнена. Вот только Маши теперь нет, она потеряла крестик, Бог больше не слышит её, не разгневается ли он, не повернёт ли сделку вспять? Кира стала хватать ртом воздух, силясь что-то сказать кусочку металла в своей руке, как-то оправдать Машу, передать наверх, что нет, Маша не виновата, это всё она, это Кира отобрала у любящей матери крестик, это всё она, бездушная, с дырой внутри, способная чувствовать только страх и желающая одного – выжить, хотя сама не знает, зачем. Что теперь будет с Кирюшей? Что Бог с ним сделает? Как объяснить Всеслышащему, что это трагическая случайность, несчастный случай, что Маша, которая продолжала жить только ради того, чтобы её любимые дети умирали и оставались мёртвыми, погибла, а Кира – нет.
Девушка сжала крестик и прижала кулак к груди. Теперь у неё есть душа, она верит, а разум подчинён идее. Теперь ей нужно ради чего-то жить – долг перед мёртвыми. Адрес Кира помнила.
– Аминь. – нашла наконец свой голос Кира и осторожно зашагала по бульвару костей.
А дома целёхонькие. Где-то потрескавшиеся, требуют косметического ремонта, фундамент подмыт, но выдержит ещё долгие годы. Стёкла в окнах почти везде целы, за ними темно и тихо. Вместе с тяжёлыми толстыми дверьми старых столичных зданий эти окна хранят человеческую утварь, консервируют её настойчивое разложение. Водостоки наглухо забиты мусором, костями и тряпками – все не пролезают. Не смотреть не получается.
Столько людей.
Чтобы хоть как-то отвлечься, Кира фантазировала. Минутное воодушевление веры не спасло надолго. Она старалась думать о чём-то, что не связано с ней самой, местом, куда она идёт или откуда сбежала. Сделать это невозможно, ведь любая фантазия завязана на личном, субъективном опыте, о чём не фантазируй, что не вспоминай, ты – свидетель, участник, вся режиссёрская группа и зритель. Улица – здесь ты гуляла и целовалась, дом – в его подвале ты танцевала, холод – ты никогда не могла подобрать тёплую куртку. Была одна, ты случайно перепутала её по пьяни в гардеробе. Коротенький пуховичок, достаточный, чтобы добежать от метро до кафе, но совершенно непригодный для нормальной зимы. Снега сейчас нет, но куртач бы сейчас очень пригодился, Кира отдала бы за него свой голос. Такая дешёвая ерунда: стянутый кусок полиэстера, набитый ватой, шершавый с обеих сторон. Таня его забрала. В тот день было холодно, а Кире ухажёр подарил шикарное пальто. Как его звали? Холодное, но очень красивое. Высокий фотограф. Таня скорее всего застряла в каком-нибудь стоке, испортив куртку. Порвала, а вата вся наружу – и сгнила. Таня всегда была неряхой, то руку о пивную крышку порежет, то кроссовки перепутает, то телефон забудет… Или это сама Кира такая? Была. Все перемешались, живые, мёртвые. Кира стала всё чаще спотыкаться. А Маша была хорошей, всегда спасала. Маша? Таня. Перемешалось. Запуталось. Крест не может согревать вечно, холод перекручивает нервные узлы, склоняет в сон. Упасть и уснуть – неплохо. Дай Бог, дождь не успеет разбудить. «Дай Бог…» – Кира сжала крестик покрепче.
Улица росла и сужалась. Дома вытягивались и одновременно сгинались, нависая как больные чахоточные старики над выплюнутым сердцем. Разваливающиеся инвалиды, они совсем облезли, потеряли облик и значительную часть кладки, их мясо и даже кость обнажились то тут, то там. Мусор и людей почти всех вымыло по крутому склону на перекрёсток, но это дорого обошлось теряющему фундамент переулку. Интересно, подъезд зарыт? Кира забыла код. Никогда не знала, если быть откровенной.
