Кто в тереме живёт?

В дебрях непроходимых теперь терем-теремок стоит. Он высок, но дубов не выше, что вокруг него выросли, точь-в-точь как богатыри, храня жильцов его от гостей из бора тёмного на хребте вала крутого Змеиного, который, словно Великий Полоз, кольцом свернулся со всех сторон, и дремлет, ожидая…

Зверья в лесу дремучем не счесть: белки, зайцы, бобры, лисы, волки, медведи. Раздолье охотникам! Роговые дуги хрустят, жильные тетивы гудят, пернатые стрелы порхают. Меха и мяса много добывают. Клыков и костей вообще немерено. И всё в дело идёт: тулупы шьют, похлёбки варят, наконечники режутся и другие полезные вещицы.

И раздолье здесь разбойникам. Они разудалые, только злые, поэтому отбирают то, что добрые люди делают.

Атаман в тереме поселился. Сам построил с подручными своими крепкими да смекалистыми, как и он, мастерами на все руки. Потому что дурнями их считали в родных домах, неумехами небережливыми, недорослями крутолобыми, дальше своего носа ничего не видящими. А они, наоборот, всё подмечали, смотрели-глядели любознательно, каждое дело разумели по-своему.

Издревле как заведено? Один родич – одно дело. Не больше, но и не меньше. Кто пахарем становится, кто – пастухом, а кто-то подмогой князю – воеводой. Кому же одно единственное дело невмоготу – того всерьёз не воспринимают, всегда потешаются над ним, насмешками осыпают, и дурнем зовут.

Только вот, если не понимается чего-то сразу, не значит это, что ума лишён кто-то, и не важно, какой волос: долог или короток. Разные люди бывают. Кому-то год, а то и два требуется, чтобы простенькое дело освоить. Иной всю жизнь мается и невежей остаётся. Третий же сразу всё кумекает, но виду не подаёт, чтобы лучше разобраться. Таких хитрецами, а не дурнями называть следует. Вот об одном из них и сказ…

«Я – Койляд, воеводин сын, собрав с древлян дань, даю зарок пустить злато собранное: кошель один, на покупку гранита крепкого у мастеров горных для ваяния стены высокой да великой, чтобы к нам степняки не шастали!»

Здоровый детина – косая сажень – в простой рубахе и широких портах из льна, стоял у ворот Дома родного, и ответ держал перед воеводой, князем и родом.

– В глаза смотри. Зачем написал это, а?!

– Смотри, дурень. Смотри князю в глаза!

Детина, ссутулившись, бросал тяжёлые, не слишком радостные взгляды на воеводу – отца своего, – и затем лишь, воззрился на князя Митру – хозяина Дома ихнего.

– Слушай, дурень. Слушай! – наставлял его воевода.

– Ты зачем один к древлянам пошёл, а? – спросил князь.

– С братками! – попытался оправдаться детина.

– Какие они тебе братки?.. Разбойники! – сразу запричитала его мать, Уляля.

– Окстись, – зло одёрнул её воевода, а потом глянул на сына. – Не с братками пошёл ты, а точь-в-точь с такими же дурнями, как ты. Где теперь они?

– Ушли за Реку. Сказал я им, чтобы в Степь глядели, пока место для стены не выберем. А когда у древлян был – в кустах они сидели для подмоги на случай беды.

– Помогли бы они тебе? Нет! Прирезали бы тебя на елани, а их бы по кустам, и всех в овраг сбросили бы… Зачем ты вообще к древлянам пошёл? – спросил князь.

– Так батька велел собрать дань с них. Гридней мне не дал, сказал: «Сам справляйся».

– Ой, не то я сказал, – вознегодовал воевода. – Вот, дурень… Я те что сказал: «Бери любого, кого хочешь!». Мне тебе надо было сказать: «Бери, сынок, любого из ребят моих. Хоть двоих, хоть троих»? Догадался бы, если бы дурнем не был. А ты дурень! Всё тебе разжёвывать надо?

– Видать надо, раз одно и то же раз от раза выходит. Всякий виноват, кроме Всевлада воеводы! – выкрикнула звонко Любомудра – или же просто Любка – из толпы, но та не раздалась потому, что особый туман вокруг стелился и вдохнул каждый его.

– Правду девка говорит, – довольно буркнул Койляд тихо, пока отец, не слыша его, щурясь зло, разыскивая молодую заступницу.

– Умный бы понял! – крикнул воевода.

Князь смолчал.

– Умный бы объяснил! – подала снова голос Любка.

И опять не выдал её никто.