Удар в затылок был не очень болезненным, но внезапным и очень обидным. Больнее было падать – лицом в треснувший асфальт, когда из-за искр и чёрных кругов перед глазами Кира не успела подставить руки. Какая-то косточка, а может быть нос, коротка и сухо хрустнула. Кира попыталась вздохнуть, но только беспомощно захрипела, придавленная тяжёлым горячим телом. Жадное алчущее сопение дышало в висок. Он укусил девушку за мочку уха и стал нащупывать, где заканчивается плащ. Он так долго этого ждал, столько бессонных дней смотрел на её сон, уткнувшись лбом в клетку. И вот закон рухнул, убежище сгорело, никаких оков, никаких неприкасаемых – нет. Кира чуть было не сдалась, но закашлялась на вздохе из-за крови и стала извиваться. Вдруг алчущий груз пропал, и девушка не только смогла провести воздух через гортань, но и перевернуться на спину.
Небо пульсировало. Как от брошенного камня, по облакам волнами шла рябь. При этом их пучило, распирало сначала незаметными серыми, а дальше всё более чёрными пузырями.
Дождь голоден.
Дождь жаждет плоти.
Он несёт смерть.
Кира покосилась на дикаря. Мужчина был почти гол и совсем беззащитен, покрытая коркой застывшей грязи и рваных тряпок кожа дрожала от прикосновения робкого ветерка. Пальцы скрючились и побелели сквозь слой крови – страх. Огромный, двухметровый, косматый, он по-детски честен: лицо неровно проросло, прокусанные губы беззвучно двигались, не решаясь произнести хоть что-то, чтобы не привлечь внимание облаков. Большие карие глаза пуговицами катались в глазницах в поисках спасения. Время ещё было, место было, но страха было всё равно больше.
Видимо что-то решив, дикарь нагнулся и рывком поднял Киру на ноги. Осторожно отскочив на добрый метр, он поднял с земли своё ружьё и направил его на Киру.
– Спина!
Девушка повернулась.
– Иди!
Не дожидаясь более точных команд, Кира пошла к ближайшему дому. Вроде бы – тому самому. Вот только подъезд нужен второй. Пока они шли, Кира прокручивала хоть какой-то план, как ей не получить дробь или пулю в спину и спастись. По лестнице и так далеко не убежишь, а если квартира закрыта? Наверняка закрыта. Подъездная дверь тоже не спасёт, тем более, кажется, у второго подъезда её уже нет. У Киры было только одно преимущество – плащ и капюшон, которые позволят продержаться подольше. Значит, нужно тянуть время.
Девушка нерешительно посмотрела на закрытую облезлую дверь первого подъезда.
– Закрыто, – сказала она и прошла мимо.
Дикарь сзади часто задышал, занервничал, стал кричать. Его крик разносился ветром по улице.
– Закрыто. – твёрдо повторила Кира.
Ствол ружья толкнул в спину, но не выстрелил. Ветер, бывший несколько минут назад совсем слабым, сейчас без труда надувал полы плаща. Кира бросила взгляд на небо и убедилась, что времени было совсем мало: над мёртвыми домами уже полыхал мрачный океан, грозовые облака накатывались друг на друга и не было ни одного просвета между ними, дабы случайный луч солнца мог достичь земли. Вот-вот грянет гром и на землю с небес обрушится дождь, и захлебнётся всё живое, и разъест до кости всю плоть. «Первый Ангел вострубил, и сделалось град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю…» – шептал голос Маши в голове. Машенька…
Асфальт, дырявый, пробитый, изогнутый и отслоившийся, не требовал выдумывать особого повода споткнуться. Решив больше не тратить попусту последние минуты, Кира окунула сапог в дорожную трещину и упала.
Толща гудела, предвещая неизбежное.
К счастью, дикарь не выстрелил, наоборот. Он бросил ружьё и попытался помочь девушке подняться, выкрикивая что-то нечленораздельное.
Нашарив рукой какой-то острый обрубок, Кира воткнула его в дикаря. Тот взвыл и упал, держась за бедро. Кира вскочила, схватила ружьё и направила его на врага. Старые рваные лохмотья, чёрные от засохших корок, окрасились свежей кровью. Дикарь вытащил обрубок из ноги и оскалился.
- Не надо, не подходи, - хотела крикнуть Кира, но вышел только слабый молящий шёпот. – Нет!
Раненый сделал шаг. Страх и ненависть – спутники жизни, которой она теперь могла управлять. Теперь она здесь власть. Крест придавал уверенности в своей правоте. Ну же, выстрел приносит облегчение и удовлетворение.
Дикарю разворотило колено, отчего тот истошно завопил и рухнул обратно. Кира тоже закричала и стала безумно нажимать на спуск, но ружьё больше не стреляло. Нет патронов. Кира никогда не думала, что придётся стрелять.
Под ногами задрожали кости.
Время вышло.
Пришёл дождь.
От раската грома застонали дома, первые капли упали с неба. Одна из них упала на ствол ружья, оставила на ржавчине росчерк и скрылась внизу. Девушка отбросила бесполезное оружие. Дёрнувшись было к подъезду, Кира случайно встретилась взглядом с дикарём. Ему было обидно, страшно. Он отчаянно и по-человечески не понимал, как умирать.
Кира приняла решение быстро.
– Да е***ь ты в рот...
Проклиная себя за слабость и глупость, девушка подбежала к лежащему и за руку потащила его через улицу. Кира двигалась рывками, настолько быстро, насколько могла. Буря стремительно разрасталась, по капюшону участливо стучали «откройте», но Кира не бросала человека. Ветер буквально сносил, а грохот стоял такой, что меркло в глазах. Летящий со всех сторон мусор скрежетал по одежде. Кира почувствовала, как прожгло кожу на незащищённой ладони, как ослабела её хватка. Ещё немного, и они оба слягут здесь. До заветного подъезда будто становилось только дальше, он тонул в темноте. Тело, от которого требовалось очередное за сегодня сверхусилие, отказывало.
Дикарь каким-то образом выскользнул у девушки из рук, она начала терять равновесие. Не позволяя ей завершить падение, сильные руки оттолкнули разваливающуюся Киру под козырёк. Ничего не понимая, ничего не видя, ничего не слыша, она побежала туда, где должна была быть дверь подъезда. Костяной ковёр уплывал из-под ног, будто зыбучие пески или болото, но от этого бежалось только быстрее. Боль. Грохот. Страх. Тонущий во тьме крик. Споткнувшись о порог, Кира влетела в подъезд, чуть насмерть не разбив себе голову. Искры в глазах. Увидев сквозь пелену настоящий потолок, Кира осознала, что спасена. Постепенно девушка успокаивалась, дыхание, зрение возвращались. Звон же в голове не утихал, вода шумела совсем рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки. Кира привстала, подняла ладони поближе к лицу. Пальцы сжимали вонючую ткань и кусок кровоточащей человеческой кожи. Она испуганно выкинула всё это обратно на улицу. Кожу лизал невидимый огонёк. Нельзя было давать дождю угнездиться в ней. Не оставалось ничего другого, как бросить в стену дождя изуродованную куртку. Помогло слабо. Обработать раны было решительно нечем, все вещи остались… Их не было. Вдобавок, Кира чувствовала, что опять задыхается. Сердце чудовищно билось, литрами качая кровь, а кислорода как раз не хватало, голова раскалывалась. Кира попыталась вдохнуть как можно больше воздуха, но не вдохнула ни капли. Зажмурившись, она подобрала рёбра и выплюнула панику из сердца.