– Чаровница всех родичей отваром напоила рассеянным, чтобы не видели, не слышали и не мешали, – догадался Койляд и осклабился.

– Ты чего лыбишься, дурень? – огрызнулся Вселад.

– Подожди-ка, – одёрнул его князь и спросил в третий раз: – Ты зачем к древлянам пошёл вообще?

– Чтобы условиться, как воевода приказал.

– И как же?

– Предложил вместе сражаться. Они и так края наши охраняют со своей стороны. Зачем с них дань собирать? Мы рожь им, рыбу, даже репу возим. Древляне меж тем мех нам, мёд, даже мох дают. Зачем нам враждовать? Так воевода сказал.

– Не так я сказал тебе, дурень, а: «Можешь рыбы и репы им посулить. Потом посмотрим, что дадим».

– Нууу, я посулил, как велено.

– До чего ж наивный ты! Правда, думаешь, они хоть что-то дадут нам?

– Дадут, потому что обещали! И меня попросили на бересте написать, чтобы их злато не пропало. Я честно им сказал, куда потрачено будет.

– Вот дурень!

– Убьют тебя! – воскликнула мать.

– За что? – не понял Койляд.

– Соврал ты.

Воевода сразу закивал.

– Уговор же есть!

– Да они против тебя же твои слова используют.

– Ты сам, воевода, этот замысел предложил! Чтобы они не вредили, и нам от них выгода приросла ещё большая.

– Ох, «удружил», дурень: такую пользу им принёс немыслимую! Теперь древляне к степнякам побегут и соловьями запоют: «Так, мол, и так, бродники дань у нас забрали, стену возведут высокую и вас с неё бить начнут». И на нас нападут, всех порубят, мать твою даже в полон уведут!

– На кой им это?!

– Молчи, дурень! Перед всем родом тебя бестолочью нарекаю! Попробуй только поморщись! Живьём зарою!

Койляд насупился.

– Вот же дурень. Так и не понял ничего. Ты зачем бересту своим именем замарал?

– Так не говорил, чтобы не марал…

– Правильно сделал всё: словом дело подкрепил!

Воевода вновь воззрился на толпу, не слышавшую возгласа Любомудры.

– Ещё вякнешь, девка – косы повыдергаю!

– Это я бороду тебе оторву, если будешь грозить, – сразу посулил отцу Койляд.

– Ты что себе позволяешь, гнус болотный! – воевода ринулся к сыну, замахнулся кулаком, чтобы ударить, но руки не опустил – взгляд тяжёлый его остановил.

– Знаешь, что выходит? – сухо проронил доселе молчавший князь, прекращая бесполезную перебранку, и внимание всего веча к себе привлекая: – Спрос не с тебя будет, едва примчатся степняки. Их бек на трон сядет мой и спросит: «Ты своего родича послал с древлян брать дань? Теперь дань с вас брать мы будем». И ему я не смогу в ответ молвить: «Нет».

– Если стену построим раньше, не сядет, – заметил Койляд. – А ещё… не писал же в грамоте я, какого воеводы сын. Мало ли Койлядов среди бродников.

– Один ты, дурень! – посетовал Вселад. – На кой ляд я ругался, когда родился ты… И не перебивай князя, а то худо будет!

– В головах у вас худо, – насупившись, думал Койляд и посетовал также, досадливо: – Уму разуму от всей души поучил бы… Руки чешутся…

– Спросит меня атаман: «Чьи вокруг земли?», – продолжал князь. – И скажу я ему: «Твои». Спросит: «А ты кто?». Что сказать я должен?

Койляду тоже нечего было на это ответить.

– Скажет он: «Никто ты, пёс бездомный. На цепь посажу тебя – потешу своих».

– Мужиков наших свои закрома рыбой заставит набить, – добавил негодующе воевода.

– А девок древлянам даст в благодарность за правду, – прошептала мать.

– Не будет такого, – возразил Койляд уверенно.

– Не будет, потому что мы к древлянам пойдём, в ножки поклонимся и слёзно просить будем к степнякам не бежать, – закончил князь.

– Трус! – крикнула Любка.

– Выдеру, девка, как сидорову козу! – завопил было Вселад, но, заметив, как сын его нахмурился, осёкся сразу.

– Так будет, – сказал князь.

– Всё из-за тебя, дурень! – рявкнул озлобленный воевода. – Кто тебе разрешил писать грамоту? Как додумался вообще? Кем себя мнишь?!

– Послом.

– Никто ты! Батька тебе серьёзное дело поручил. Понадеялся. И поплатился, – возразил князь.