Теперь абсолютно ничего не мешало глазам слепнуть от вспышек молний, ушам – глохнуть от непрерывного грохота, а телу – гнить от могильного холода, проникающего сквозь остатки одежды. Крупная дрожь. Кира села у самого порога, у самой границы, уставилась стеклянными глазами на бушующий дождь. Это было опасно, ведь рано или поздно вода устремится в здание, и подъезд затопит. Это было глупо, ведь ничего, кроме смерти, на улице не было. Кира смотрела в ничто и всё ждала чего-то. В небе бушевал грозный дракон, поливающий своим пламенем землю. Его рёв завораживал, оглушал, заставлял пасть на колени, вжаться. Взмахи крыльев его срывали любое неповиновение, взгляд его убивал врагов огненными стрелами. Он был огромен, как небосвод, и непобедим. Неумолим. Неизбежен. Страх. Страх и голод. «И имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горькими» – шептала Маша.
Кира ударила себя по лицу, пытаясь приглушить чужой голос в голове: стало слишком много и громко. Маша шептала, она уже говорила, она кричала. Родной голос Киры: раненый, истерзанный, надрывный, наоборот, забился в угол и паниковал – его вот-вот выселят из дома. Сама девушка молчала и внимательно слушала их обоих. «Чёртова божья ахинея!» – плакало родное сознание. Никто не был очищен, не видно никаких звёзд, а вода – не убивает. О нет! Ты же всё видела, ты помнишь, ты знаешь – живые существа не умирают. Облезлые, обглоданные, ободранные и обугленные, все продолжали жить после дождя до тех пор, пока плоть не таяла до костей. Огромная толпа лежащих друг на друге, в обнимку – живых, обречённым не было числа, и не было у них ни глаз, ни ушных перепонок, ни пальцев, только безграничная боль. Вот только языков, чтобы попросить о смерти, тоже нет. И некому услышать. Но ты-то меня слышишь?
Кира молчала. Вместо неё слово взяла Маша. «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают смерти, но смерть убежит от них». И всё.
Как странно, оба голоса говорили об одном и том же, практически одно и то же, но их тон, их чувства были совсем разными.
– Помоги мне…
К подъезду полз человек, его силуэт обволакивали рушащиеся капли. Силуэт был острым, неровным. Дождь полностью спалил кожу, обнажив мясо и кости.
– Помоги!..
Кира закрыла рот рукой. Голова человека стала кровоточащим черепом, из чёрной кости лишь один глаз безумно смотрел вперёд, на месте другого зиял провал. Из сочащейся кровью спины торчали позвонки, от ног остались обугленные обрубки. Но он каким-то чудом был жив и, медленно перебирая тлеющими руками, полз вперёд. Чем ближе он был, тем дальше от проёма отползала Кира. Она не могла оторвать взгляд от изуродованного полутрупа, несколько минут назад бывшего человеком. Девушка упёрлась в ступеньки и впилась в них ногтями. Она всё чётче ощущала запах пожираемого мяса, кровавое чавканье, шипение, но не могла сдвинуться с места.
Хозяин уже дополз под козырёк, но продолжал ползти вперёд, прямо к девушке. Она сделала это с ним. Это она обрекла его на такую смерть. Не миллиарды, одного. Но мучения, боль и смерть одинаковы для всех. Кира видела, как к ней безобразной веткой тянется чёрная, почти лишённая плоти ладонь, но не могла пошевелиться.
– Помоги мне… – остатками голосовых связок проблеял человек.
Кира молча побежала наверх. Неважно куда, в любую, любую квартиру. Закрыто... И здесь… Кира безуспешно дёрнула ещё несколько дверей и побежала на второй этаж. Не помня себя, она ворвалась в первую же открытую квартиру, захлопнула дверь, забежала в ванную комнату и с ногами забралась в ванну. Спряталась. От криков. От всех. От мира. От мира…
Кира уткнулась лицом в колени, дрожа всем телом. Ей нужно было отвлечься, подумать о чём-то другом, хоть о чём-нибудь, лишь бы… Нужно было найти что-то. Может… Воспоминания?
Каждую пятницу отец приходил домой бешеный и синий от водки. Он не мог произнести ни слова, только ревел, как обезумевший зверь. Он хватал маму за волосы и бил. Кира была для него слишком маленькой и шустрой, она успевала спрятаться в ванной. Там девочка убаюкивала свою куклу до тех пор, пока не стихали крики. Это означало, что отец устал и завалился спать. Оставались только всхлипы матери. Мама не дожила до первого дождя две недели. Отец… Всё это – из-за него, его и ему подобных. Они виноваты.
Виновны.
Вместо криков завывало в вентиляции, девочка выросла, теперь в руке вместо куклы она сжимала крестик. Сама того не заметив, Кира проигнорировала опасность хлипкой дверки в ванную, дрожащие рассыпающиеся стены, грохот и, закрыв глаза лишь на секунду, уснула. Раньше так спали в метро: прямо над тобой в давке стоят потные вонючие люди, чуть не падают на тебя, жмутся, свои чемоданы и сумки так и норовят на колени тебе поставить; нависающие, вечно хотящие посидеть старухи, невесть что забывшие в 7 утра в метро, видите ли, их плющит больше остальных – а ты сидишь и посылаешь всё к чёрту, краем уха слушая лишь названия станций. Стук колёс, лёгкое покачивание. Когда просыпаешься, чувствуешь себя ещё хуже, особенно, если нужная остановка осталась далеко позади. Так давно.
Когда Кира очнулась, вокруг стояла тишина.
Здесь было тише, чем в гробу.
Буря.
Она кончилась.
Будто река весной, Кира с трудом смогла пошевелиться, начала дышать. Воздух обжигал лёгкие, кожа и струпья горели морозом. На безжизненной батарее висела затвердевшая одежда, Кира оделась в противные тряпки и вышла из своего спасительного закутка в коридор. Сырость залезала под кожу, будто под полом находилось болото. Тишина…
Темно. Щёлкнув выключателем, Кира зачем-то убедилась, что света нет. До смешного неудивительно. Удивилась девушка другому – что вслепую и сразу нащупала клавишу. По-прежнему мало что видя, она сделала два шага, короткий шаг, поворот, три шага вперёд.
Захламлённый маленький стол: пыльные контейнеры для еды с умершей плесенью, чашки с сухой грязью, яркие бессмертные упаковки из-под чипсов, две пустые бутылки. Хлебница открыта, в ней ничего нет. Никогда не было, самый бесполезный предмет на кухне. В раковине гора нетронутой посуды – вся, что есть в доме. Белые полки без света выцвели, но до сих пор не упали. Магниты на холодильнике отсылали к чему-то древнему: Париж, Лондон, Стамбул, Байкал, Страсбург, Афины, Йошкар-Ола, Нью-Йорк, Барселона, Марокко… Как там дела?
Взяв кружку из Иркутска, Кира обнаружила там отлично сохранившиеся сигаретные бычки. Вот так дела, а Маша обещала бросить парить после рождения Кирилла. Бросила, зато стала курить. Более того, она использовала любимую кружку Киры под пепельницу. И когда успела? Кира почуяла было от бычков едва уловимый запах, но подтвердить это и принюхаться не смогла – больно. Осторожно ощупала нос – сломан. Но если бычки и правда до сих пор пахли, то это странно. Спустя столько времени, вряд ли. Но что, если Маша всё-таки не курила, что если в квартире были гости? Заходят на перекур периодически. Входная дверь не закрыта, раз даже Кира смогла попасть в квартиру. Кто знает, сколько людей всё ещё шастает по городу. Девушка подошла к раковине и достала оттуда насквозь проржавевший нож, нарушив хрупкую конструкцию, от чего посуда посыпалась.
Нож был ещё острым. Теперь в одной руке девушка сжимала клинок, а в другой, по-прежнему, крестик. Его острые края воткнулись в пальцы и ладонь, но Кира не ослабляла хватку – не получалось. Она помнила, зачем сюда пришла. Взглянув в молчаливое окно, девушка развернулась и пошла прочь из кухни. Кира вернулась в тёмный коридор и пошла в направлении детской. За спиной скрипела входная дверь – по квартире гулял сквозняк.