Воевода кивнул согласно.

– Теперь репу только пропалывать будешь, которую древлянам отдадим всю, чтобы они языки за зубами держали. Но прежде ты к ним пойдёшь, и кошель отдашь строго под надзором отцовским. Грамоту вернуть попросишь, скажешь, что у нас слово – кремень. Три года с древлянами душа в душу жили, потому как Вселад к ним ходил сам, – князь пристально и осуждающе посмотрел на воеводу – тот кивнул понимающе.

– Вот я бересты не марал никогда, а теперь вдруг тебе в голову стукнуло!

– Потому что тебя не просил никто.

– Дурень! – воевода окинул здоровяка сына взглядом. – Два дурня в одном! Почему не сказал, что писать не будешь?

– Я сам им предложил. Они договор три года соблюдали, молчали, дань нам отдавали, и кошель мне сами вручили. Решил, что пора. И сделал так, как мне совесть сказала. Степняки не прискачут. Доверяю я древлянам. И вам посоветую.

– Такое доверяние, как в носу ковыряние. По лесам они живут, воду из ручьёв пьют, из-за деревьев солнца не видят. С такими сомненье сплошное: не укусят ли?

– Пойдёшь к древлянам и сделаешь, что велено, – приказал князь.

– Да пропади ты пропадом, – вскинулся Койляд. – По правде я поступил, а вы к кривде принуждаете. Древляне и так к степнякам побежать могли без всякой грамоты, сговориться «дружить» против нас.

– Степняки больше отбирают.

– Не всё златом мерится.

– Грамоту забери! – потребовал воевода.

– На, лови! – в толпе мелькнула белокурая маковка, над головами родичей пролетела берёзовая палка и упала между воеводой и князем.

Вселад склонился до земли, но грамоту не поднял, лишь озадаченно на князя поглядел: «Что делать?».

А толпа зашевелилась, когда зачарование спало. Мужики и бабы завертели головами, разыскивая Любомудру. Только вот молодая хитрая знахарка уже скрылась в зарослях малины, которые тянулись вплоть до Заимок, где жили древляне.

Туман её рассеялся.

– Отыщу тебя в лесу, сладких яблок принесу, – обещал ей мысленно Койляд и опять нахмурился.

Теперь склока должна была затихнуть. Но совсем не этого он хотел. И, пользуясь всеобщим смятением, воззвал к родичам, гневливо громко глаголя:

– Когда ты воеводой стал, каждое лето степняки начали шастать по наши душеньки. Ныне – перестанут!.. Пора нам, батька, с тобой повздорить… Что пялишься? Грамота моя, не бойся.

Вселад сделал усилие явное над собой, взял палку, размотал бересту, прочёл:

«Я – Койляд, воеводин сын, собрав с древлян дань…» и довольно оскалился, свою желанную добычу к груди прижимая.

– Девку свою вертлявую хорошенько поблагодари, дурень. И что нашла она в тебе? Видать то, чего у самой нет – здоровенный ты, как не верти.

– То, чего у самой в избытке – умница она, – подумал Койляд, и пробурчал очарованно: – Радость моя.

– Радуйся, дурень. Радуйся, что не прирезали древляне тебя, – разрешил воевода.

– Боле с тобой мучиться не желаю. Только репу теперь полоть будешь, – подвёл итог князь, в Дом направившись.

– Сам уйду я от вас, – подумал Койляд.

– А кошель? – опомнился Вселад.

– Потерял.

– Где? – проблеял воевода успуганно.

– Обронил, пока к Дому шёл, – Койляд развёл руками, рубаху даже вывернул – за пазухой пусто-пустёхонько.

– Ох, дурень, – воевода дыхнул облегчённо, и обернулся к вечу. – Но лучше уж так.

– Сами ты дурень… и князь твой! Злато в кушак перепрятано. С ним по Реке в другой Дом пойду. Вокруг бродников немало живёт. И всем степняки покоя не дают. Сговоримся – гранит у горцев купим, и стену отгрохаем! Или в дебри подамся, свой терем выстрою с высоким тыном, и атаманом стану. С Любкой свидимся – вместе порешим, как быть!

В дебрях непроходимых теперь терем-теремок стоит. Он высок, но дубов не выше, что вокруг него выросли, точь-в-точь как богатыри, храня жильцов его от гостей из бора тёмного на хребте вала крутого Змеиного, который, словно Великий Полоз, кольцом свернулся со всех сторон, и дремлет, ожидая, когда придут враги-недруги, чтобы по его крутым бокам вскарабкаться, и крепость стены проверить.