А может, Маша вернулась?
Нет, она умерла.
Убита.
Даже не голос в голове – там сейчас тихо.
Кирюша?
Убит.
Сколько ему было? Четыре? Три?
А сейчас сколько было бы?
Сколько времени вообще прошло?
Как считать время…
Подавляя подступающие слёзы, Кира смотрела в пол, чтобы ничего ненароком не разглядеть и не вспомнить. Из-за травмы приходилось дышать ртом, но чем ближе к детской, тем тяжелее, слаще становился воздух на вкус. Мутило. Дойдя до дверного проёма, девушка на мгновение отключилась и поймала тело в последний момент, привалившись плечом к косяку. Прикоснулась к нему щекой: липкий. Это заставило Киру отпрянуть и поднять голову.
Маленькая комната, усыпанная почерневшими останками, экскрементами, испещрённая грязью. Полностью выцветшие стены, которые когда-то были изрисованы динозаврами, теперь были покрыты размазанным дерьмом, запёкшейся кровью, следами когтей, будто обои скребли граблями. Каждую косточку, каждый клочок гнили облепили полусонные мухи. Вперемешку с мусором по полу были разбросаны старые детские игрушки: фигурки, машинки, кубики, съеденный плесенью мячик. Из-под груды черепов виднелась рукоятка пластмассовой пиратской сабли. Облепленный насекомыми тираннозавр хвостом застрял между чьих-то рёбер. Кукла: голова лежит на подоконнике, а тельце у порога, у ног Киры. Из тельца торчала обломленная кость. На вершину кучи незасохшего дерьма водружён кричащий половиной рта череп.
Слишком много.
Сдерживая рвоту пустого желудка, Кира отвернулась, но тут же вскрикнула, попятилась, поскользнулась и упала, подняв одних недовольных мух и с хрустом раздавив других.
Неровное, ассиметричное тело, местами бугристое., местами тощее до самых костей, с большой, как у младенца, головой; существо стояло на трёх лапах и до боли напоминало человека, только жутко непропорционального, горбатого, будто фигурку из зубочисток облепили пластилином, где сколько хватило. Одна рука, на которую существо опиралось, была длинной с неровными грязными медвежьими ногтями, вторая – совсем короткая, распухшая, могла разве что дотянуться до сочившегося слюной, губастого рта. Лицо, а это было именно лицо, было искорёжено, с вытянутой вперёд челюстью, маленьким носом, глубоко посаженными большими глазами. Существо стояло к Кире вполоборота, что-то прижимая к себе маленькой рукой, будто пряча. Оно хранило молчание и смотрело девушке прямо в глаза, склонив голову набок. В глазах чудовища сверкнуло, и оно оторвало длинную руку от пола. Ноги были совсем короткие и толстые, отчего оно стояло на них неуверенно. Кира не шевелилась. Почуявшие свежатину насекомые облепили ей волосы, лезли в глаза. Существо же подошло вплотную, нависло над тщедушной фигурой на полу и наклонилось. Мухи с комфортом устроились на волдырях, фиолетовых бугорках и в ранках на лице монстра. Открыв рот, он обнажил два ряда грязных человеческих зубов: второй пророс прямо сквозь дёсны, не вытеснив первый.
Монстр начал что-то еле слышно лепетать. Тихо, совсем тихо. Продолжая смотреть девушке в глаза, существо оторвало от тела свою короткую лапу, выпрямляя, но сделало это слишком медленно. Оскалившись, Кира полоснула ножом по короткой толстой шее, из которой, как из вспоротого гнойника, прямо Кире в лицо выстрелила жидкость.
Разбрасывая кровь, тварь отшатнулась, взвыла и ускакала в темноту коридора. Ослеплённая девушка вскочила было в погоню, добивать, резать, колоть, убивать, но сама же поскользнулась в свежей чёрной луже и снова упала. Это выбило вспыхнувший адреналин. Отплевавшись и отдышавшись, Кира смазала с лица кровь с захлебнувшимися насекомыми, перевернулась на живот, опёрлась на руки, вставая, и вдруг увидела, на что упала. Это был перемазанный свежей кровью, на которую уже накинулись мухи, плюшевый медведь. Зелёный, с вручную расшитыми белыми узорами. Одна лапа оторвалась, вторая держалась на трёх нитках, вместо одного из глаз торчал вылезший синтепух.
Это был подарок.
Булькающие, обиженные. Злые. Из другого конца квартиры доносились тихие детские всхлипы.
– Кирюша… – прохрипела Кира и направилась на звук плача, подхватив медвежонка. Кирюша спрятался в ванной. Кира подошла к дверному проёму и посмотрела внутрь комнаты. Мальчик, забравшись в ванну, истекал кровью. Его глаза были широко распахнуты. Большие, синие, блестящие от слёз, полные страха. На негнущихся ногах девушка зашла в ванную, села около ребёнка и протянула тому медвежонка.
Всё это время.
Всё это время он был здесь совсем один.
Без родителей, без помощи, без живых людей вокруг. Его бросили. И он был единственным, кто не был виноват. Ребёнок не взял игрушку. Он перестал плакать, перестал дышать. Кира так и застыла с протянутой рукой, в другой продолжая сжимать липкий от крови нож. Не могла пошевелиться, надеялась, что закрытые, будто во сне, глаза сейчас распахнутся. Но этого не произошло. Ни через минуту, ни через две.
– Не забудь искупать Мишу, ему тоже нужно мыться. – прошептала Кира. Горло парализовало.
Осторожно положив медведя к заснувшему ребёнку, девушка вышла из ванной. Бросив моментально разлетевшийся об стену нож, девушка шла по лестнице и пыталась считать ступеньки. На них сохли обрывки обугленной плоти, грязь и кровь с улицы, которые Кира не видела, когда поднималась. Спустившись вниз, она обнаружила, что вода, заполнившая подъезд, покрылась коркой льда. Посреди неё лежал ещё живой человек. Он едва слышно стонал остатками лёгких и гортани. Добить его было нечем, да Кире было и всё равно. Шаркая по трещащей поверхности заплетающимися ногами, девушка вышла на улицу.
Ледяной нарост скреплял невесть откуда приплывшие кости самых разных людей на земле. Над ними подымалась серая дымка, тяжёлый грязный туман. Облака не рассеялись. Солнце так и не пробилось.
Упав на колени, Кира принялась ждать, когда вода сожрёт её: или добивающим дождиком, или паром, или начиная с ног, пройдя ткань брюк. Руку саднило.
Кира так и не выбросила крестик Маши. Расцепив побелевшие пальцы, она увидела, что тот так глубоко врезался в ладонь, что из-под кожи вылезал только нижней частью. Крестик был покрыт кровью. Вся рука была в крови. Кровь была под ногами, капала вниз с предплечья. Слёзы падали на ладонь, но кровь сразу их пожирала, они только не давали ей засохнуть, свернуться.
Кира смотрела только на крестик и не обратила внимания, как мимо неё прошла тёмная фигура. Не вздрогнула, когда за спиной прозвучал выстрел. Но подняла голову, когда автомат уставился прямо на неё. Человек был весь укутан от дождя, он напряжённо сипел в противогазе. Глаза за окулярами смотрели на раскрытую ладонь Киры. Человек тяжело загудел:
– Малец. Ты его убила.
Кира усмехнулась, ногтями схватилась за крестик и вырвала его из ладони, открыв рану. Выкинув железку в дымку, девушка двумя руками схватилась за ствол оружия и приставила его ко лбу. Горячая сталь жгла раны.
– Убей меня.
Секунда. Две. Три. Выстрела не последовало. Одной рукой человек потянул автомат вверх и на себя, а другой за шиворот поднял Киру на ноги. Сквозь противогаз, слои защиты и сломанный нос Киры, от человека несло сигаретным дымом.
– Туман опасен. Идём.
